В начале ноября он наконец добирается до цели своего путешествия. И тут начинается долгое ожидание инструкций из Парижа.
      Но в Париже заняты другими, более важными делами.
      Беспрестанные поражения на фронтах и страшный экокомический кризис вынудили революционное руководство принять самые суровые меры. Комитет общественного спасения, во главе которого стоит до жестокости добродетельный Максимилиан Робеспьер, решает спасти Францию и революцию организованным террором. Одновременно военный инженер Лазар Карно, великолепный организатор и несокрушимый республиканец, принимает революционизировать армию и очищать ее от ненадежных элементов.
      На сцену выступают новые люди. Один из них - недавний усмиритель корсиканских повстанцев Наполеон Буонапарте. Благодаря дружбе с Огюстеном Робеспьером, братом диктатора, молодому корсиканцу удается пробить свой план выдворения англичан из Тулона. После взятия Тулона он именуется спасителем революции, посланным провидением, и в молниеносном темпе продвигается в бригадные генералы. Перед ним открывается великая карьера. Парижские газетчики называют его "Робеспьером на коне".
      Юзефу Сулковскому в далеком Алеппо удача благоприятствует куда меньше. Пять месяцев напрасно ожидает он приказов из столицы и, не в силах дождаться, пытается осуществить безумный план - самостоятельно преодолеть 1500 километров по Аравийской пустыне до Басры, а оттуда попасть прямо в Индию. Предприятию этому покровительствует хозяин Юзефа, английский торговец Роберт Эббот. Но этот отзывчивый купец является одновременно агентом английской разведки и информирует о каждом шаге своего польского гостя дружественные разведки Австрии и России. Вероятно, благодаря этой благожелательной опеке Сулковский попадает в пустыне в засаду и только чудом остается живым.
      Путешествие в Индию длится почти до апреля 1794 года. Чувствуя, что английская разведка обкладывает его со всех сторон, Юзеф наконец отчаивается в авантюрном походе в Басру и решает вернуться в Константинополь, где послом Франции является его давний варшавский знакомый Мари Декорш.
      Путешествие в Константинополь из-за препятствий и осложнений, чинимых милым мистером Эбботом, длится почти полных три месяца. Еще до того как попасть туда, Сулковский узнает о Краковском восстании Костюшки.
      С этой минуты его перестают интересовать проблемы Дальнего и Ближнего Востока и целиком захватывают польские дела.
      В Константинополь он прибывает в канун годовщины революции, которую отмечают в местном якобинском клубе. Что за дьявольская энергия скрывается в этом худеньком юнце "слабого телосложения"! Не успел он еще оправиться от почти годовых похождений, которых хватило бы на три приключенческо-географических романз, а мы уже видим его главным докладчиком на клубном собрании якобинцев. И, точно из рукава, извлекает он длинный философский реферат о "Мужественном веке человечества", реферат столь революционный, что его не постыдился бы сам Сен-Жюст, с которым нашего героя так часто сравнивали из-за политических убеждений, молодости, красоты и литературного таланта.
      "Он говорил об истинной свободе и силе, которую она пробуждает, познакомил с историей свободолюбия и его постоянного совершенствования с древнейших времен до Реформации и борьбы за свободу совести и, наконец, до борьбы за свободу человека, до американской и французской революции. Он указал на моральную силу свободы, на способность народов к возрождению и преображению в горниле революции. Вот и в наши дни французы из сибаритов становятся республиканцами: Франция восстает из морального падения, чтобы осуществить благороднейшую цель, чтобы возвыситься в добродетели до истинного героизма".
      Воздав должное революции, Сулковский бросается в водоворот польских дел. Он лихорадочно уговаривает Декорша убедить Париж вмешаться в восстание. Пишет парижскому правительству обширный мемориал о положении в Польше. Содержание мемориала, основанного на немногих обрывочных сведениях, успевших дойти до Константинополя, поражает остротой видения и вместе с тем бескомпромиссностью некоторых оценок. Сулковский - энтузиаст восстания, но он отлично сознает, что такое борьба, которая идет в среде повстанческого руководства между радикальными "клубистами" и умеренным крылом, представляющим шляхту и богатых горожан. "Польский Сен-Жюст", разумеется, выступает за первых, а умеренных предводителей, в том числе и Костюшку, критикует с таким же "левацким" жаром, с каким три года назад критиковал конституцию 3 мая. Но, написав мемориал, он ведет себя точно так же, как после "Последнего голоса гражданина", а именно заявляет послу Декоршу, что возвращается на родину и присоединяется к восстанию.
