— Нечего тратить время на этого старого истеричного идиота, — с досадой сказал Энжерс и повернулся, чтобы уйти.
      Я немного задержался, затем решил все же присоединиться к Энжерсу, но Сигейрас с силой схватил меня за рукав.
      — Вы зарабатываете себе на жизнь тем, что отнимаете жилье у других, — повторил он сиплым голосом. — Я же отказался от заработка, чтобы дать людям кров. Кто из нас благороднее? А?!
      Затем он исчез, скатившись в свою преисподнюю.
      Энжерс уже ждал у машины, вытирая лоб носовым платком.
      — Сожалею о случившемся, — сказал он сдавленным голосом. — Я предупредил бы вас, если бы знал, что мы его встретим. Но не расстраивайтесь. Он всегда так себя ведет.
      Я пожал плечами и сел в машину. Когда мы возвращались в город по главной улице, я заметил мужчину в красочном пончо. Я был уверен, что именно его видел вчера на Пласа-дель-Сур. Понурив голову, Хуан Тесоль возвращался домой. «Интересно, — подумал я, — удалось ли ему набрать тысячу доларо?»
      — Странно, что такой человек, как Сигейрас, мог так низко пасть, — промолвил Энжерс. — Думаю, тут дело в генах… Я еще хорошо помню его вполне респектабельным человеком.
      — А что же сейчас? — спросил я холодно.
      Энжерс с интересом посмотрел на меня.
      — Вы же сами видели что.
      Поняв наконец, что за моими словами кроется большее, чем просто праздный вопрос, он недовольно кивнул.
      Затем мы посетили три поселка барачного типа, похожие на трущобы Сигейраса. Хотя на первый взгляд все они выглядели почти одинаковыми, каждый из них все же имел и что-то свое, видимо связанное с тем, что обитатели их были выходцами из разных районов страны.
      — Мне не совсем понятно, чем вы сейчас занимаетесь, — признался Энжерс, глядя, как я строю в своем блокноте графики и диаграммы.
      Мы как раз остановились на обочине, откуда хорошо был виден один из барачных поселков.
      — Милое признание из уст дорожного инженера, — не без сарказма заметил я. — От общения с вашими коллегами у меня порой бывает ощущение, что необходимо испрашивать разрешение даже на то, можно ли дышать в том или ином месте.
      Энжерс покраснел.
      — Попрошу без выпадов.
      — Это не выпад. В нашем деле играют роль и знания, и интуиция, и разум, и даже склад ума. Объяснить это трудно. Как по направлению и силе течения и составу ила можно определить, каким путем река пойдет дальше и какие формы она примет, так и в общих чертах можно сформулировать закономерности движения транспорта, которые — особенно в случае незапланированной застройки города или населенного пункта — влекут за собой неизбежные последствия.
      Я вырвал использованный лист из блокнота и скомкал его.
      — Не получилось? — спросил Энжерс.
      — Да не в том дело. Мне кажется, вы вовсе не заинтересованы в решении проблемы.
      Энжерс поднял на меня светло-карие глаза.
      — Мы перебрали все возможные варианты, — неодобрительно сказал он. — Поэтому мы и пригласили специалиста.
      — И все же, это очевидно. Выделите деньги на строительство нового красивого и чистого жилья, и пусть эти люди живут в нем.
      — Да, на первый взгляд все вроде бы ясно, — согласился Энжерс с покорностью человека, который не в первый раз слышит и опровергает такой аргумент. — Однако учтите, нам приходится разбираться не только с крестьянами. Подумайте, что произойдет, когда родственники узнают, что правительство вдруг разместило их кузена Педро и его семью из четырнадцати голов в новостройке. Я повторяю, голов, потому что они наверняка притащат с собой всю свою домашнюю живность, весь скот. Вы знаете, сколько «голов» набежит завтра же? Нет, так мы только обострим проблему.
