Князя Станислава на этом приеме, разумеется, не было, но о демонстрации ему наверняка тут же сообщили во всех подробностях. Легко понять, что особого удовольствия ему это не доставило.
      Тем более, что вести с родины приходят все более и более невеселые. Станислав-Август сокрушается над критическим положением князя Юзефа и решает, нельзя ли младшему племяннику добровольцем принять участие в какой-нибудь английской морской экспедиционной кампании, "особенно в Средиземное море, для защиты Италии". Паническое настроение передается даже беззаботному экс-подкоморию. Старый бонвиван впервые в жизни думает о приближающейся смерти и старается обеспечить будущее своей последней "любви" - актрисе Трусколяской. Он пишет сыну в Рим: "Благословляя, заклинаю вашу светлость... не отказать ей в милости после моей смерти и платить бы ей до самой ее смерти по сто червонных злотых в месяц. Она услаждала мою страсть, и привязанность ее ко мне доставляла мне единственное утешение..." (Это письмо от 1793 года - единственно трогательный человеческий документ, оставшийся после князя экс-подкомория. Какова была судьба Трусколяской после смерти ее престарелого любовника, неизвестно. Во всяком случае в списке пенсионеров князя Станислава ее имени я не обнаружил. Возможно, что князь экс-подкоморий, который умер только в 1800 году, успел еще... разлюбить.)
      Так как атмосфера в Риме становится все более "польской" и все более тревожащей, князь Станислав решает совершить длительное путешествие по югу Италии. Перед отъездом он принимает у себя на обеде генерала Тадеуша Костюшку. Князь заметил, что "генерал чем-то озабочен, но о причинах этого постарался не расспрашивать". Понял он это только спустя несколько месяцев, когда до Неаполя дошло известие о Краковском восстании [Т. Костюшко 24.III.1794 г. поднял в Кракове восстание за независимость Польши. - Прим. перев].
      В Неаполь князь ехал через Абруццы. По дороге особое впечатление на него произвела прелесть озера Целяно и горы Монте Кассико. В Неаполе его чрезвычайно радушно принимала королевская чета. "Королева МарияАмалия через посредство своей приближенной маркизы де Санто Марко дала мне понять, что хотела бы, чтобы я женился на одной из ее дочерей. Я ответил, что это предложение страшно мне льстит, но принять я его не могу изза моего неустойчивого положения, вызванного событиями на родине".
      После прерванного Екатериной сватовства к Бурбонам пятнадцать лет назад это был уже второй несостоявшийся королевский марьяж в жизни князя. На этот раз он хоть не ушел с пустыми руками. Несостоявшиеся тесть и теща подарили ему чудесные этрусские вазы, обогатившие его коллекцию древностей.
      Из Неаполя он вернулся в Рим, застав Вечный город преобразившимся и встревоженным. Развитие революционных событий во Франции и ошеломительные победы французских войск над австрийской армией вывели Рим из его обычного состояния беззаботности. В старых аристократических дворцах уже не беседовали об искусстве и археологии. Папа лихорадочно набирал армию для защиты христианской столицы от приближающейся волны революции. Первый рекрутский набор был довольно необычным: рекруты состояли из шестисот галерников, бежавших из Чивита Веккиа, и из двухсот бандитов, приговоренных к галерам.
      В Риме князь получает почту с родины. Из доставленной эстафетой апрельской "Варшавской газеты" он узнает, что его новодворский кассир Будзишевский, везущий в Варшаву крупную сумму денег, был задержан патрулем Временного замещающего совета, и вся наличность была конфискована в повстанческую казну. Мотивировка этого секвестра, опубликованная в газете, должна была заставить князя поморщиться:
      "Временный совет, будучи уверен, что его светлость князь Станислав Понятовский, пожертвовав на прошлом конституционном сейме на армию своей отчизны по подписке 54 000 польских злотых, учинил сие не иначе, как из самых благих намерений, каковую сумму и намерен был вручить казне. Но поелику по причине различных обстоятельств оная сумма доселе в казну не была представлена, Совет обязывает Будзишевского, кассира его светлости князя Станислава Понятовского, дабы тот 50000 злотых, добровольно из благих намерений князем пожертвованные, ныне же вручить не замедлил".
