9

На обратном пути, пока роскошный автомобиль мчал меня в город, чтобы нанести очередной визит Энжерсу, я не проронил ни слова. Настроение у меня было подавленное.

Я прибыл в Вадос для выполнения чисто технической задачи, которая на первый взгляд требовала лишь опыта и умения, хотя сам заказ был намного престижнее прежних моих контрактов из-за особого статуса города. Но на месте оказалось, что на мою долю выпало вынесение морального приговора.

То, что показала мне сеньора Посадор, меня без преувеличения потрясло. Оставив в стороне этическую сторону вопроса, мне отвратительно было сознавать, что я сам стал участником этой игры. Тот факт, что телезрителям обманным путем внушали ко мне симпатию, только ухудшал положение.

И все же…

За двадцать лет правления Вадоса в стране не было ни переворотов, ни гражданских войн, ни экономических спадов и кризисов, ни каких-либо других серьезных потрясений. И он впервые за стопятидесятилетнюю бурную историю страны на столь длительный период даровал народу мир. В то время как соседние государства тратили средства и силы на распри, ему удалось построить прекрасную столицу, значительно повысить жизненный уровень населения, в какой-то мере преодолеть голод, нищету, неграмотность и болезни.

Народ платил ему за это уважением. Большинство граждан готовы были многое простить своему президенту, хотя бы за одно то, что он явился создателем Сьюдад-де-Вадоса.

А что же оставалось делать мне? Показать правительству спину?

Один необдуманный шаг мог надолго подорвать мою репутацию. Мне понадобились многие годы труда, чтобы достичь нынешнего положения, разрыв столь завидного контракта послужил бы основанием заподозрить меня в профессиональной несостоятельности. Никто и не подумал бы поинтересоваться его причиной. Да и в финансовом отношении я не очень мог себе такое позволить, хотя конкуренция среди специалистов на моем уровне — а я считался экспертом высшего класса в данной области — не так уж велика, чтобы остаться без работы.

Взвесив все «за и против», я постарался выделить самое важное. Откажись я от контракта, вероятнее всего, Энжерс получит распоряжение от правительства решить проблему по своему усмотрению, а вернее, в соответствии с желанием наиболее влиятельных кругов. А добра от Энжерса ждать не приходится.

«В конечном счете, — сказал я себе, — совесть не позволяет тебе умыть руки». Что бы то ни было, долг призывал меня выполнить эту работу как можно лучше, не причинив никому вреда, а если последнее нереально, то так, чтобы пострадало как можно меньшее число людей.

Когда я вошел в кабинет, Энжерс, холодно поздоровавшись со мной, сразу же без обиняков спросил:

— Где вы сейчас были, Хаклют?

— В гостях у друзей, — небрежно ответил я. — А что?

Я с удивлением посмотрел на него.

— С каких пор вы считаете Марию Посадор своим другом? Ведь вам же ясно было сказано, чтобы вы избегали знакомства с ней.

— Итак, вы следите за мной. Я это подозревал. Вы что же думаете, я не в состоянии заниматься работой и буду отсиживаться в барах, если меня не контролировать? Если так, к черту! Найдите себе кого-нибудь другого! Но я уж позабочусь, чтобы ни один из моих мало-мальски знающих коллег не оказался на моем месте.

Резкость моего тона явно подействовала. Энжерс с глубоким вздохом откинулся в кресле.

— Послушайте, Хаклют, ведь вы же не знаете ситуации здесь, в Вадосе, иначе бы вы боялись сеньоры Посадор, как чумы. Должен признаться, мы в самом деле не упускаем вас из виду, но в ваших же интересах. Не исключена попытка вас… э… э… убрать. Ведь для Тесоля, Фрэнсиса и прочих бунтарей из народной партии вы представляете действительную опасность.

— Клянусь, если бы мне прежде, чем заключить контракт, сказали, что я послужу футбольным мячом в игре двух политических партий, я бы и шагу не ступил в Агуасуль, — заявил я. — Я серьезно думаю о том, чтобы разорвать контракт!

Я говорил совершенно искренне и, будь у меня под руками официальный документ, порвал бы его в клочья.