      — Что ж, — пожал я плечами, — если такой подход лишь усложнит положение, я попытаюсь найти паллиатив. Отравить людям жизнь нетрудно. Я могу выкорчевать их рынок, и они вынуждены будут ходить от двери к двери, чтобы распродать своих кур или зелень. Я могу построить на месте их хибар что-то новое, чистое. Но ведь люди эти обречены, черт побери! Новые невзгоды, которые надо сносить, как, скажем, засуху или голод, лягут на их плечи. Самое большее, на что вы можете надеяться, — сделать их существование настолько невыносимым, что они снова вернутся в свои деревни. Но если там, в деревне, одновременно с их приходом не будет предпринято что-то, что улучшит их положение, они тут же потянутся обратно. И так будет повторяться снова и снова.
      — Да, конечно, Хаклют… Но, откровенно говоря, нас вполне удовлетворили бы и полумеры, — сказал Энжерс и подмигнул мне. — Мы занимаемся и другими аспектами проблемы, но это — долгосрочная программа. Я имею в виду ооновских специалистов, которые знакомят сельское население с основами санитарии и гигиены, учат уходу за грудными детьми. Есть и группы из Вадоса, в них вошли энтузиасты, подвизающиеся на ниве народного просвещения. Они стремятся ликвидировать неграмотность. Еще одно поколение — и местные жители могут считаться уже достаточно цивилизованными. Мы же, граждане Вадоса, затратившие столько пота и крови при его создании, выступаем против того, чтобы темный, необразованный люд испортил и изгадил то, что стоило нам громадных усилий.
      Я счел лучшим не развивать эту тему дальше.
      — Мое дело предупредить вас. — Я повернулся и пошел к машине. — Думаю, вы познакомили меня со всем необходимым. Остальное я, видимо, смогу почерпнуть из справочников, а также карты города. Следующую неделю я хотел бы иметь свободной. Я не могу пока с точностью сказать, чем буду заниматься, вероятнее всего, простаивать на перекрестке, ездить по городу на монорельсе.
      — Да-да, берите инициативу в свои руки, — помедлив, согласился Энжерс.
      Я постарался скрыть улыбку. Как большинство людей с техническим образованием, он привык заниматься конкретными вещами. Поэтому, когда мы уже приближались к центру, я постарался подробнее расспросить его о деталях.
      — Давайте еще раз разберемся с рынком, от которого вы хотите избавиться, — сказал я. — Насколько я понял, одна из причин появления рынка после завершения строительства города состоит в том, что жители бараков усвоили манеру уличных торговцев. Дополнительный фактор, способствующий его дальнейшему процветанию, — недостаточно интенсивное движение на прилегающих улицах. Следовательно, надо разработать такой транспортный поток, функциональность которого устроила бы население. Тогда люди сами поймут, что рынок является помехой, препятствующей линейному движению транспорта. Полгода трений — и все возрастающая заинтересованность жителей в устранении рынка заставит муниципалитет заняться юридической стороной вопроса, и при поддержке общественности проблема будет разрешена.
      Энжерс кивал, с деланным восхищением глядя на меня.
      — Удивляюсь, как абстрактные факторы, которыми оперирует специалист по транспорту, анализируя ситуацию, могут приводить к таким результатам, — воскликнул он.
      — Все зависит от подхода. Мы подвержены влиянию многих факторов, часто этого не сознавая. В некоторых случаях давление может определять наше поведение и поступки в той мере, какая не соответствует его значению. Суть проблемы здесь в следующем: новый сквозной транспортный поток должен как-то влиться в главную магистраль в районе рынка.
      В раздумье смотрел я в окно машины. Мы пересекли Пласа-дель-Эст и ехали мимо величественного собора. У входа стояла многодетная крестьянская семья. Задрав головы, люди глядели на сияющий на солнце крест над куполом. Могли ли они поверить, что в этом благородном храме обитает тот же всевышний, что и в крохотной глиняной церквушке в их деревне?