      Сколько чувствуется в этом канцелярском документе тонкого юмора и язвительной иронии! Недаром во Временном совете рядом с сапожником Килинским [Як Килинский (1760 - 1819) - один из организаторов и руководителей восстания 1794 г. - Прим. перев.] сидел давний сердечный приятель князя Станислава, блестящий публицист Юзеф Выбицкий.
      Эта конфискованная повстанцами сумма была, вероятно, последним денежным поступлением, которое переслали князю в Рим на его нужды. После подавления восстания и третьего раздела Полыни корсуньский и новодворский магнат начинает переживать серьезные финансовые затруднения. Это придает новое направление его житейским планам.
      "Полный раздел Польши был произведен, и почти все мои владения оказались в части, занятой Россией. Я оказался абсолютно без средств к жизни, поскольку остальные имения еще раньше продал для покрытия долгов.
      Я писал множество писем относительно возвращения мне имений, но не получал никакого ответа. Наконец Репнин, губернатор Литвы, был настолько любезен и сообщил мне, что я не получу никакого ответа, если не явлюсь лично в Петербург. Я понял, что в этой стране секвестр на недвижимость применяется иногда вместо приглашения.
      Приглашение это не обязательно, но тем не менее ко многому обязывает. От другого лица я узнал, что ненасытный Зубов, тогдашний фаворит, настаивал на конфискации моих владений в свою пользу. Царица ответила ему, что на секвестр она согласна, а что касается конфискации, то посмотрим, когда приедет. Так что, несмотря на все мое нежелание, пришлось мне эту поездку предпринять, теша себя тем, что она не затянется. Выехал я из Рима 12 апреля 1795 года".
      ЗА ЗОЛОТЫМ РУНОМ
      По дороге в Россию князь Станислав остановился на один день в Варшаве, чтобы побыть с отцом, которого он давно не видал.
      В Варшаве князь Станислав хлопочет о том, чтобы получить паспорт на выезд. Он обращается за паспортом непосредственно в Петербург, а чтобы сократить ожидание, выезжает в Гродно, где король Станислав-Август проводит последние невеселые месяцы своего царствования под могущественной "опекой" Репнина. Князь принимает участие в кошмарном зрелище, которым являются последние публичные королевские аудиенции. Король изменился до неузнаваемости. Худой, болезненный, грустный, лицо осунувшееся и желтое; здороваясь с людьми, он не поднимает глаз. Со всех сторон его окружают платные шпионы в костюмах придворных сановников: секретарь Фризе, маршал Фридерик Мошинский. Настороженнобдительный посланник Сивере опасается, чтобы король в последнюю минуту перед отречением не сбежал за границу, а поэтому под разными предлогами все больше ограничивает его личную свободу. Большую часть своего времени несчастный монарх уделяет унизительным стараниям устроить себе жизнь после отречения. Кроме этого, он ходит в костел, внимательно читает газеты и дискутирует с поэтом Трембецким о будущности летательных аппаратов. "Единственно его поддерживала глубокая, но лишенная крайностей набожность и неослабный интерес к европейским событиям", - меланхолично замечает князь Станислав.
      После двухмесячного ожидания приходит наконец паспорт из Петербурга. Племянник трогательно прощается с дядей и отправляется в путь.
      Пребывание князя в России начинается для него на редкость удачно. Сразу же после приезда императрица дает ему длительную аудиенцию в Царском Селе. Во время дружеской беседы князь имеет возможность убедиться, как великолепно работает царская разведка за границей. Екатерина отлично осведомлена о всех его делах в Италии, включая строительство дома в Риме. До разговора о секвестре имений пока еще не доходит, но дальнейшим ходом визита князь очень доволен. "После богослужения императрица велела Зубову спросить у меня, не пожелаю ли я остаться к обеду. Эта необычная честь обратила на себя внимание всего двора. Я сразу понял, что дело тут не в обеде, а в том, чтобы дать всем понять, на каком положении я буду пребывать в Петербурге. Излишне добавлять, что Зубову это поручение не доставило особой радости. А я с этого времени обращался с ним так, как не осмелился бы ни один заграничный посол, не говоря уже о родственниках фаворита".