— Прошу вас, успокойтесь! — воскликнул Энжерс. — Уверяю вас, пока вы выполняете работу, которую мы вам доверили, вы — вне опасности. Но вы пренебрегаете просьбой оставаться объективным, непредубежденным специалистом. Сеньора Посадор — красивая, умная женщина, не сомневаюсь, она может произвести впечатление. Но позвольте сообщить вам то, чего она сама, вероятно, о себе не расскажет. Ее супруг был политическим противником Вадоса на президентских выборах. После победы Вадоса, узнав о своем поражении, он застрелился.

У меня заломило затылок.

— Продолжайте, — сказал я, доставая сигарету.

— Да… э… э. Впрочем, иного трудно было и ожидать. В ту пору, двадцать лет назад, сеньора Посадор была совсем молода, только вышла замуж… Совершенно очевидно, что смерть мужа не могла не повлиять на ее рассудок, она очень неуравновешенна, поступки ее трудно предсказуемы. Вскоре после тех событий она вместе с несколькими сторонниками мужа покинула страну, и долгое время из-за границы сыпались ее угрозы и клевета. Со временем все, конечно, поняли, что в ее обвинениях нет ни толики правды. Кончилось тем, что лет пять назад Вадос предложил ей снова вернуться в Агуасуль. Но вместо того, чтобы оценить его великодушие — а со стороны Вадоса после всех тех слухов, которые она распускала о нем по свету, этот шаг действительно был актом великодушия, — она никак не могла успокоиться, продолжая возбуждать общественное мнение и сеять беспорядки. Если бы Диас, несмотря на политические разногласия, не являлся в свое время другом ее покойного мужа, никто, надо думать, не стал бы столь долго терпеть выходки этой дамы. Конечно, лучше держать ее под присмотром здесь, чем допустить продолжение подобной подрывной деятельности из-за рубежа. Однако говорят, последнее время она заходит слишком далеко. Поэтому вам следует избегать контактов с ней — рано или поздно сеньору Посадор призовут к порядку.

— Я не знал этого, — задумчиво произнес я.

Энжерс уловил мое внутреннее смятение и перешел в наступление.

— Естественно, сеньора Посадор любыми средствами пытается дискредитировать Вадоса. Она очень богатая женщина, поговаривают, что она финансирует «Тьемпо» — липовую газетенку, которую и печатным органом не назовешь. Лишь ее добрые отношения с Диасом спасают газету от закрытия. Трудно представить, какой поток грязи выливается на президента и кабинет министров со страниц «Тьемпо». Но… — Энжерс улыбнулся своей обычной холодной улыбкой, — мне кажется, стоит оставить эту тему. Давайте займемся нашими делами. Поверьте, — неожиданно тепло проговорил он, — мне не хотелось бы отрывать вас от ваших дел, но, видимо, это все же необходимо. Помните, в вашем присутствии Колдуэлл сообщил, что Сигейрас направил в суд жалобу, дабы помешать нам экспроприировать у него участок земли и уничтожить трущобы на нем. И как всегда, когда разбираются дела между иностранцами и представителями местного населения, министр юстиции Гонсалес настоял на незамедлительном предварительном слушании, и на сегодня назначено заседание суда. Нам удалось выяснить, что Браун — адвокат Сигейраса — намерен вызвать вас в суд в качестве свидетеля.

— Серьезно? — как мог равнодушнее спросил я.

— Насколько нам известно — да. И вот мы подумали, что сможем сразить его, в свою очередь пригласив вас выступить в качестве эксперта от имени муниципального совета. Если вы будете свидетелем у Сигейраса, это произведет неблагоприятное впечатление. Люди тотчас сделают вывод, что вы на его стороне, независимо от того, поможете ли вы своим выступлением его делу или нет.

— Честно говоря, не уверен, стоит ли мне вообще представлять какую-либо из сторон.

Энжерс пожал плечами.

— О, я бы пока не торопился с решением. Нам кажется, что Браун просто хочет выступить с позиции силы. Если мы выставим с нашей стороны вас, он тут же подожмет хвост. И вам, вероятно, даже не понадобится появляться перед судом. Браун хитер как бес.