      Декорш пользуется этим случаем, чтобы послать шифрованные письма Костюшке и Игнацию Потоцкому.
      Подготовка этих писем отдаляет поездку на месяц. Наконец в середине сентября все готово, и Юзеф отправляется в новое путешествие почти за две тысячи километров. Он переодет армянским купцом, у него длинная черная борода, под подкладкой меховой шапки спрятаны шифрованные письма, а в маленькой коробке с порошком - орден Виртути Милитари, полученный в 1792 году.
      Трехмесячное путешествие на родину снова разнообразит вражеская разведка. Австрийская полиция уже уведомлена о проезде опасного эмиссара и назначает за поимку его высокую денежную награду. Вдоль всего пути следования рассылаются розыскные письма с его поэтическим описанием. Но бородатый армянский купец ничем не напоминает "красивой девушки, переодетой мужчиной". Его "бархатные глаза" спокойно выдерживают взгляд пограничных стражей, а хладнокровие его сбивает с толку самых проницательных шпиков. Много раз его задерживали и обыскивали, и всегда ему удавалось выпутаться благополучно.
      В Польшу Сулковский прибыл только поздней осенью, уже после подавления восстания. Польские историки не имеют никакой информации относительно его последнего пребывания на родине. Один только Ортанс Сент-Альбен вероятно, опираясь на устные рассказы своего отца, - заявляет, что Сулковскому еще удалось сформировать небольшой партизанский отряд, который вскоре был полностью разбит в первой же стычке.
      Так или иначе, пребывание в Польше не могло быть долгим, так как уже в мае 1795 года мы вновь видим Сулковского в Константинополе, а оттуда он возвращается в Париж.
      В Париже тем временем произошли новые перемены.
      27 июля 1794 года - а по революционному календарю 9 термидора II года Республики - большинство Конвента свергло якобинскую диктатуру, Максимилан Робеспьер, Сен-Жюст и другие предводители гибнут под ножом гильотины. Упоенная победой толпа парижских мелких буржуа раскапывает на площади Карусель могилы санкюлотских героев - Жан-Поля Марата и Клавдия Лазовского. Власть над Францией принимает раздираемый фракционными битвами термидорианский Конвент.
      Для бригадного генерала Наполеона Бонапарта начинаются тяжелые времена. "Робеспьер на коне" неожиданно выбит из седла. Арестованный в связи с репрессиями против "террористов", он находится на волосок от Смерти. Правда, вскоре его выпускают из тюрьмы, но карьера его, кажется, уже бесповоротно перечеркнута.
      Теперь уже он, как два года назад Сулковский, бесцельно слоняется по парижским улицам и отирается в передних министерств. А новые правители не хотят прибегать к услугам фаворита свергнутого режима.
      Ранней осенью 1795 года, примерно в то самое время, когда Юзеф покидает Константинополь, Наполеон готовится к поездке как раз в те края. В Париже он уже не видит для себя будущего. Тупые бюрократы упорно отвергают его планы оздоровления ситуации на итальянских фронтах. Военный министр вычеркнул его из списка генералов действительной службы. Поэтому он собирается поехать военным инструктором на Восток и заняться реорганизацией турецкой артиллерии.
      Но история не позволяет сойти со сцены своему избраннику. События во Франции дают ему неожиданную возможность для политической реабилитации.
      Пятнадцатимесячное термидорианское правление - это период непрестанных внутренних схваток. Новую власть атакуют слева парижские санкюлоты, требующие "хлеба и конституции 1793 года", и справа - роялисты.
