Все свое громадное состояние, веками нажитое трудом литовских крестьян, он оставит по завещанию на... моральное исправление римских проституток.
      В 1785 - 1786 годах польское общество в Риме еще более или менее держится вместе. Правда, оппозиционеры несколько косятся на королевских сторонников, а сторонники короля - на оппозиционеров, правда, иногда доходит до жестоких споров и взаимных обвинений по поводу только что заглохшей аферы Догрумовой, но водораздел между ними еще не так отчетлив, как будет потом.
      Римское солнце и атмосфера итальянского карнавала смягчающе действуют на политические распри. Тузов враждующих сторон видят вместе на прославленных fieste campestri [Сельские праздники (итал.)] в садах летнего дворца герцогов Памфили, на великолепных обедах у французского посланника кардинала де Берни и на импровизаторских выступлениях "аркадской" поэтессы Кориллы Олимпики, которая своим поэтическим пением под аккомпанемент скрипки приводит в трепет мужчин, а у женщин вызывает спазмы и истерию. Из газеты "Кракас" также известно, что в самый разгар сезона польский посланник в Риме, маркиз д'Античи, дал шикарный банкет "на тридцать два куверта" специально в честь княгини Любомирской, что не могло произойти без ведома короля. Вероятно, Стани слав-Август, делая на расстоянии этот примирительный жест, хотел дать понять своей активнейшей неприятельнице, что уже не имеет к ней никаких претензий из-за дела Догрумовой.
      Политических противников, помимо прочего, объединяет и мания коллекционирования. Весь тогдашний Рим живет коллекционированием и археологией. На территории древнеримских кладбищ на виа Аппиа ведутся непрестанные любительские раскопки. Люди, небрежно швыряющие миллионами, целые месяцы тщательно склеивают черепки добытых из земли горшков. Антикварные лавки становятся местом встреч самого рафинированного общества. Чувствительные романы позабыты. Излюбленным чтением высших кругов являются архитектурные труды Виньолы и археологические Винкельмана. Коллекционерами и археологами являются римские князья, кардиналы Священной коллегии и сам папа Пий VI, которого ежедневно можно видеть, когда он, возвращаясь с утренней прогулки, заходит в лавки на виа Бабуино.
      Увлечение это тут же передалось и польским гостям.
      Их политическое соперничество перешло в соперничество коллекционеров. Оппозиционеры и сторонники короля делают все, чтобы перехватить друг у друга из-под носа ценные археологические находки и произведения искусств. Наибольшую энергию в этой области проявляют княгиня Любомирская и князь Станислав. Это любительское увлечение вельможных польских коллекционеров неоднократно было использовано различными римскими пройдохами, что страшно выводило из себя Августа Мошинского, который по должности считался единственно компетентным советником при закупке произведений искусств. Генеральный директор коллекции жалуется в письмах в Варшаву, что жена маршала Любомирского и князь-подскарбий "страшно много хламу понакупали, такого, что и вывозить не стоит". Больше всего фальшивых "антиков" подсунули "польской мадам Помпадур".
      Они и поныне стоят в галерее "античных скульптур" замка-музея в Ланцуте. Но и князю Станиславу случалось давать промашку, и какую! Во время его пребывания в Риме на виа Аппиа была обнаружена могила прославленнейшего полководца древности Сципиона АфриканскогоПредприимчивому князю удалось опередить княгиню Любомирскую, он прибыл раньше к этой реликвии, так что смог первым откупить у нашедших могилу урну с прахом победителя Ганнибала и разрушителя Карфагена. Обрадованный и гордый столь необычайной покупкой, князь незамедлительно переслал ее королю в Варшаву. Дальнейшее изложение истории привожу по запискам того времени.
      "Радость нашего короля при виде этого священного для него праха была велика, он уже носился с мыслью, какой этому праху поставить памятник, когда его антиквар доказал ему, что при Сципионе в такого рода урнах хранили пепел приносимых в жертву телят, и что священная для него урна содержит пепел обычного телка".
      Так что Корнелий Сципион Африканский не был погребен в Варшаве, а князь Станислав к огромной, хотя и скрытой радости Августа Мошинского, на долгое время перестал считаться при дворе знатоком антиков.