— Мне довелось встретиться с ним. И на меня тоже он произвел впечатление человека весьма непростого.

— О да! Он однажды уже вел дело Сигейраса. Браун — выходец из Нью-Йорка, и у него есть большое преимущество — он опрашивает свидетелей как на английском, так и на испанском языках. К тому же он весьма ловкий адвокат. Но наш город представляет Андрес Люкас, и потому я нисколько не сомневаюсь в исходе дела. Люкас — лучший адвокат в Агуасуле.

— Тот самый Люкас, который является секретарем партии Герреро?

— Да, именно он. Он принимал весьма деятельное участие в разработке прав гражданина нашего города. Как только Браун начнет апеллировать к гражданским правам, то сразу же получит сокрушительный отпор.

— Кстати, коль скоро мы заговорили о Люкасе. Не он ли является защитником Герреро по делу о нарушении правил дорожного движения. Мне бы хотелось узнать, в чем там суть?

— Нарушение правил уличного движения! Что за чепуха! — с раздражением воскликнул Энжерс. — Да это просто очередная клеветническая кампания, развязанная народной партией против Герреро. Они не могут победить честным путем, поэтому и прибегают к грязным методам и лжи. Домингес, предъявивший иск, тоже, кстати, адвокат. Юрисконсульт народной партии. Его нападкам на Люкаса и Герреро нет конца. Поговаривают, что он просто завидует Люкасу, лучшему адвокату в стране, Домингес мне не нравится. Слишком мягок.

— Чем же все кончится?

— Понятия не имею, как уж там поступят с водителем, но Герреро, разумеется, оставят в покое. Со стороны народной партии выставят двух-трех свидетелей, но всем, естественно, известно, к какой партии они принадлежат. Люкас даст им прикурить.

Энжерс открыл ящик письменного стола и вынул из него папку с золотистыми тесемками.

— Тут у меня ваша повестка в суд. Вы вызываетесь в качестве эксперта муниципального совета по делу Сигейраса. Думаю, являться туда вам скорее всего не придется, но если такая необходимость возникнет, мы известим вас. Да, чуть было не забыл: президент изъявил желание познакомиться с вами лично. Завтра в пятнадцать часов в его резиденции состоится прием в честь нашего местного шахматиста — победителя турнира стран Карибского региона. Если у вас есть желание побывать там, приглашение на ваше имя будет ждать вас в отеле.

— С благодарностью приму его, — церемонно ответил я.

Энжерс улыбнулся.

— Готов держать пари, президент произведет на вас сильное впечатление. Незаурядная личность.

Честно говоря, я вышел от Энжерса в смятении. Оказывается, сеньора Посадор — вдова того самого соперника Вадоса, о котором она мне говорила. «Пытается всеми средствами дискредитировать Вадоса…» — сказал Энжерс. И все же мне не хотелось верить, что она пригласила меня сегодня утром к себе для того, чтобы столь изощренным способом ввести в заблуждение.

Думая обо всем этом, я шел мимо здания суда к парку, где обычно стоял мой служебный автомобиль. И тут мое внимание привлекла знакомая тучная фигура, склонившаяся над витиеватыми перилами террасы, куда вела крутая лесенка. У Брауна в руках были его неизменные сигара и бутылка лимонада с торчащей из нее соломинкой.

— Эй, Хаклют, — обратился он ко мне. — Идите сюда!

Я поднялся по ступеням.

— На этот раз вы мне позволите угостить вас?

— Сегодня я не прочь выпить чего-нибудь покрепче. Но скажите, хотите вы узнать страну, где находитесь? Хотите? Хотите посмотреть, как выглядит в Вадосе правосудие? Хотите увидеть убийство?

— Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Там внутри… — показал он большим пальцем через плечо, осыпав при этом пеплом свой пиджак… — судья разделывает как мальчишку одного из лучших адвокатов Вадоса. Судья, которому неведомы такие понятия, как право, справедливость, свидетельские показания. Адвоката зовут Мигель Домингес. Слышали про такого?

— Это о нарушении Герреро правил дорожного движения? Вот уж не думал, что такое дело может принять столь серьезный оборот, чтобы разбираться в высшей судебной инстанции.