      Этот тон горделивой похвальбы в сопоставлении с довольно унизительным характером пребывания князя в Петербурге звучит не совсем серьезно. Но учитывая петербургские условия того времени, частично его можно понять. Князь Станислав был не единственным польским магнатом, хлопочущим при царском дворе о возвращении владений. Ради этого же в Петербург прибыла целая толпа лишенных собственности землевладельцев - членов самых знатных родов. Среди них был князь Александр Любомирский, князья Чарторыские, которых их мать княгиня Изабелла - некогда муза-вдохновительница патриотического лагеря - послала в Петербург с рекомендательным письмом к своему старому другу князю Репнину. Эти польские просители вели себя со всемогущим фаворитом императрицы не так гордо и достойно, как князь Станислав. В записках Чарторыского сохранилось описание ежедневного церемониала утренних приемов у Зубова: "...Через распахнутые двери выходил в шлафроке Зубов, кивком головы приветствовал присутствующих и садился, отдавая себя в руки слуг, которые должны были его причесать и напудрить. Каждый из прибывших ловил взгляд фаворита и старался обратить на себя его внимание. В толпе губернаторов и представителей знатных российских фамилий стояла и польская знать..."
      Только вот, похваляясь своим обращением с фаворитом царицы, князь Станислав забыл об одной мелочи.
      В Петербурге и его окрестностях были и другие поляки.
      В казематах Петропавловской крепости сидели участники восстания: Тадеуш Костюшко, Юлиан Урсын Нимцевич, Игнаций Потоцкий, варшавский сапожник Килинский и варшавский банкир Капостас. Политический водораздел, разграничивающий петербургских поляков, проходил не между гордым князем и послушными просителями на ежедневных утренних приемах у Зубова, а между Царским Селом и Петропавловской крепостью, Это была пропасть, наполненная кровью, тысячами трупов и воспоминаниями о задушенной революции. При такой разграничительной линии личной порядочности и личного чувства собственного достоинства уже недостаточно для патриотического алиби.
      После этого первого свидания князь еще много раз виделся с императрицей в Царском Селе. Они совершали совместные долгие прогулки, после которых наступали еще более длительные беседы. Беседовали преимущественно о странах, граничащих с Россией на юге и востоке, "которые императрица знала лучше, чем кто-либо на свете". Единственная страна, о которой никогда не говорили, была Польша. Беседы императрицы с польским князем иногда "к большому неудовольствию танцоров"
      затягивали придворный бал.
      Автор "Souvenirs" оставил нам интересный портрет Екатерины II. "Кроме больших торжеств и бесед с дипломатами, хотя бы это были самые симпатичные на свете люди, ее манера вести разговор была простая, естественная и удивительно поучительная. Кто ее не знал, мог бы принять ее за богатую и образованную жену какого-нибудь бургомистра или купца. Самодержица чувствовалась в ней только тогда, когда она говорила о своей империи. Тогда она постепенно вырастала. Она любила говорить о державе, занимающей пятую часть земного шара, о роли, которую сыграет в Европе российский Восток".
      Князь Станислав становится невольным свидетелем неудавшихся матримониальных переговоров, которые должны были примирить противников в недавней войне - Россию и Швецию. В Царское Село прибывает молодой шведский король Густав IV со своим братом герцогом Зюдерманландским, чтобы посватать красавицу внучку Екатерины великую княжну Александру. Герцог Зюдерманландский во время официального приема с неслыханной любезностью просит у царицы прощения за то, что командовал армией, воюя против ее войск. Екатерина отвечает ему столь же любезно: "Я должна признаться вам, герцог, что страдаю досадным недомоганием, которое часто становится уделом людей в моих летах: я абсолютно утратила память". Несмотря на столь многообещающее начало, брак так и не состоялся из-за религиозных различий между женихом и невестой и неуступчивости молодого шведа.
      Обручение было громогласно разорвано, и шведская делегация покинула Петербург. Тогда разгневанная и раздосадованная Екатерина делает неожиданное предложение польскому князю. "Намерением царицы было навсегда связать меня с Россией. После отъезда шведского короля она пыталась прозондировать меня, не буду ли я в восторге от брака с великой княжной Александрой.
      Я ответил, что не осмелился бы претендовать на руку великой княжны, не имея возможности предложить ей трон, и что я был бы безмерно счастлив, если бы это могло привести к возрождению Польши. Я, конечно, знал, что в данной ситуации это было невозможно, но мне важно было дать необязывающий ответ".
      После неаполитанского это было уже второе за короткое время соблазнительное брачное предложение. Уравновешенность и солидность "молодого Телка" явно привлекают к нему благосклонность матерей и бабушек девиц на выданье, хотя князь и отбивается от женитьбы "руками и ногами".