      Впрочем, это была не единственная скандальная история во время этой поездки. Кто припоминает предыдущие странствия князя Станислава, знает, что молодой Понятовскип отличался исключительным чувством личного достоинства. Почти в каждом заграничном путешествии он на кого-нибудь обижался В Париже на достопочтенную мадам Жофрзн. В Версале на мадам Дюбарри. В Петербурге на всемогущего Репнина. Вот и в Риме он обиделся.
      На сей раз на... папу.
      Этот громкий скандал связан с личностью другого знатного иностранца, постоянно пребывающего в Риме, Карла-Эдуарда Стюарта, сына Иакова II и Клементины Собеской, законнейшего претендента на трон Великобритании Несчастный принц-претендент доживал свои последние дни и находился уже в маразматическом состоянии. Дерзкий юнец, который сорок лет назад высадился с шестью приверженцами в Шотландии, чтобы силой отторгнуть трон у ганноверской династии, превратился в дряхлого рамолика, еле волочащего ноги от пьянства и распутства. Но в папском Риме с Карлом-Эдуардом еще считались. Во-первых, как с потомком архикатолических Стюартов и Собеских. Во-вторых, как с братом влиятельного кардинала Фраскати. Нувориш Понятовский был рядом с ним мелкой сошкой.
      Весь скандал произошел из-за пустяковейшсй причины. Просто речь шла о... месте в очереди. Оба претендента на трон - английский и польский встретились в ожидальне Ватикана. Князь Станислав, как всегда пунктуальный, явился в назначенное время. Карл-Эдуард, аудиенция которому была назначена раньше, опоздал и пришел после Понятовского. Несмотря на это, папа принял сначала Стюарта. Князь-подскарбий счел это личным оскорблением и тут же ответил своим излюбленным способом - повернулся к папе спиной и пружинистым шагом покинул зал аудиенций.
      В Ватикане это вызвало неслыханный шум. Дело какникак касалось племянника короля и министра дружественной державы. Пию VI пришлось послать за Понятовским своего государственного секретаря, кардинала Зеладу, с предложением оскорбленному князю самому назначить время аудиенции. Об этой второй аудиенции существуют разные версии. По первой, приведенной в "Souvenirs", папа принял наглеца суровым нагоняем, но, обезоруженный ловкой шуткой, быстро смягчился, и расстались они в полном согласии. Зато по другой версии, извлеченной из какой-то рукописи XVIII века нашим современникам памфлетистом Адольфом Новачинским, основной скандал произошел именно при "примирительной"
      встрече. Оскорбленный князь, наклонившись, чтобы поцеловать камень Петра, вправленный в папский туфель, дернул его за ногу с такой силой, что папа чуть не слетел с престола. Которая из версий правдива, не известно. Так или иначе, принц Речи Посполитой доказал, что на ногу себе наступать не позволит. Ни Стюартам, ни папе.
      За исключением этого гротескного столкновения в Ватикане, римский сезон прошел чудесно. Князь чувствовал себя в Риме так хорошо, что решил построить себе в этом городе виллу на тихой виа Флампниа. Владелец корсуньского замка и не предполагал тогда, что эта красивая римская вилла, построенная скорее ради каприза, нежели для действительной надобности, станет когда-нибудь его постоянной резиденцией. Покинув Рим, князь Станислав путешествует по Калабрии и Сицилии. Свои впечатления он излагает в воспоминаниях довольно лаконичным образом: "Я имел возможность убедиться, чем бы этот чудесный край мог быть и чем он не является. Я взошел на вершину Этны. Наблюдал восход солнца. Зрелище величественное и столь грандиозное, что его не может представить тот, кто его не видал".
      ВСТРЕЧА В КАНЕВЕ
      Кончились беззаботные итальянские каникулы. Подошла тяжелая, невеселая осень 1786 года. В Варшаве заседает сейм, названный современниками "сеймом Догрумовой". На нем мордобойничагот и оплевывают друг друга, как в добрые старые саксонские времена. Сейм должен был унять страсти, вызванные скандальной аферой с отравлением, а вместо этого он превратился во всеобщую "горлодерню" и только еще больше накалил атмосферу.