Браун сплюнул.

— Для Герреро все делается на высшем уровне. Только так, сэр! Попробовали бы только передать дело, как обычно, в суд по месту жительства. Он поднял бы такой шум, что слышно было бы даже в Мехико. Вам для собственной пользы следовало бы сходить туда и посмотреть, что здесь у нас происходит в действительности. Зайдите! Зайдите!

Он схватил меня за рукав и почти насильно втолкнул в здание, продолжая говорить:

— Кроме того, дело касается непосредственно вас, Хаклют. Ваше имя уже упоминалось по меньшей мере раз шесть. Мне до того надоело сидеть там, что я вышел на несколько минут глотнуть свежего воздуха. Я ожидал рядом, в палате по гражданским делам, когда объявят о начале слушания дела по иску Сигейраса. Но похоже, разбор нашего дела затянется. Может, придется ждать день, а то и все два. Вот я и решил посмотреть, что происходит у Мига. Боже мой, настоящее избиение, скажу вам.

— А при чем здесь я, черт возьми?

— Старик Ромеро — это судья, которому уже, наверно, все сто стукнуло, в старческом слабоумии забыл все, что когда-то вбивали в его башку о свидетельских показаниях. Так вот. Он с самого начала дал ясно понять, что обвинение, выдвинутое против Герреро, — попытка оклеветать невиновного. Четверть часа он распинался о пагубной деятельности народной партии, назвав Мига подкупленным лжесвидетелем, и заявил, что считает чертовски подходящим случай избавиться городу от крестьян, за счет которых держится народная партия. Вот тут-то помянули и вас, дружочек. Мне просто противно повторять всю эту болтовню.

Мы подошли к залу заседаний. Служитель открыл нам дверь, и мы заняли места в рядах для публики. Зал был полон. В первом ряду с хмурым видом сидел Сэм Фрэнсис, рядом с ним еще несколько человек, которых я уже видел на Пласа-дель-Сур во время митингов.

На скамье подсудимых, точнее говоря, в удобном кресле с самодовольной улыбкой восседал Герреро. На месте защитника в небрежной позе развалился тоже улыбающийся Андрес Люкас. На противоположном конце того же стола, за которым сидел Люкас, я разглядел мертвенно бледного мужчину с подергивающейся щекой.

— Это Миг, — шепнул Браун.

Судье, маленькому сморщенному старикашке, может быть, и не было ста лет, как утверждал Браун, но определенно давно перевалило за восемьдесят. Молоточек, который он держал в скрюченной, высохшей руке, казался для него невероятно тяжелым. Голос судьи звучал пронзительно пискливо. Смысл его слов в общих чертах я понял.

— …Невозможно признать доказательства, выдвинутые в обвинительном акте, — заявил он. — Налицо личная вражда и политические соображения самого низкого свойства. Вот уже тридцать лет я веду дела в различных судах, но никогда еще мне никто не осмелился представить на рассмотрение такой вздор. Естественно, я считаю своим долгом поставить вопрос о поведении адвоката Домингеса на заседании коллегии адвокатов. Я с нетерпением жду дня — а он уже не за горами, — когда лица, ответственные за бесчестный выпад против человека столь безупречной репутации, — поклон в сторону Герреро, — будут выметены как сор. Мне остается лишь объявить официальный приговор: господин Герреро невиновен. Заседание закончено.

Удар молоточка как бы послужил сигналом для Сэма Фрэнсиса, вскочив, он стал выкрикивать по-английски, вероятно забыв в пылу страстей свой родной язык.

— Это невозможно! Беспринципный старый маразматик! Ты только…

Снова раздался стук молоточка, потонувший в гудении зала. Судья дал знак секретарю открыть дверь и удалился.

— Пошли отсюда, — сказал Браун немного погодя. — Мне стыдно смотреть Мигу в глаза. Его сейчас оклеветали, опорочили, нанесли урон его профессиональной репутации. Нравится вам эта страна, Хаклют? Я нахожу ее прекрасной, если бы не кучка бесстыдных, мерзких подлецов.

— Но как удалось Ромеро протащить такое решение?