      Хуже обстоит дело с отменой секвестра, поскольку этому всяческий препятствует жадный и оскорбленный Зубов. От князя Станислава требуют подписать декларацию о том, что он признает недействительными все решения Четырехлетнего сейма. Князь этого сделать не хочет, зато готов отказаться от своих владений под Бобруйском и прав на литовские экономии. После долгих месяцев напрасных ожиданий, доведенный до крайности, корсуньский магнат уведомляет Екатерину, что "ввиду отсутствия каких-либо доходов вынужден жить на деньги, полученные от продажи мебели и столовых сервизов".
      Это отчаянное письмо наконец-то производит нужный результат. Как-то ноябрьским воскресеньем 1796 года князь Станислав получает приглашение на обед к императрице. За столом беседуют о проекте издания Гомера в оригинале и русском переводе. Текст должен быть снабжен прекраснейшими репродукциями античных рисунков и скульптур. Царица хочет воспользоваться советом польского коллекционера. Она на минутку выходит из-за стола, чтобы принести гостю отобранные репродукции. В ее отсутствие Зубов незаметно вручает князю долгожданный указ об отмене секвестра.
      "Имения я получил в страшном состоянии. Люди измучены. Доходы получены вперед в двойном размере.
      Чудесные стада загублены. Потери были столь велики и невосполнимы, что я даже не говорил о них царице и не пытался получить возмещение".
      Видя, что в изменившейся политической ситуации нет никакой возможности вести дальнейшее хозяйство, князь решает продать все свои имения, "чтобы таким образом получить свободу". Тем временем, вскоре после свидания с князем, неожиданно умирает императрица Екатерина, и на трон восходит ее сын император Павел.
      Новый монарх начинает свое правление с того, что отпускает военнопленных, взятых при подавлении восстания Костюшки. Легко представить себе драматические встречи поляков, развлекающихся при царском дворе, с поляками, выпущенными из Петропавловской крепости. К сожалению, записки князя обходят этот вопрос "тактичным" молчанием. Зато мы находим там несколько любопытных и неизвестных фраз, связанных с приездом в Петербург лишенного трона короля Станислава-Августа.
      "Император Павел, вступив на трон, отнесся ко мне необычайно сердечно. Он сказал, чтобы я приходил к нему обедать, когда только захочу, и что чем чаще я буду приходить, тем ему будет приятнее. Он говорил со мной о многих вещах. Между прочим сказал: "Вы знаете, как я люблю Польшу. Я бы сделал все, чтобы возвратить ее в прежнее состояние. Но дело зашло так далеко, что это совершенно невозможно". После этого добавил: "Я бы хотел просить вас, князь, об одной услуге. Мне очень досадно, что король, который столько пережил, должен находиться в России (то есть в Гродно). Пусть он выберет себе такое место пребывания, которое ему больше всего по вкусу, а я прикажу, чтобы все суммы, которые ему выплачивают три державы, в точности туда переводились.
      Вы беретесь ему написать об этом?" Я ответил, что просьба слишком приятна, чтобы я отказался. Однако я понимал, что во время войны, охватившей всю Европу, найти подходящее место для короля будет не так-то легко.
      В тот же вечер за ужином император спросил меня, написал ли я королю. Я ответил, что сделаю это незамедлительно. Назавтра я отнес письмо на почту, ограничившись передачей королю того, что сказал император. В это время в Петербург приехал князь Репнин. Когда, разговаривая с ним, я упомянул о поручении императора, он сказал, что при нынешней ситуации не видит страны, где бы король мог мирно поселиться. При следующей встрече император озадачил меня новым, совершенно иным решением: "Я написал королю, приглашая его в Петербург".
      Я сказал: "Значит, ваше величество собирается покинуть столицу?" - "Это почему же?" - "Потому что я не представляю, чтобы император постоянно имел перед глазами короля, которого Россия лишила короны". - "Ну, если только это, то от него будет зависеть, захочет он меня видеть или нет". Сказав это, он повернулся на каблуках.
      Положение короля было такое, что он вынужден был принять приглашение. День приезда короля в Петербург был самым скорбным днем моей жизни".