      Догрумовой не удалось никого ни отравить, ни обмануть, но интригами своими она добилась такого результата, который даже не снился ее знатным отечественным и заграничным покровителям. Она примирила между собой все враждующие магнатские группировки. Оскорбленная знать выступает теперь против короля сомкнутым фронтом: гуляка Ксаверий Браницкий вместе с добродетельным Адамом Чарчорыским; поборники старошляхетской вольности выступают плечом к плечу со сторонниками конституционных реформ, агенты Екатерины II - вместе с приверженцами Австрии и Пруссии. Ситуация для короля угрожающая. По имениям проходят законспирированные встречи вельмож. В воздухе пахнет общемагнатским бунтом против короля, новой Радомской конфедерацией 1767 года.
      В это же самое время ча международной арене происходят важные события. В августе 1786 года умер прусский король Фридрих II, а трон после него наследует его флегматичный племянник Фридрих-Вильгельм II, пренебрежительно называемый Екатериной "поросенком" или "толстым Гу" В августе же российская императрица обращается к германскому императору с конфиденциальным предложением - совершить совместное путешествие в Крым, чтобы осмотреть новые российские владения, отвоеванные недавно у Турции ("В январе я приеду в Киев, где останусь до половины апреля, оттуда через Херсон отправлюсь в Крым, который намереваюсь объехать. Не смею простирать свои надежды дальше, но почитаю долгом своим известить ваше императорское величество о своих проектах"). Цель этого приглашения ясна для всех.
      Екатерина хочет уговорить Иосифа II на совместную войну с Турцией, о чем давно уже мечтает. Пруссия на этот союз спокойно смотреть не будет. Может разразиться открытый конфликт между разделившими Польшу странами. Добродушная внешность нового прусского короля возбуждает робкие надежды у некоторых предводителей польской оппозиции. Станислав-Август, верный своей постоянной политике, ставит на Екатерину. В готовящейся войне с Турцией он видит шансы укрепить свою позицию и решает как можно скорее добровольно примкнуть к еще не заключенному союзу императоров. Замысел не лишен здравого смысла. Король рассчитывает, что его готовность будет хорошо вознаграждена. С помощью благородной покровительницы он пересилит влияние магнатства и произведет правительственную реформу. Под предлогом создания вспомогательного корпуса укрепит свою армию. Польша получит свою долю в захваченной у Турции добыче: выход к Черному морю, новые торговые пути.
      Кроме того, а может быть прежде всего, король получит то, о чем тоскует уже тридцать лет, - личное свидание с обожаемой "Софи". В искренней беседе с глазу на глаз, без придворных и дипломатов, ему удастся разрешить многие основные недоразумения. Сердце все поймет, сердце все проститПольская дипломатия предпринимает попытки получить согласие императрицы на встречу со СтаниславомАвгустом. Екатерина, которая уже отвергла подобное предложение три года назад, на сей раз выражает согласие. Встреча должна состояться сразу же после выезда императрицы из Киева. Местом встречи избирается Канев на Днепре, местечко, находящееся во владениях князя Станислава Понятовского. Так что ему выпадает честь быть хозяином на встрече монархов.
      Князь-подскарбий с величайшей охотой берется, за подготовку встречи. Мероприятие это куда дороже, чем беловежская охота, имевшая место три года назад, но на этот раз экономный князь тратит деньги не задумываясь.
      Политический план дяди устраивает его и как государственного деятеля, и как частное лицо. Вспомогательный корпус как предлог для усиления и модернизации армии?
      Отлично! Об усилении и модернизации армии князь твердит уже несколько лет больше всех деятелей королевской партии. Даже протокол последнего, "догрумовского" сейма запечатлел его страстное выступление о принудительном воинском наборе и современном воинском уставе. Открытие для Польши торговых черноморских путей? Ну, конечно же! Еще задолго до путешествия по Германии князь Станислав сделался фанатиком идеи польской торговли по черноморским путям, что дало бы возможность избавиться от прусского таможенного самодурства. Он первый из польских магнатов построил в Херсоне перевалочный пункт (une niaison a magasin muree). Княжеский комиссар Пивницкнй, предприимчивый шляхтич из Западной Пруссии, управляет этим складом и следит за регулярным судоходством между Херсоном и Каневом.
      Князь и Пивницкий очень заинтересованы в будущем разделе отнятых у Турции земель. Но князь знает то, что еще неведомо скромному комиссару. Он знает, что на сей раз король решился нарушить pacta conventa [Договор, заключаемый шляхтой с королем при его выборе, обязывающий последнего выполнять определенные политические и финансовые условия. - Прим. перев.] и в условиях предлагаемого альянса будет требовать от царицы согласия на установление в Польше принципа династического наследования престола. Кого король избрал себе в наследники, это князь Станислав тоже знает.