— А кто его может остановить? — фыркнул Браун. — Ромеро — главный судья страны, председатель верховного суда, а самое существенное — марионетка в руках Вадоса. Скорее, скорее на воздух!

Браун вел меня по коридорам суда так быстро, что даже запыхался.

— Ну, вот теперь вы знаете цену нашему правосудию. — Он достал из кармана большой носовой платок и вытер лицо. — Понравилось?

Не успел я ответить, как из здания суда, возбужденно обсуждая происшедшее, вышел Сэм Фрэнсис. Следом за ним показалась группа оживленно беседующих людей, в центре которой были Люкас и Герреро. Они остановились на площадке неподалеку от нас. Один из мужчин поспешно сбежал по ступеням вниз. Я узнал в нем шофера Герреро.

— А что с ним? — тронул я Брауна за рукав.

— Ромеро отклонил дело. Он считает, что это предлог очернить Герреро.

— Очернить Герреро? — так громко повторил Сэм Фрэнсис, что его услышали все. — Да можно ли очернить этого темного человека?

Герреро замолк на полуфразе и ровным, размеренным шагом приблизился к Фрэнсису. Его сторонники сгрудились за ним. Он холодно посмотрел Фрэнсису в глаза. На какой-то момент, казалось, все затаили дыхание.

— Довольно нелепо слышать такое утверждение именно от вас. Ведь черный из нас — вы.

Лицо Фрэнсиса исказила гримаса. Одним прыжком он подскочил к Герреро и нанес ему сокрушительный удар в скулу. Герреро, потеряв равновесие, словно кукла, просчитал все ступеньки сверху донизу. Несколько человек кинулись к нему. Кто-то, кажется Люкас, попытался приподнять ему голову. Руки этого человека окрасились кровью.

— Ну и идиот! — тихо сказал Браун, глядя на учащенно дышавшего Фрэнсиса. — Какой идиот!

Со всех сторон сбегались люди. Раздвигая толпу, подошел полицейский и профессиональным жестом стал прощупывать пульс. Наконец он поднялся и с угрожающим видом стал подниматься по ступеням к Сэму Фрэнсису, который в оцепенении продолжал стоять наверху.

Браун взглянул на меня. Лицо его было непривычно серьезным.

— Извините, Хаклют. Когда я говорил вам об убийстве, то не предполагал, что оно произойдет на самом деле.

10

Прибыла машина скорой помощи, и появился наряд полицейских. Репортеры, присутствовавшие на суде, почуяли сенсацию. Защелкали фотоаппараты.

С воем подлетела черно-белая полицейская машина, из которой легко, словно мяч, выпрыгнул шеф полиции О'Рурк.

В своем кабинете он показался мне тупым и флегматичным, теперь же его ленивую небрежность как рукой сняло. Резко, громким голосом О'Рурк отдавал приказания, которые мгновенно выполнялись. Были записаны фамилии свидетелей; сделаны необходимые снимки.

Толпа заметно росла. Стали раздаваться выкрики в адрес Сэма Фрэнсиса, который по-прежнему неподвижно, словно изваяние, стоял рядом с полицейским вверху на лестнице. Я видел, как О'Рурк крутил головой, пытаясь определить, от кого исходят эти угрозы.

Мне хотелось спросить Брауна, почему О'Рурк ничего не предпринимает, но адвокат подошел поближе к пострадавшему и молча не отрывал от него неподвижного взгляда.

Санитары положили Герреро на носилки и в наступившей тишине понесли к машине. Кое-кто из стоявших поближе осенил себя крестом. Дверцы скорой помощи захлопнулись. И как по сигналу, волнение снова стало нарастать. Что-то взлетело в воздух. Удар пришелся Фрэнсису в плечо, и брызгами спелого помидора его обдало с ног до головы.

На какое-то время я потерял из виду О'Рурка, но тут заметил его — он продвигался сквозь толпу, словно бык, готовый к атаке. В следующее мгновение шеф полиции уже тащил к месту, где недавно лежал убитый, упирающегося мужчину в дешевом белом костюме. На его левой щеке виднелся свежий кровоподтек. Последним ударом О'Рурк толкнул мужчину в руки одного из полицейских и, не переводя дыхания, повернулся к любопытствующим. Он не произнес ни слова. Но толпа тут же стала редеть. Люди понуро покидали площадь.