      В провинции ширится белый террор. Толпы возвращающихся эмигрантов и состоятельной молодежи создают организации под названием "Армия Иисуса" и "Воины солнца". Банды эти кружат по городам, убивая революционеров. Сторонники реставрации, подстрекаемые слабостью и нерешительностью власти, готовятся к генеральному восстанию в столице.
      Термидорианцы лихорадочно подыскивают людей, которым можно было бы доверить защиту находящейся в опасности Республики. Один из главных руководителей правительственного лагеря, Поль Баррас, вспоминает о безработном генерале, взявшем Тулон, который несколько раз обращался к нему в качестве просителя.
      В самый канун роялистского восстания генерал Бонапарт вновь призывается на действительную службу и назначается комендантом Парижа.
      Восстание происходит 13 вандемьера (4 октября)
      1795 года. Двадцатитысячная толпа вооруженных парижских буржуа, возглавляемая роялистскими повстанцами, атакует здание Конвента. Но несостоявшийся реорганизатор турецкой артиллерии не спит. Он перекрывает своими пушками улицу Сент-Онорэ и несколькими орудийными залпами предотвращает государственный переворот.
      Этих орудийных залпов по толпе Париж никогда ему не простит. Новое прозвище "генерал Вандемьер" пристанет к нему на долгие годы, и об этом ему будут постоянно напоминать в самые тяжелые минуты жизни. Но пока что Республика спасена, и спасена карьера ее защитника. Власть над Францией переходит к новому правительству - Директории, состоящей из пяти человек.
      В ее состав входят два человека, полностью оценившие таланты Бонапарта: его покровитель, циничный и продажный бывший аристократ Поль Баррас и "организатор победы", специалист по армейскому делу Лазар Карно.
      В награду за подавление мятежа Наполеон получает звание дивизионного генерала и добивается благосклонного внимания директоров к его планам итальянской кампании. Отношения его с правительством делаются все более тесными по причинам личного характера. Молодой генерал без памяти влюбляется в подругу Барраса, графиню Жозефину де Богарне, которая была старше его на шесть лет (при случае стоит вспомнить, что вдову де Богарне, приговоренную в 1793 году к смерти, спас от гильотины поляк доктор Марковский, исполнявший в го время обязанности главного лекаря парижских тюрем).
      Всемогущий директор Баррас, рассчитывая на то, что через Жозефину он сможет полностью подчинить себе влюбленного артиллериста, содействует его карьере.
      В начале марта 1796 года дивизионный генерал Наполеон Бонапарт (итальянское "у" все чаще выпадает из его фамилии) получает желанное назначение главнокомандующим Итальянской армией. Спустя неделю и за два дня до отъезда на итальянский фронт он женится на графине де Богарне.
      Юзеф Сулковский узнал об этих фактах уже из парижских газет. Он вернулся во Францию в первые месяцы 1796 года, утомленный трехлетними скитаниями и приключениями, удрученный неудачей восстания в Польше и абсолютно неприязненно относящийся к дипломатической службе. Все, что он сейчас делал, оказалось ненужным. На его счету не было еще ни одного славного подвига, он так и не продвинулся ни на шаг в направлении к командованию армией.
      Первое столкновение с директорианской Францией должно было быть для нашего якобинца довольно неприятным. Боевой, революционный Париж, который он покинул в 1793 году, за время его отсутствия превратился в город торжествующей буржуазии. Орудийные залпы Бонапарта спасли, правда, республиканский строй, но не смогли спасти его социальной сути. Револиция была окончательно заглушена безыдейным термидорианским правлением.
      "Польский Сен-Жюст" очутился вдруг посреди безудержной спекуляции, оппортунизма, торговли чинами, разнузданных развлечений и политических интриг, берущих начало в литературных салонах. Для суровой, спартанской натуры Сулковского растленность Директории должна была быть чем-то исключительно отвратительным и отталкивающим. Спасение от нее он мог найти только в армии. Только в армиях, сформированных и руководимых Карно, еще жил якобинский дух. Итальянская, Рейнско-Мозельская и Самбро-Маасская армии попрежнему разносили по Европе лозунги и завоевания французской революции, той революции, которой уже не было в самой Франции.