      С подготовкой к встрече у князя много работы. Канев - довольно паршивое местечко, в довершение ко всему еще недавно пострадавшее от большого пожара, который почти совсем уничтожил замок и другие важнейшие строения. Надо все строить заново. Для короля временный дворец-павильон, особняки для гостей, бараки для солдат и слуг. Напротив пристани, где должна остановиться царская галера, княжеские мастера создают огромную иллюминацию в виде... Везувия.
      В первых днях апреля 1787 года в Канев прибывает со своим двором король. Прибывающего монарха приветствуют толпы "обывателей", школяры с букетами, колокольный звон и пушечная пальба. Царит атмосфера большого праздника, но до настоящего праздника еще далеко.
      Императрица непонятным образом затягивает свое пребывание в Киеве. Сливки варшавского общества, сбившись в маленьком украинском местечке, томятся от скуки.
      Каждый развлекается, как может. Король мысленно ведет разговоры с любовницей, которую он не видел уже тридцать лет. Королевскую племянницу пани Мнишек занимает проблема, должны ли часовые брать перед нею на караул. Князь Станислав поражает иностранных гостей своими коллекциями гемм и камей. Князь Юзеф изящно и ловко играет на клавицимбалах. Скуку ожидания прерывает только новый страшный пожар, через несколько дней после приезда короля. Князь Станислав, подавая пример, до трех часов утра лично принимает участие в тушении его. Станислав-Август растроганно слушает реляции о геройских подвигах племянника: какая прелесть этот Стась, все умеет делать, трудно представить себе лучшего короля для Польши.
      Тем временем в Киеве, при дворе императрицы, среди неустанных развлечений и банкетов, разыгрывается первая прелюдия каневских переговоров. Сюда съехались засвидетельствовать свое почтение государыне главари польской магнатской оппозиции: Браницкий, Потоцкие, Сапеги. Игнаций Потоцкий еще не решился открыто поставить на Пруссию. Ксаверий Браницкий как всегда неотступно пребывает подле могущественного дяди жены, князя Потемкина. Оппозиция стремится опередить ненавистного короля, раньше него втереться в милость императрицы. Через Браницкого она нашептывает Потемкину разработанный на тайных совещаниях вариант королевских предложений; в нем содержатся те же самые условия, только они куда более эгоистичны и гораздо более опасны для Польши.
      ; Но Екатерина, несмотря на все, испытывает большее доверие к Станиславу-Августу, который уже сдал экзамен на верность и покорность, нежели к безрассудной польской знати. Магнатская оппозиция принята в Киеве весьма прохладно, Мамонов, тогдашний фаворит Екатерины, публично высмеивает поляков, замешанных в афере Догрумовой. Браницкий вынужден выслушать от императрицы резкий реприманд за то, что он не хочет помириться с королем. Казимежа Нестора Сапегу, племянника Браницкого, и Игнацня Потоцкого вообще не допускают к императрицыному столу. Потоцкому в довершение ко всему не идет карта. Уже едучи в Киев в одной карете с гетманом Браницким, он проиграл ему в карты 50 000 дукатов.
      Злые языки утверждают, что ровно столько, сколько он получил от княгини Любомирской за свой публицистический вклад в дело Догрумовой.
      Потоцкий и Сапега покидают Киев, смертельно оскорбленные Екатериной и еще более мятежно настроенные против короля. Эти честолюбивые и способные люди не забудут киевской обиды, и она станет краеугольным камнем их деятельности на Четырехлетнем сейме.
      6 мая, в полдень, после почти месячного ожидания, королевский двор в Каневе встревожен долгожданным известием о том, чго на Днепре показались царицыны галеры. И самое время. Расточительный Станислав-Август уже растратил почти все свои средства на подарки длл придворных и царских дипломатов, которые поочередно делили с ним каневский карантин.
      Взволнованный монарх и истосковавшийся любовник немедленно спешит со всем своим окружением к днепровской пристани. Но с этой минуты его начинают подстерегать одни горькие разочарования.