Двое полицейских схватили Фрэнсиса и втолкнули его в машину О'Рурка. Люкас с перекошенным от ненависти лицом прошипел вслед Фрэнсису, что тот живым больше никогда уже не выйдет из тюрьмы.

Толстяк Браун дотронулся до моей руки и хрипло произнес:

— Теперь нам надо выпить. Ваш черед платить, помните?

В баре на другом конце площади приглушенными голосами обсуждали случившееся. Мы пили молча. Наконец я не выдержал и спросил:

— В Агуасуле применяется смертная казнь?

Браун покачал головой.

— Очень редко. В последнее время такие приговоры не выносились. Хотя законом и предусмотрено, как высшая мера наказания… с правом выбора через повешение или расстрел. С тех пор как Вадос пришел к власти, парней шесть расстреляли, последнего — пять лет назад.

Снова наступило молчание. Браун пожал плечами и поудобнее устроился в кресле.

— Нельзя же все время издеваться над человеком… А Сэм и так был уже зол как черт. Это, конечно, надолго запятнает народную партию. Вадос наверняка посмеется, когда узнает о случившемся.

Я представил себе состояние Фрэнсиса, когда он осознал, что натворил.

— За ним что-нибудь подобное водилось? — спросил я.

— Не слышал. Но я встречал в Гарлеме таких парней. Понимаете, что я имею в виду? Однажды я видел, как один такой ненормальный запустил в белого разбитой бутылкой за то, что он назвал его черномазым подонком. А Сэм всегда отличался вспыльчивостью.

— У меня такое ощущение, что он мог свернуть шею и мне, прежде чем накинулся на Герреро.

Толстяк Браун пристально посмотрел на меня.

— Вы были знакомы с Фрэнсисом?

— Да. Мария Посадор познакомила нас однажды в отеле, где я живу.

— Вы знаете Марию? — спросил Браун с недоверием. — Хаклют, вы меня озадачили: вот бы не подумал, что вы принадлежите к тому типу мужчин, на которых Мария захочет взглянуть второй раз.

— Возможно, я и не красавец, — не без раздражения заметил я, — но причем здесь ее вкус?

— Успокойтесь! — пробормотал Толстяк. — Успокойтесь! Я имел в виду другое… Э… э… скажем так: вы приехали по приглашению Вадоса. А Мария спит и видит, чтобы Вадоса склевало воронье. Вот меня и удивляет, что она не плюнула вам в лицо. Я, конечно, могу и заблуждаться. Очень может быть, я ошибаюсь.

Он осушил стакан.

— Вам хорошо, — сказал он. — Вас не вызовут свидетелем по делу. Но Люкас… — будь он проклят — немало бы отдал за то, чтобы привлечь меня для показаний в суде… И мне кажется, он попытается втянуть в эту историю и Мига Домингеса. А у нас и так достаточно проблем, у Мига и у меня. Лучше мне сейчас, Хаклют, отправиться домой, чтобы порыться в бумагах. Я должен вытянуть Мига из петли, которую на него накинул Ромеро. У Мига хорошие отношения с Диасом. Одно время он даже был его любимцем. Да и теперь они остались добрыми друзьями. Надо достать для Диаса копию протокола утреннего судебного заседания. Если он захочет, то может предложить Гонсалесу сместить Ромеро по причине профессиональной непригодности и назначить новое судебное слушание. Законом это предусмотрено в исключительных случаях. Если Диас нам подыграет, Ромеро получит по заслугам.

Он встал и расплатился за себя.

— Пойду узнаю, как отнесется к моей идее Миг. Было бы глупо с его стороны сидеть сложа руки. До встречи, Хаклют. Еще увидимся.

Не знаю, прав ли был судья Ромеро или нет, оценив жалобу, выдвинутую против Герреро, как сугубо политический маневр. Но факт оставался фактом: Фрэнсис был до такой степени озлоблен, будто действительно сорвалось заранее обдуманное и разыгранное словно по нотам дело, и потому в приступе ярости убил Герреро.