      Дом, домашний очаг — вот главная беда Вадоса. Во всяком случае, главная проблема.
      Двадцать тысяч человек не могли считать город своим родным домом, хотя и жили в нем. Просто город не признал их, в собственной стране они жили как чужеземцы.
      — Где вас лучше высадить? — спросил Энжерс.
      — Где-нибудь поблизости.
      — Значит, на следующей неделе мы вас вообще не увидим?
      — Я буду появляться у вас по утрам, чтобы осведомиться о новостях и уточнить вопросы, которые могут возникнуть. Не беспокойтесь обо мне. Я со всем справлюсь сам.
      Энжерс кивнул, глядя мимо меня.
      — Когда именно вы будете приходить?
      — После того, вероятно, как закончится утренний час пик. Я хотел бы иметь исчерпывающее представление о характере и интенсивности движения транспорта в центре в разное время дня.
      Энжерс вздохнул.
      — Хорошо. Держите нас в курсе. Пока.
      Я пожал ему руку и вышел из машины. Затем я медленно побрел назад к подземному переходу, который находился под основной транспортной развязкой.
      Мне хотелось побыть одному. Для самостоятельной работы надо было совершенствовать свой испанский. — Потом мне необходимо было разобраться в отношении к проблеме рядовых жителей города.
      Купив экземпляр «Либертад», я устроился в баре. Еще во Флориде я купил карманный словарик, правда, я не нашел в нем всех слов, которые искал, но с газетой справился.
      Крупный заголовок привлек мое внимание — упоминалось имя Марио Герреро, председателя гражданской партии Вадоса. Из статьи я выяснил, что некто Мигель Домингес обратился в суд с жалобой на шофера Герреро, который пренебрегает правилами уличного движения, подстрекаемый хозяином машины. Тут же был и снимок Герреро возле большого лимузина, который я видел возле Дворца правосудия.
      Корреспондент утверждал, что все это результат гнусного заговора народной партии, приверженцем которой является Домингес, с целью дискредитации председателя оппозиционной партии, что жалоба будет опротестована его другом и коллегой Андресом Люкасом и грязь с честного имени Герреро несомненно будет смыта.
      Я хотел узнать, что пишет по тому же поводу независимая «Тьемпо», но оказалось, что финансовые дела ее так плохи, что вечернего выпуска не бывает. «Либертад», естественно, получала государственную дотацию.
      На следующее утро я встал рано, чтобы проследить за транспортным потоком в момент открытия магазинов и начала работы учреждений. Рабочий день о Вадосе обычно длился с восьми тридцати до двенадцати часов, затем с четырнадцати до семнадцати тридцати. Около половины десятого я вновь возвратился в отель, чтобы позавтракать и просмотреть «Тьемпо».
      Как и следовало ожидать, независимая газета освещала происшедшее под иным углом. Согласно «Тьемпо», Герреро приказал своему водителю ехать на детей, игравших на улице в мяч. Мигель Домингес, известный своей склонностью к общественно полезной деятельности, был свидетелем происшедшего и, не побоявшись задеть интересы сильных мира сего, которые могут истолковать его поступок как политический трюк, исполнил свой гражданский долг.
      Я мысленно обругал политиканов и стал просматривать газету дальше. И вдруг увидел сообщение, касавшееся непосредственно меня. Упоминалась даже моя фамилия вместе с не очень лестными отзывами в мой адрес. Речь шла о городских трущобах. Имя автора статьи, Фелипе Мендосы, я явно где-то уже слышал. Объяснение этому я нашел в подписи под его фотографией. Это был известный местный писатель, произведения которого издавались в переводах за пределами страны. Я видел его книги, но ни одной из них так и не прочел. Критики называли его латиноамериканским Фолкнером.