      Сразу же после возвращения Юзеф возобновил попытки получить службу в армии. И вот чудеса! Буржуазный Париж Директории оказался благожелательнее к молодому якобинцу, чем былая столица санкюлотов. Старые знакомые Сулковского уже были на хороших постах и могли оказать ему эффективную помощь. Александр-Русслен Сент-Альбен занимал должность секретаря при имевшем большие сзязи штабисте генерале Шерене. Петр Малишевский, женившись на француженке Франсуазе Виктории Вентуре де Паради и "отсидев" в робеспьеровской тюрьме, имел вес во влиятельных кругах парижской буржуазии. Две эффектные merveilles, "египтянка" и ее безымянная сестра, очаровывали новых правителей модными декольте до талии и заправляли в литературнополитических салонах мадам Тальен, мадам Рекамье и писательницы Фанни де Богарне, тетки Жозефины Бонапарт.
      Благодаря стараниям добрых друзей Юзеф вскоре завязал личное знакомство с генералом Луи Шереном, доверенным человеком генерала Лазара Гоша, известного тем, что он подавил мятеж в Вандее. Шерен, в гражданской жизни специалист по геральдике и генеалогии, видимо, питал слабость к людям со сложной родословной, так как отнесся к Сулковскому самым благожелательным образом и тут же написал рекомендательное письмо к военному министру Петье. Подобное же письмо пошло к Петье от министра иностранных дел Делакруа, которого предварительно "обработал" находящийся в дружеских отношениях с Юзефом посол Декорш.
      Юзеф, видя, что его карьера наконец-то стронулась с места, сам решил придать ей должное направление. 8 апреля, 1796 года он обратился к министру Петье с просьбой назначить его в Итальянскую армию, которой командовал Бонапарт. Биографы Сулковского, а в особенности французские, постоянно подчеркивают этот факт как доказательство того, что Сулковский уже тогда избрал Наполеона своим предводителем. Но это довод не совсем убедительный. 8 апреля в Париже Бонапарта еще не принимали очень всерьез. Народ обвинял его в том, что он ради карьеры пролил кровь парижан (13 вандемьера от его пушек гибли не только роялисты). В салонах высмеивали его поспешный брак с любовницей Барраса, а о его итальянских успехах еще никто ничего не знал, так как первые известия о победе под Монтенотто пришли в столицу только спустя неделю. Поэтому я склонен предполагать, что Сулковский, просясь в Итальянскую армию, выбирал не столько полководца и учителя, сколько место для своих будущих подвигов. Италию он знал уже довольно хорошо по первоначальной стадии своей неудачной поездки на Восток. Тогда он написал несколько глубоких исследований о политической и социальной структуре этой страны. Он живо интересовался итальянским движением за независимость и объединение страны. Позднее в парижском салоне миланской эмигрантки синьоры Беккариа, куда ввел его Малишевский, он завязал близкие отношения с радикальными итальянскими патриотами.
      А кроме того, что имело значение при его памятливой натуре, ему надо было уладить кое-какие счеты с реакционным венецианским правительством, которое три года назад столь нелюбезно выпроводило его со своей территории.
      В результате многосторонних стараний и протекций "гражданин" Юзеф Сулковский постановлением Директории от 1 мая 1796 года был зачислен в армию Республики в чине капитана a la suite (ожидающего вакансии)
      и получил направление в штаб-квартиру генерала Бонапарта
      Свежеиспеченный капитан выехал из Парижа в середине мая. Одет он был в свою старую польскую форму 1792 года, наскоро переделанную во французский мундир. В дорожной сумке он вез два рекомендательных письма: официальное, но довольно благосклонное письмо министра Петье и интимную записочку "тетки" Наполеона, писательницы Фанни де Богарне. Вторую рекомендацию, несомненно, выхлопотала "дама, которую он любил".