      Надо думать, у князя Станислава были какие-то особые качества, обеспечивающие ему симпатии коронованных особ. Император Павел, так же как до этого Екатерина, делает все, чтобы оставить князя в России, стараясь сломить его сопротивление самыми диковинными предложениями.
      "Сначала он предложил мне должность великого приора Мальтийского ордена с пенсионом 16000 рублей, что в его глазах было величайшей честью. Когда я отказался, стараясь сделать это как можно мягче, он ответил только:
      "Тогда великим приором будет принц Конде". В другой раз при всем дворе он подошел ко мне и спросил, что бы я предпочел: звание фельдмаршала или управление несколькими объединенными губернями. Ему казалось, что в присутствии стольких лиц я оробею, но мне и в этот раз удалось как-то вывернуться. Однако с той поры его отношение ко мне стало гораздо прохладнее. А когда я пришел к нему на ужин, он сказал: "Мне бы не следовало относиться к вам хорошо после того, что вы сегодня сделали".
      Постепенно ненормальные наклонности императора начинают проявляться все заметнее. Это видно и по отношениям с Понятовскими. Во время первого ужина с участием Станислава-Августа император отзывает бывшего короля в конец стола и долгое время ведет с ним какую-то оживленную беседу один на один. Покинув дворец, князь Станислав узнает от попавшего в столь неприятное положение дяди, что Павел пытался убедить его в том, что он его... сын.
      В другой раз император устраивает князю Станиславу за столом дикую сцену ревности, обвинив его в том, что он флиртует с императрицей. Назавтра он присылает к нему своего гофмаршала, тарговичанина Вельгорского, с официальным заявлением, что в Петербурге не будет так, как в Италии, "где становятся приятелем мужа для того, чтобы стать любовником жены".
      Немилость императора тут же учитывают царские чиновники. Это проявляется в бесчисленных препонах, которыми петербургская бюрократия пытается помешать князю продать имения. Но у князя Станислава исключительный талант на сделки, и его нелегко увести от раз намеченной цели. В Петербурге он энергично преодолевает бюрократические преграды. В Корсуни проводит длительные совещания со своими доверенными - судьей Анчутой и Теодором Ячевским. Он рассматривает сотни предложений, торгуется, обдумывает, куда вложить полученные деньги. Так же как двадцать лет назад он проводил на Украине акцию "большие закупки", так теперь осуществляет акцию "большая распродажа".
      В свободное от торговых дел время он сопровождает дядю в его невеселых петербургских развлечениях. Вместе с королем и его племянницей Мнишек он посещает музей в Эрмитаже. Вместе смотрят в императорском театре оперу Сумарокова "Дмитрий Самозванец". Мнишек страшно любит хвастаться своим родством с прославленной Мариной Мнишек, женой Самозванца. Но царский цензор на сей раз лишил ее этого удовольствия. В опере вместо Марины выступает какая-то неведомая "княжна Ксения". Как-то польская королевская семья посещает мастерскую известной французской художницы ВижеЛебрён. У мадам Лебрён работы выше головы, так как Петербург в 1796 - 1798 годы доставляет художникам поистине невероятные темы.
      "В Таврическом дворце, в зале, где князь Потемкин устраивал последний праздник в честь Екатерины II, новый император устраивает учения целого батальона своих егерей".
      На придворных балах видят "старого, полуживого, утратившего величие экс-короля Станислава-Августа со страшной улыбкой на набеленном, нарумяненном лице мертвеца, с усталой, дряхлой грацией остатками сил танцующего полонез".
      По улицам Петербурга идут, щурясь от солнца, изнуренные участники восстания, только что выпущенные из Петропавловской крепости.
      При дворе множество польских магнатов. В связи с коронационными торжествами съехались Чарторыские, Радзивиллы, Потоцкие, Любомирские, Мнишеки. Польский литератор-путешественник Ян Потоцкий, который некогда в Варшаве доставил королю столько неприятностей, хлопочет в инстанциях о "генеральном паспорте"
      для научной экспедиции в Сибирь и Китай. На обеде, данном Станиславом-Августом для императорской четы, миску с супом обносит королевский экс-камергер, поэт Станислав Трембецкий.
      Среди польских гостей, навещающих бывшего монарха, как-то появляется и бывший великий коронный гетман Ксаверий Браницкий, ныне генерал русской службы и российский подданный. "Король только кивнул ему, но ни слова не произнес".