      По его мнению, я — не более чем наемный лакей правительства тиранов, цель которых — лишить людей крова. Но со мной он обошелся довольно сносно. Весь свой гнев он обрушил на Сейксаса и сотрудников финансового управления. По утверждению Мендосы, вместо того чтобы заботиться о переселении людей в новые дома, Сейксас убедил президента занять выгодную лично ему позицию, поскольку являлся акционером фирмы по строительству дорог, которая в результате этих махинаций наверняка получит огромные прибыли.
      Я невольно подумал о том, что законы Агуасуля, наказывающие за клевету, судя по всему, весьма мягки.
      После завтрака я направился в транспортное управление. У Энжерса я застал бледного светловолосого молодого человека в роговых очках. Говорил он слегка заикаясь. Энжерс, прервав беседу, представил мне своего собеседника — мистера Колдуэлла, служащего городского отдела здравоохранения.
      — Я только что узнал интересные новости. Колдуэлл, не повторите ли вы свой рассказ мистеру Хаклюту?
      Я сел и приготовился внимательно слушать. Колдуэлл нервно откашлялся, смерил меня быстрым взглядом и, глядя в стену, заговорил тихим, монотонным голосом.
      — Это произошло вчера после обеда. Я с-совершал свой обычный обход т-трущоб Сигейраса. В течение многих лет мы пытаемся п-принудить его к улучшению условий жизни там, в подземелье. Мне к-кажется, я был у него почти одновременно с вами. Увидев меня, он с-сказал, что собирается выдвинуть обвинение п-против мистера Энжерса, который хочет с-снести его т-трущобы.
      — Он снова ссылался на свои гражданские права? — прервал Энжерс.
      Колдуэлл кивнул. Энжерс повернулся ко мне.
      — Услышав об этом от Колдуэлла, я почувствовал настоятельную необходимость просить вас, если возможно, сосредоточить свое внимание прежде всего на данном объекте. Естественно, мы ни в коей мере не хотим оказывать на вас давление, но сами понимаете, с чем мне приходится иметь дело…
      — Надеюсь, вы также понимаете, с чем имею дело я, — сухо парировал я. — Вы просили меня отбросить личные соображения. Я же считаю, что лучше, если я и в дальнейшем буду их придерживаться. Вы выделили мне средства и обрисовали круг проблем, нуждающихся в разрешении, руководствуясь тем, что я лучше, чем кто-либо другой, могу оценить обстановку. К тому же не думаю, что жернова правосудия вращаются здесь быстрее, чем в других странах, пройдет несколько месяцев, пока иск Сигейраса будет удовлетворен.
      Энжерс выглядел недовольным.
      — Не так все просто, — сказал он. — Жернова правосудия, как вы их называете, в Вадосе в отличие от других частей страны вращаются довольно быстро. Один из принципов, которому неукоснительно следует Диас, — немедленный разбор как уголовных, так и гражданских судебных дел. Следует учесть и его изначальное недоверие к нам, гражданам иностранного происхождения. Он опасается, как бы не оказались урезанными в правах местные жители. Вообще-то говоря, прекрасно, когда дела не залеживаются. Министром юстиции Диас назначил своего единомышленника — молодого человека по фамилии Гонсалес. Всякое дело между гражданином иностранного происхождения и местным жителем слушается безотлагательно. — Энжерс нервно вертел в руках скоросшиватель.
      — У меня постепенно складывается неприятное ощущение, что мне не открыли всей правды, — сказал я. — Какова юридическая сторона дела Сигейраса?
      — Признаюсь, положение тут довольно запутанное. Однако я попытаюсь изложить вам его предысторию.
      Энжерс откинулся в кресле, избегая, как и Колдуэлл, смотреть мне в глаза.