      Корабль императрицы не причаливает к пристани, а бросает якорь на Днепре в нескольких километрах от польского берега. За королем и князем Станиславом присылают шлюпку. Путешествие до царской галеры занимает почти полтора часа, в результате чего хозяева становятся гостями, а гости хозяевами. Станислав-Август для придания встрече большей интимности и для деликатности напоминания о былом петербургском романе решил выступить под псевдонимом как граф Понятозский. Но Екатерина перечеркнула этот заранее согласованный проект. "Графа Понятовского" встречает королевский орудийный салют со всех галер. В первых словах императрица решительно подчеркивает, что встречается с дружественным монархом, а не с личным другом.
      Князь Станислав в своих воспоминаниях умиляется "волнующей встречей людей, столь близких и столько лет разлученных". Но из других более объективных описаний вырисовывается совсем иная картина. Первое свидание, правда, состоялось при закрытых дверях и без свидетелей, но длилось оно так недолго, что его было недостаточно даже для того, чтобы вкратце изложить основные вопросы. При открытых дверях разговор сразу принимает общий характер. За обедом поднимаются тосты в честь короля, здравицы подкрепляются пушечными залпами, но царица по-прежнему делает все, чтобы не допустить привратного обмена мнениями. Одновременно они оба с королем напоказ оказывают друг другу различные знаки внимания и церемонно обмениваются любезностями.
      Станислав-Август подает царице кресло, Екатерина подает королю его шляпу. Все эти жесты имеют самый банальный характер и не могут скрыть взаимного разочарования. Екатерина позднее будет жаловаться своему окружению, что "король очень постарел" и что ей "так пришлось его развлекать, что у нее даже язык заболел".
      Станислав-Август ничего не говорит. Он делает хорошую мину при плохой игре и после возращения в Канев "на радостях" спаивает всю свою свиту.
      До более серьезных вопросов дело доходит только после обеда на галере Потемкина, уже без участия императрицы. Но и эти переговоры посвящены главным образом попыткам примирить короля с гетманом Браницким.
      Посредничает в этом князь Потемкин. Можно ли представить себе большее унижение! Чужеземный министр - посредник между правящим монархом и бунтующим гетманом! Впрочем, посредничество Потемкина не достигает результатов из-за строптивости Браницкого.
      Второе свидание с императрицей происходит в шесть часов вечера. На сей раз время на императрицыной галере проходит за игрой в карты. Императрица не играет, чтобы можно было беседовать с королем, но "публично и ни о чем особенно не примечательном". Екатерина весела и чрезмерно любезна. Она хвалит сверкающий всеми огнями "Везувий", делает комплименты князю Станиславу, улыбается князю Юзефу, но одновременно ласкает пятилетнего сына Ксаверия Браницкого. Нет ни нужной атмосферы, ни условий для серьезного разговора или доверительного обмена мнениями. Отчаявшийся король, видя, что "разговаривать неудобно, вручил императрице какое-то письмо". В десять происходит последнее прощание. Короля провожают в Канев. В качестве утешения его общество разделяют за ужином несколько человек из свиты императрицы.
      Назавтра, 7 мая, с рассветом, на Днепре уже пусто.
      Императорский флот исчез. Оставшимся в Каневе полякам приходится смириться с печальным фактом, что "истрачено от ста пятидесяти до двухсот тысяч дукатов за полдня, который ничего не дал". Ничего кроме горстки бриллиантов. Король получил от императрицы алмазную звезду св. Андрея, его родственники - бриллиантовые кресты или табакерки с бриллиантами. Зловещий блеск каневских брллиантов падает на страну, вызывая самые дурные предчувствия. "Как бы не пришлось за это платить бедной Польше", сокрушается в письме к другу доброжелательный к князю Станиславу епископ Красицкий.
      Последующие два дня в Каневе наверняка были не из самых веселых. Станислав-Август все еще не знает, грустить ему или радоваться. Зато князь Станислав решительно мрачен. У него есть свой личный опыт, он знает, что значит подавать императрице мемориалы.
      Но охота еще не кончена. 11 мая через близлежащий Корсунь должен проехать император Иосиф II, спешащий в Херсон на свидание с императрицей. Правда, самый крупный зверь ускользнул из расставленных сетей, но и другой возможности упускать нельзя. 9 мая польский двор поспешно упаковывает пожитки и in corpore [В полном составе (лат,)] перебирается в Корсунь.
      И вновь начинается унизительное ожидание. Князь Станислав старается скрасить гостям пребывание в своей столице. Дворец и живописные острова на Роси чудесно иллюминированы, играет итальянская капелла, устраиваются увеселения в саду и поездки к легендарной "девичьей могиле". В день приезда короля князь собирает на рыночной площади двадцать четыре пары молодых и в честь высокого гостя одаряет их всем скарбом, а также личной свободой и освобождает от оброка и повинностей.