      Наряду с поляками многочисленнее всего представлены в Петербурге французы. Здесь укрылись от революции все сливки роялистской французской эмиграции во главе со старым принцем Конде и его внуком герцогом Энгиенским, расстрелянным впоследствии по приказу Наполеона. Станислав-Август часто навещает по вечерам старейшину французской аристократии. Стены в кабинете Конде увешаны бурбонскими штандартами, которые император Павел вручил добровольческим французским легионам для похода против Бонапарта. Какое же изумительное историческое tableau! [Картина (франц.)] Польский экс-король и старый Бурбон, совместно выступающие против революции под знаменами, дарованными российским самодержцем!
      Французские роялисты дойдут впоследствии с одним из этих знамен до Фалент в Польше, где оно попадет в армию, возглавляемую князем Юзефом Понятовским. Таковы зигзаги истории!
      Уладив все свои петербургские дела, князь Станислав покидает Россию и перебирается в оккупированную пруссаками Варшаву. В последний момент император Павел пытается воспрепятствовать его отъезду, запретив вывозить за границу полученные от продажи имений деньги. Но прозорливый князь уже был подготовлен к такому варианту. Его отлично организованная сеть банкиров и торговых посредников сумела перебросить все капиталы за австрийский кордон, прежде чем императорский курьер добрался до Украины. "Торопясь сделать это, я потерял больше миллиона цехинов, но зато был спокоен", - читаем мы в его "Souvenirs".
      В прусской Варшаве князь Станислав видит крайнюю нищету. "Множество мужчин, прежде всего бывших военных, бродят без работы и средств к жизни. Я был поражен этим положением и по мере возможности пытался помочь нуждающимся. Но это длилось недолго. Прусский губернатор через герцога де Нассау потребовал от меня прекратить эту благотворительную акцию, поскольку она нарушает общественное спокойствие. Но мне и без того пришлось ее прекратить, так как денег уже не хватало".
      В Варшаве князь прожил целый год. Много времени он уделяет престарелому отцу. Почти восьмидесятилетний князь экс-подкоморий в покое доживает последние дни.
      С этим самым неудачным из Понятовских судьба - назло историкам обошлась лучше всего. Князь Анджей умер молодым на чужбине. Станислав-Август пережил свой трон и королевство. Князь-примас Михал Понятовский кончил позорной смертью самоубийцы. И только князь экс-подкоморий по-прежнему живет в своем дворце на Княжьей улице, а на лето перебирается в сельский домик "на Шульце". И никто уже не говорит про него дурного слова. Бывший гуляка, пьяница и мот стал для оккупированной Варшавы последним символом блистательного прошлого Речи Посполитой. Его окружает всеобщее уважение и симпатия. Князь Казимеж по мере возможности приспосабливается к изменившейся ситуации. Правда, он по-прежнему устраивает свои прославленные полдники, но на них уже нет веселых "кастелянок". Честь дома на полдниках блюдет внучка князя, молодая Анета Тышкевич, дочь Констанции Тышкевич, сестры князя Станислава. Во время одного из семенных советов возникает мысль объединить все состояние Понятовских благодаря браку князя Станислава с племянницей. Но и этот брак не состоялся. Анета Тышкевич, впоследствии жена Александра Потоцкого, напишет в своих записках, что именно она не хотела этого союза, так как "дядя был гораздо старше ее, сухой, скучный". Но женщинам в таких делах верить нельзя. Гораздо правдоподобнее, что и на сей раз открутился от женитьбы князь Станислав.
      Князь в это время был занят куда более важными делами. Он готовился окончательно покинуть родину и обдумывал, какую страну избрать себе местом постоянного пребывания. Сначала он хотел поселиться в Вене. Туда он и поехал прямо из Варшавы и сразу же по приезде принялся за осуществление своего плана с присущей ему энергией и быстротой решений. Он купил под Веной красивый замок Лихтенштейн и поместил там часть своих великолепных собраний антиков. Затем путем сложных сделок приобрел за проданное на Украине Богуславское имение Тарнополь и Клодницу в Галиции. В это самое время мать князя, княгиня Аполлония, поступающая всегда в тесном согласии с сыном, купила на австрийской территории большое Заторское поместье.
      Но, осмотревшись в Вене и вникнув в положение в Европе, князь Станислав изменил свое намерение. В нем заговорил старый военный и политик. "За долгие годы я приобрел достаточное знакомство с военными делами.