      — Когда построили город, нам, гражданам иностранного происхождения, наряду с местными жителями, особо отличившимися в период его создания, предоставили дополнительные льготы в виде гарантированной работы с твердым окладом, права на аренду незастроенной территории и ряд других преимуществ. Срок действия льгот установлен на пятьдесят лет, практически пожизненно. Причем если гражданские права распространяются и на наследников, то льготы по наследству не передаются. Сигейрас же использует участок под центральной монорельсовой станцией, не выходя за пределы предоставленных ему льгот. Его право на аренду юридически неприкосновенно. У нас есть одна-единственная возможность: муниципалитет оставил за собой право на осуществление мероприятий по дальнейшему благоустройству города. И в компетенции властей — лишить собственности арендатора, возместив ему денежный ущерб. Вот мы и попытаемся отобрать у Сигейраса его владения, воспользовавшись данной оговоркой.
      Колдуэлл слушал Энжерса со все возрастающим вниманием. Наконец он не выдержал, и его словно прорвало:
      — Мы должны прогнать его! Общее мнение, что это н-необходимо! Немыслимые антисанитарные условия!
      Я поднялся.
      — Послушайте! Я повторяю в последний раз. Вы дали мне заказ, и я постараюсь выполнить его. Нет необходимости постоянно объяснять мне, что трущобы — позор для Сьюдад-де-Вадоса. Я и сам это вижу. Попытайтесь набраться терпения и не мешайте мне заниматься делом.
      Выйдя из транспортного управления, я услышал рев полицейских сирен, и мимо меня в сопровождении эскорта мотоциклистов в черных мундирах промчалась открытая машина. Ошибиться было трудно: на заднем сиденье, откинувшись, сидел президент. Рядом с ним я заметил красивую смуглолицую молодую женщину, вероятно, его вторую жену. Я слышал, что его первая супруга умерла вскоре после основания Сьюдад-де-Вадоса.
      Президент выглядел гораздо старше, чем на фотографии в аэропорту. Несомненно, он по-прежнему пользовался популярностью. Все, кто находился на площади, бросив свои дела, бурно приветствовали его, а дети и подростки с криками устремились за машиной. Президент реагировал на восторг толпы вялым помахиванием руки, а спутница его, лучезарно улыбаясь, посылала поцелуи детям.
      Машина остановилась возле муниципалитета. Как только Вадос вошел в здание, его супруга что-то сказала шоферу, и кортеж двинулся в сторону торгового центра.
      Я продолжил свой путь. Конечно, Энжерсу не понравился конец нашего разговора, да и намеченные мною на ближайшие дни мероприятия, узнай он о них, тоже едва ли пришлись бы ему по душе.
      Я задумал в ближайшее время как можно больше побродить с фотоаппаратом по местам, требующим расчистки и перепланировки. Несмотря на настоятельную просьбу Энжерса, основное внимание я решил сконцентрировать на том, что считал для себя главным: на уличном базаре и прилегающем к нему районе трущоб. Муравейник Сигейраса непосредственно не был связан с транспортной проблемой. Коль скоро так много людей хотели его устранения, как утверждал Колдуэлл, его можно было выкорчевать под любым предлогом. А вот снос рынка требовал продуманного решения. Я приехал во вторник, была пятница. Району рынка следовало посвятить хотя бы дня три, как раз конец и начало рабочей недели, чтобы побывать на базаре в самые оживленные часы торговли и в период затишья.
      В воскресенье рынок не работал, и я решил проследить за потоком автомашин, выезжающих утром за город и возвращающихся вечером обратно. В остальные дни я бродил по базару и близлежащим улицам, тщательно фиксируя как объем движения транспорта, так и количество пассажиров в разное время, прикидывая, сколько человек следует именно этим маршрутом и кто бывает здесь исключительно из-за рынка. Кроме того, я подсчитал, сколько народу побывало бы здесь, не будь опасного соседства рынка и прилегающих к нему трущоб.
      Отношение общественности могло многое определить в данном вопросе. Стоило только вовремя воспользоваться растущим недовольством, осторожно и осмотрительно раздувая истерию, и, улучив момент, без особого сопротивления удалось бы раз и навсегда покончить с рынком.
      Я принадлежу к числу тех счастливых людей, которым дано испытывать радость от повседневного труда. В самой плывущей по улице толпе, в этом потоке человеческих лиц можно различить многообразие людского бытия. Нужно только уметь видеть.