      Добраться до все время перемещающейся штаб-квартиры было утомительно и сложно. Юзеф довольно долго плыл на корабле из Тулона з Геную и дважды подвергался нападению английских корсаров. Вторая встреча с корсарами "наполнила его отвращением к морскому пути", и дальнейшее путешествие он решил совершить по суше. Поэтому он нанял в одном из северных итальянских городков повозку с возницей и в течение дня пересек "области Генуи, Модены, Тосканы, императора и папы".
      А 28 июня догнал штаб-квартиру в Ливорно.
      Спустя десять дней он отправил первое письмо к парижским друзьям. Итальянская переписка Сулковского этого периода была обнаружена и опубликована во Франции только в 1946 году и абсолютно не известна польским читателям. Поэтому позволю себе привести несколько отрывков из этого первого письма как образец стиля нашего героя.
      Кастильоне де Скривиа, в четырех
      милях от Ресели.
      20 мессидора IV года (8 июля 1796 г.)
      ...В Ливорно я прибыл на другой день после вступления наших войск, и там все еще дрожали.
      Излишне пояснять, что совесть мучила их заслуженно, так как, пожалуй, ни один город не выказывал такой ненависти, к французам... Жители Ливорно полагали,что французы поведут себя точно так же... и отсюда их испуг. Лавки были закрыты, улицы опустели, все попрятались, а девушек отослали в деревню. Видимо, город готовился к обороне, но при первом известии о приближении французов их охватил столь основательный страх, что даже отдельные представители избранной молодежи, с помпой сколоченные в отряд народных стрелков под непосредственным покровительством мадонны из Монтенеро, плакали горючими слезами в опасении, что великий герцог прикажет им оказать какое-то сопротивление.
      Я постарался как можно скорее вручить письма генералу. Он прочитал их и велел ехать за ним, поэтому я назавтра выехал со всем штабом, что позволило мне видеть, как спокойствие возвращается на вытянутые лица жителей Ливорно.
      ...Поелику мы путешествовали не ради знакомства со страной и не ради созерцания памятников старины, а для того, чтобы утвердить современное здание власти Республики в Италии, то наши стоянки повсюду были очень короткими; минута, когда генерал кончал дела, связанные с данным местом всегда была минутой нашего отъезда.
      При отъезде из Болоньи я был послан вперед в Феррару, чтобы приготовить все для приема генерала, который должен был прибыть спустя два часа после нас. Прибыв в Феррару, я обратился, как положено, к высшему гражданскому лицу, именуемому "князь Мудрецов". Много ожидая от встречи с человеком, носящим такой титул, я поспешил на нее и убедился, что он является королем глупцов: старый недотепа, коему за шестьдесят и который три дня столь медленно поворачивался, что ничего не сумел сделать. Но четыре французских офицера доказали ему, что хотеть - это значит мочь; за шесть часов мы перевернули вверх ногами старое гнездо герцогов д'Эсте, и оно восстало не столько из праха, сколько из пыли. Древняя мебель, которая лет пятьдесят уже не видала дневного света, украсила огромные салоны, не подметавшиеся уже столетие. Все это вместе с обильным ужином послужило бы генералу отличной квартирой, если бы он приехал. Но неожиданно вестовой прервал эти приготовления:
      генерал поехал другой дорогой, а нам приказал присоединиться к армии. Мы торопливо проглотили кусок-другой, лакеи сложили все остальное, и мы уже были в штаб-квартире, прежде чем феррарцы успели перевести дух после такой тревоги.
      Штаб-квартира находилась в Ровербелла, гнусной дыре в двух милях от Мантуи. Этот город, осажденный вот уже две недели, начинает ощущать недостаток во всем, и я уверен, что спустя шесть дней после начала осадных работ гарнизон сочтет за счастье сдаться в плен, как в Милане. Но чтобы подвинуть вперед подготовку этой победы, так же как и остальных, генерал берет на себя невероятный труд, и великолепно соответствует ему в этом его начальник штаба Бертье.
      Я нахожусь при генерале только десять дней, но он уже дал мне возможность лично познакомиться с его поразительной активностью. Я не сомневаюсь, что при первой же стычке с неприятелем буду иметь возможность восторгаться его талантом. Поэтому пребываю здесь и не собираюсь пока что писать тебе, раньше чем смогу рассказать о сражении...