      Поэтому, приглядевшись к австрийской армии, я понял, что она не сможет противостоять войскам Наполеона.
      Тогда я переселился в Рим. Там у меня уже была недвижимая собственность, которую я расширил, и поселился там навсегда".
      IL BUONO POLACCO
      Сведения, которые мне удалось собрать о жизни и деятельности князя Станислава Понятовского в эмиграции, слишком скупы. Более или менее последовательное изложение событий в его воспоминаниях обрывается на 1798 годе, что совпадает с датой отъезда князя из Варшавы в Вену. Дальше мы находим только обрывки воспоминаний с промежутками в несколько лет, а то и десятилетий. Последняя дата, приведенная в воспоминаниях, - это 1809 год.
      Эта бросающаяся в глаза отрывочность второй части его "Souvenirs" объясняется обстоятельствами, при которых текст записок был подготовлен к печати. После смерти князя Станислава в 1833 году французская рукопись его воспоминаний очутилась в семейном архиве князей Понятовских ди Монте Ротондо во Флоренции, а спустя несколько лет вместе с некоторыми членами княжеской семьи перекочевала в Париж, в уже упоминавшийся в начале этой книги дворец на улице Бертон. В 1894 году наследница князя, вдова его внука Станислава-Августа, княгиня Луиза Понятовская ди Монте Ротондо, урожденная графиня Ле Он, на время предоставила записки для знакомства тогдашнему директору Польской библиотеки в Париже, известному исследователю и библиофилу доктору Юзефу Коженевскому. Коженевский прочитал обширный фрагмет из воспоминаний на ежегодном собрании парижского Общества истории дипломатии. Сенсационное сообщение о жизни племянника польского короля Станислава-Августа вызвало такой интерес у историков дипломатии, что редакция издаваемого обществом ежегодника "Revue d'histoire diplomatique" обратились к Коженевскому с предложением напечатать воспоминания князя полностью. В 1895 году записки появились в "Revue" с некоторыми сокращениями, сделанными Коженевским. О характере этих сокращений нас уведомляет сам публикатор. В определенном месте печатный текст записок разделен двумя рядами отточий. Между ними замечание Коженевского: "Здесь мы опускаем описание столкновения князя Станислава Понятовского с папой Пием VII, кардиналом Консальви и конгрегацией, поскольку эти детали не интересны большинству читателей".
      Это примечание от издателя звучит не очень убедительно. Распря князя Станислава с Ватиканом в 1808 - 1820 годах тесно связана с его важнейшими личными переживаниями в Италии. И описание этих личных переживаний вопреки утверждению Коженевского - было бы очень интересно для большинства читателей. Но зато это было бы не очень приятно и выгодно владельцам записок, князьям Понятовским ди Монте Ротондо, по причине, которая станет ясной в дальнейшем ходе нашего рассказа.
      И несомненно, что добропорядочный издатель записок сделал в них сокращения не для того, чтобы избавить читателя от излишних подробностей, а выполняя определенное желание наследников князя Станислава. И именно эти сокращения лишили вторую часть "Воспоминаний"
      самого существенного и интересного материала.
      Пропуски в княжеских записках столь значительны, что лишь в минимальной степени можно заполнить их документальным материалом, сохранившимся в других воспоминаниях, письмах и архивах. Попытаюсь это сделать хотя бы в самых общих чертах.
      Начнем с уточнения даты отъезда в Италию, так как в имевшихся биографических упоминаниях о князе Станиславе эта важная дата устанавливается различным и весьма произвольным образом. Мне кажется, что отъезд этот не мог состояться раньше весны 1801 года. Прежде всего потому, что до этого времени Вена была местом куда более безопасным и спокойным, чем Италия. В тот момент, когда князь обосновывался в Вене, первое французское наступление обрушилось как раз на Апеннинский полуостров. Из аристократической столицы папства доносилась "Марсельеза", в римской вилле князя разместился французский генерал Бертье, а на площади святого Марка в Венеции польские солдаты, о человеческом обращении с которыми заботился в сейме князь, стаскивали с крыши базилики бронзовых коней Александра Македонского. Разочарованного "большой политикой" беженца это не могло очень уж манить в Италию. Кроме того, имелось много других причин, которые пока что задерживали князя если не на родине, то хотя бы подле нее.