      Мне удавалось ликвидировать заторы автотранспорта в мусульманских городах, неминуемо возникавшие по пять раз на дню, когда муэдзины призывали верующих к молитве. Мне принадлежало техническое решение проекта набережной Ганга в том месте, где ежегодно скапливается одновременно более миллиона людей. Проект обеспечивал нормальное движение транспорта в столь сложных условиях. И сейчас меня не в меньшей мере увлекла головоломка с лабиринтами Вадоса.
      В понедельник после обеда я подвел предварительные итоги.
      Я шел медленно, останавливаясь у прилавков, снова и снова прикидывая, сколько людей забегает сюда после работы, чтобы сделать необходимые покупки. Вдруг я услышал явно ко мне обращенный грубый голос:
      — Эй, сеньор!
      Оглянувшись, я увидел двух плохо одетых стариков, склонившихся над шахматной доской, установленной на перевернутой картонной коробке. У белых вместо короля красовалось горлышко разбитой бутылки. Неподалеку от них на сломанном стуле, прислонившись к стене, сидел толстый мужчина в белом костюме, буквально мокром от пота. Шляпа бросала тень на его одутловатое лицо. В одной руке он держал бутылку с сомнительного цвета жидкостью, из которой торчала соломинка, в другой — замусоленную сигару. Он кивнул мне, и я подошел поближе. Мужчина что-то быстро сказал по-испански. Я вынужден был попросить его повторить сказанное.
      — Да ладно уж, — воскликнул он, к моему великому удивлению, с типично нью-йоркским произношением. — Я сразу раскусил, что вы не из тех чванливых испанских отпрысков. Турист?
      Я кивнул, решив сыграть эту роль.
      — Хотите выпить? — спросил он и, прежде чем я успел ему что-либо ответить, рявкнул в сторону: — Пепе!
      Я перевел взгляд туда же и увидел, что стою возле какой-то паршивой забегаловки, примостившейся возле входа в дом. О ее назначении свидетельствовала намалеванная на стене надпись.
      — Что будете пить? — спросил толстяк.
      — Что-нибудь со льдом, — сказал я как типичный турист, вытирая лицо платком.
      Толстяк засопел.
      — В такой дыре приличного не сыщешь! Будь у них холодильник, они его живо приспособили бы, чтобы печь тамалес.  Между прочим, электроэнергию здесь отключили еще месяц назад. Выбирайте между пивом и вот этой бурдой, — он потряс своей бутылкой. — Лучше, пожалуй, баночное пиво. Хоть есть уверенность, что туда не попало никакой дряни.
      На пороге появился хилый угрюмого вида мужчина и выжидательно вытер руки о фартук или край рубахи, торчавшей у него поверх брюк.
      — Пива! — грубо крикнул толстяк по-испански.
      — Садитесь, — обратился он ко мне и указал на складной стул, приставленный к стене. — Я не случайно окликнул вас. Мне показалось, я уже видел вас здесь.
      — Вполне возможно, — подтвердил я, с сомнением рассматривая предложенный стул.
      Я был уверен, что сам вижу толстяка в первый раз.
      — Мне кажется, вы здесь торчите подолгу. Можно спросить почему? Это э… э как-то необычно для туриста.
      — Одна знакомая просила меня привезти ей настоящее индейское ребосос — Я лихорадочно соображал. — Мне хочется приобрести что-то особенно красивое и добротное, но ничего подходящего я не могу найти.
      — И не найдете никогда! — толстяк сплюнул в сточную канаву. — Тряпье, что здесь продается, и гроша ломаного не стоит. Остановитесь на обратном пути на пару часов в Мехико. Вот там вы наверняка найдете то, что надо. А здесь люди и для себя-то не в состоянии сделать что-нибудь приличное. Они и ткать-то разучились. Да и шерсть, что есть в продаже, и красится плохо, и пряжа из нее неровная. Грош этому всему цена.