      Вот и все, что мы узнаем из первого письма. Какая жалость, что Сулковский не описал подробнее свою первую встречу с Бонапартом и впечатление, которое произвел на него главнокомандующий. Описания Наполеона тех лет, запечатленные мемуаристами и польскими авторами писем, различны и нередко весьма отличаются от героических портретов Герена, барона Гро и других французских художников. Грузный, коренастый Ян Генрик Домбровский, который спустя несколько месяцев после Сулковского наблюдал Наполеона, с искренним сокрушением описывал его невзрачный вид: "Это было что-то маленькое и какое-то черно-желтое, и уж худенькое-то такое, и несчастное... и ножки этакие тоненькиетоненькие, как чубучки..."
      Впечатления Юзефа от первой встречи с Наполеоном были, видимо, совершенно иными. Невзрачный худенький человек с твердыми глазами, землистой кожей и беспорядочной гривой волос, спадающей на генеральские галуны, который нетерпеливым движением выхватил у прибывшего офицера его рекомендательные письма в штаб-квартире в Ливорно, должен был показаться Сулковскому могущественным и достойным всяческой зависти.
      Это был уже не Бонапарт начала апреля: подозрительный карьерист, "генерал Вандемьер", муж любовницы Барраса, над которым все потешались, а Бонапарт последних дней июля - победоносный полководец, который в три месяца повернул ход итальянской кампании, который громил как хотел виднейших австрийских генералов, сокрушал герцогские троны, создавал республики, угрожал папской столице, имя которого со страхом и восхищением повторяли во всей Европе.
      Этот новый Бонапарт являл собою полное воплощение мечтаний Юзефа. Он был молодым офицером нефранцузского происхождения, который за какие-нибудь три года продвинулся от капитана до главнокомандующего, озаренного славой подвигов. В апреле 1796 года, в Париже Сулковскнй мог еще просить о назначении его в Итальянскую армию ради самой Италии, в июле же в Ливорно уже должен был ставить в своих планах прежде всего на Бонапарта.
      Когда сравнивают биографии этих двух гениальных юнцов - корсиканца и поляка, - то поражаются их удивительному сходству. Взять хотя бы то, что оба они почти в одно и то же время определили свои далеко идущие цели. Капитан Сулковский сформулировал свое кредо в парижском письме от мая 1793 года. За несколько месяцев до этого, также в Париже, капитан Бонапарт высказал слова, которые поныне поражают читателей его жизнеописания. В самые тяжелые дни революции он встретил на улице старуху, которая вызвала в нем жалость. Он подал ей три франка. Обрадованная нищенка воскликнула: "Желаю вам короны, господин офицер!" Невзрачный революционный офицерик отнюдь этому не удивился. "Вполне возможно", - ответил он с невозмутимой серьезностью.
      Однако независимо от того или иного биографического сходства есть основания считать, что первая встреча Бонапарта с Сулковским была довольно холодной.
      Итальянский победитель не выносил в то время офицеров с министерскими рекомендациями. Несмотря на постоянные военные успехи, отношения его с Парижем складывались не очень хорошо. Влиятельные конкуренты делали в столице все, чтобы ослабить его позиции. Честный и образованный, но недостаточно гибкий "организатор победы", Карно резко обрушивался на него за отступления от стратегических планов. За месяц до встречи в Ливорно приведенный в ярость корсиканец пригрозил Директории отставкой. Отставку, правда, не приняли, но генерал знал, что это еще не последний спор, и оберегал свой штаб от "подсадных уток" из Парижа. Тайное разведывательное бюро Итальянской армии тщательно собирало сведения об офицерах, направляемых в штаб-квартиру, задолго до их прибытия сюда.