      11 мая во время обеда приходит известие, что "граф Фалькенштейн" - так звучит дорожное имя Иосифа II - находится вблизи Корсуня в княжеских владениях. По повелению короля князь едет к нему с эскадроном кавалерии. И снова происходит "волнующее" свидание царственных особ. Император, наименее прямолинейный и наименее искренний из людей, отхвативших кусок Польши, известен вежливостью и сентиментальностью. На огорченные сердца Понятовских проливается сладчайший бальзам. Иосиф II в восторге от короля: "Такого бы не случилось, если бы мы познакомились раньше!" На исполненное тревоги замечание короля, что императору приписывают намерение совершить новый раздел Польши, Иосиф II отвечает: "Клянусь вам, что пока я жив, Польша не утратит листка с дерева" ("pas une feuille d'arbre"). Автор "Souvenirs" полностью принимает это заявление на веру: "Потом говорили, что злая звезда Польши была повинна в том, что императору не суждено было долго жить".
      После почти часовой беседы Иосиф II обнял короля и сел в карету. "Когда он уже сидел, граф Кинский обратил его внимание на то, что король идет за ним. Он еще раз вылез из кареты, снова обнял короля и только после этого уехал". Разумеется, в Херсон, на свидание с императрицей.
      А теперь одна любопытная деталь. Из переписки королевских дипломатов можно понять, что на херсонскую встречу было "запрещено приезжать иностранцам".
      И в то же время в воспоминаниях нашего героя черным по белому значится, что князь Станислав в Херсоне все же был, и именно в дни встречи. Не известно, послал ли его туда с секретной миссией король, или поехал он сам как частное лицо, под предлогом проверить торговую деятельность Пивницкого. Факт тот, что он был в Херсоне и там снова встретился с императором Иосифом II.
      Во время второй встречи австрийский бальзам был еще слаще. Император в откровенной беседе с глазу на глаз сделал князю два важных заявления: "1) что он согласен с императрицей относительно того, что князь Станислав должен унаследовать трон, 2) что он не желает ничего иного, как только восстановления Польши в прежних границах, поскольку это необходимо для мира в Европе. И если две другие державы также на это согласятся, то он охотно отдаст Галицию".
      Князь Станислав не знал так хорошо роли Иосифа II при первом разделе Польши, как знают ее современные историки. Поэтому слова Габсбурга он принял с большим доверием, чем они того заслуживали. "Император был очень воодушевлен своей идеей", - утверждает князь и отнюдь не старается скрыть, как радуют его оба заявления.
      Мрачные мысли, донимавшие его в Каневе, развеялись. После херсонской беседы князь Станислав чувствует себя так, точно польская корона у него уже на голове.
      СКАНДАЛ В СЕЙМЕ
      "4 июня с утра в здешней замковой обсерватории его королевского величества наблюдалось затмение солнца...
      При наблюдении оном присутствовали его королевское величество с князем Понятовским, главным литовским подскарбием, за день до того из Гродно в столицу прибывшим".
      Это краткое сообщение из "Варшавской газеты" от 11 июня 1788 года является первым документом, который мне удалось отыскать о деятельности князя Станислава в чрезвычайно важный период, предваряющий открытие Большого сейма. Сколько в этом сообщении литературной символики! Какое зловещее предсказание событий, которые в ближайшие месяцы повлекут за собой решающий поворот в карьере королевского племянника!
      В июне 1788 года в Варшаву прибыл давно уже ожидаемый ответ императрицы на королевское предложение об антитурецком союзе. Ответ этот нанес чувствительный удар по надеждам Понятовских. Из всех королевских пожеланий Екатерина приняла только проект создания польского вспомогательного корпуса. Но в каком карикатурном виде! Король хотел иметь двенадцатитысячный корпус, совершенно самостоятельный, находящийся под:
      его личным командованием. Екатерина соглашалась на двадцатитысячный корпус, состоящий из одной кавалерии и разбитый на три бригады, которые должны были быть рассредоточены по разным русским армиям и подчинены русскому командованию. В качестве командующих двумя бригадами императрица предлагала активных королевских недругов: гетмана Ксаверия Браницкого и генерала от артиллерии Щенсного-Потоцкого, третью бригаду, "дабы задобрить короля", великодушно соглашалась отдать князю Станиславу Понятовскому.