      — Значит, я зря тратил время, — сказал я.
      Маленький угрюмый человек принес пиво. Я стал потихоньку потягивать из банки.
      — Правда, здесь иногда бывают неплохие товары, к тому же дешевле, чем где-либо еще в городе. Но рынок хотят закрыть. Слышали?
      — Нет. Почему? — постарался изобразить удивление я. — Разве жители не хотят иметь настоящий крестьянский рынок в национальном индейском стиле? Могу представить себе и интерес туристов.
      — Чепуха. Вадос — самый современный город мира. Именно поэтому туристы сюда и едут. А старое барахло они могут найти где угодно. Здесь они хотят увидеть не то, что было позавчера, а то, что будет послезавтра. Что, не так разве? К тому же зловонье тут тоже на любителя.
      В самом деле, запах пригорелого прогорклого масла, жареной фасоли и гниющих фруктов мешался с запахом пота и испражнений, наполняя все вокруг едва выносимым смрадом.
      — На что же, скажите мне, должны жить тогда эти бедняги, если рынок закроют? Прозябать в дыре у Сигейраса? Такого туристам не показывают. Слышали об этом?
      — Под станцией монорельса?
      Он смерил меня изучающим взглядом.
      — Для туриста вы слишком глазастый. Но там, внизу, ручаюсь, вы еще не были.
      Я кивнул.
      — Так я и думал. В транспортном управлении сидит одна гадина по фамилии Энжерс. Он только и дерет глотку, чтоб снесли рынок, бараки и все прочее. Он и алчная свинья Сейксас — оба хотят здесь поживиться, — толстяк подкреплял свои слова взмахами полупустой бутылки. — Я такой же гражданин, как и Энжерс. И у меня, как и у него, есть свои интересы. Но эти несчастные ничего не имеют здесь, на своей проклятой родине.
      Сказав это, он приложился к горлышку бутылки, потом размахнулся и запустил ею в дряблую дыню, которая валялась в сточной канаве.
      — Может, выпьете еще пива? Я угощаю, — предложил я.
      — В следующий раз, если нам доведется встретиться здесь снова, — с трудом поднимаясь, ответил он. — С меня хватит. Надо подумать, как проучить Энжерса. Есть еще в этой стране то, что именуется правосудием. На адвоката я, наверно, мало похож?
      — Да, в самом деле, — согласился я, искренне удивленный.
      — И адвокат я неплохой, к тому же не того пошиба, что подонок Андрес Люкас с его клиентурой. Я специально зашел выпить именно сюда, чтобы настроиться на завтрашнюю речь в суде. Сигейрас подал иск на мерзавцев из транспортного управления, и я буду защищать его интересы. Моя фамилия Браун, но все меня зовут здесь Толстяком. Да мне плевать на это. Я толстокожий.
      Он уставился на меня с хитрым видом.
      — Спасибо за пиво, — поблагодарил я, вставая, и подумал, стоит ли сказать ему, что мы с ним здесь еще встретимся.
      — Да не за что, все в порядке, Хаклют. Против вас лично я ничего не имею. Паршивая работенка. Энжерсу я бы пива не предложил. Только не обвиняйте меня, если ваш заказ сорвется раньше, чем вы приступите к его выполнению.
      Несколько секунд я стоял как вкопанный.
      — Откуда вы меня знаете?
      — Один из мальчишек Сигейраса видел вас здесь в пятницу и субботу. Меня эти дни тут не было, как не будет и завтра. Если захотите угостить меня, приходите в суд. До встречи!
      Он исчез в темном проходе бара, но, видно, тут же вернулся. Едва я успел отойти, как снова услышал его голос:
      — Должен предупредить вас. Эти двуличные, продажные подонки там в верхах не выплатят вам и цента, пока не добьются того, чего хотят. Остерегайтесь!
      И он снова исчез.
      В глубоком раздумье побрел я вниз по улице.

6