      Правильная в основе своей и выгодная для страны королевская идея оказалась совершенно искаженной. Вместо усиления армии - создание трех коыдотьерских легионов на иноземной службе. Вместо укрепления центральной власти - усиление двух самых мятежных магнатов.
      Для князя Станислава ответ царицы был равнозначен тяжелейшему личному поражению. Решительное "нет", начертанное собственой рукой Екатерины рядом с пунктом, предлагающим ввести престолонаследие и называющим кандидатуру князя, лишало его всяких видов на трон. Командование кондотьерской бригадой никак не могло возместить этой утраты.
      В результате болезненного разочарования дисциплинированный член рода Понятовских отказывается подчиняться клановой солидарности. Недавний страстный приверженец антитурецкого союза становится решительным его противником. Бдительная оппозиция немедленно улавливает эту перемену в поведении одного из Понятовских и направляет к нему своего эмиссара. Князь описывает в "Souvenirs" этот визит довольно подробно. "Както утром в моей пригородной резиденции меня посетил подканцлер Гуго Коллонтай [Коллонтай Гуго (1750 - 1812) - видный представитель польского Просвещения, философ, писатель. - Прим. перев]. Я видел его редко, но он всегда проявлял ко мне дружелюбие. С полной искренностью обсудил он со мной вопрос о наступательно-оборонительном союзе с Россией, который должен был утвердить нынешний сейм. Он считал, что шляхта никогда на это не согласится, так как союз этот невыгодный и Польша сейчас не в таком положении, чтобы вести войны. А союз втянет ее во все российские войны... Поэтому оппозиция, одним из предводителей которой он был (и которая, как говорили, получила благословение в Киеве), обратилась к Пруссии для более выгодного союза. Дело это уже почти улажено и всячески будет протаскиваться на сейме. Таким-образом, я был точно проинформирован о положении вещей. Мне было трудно говорить об этом с королем, так как я уже высказал ему свое мнение об этом союзе и оно было ему не очень приятно. Но случай предоставил мне возможность для такого разговора. Король взял меня с собой к одной из своих теток, живущих в отдаленности от города. Обратная дорога вела через пески, и лошади едва тащились. Мой отец ехал в карете третьим. Я воспользовался этой оказией, чтобы спросить короля, осведомлен ли он о противодействии, которое вызовет в сейме предложение заключить союз с Россией. Не называя имен, я нарисовал ему картину сильной оппозиции, готовой к борьбе, и грустных последствий, которые это может вызвать. Король слушал внимательно, не произнося ни слова. А мой отец, когда мы потом оказались одни, сказал мне: "От той истории, которую ты рассказывал королю, у меня волосы дыбом встали". Я сказал ему, что представить королю всю правду было моим долгом".
      Коллонтаевская оценка положения, столь напугавшая экс-подкомория, точно отвечала настроениям общества.
      Народ действительно не хотел этого союза. В Польше уже давно выветрились боевые традиции короля Яна Собеского и к Турции относились чуть ли не с симпатией.
      Кроме того, длившаяся вот уже восемь месяцев турецкая война приносила непрерывные неудачи союзным армиям. Князь Потемкин застрял со своими войсками под Очаковом и никак не мог сломить сопротивления этой крепости. Иосиф II своими позорными поражениями сделал австрийскую армию посмешищем в глазах всего мира. Это также не могло поощрять союз. Народ не хотел новых войн и новых союзов. Он не питал доверия к Екатерине и Иосифу II, не питал доверия к политике своего короля. Пожалуй, никогда еще королевская политика не объединяла против себя столь могущественных сил. Вся магнатско-шляхетская оппозиция - от правых до левых - сплотилась под знаком борьбы с Понятовскими.
      Гетман Ксаверий Браницкий, который, стремясь опередить короля, самочинно примкнул к союзу как волонтер - командир казацкого полка на русской службе (!), постоянно находился в потемкинском лагере и елико можно интриговал там против короля. Станислав-Август жаловался на это в письмах: "...стол держит хороший, за которым чуть не ежедень едят Потемкин со всем генералитетом, и Потемкин питает к нему слабость, хотя и не очень уважает, и всегда оттуда можно нам ожидать любой пакости".