      Сведения о Сулковском не могли настроить Бонапарта благожелательно. Покровителем молодого офицера был министр Петье, один из близких людей директора Карно Министр поддерживал Сулковского до странности сердечно, подчеркивал его особые данные для штабной работы и просил информировать его о своем протеже. Другим покровителем кандидата был генерал Шерен, начальник штаба Гоша, самого опасного соперника Бонапарта. Эти две настораживающие рекомендации не могла уравновесить любезная записочка старой парижской графоманки Фанни де Богарне. При всей своей любви к Жозефине Наполеон не принадлежал к людям, которым ближайших сотрудников подбирают тетки.
      Рекомендации министра, разумеется, не были оставлены без ответа. В тот же день начальник главного штаба Итальянской армии Александр Бертье отправил Петье письмо, выдержанное в учтивых и заверительных тонах.
      Из письма вытекало, что главнокомандующий и его начальник штаба очень заинтересовались офицером, который сумел завоевать столь великое доверие "гражданина министра", и что они сделают все, чтобы его офицера использовать "наиболее надлежащим и соответствующим его дарованиям образом".
      То, что мы знаем о положении Сулковского из его собственных писем, находится в некотором противоречии с этими официальными заверениями. Из другого письма Юзефа, посланного в Париж в последних числах сентября 1796 года, ясно видно, что протеже министра Петье и генерала Шерена первые три месяца своей итальянской службы был планомерно отстраняем от прямой штабной работы, отвечающей его "особым талантам".
      Вскоре после первого разговора с Бонапартом Сулковский был, правда, назначен штабным адъюнктом, но в качестве этого адъюнкта постоянно перебрасывался с места на место, постоянно менял начальников и получал каждый раз новые задания явно линейного характера.
      В письмах к друзьям он жаловался, что "не видит генерала так часто, как бы того хотел".
      Количество и разнообразие первых боевых заданий Сулковского было поражающим. Вначале он четыре недели командует головной походной заставой дивизии генерала Вобуа. Затем мы видим его с генералом СентИлером, когда он вскачь несется по берегу озера Гарда, чтобы успеть к битве под Тремолано. После окончания битвы он получает от генерала Ожеро приказ с группой карабинеров обойти австрийцев с тыла. Тогда он занимает какую-то деревню и берет в плен триста "цесарских"
      солдат. В другой раз он устанавливает посты на одной из переправ через Адидже. Возвращаясь с этого задания, он натыкается на австрийские войска. Тогда он собирает двести французских мародеров, бесчинствующих в деревне, и, как он скромно сообщает в письме, "дает им возможность сдержать первый напор врага". Сразу же после этого принимает участие в сражении под командованием генерала Массены. "Сражение это в целом было неудачным. Свыше тысячи наших попали в плен. Множество офицеров потеряли свой багаж, и я в том числе, они даже захватили коня главнокомандующего".
      В этом лихорадочном водовороте обязанностей штабного адъюнкта Юзеф занимается еще и польскими делами. Уже в июле 1796 года парижская Депутация [Парижская Депутация, возглавляемая левыми руководителями восстания Костюшки - священником Франтишеком Дмоховским, генералом Габриэлем Ташицким и генералом Дионисием Мневски.м, - являлась тогда официальным представительством польской эмиграции. - Прим. автора.] обращается к своему представителю в Константинополе, князю Михалу Клеофасу Огиньскому, поручая ему завязать корреспонденцию с Сулковским и склонить через него Бонапарта к участию в польских делах.
      В соответствии с поручением Огиньский связался с Сулковским и в августе получил от него ответ с французским офицером, следующим из Италии в Персию через Константинополь. Содержание этого ответа князь Михал Клеофас приводит в своих воспоминаниях: "...Он дал мне понять, что ему не очень удобно говорить о польских делах с Бонапартом в ту минуту, когда этот генерал занят военными действиями в Италии; но он советовал мне написать генералу письмо от имени моих соотечественников и уверял меня, что оно будет принято благосклонно. Далее он ручался мне, что, если бы мы могли заинтересовать генерала Бонапарта, наши надежды на освобождение Польши обрели бы почву, так как этот генерал пользуется огромным доверием французов ине преминет рано или поздно стать во главе правительств а".
      Последняя фраза служит великолепным свидетельством проницательности молодого адъюнкта. Ведь он написал ее за три года до переворота 18 брюмера. Итак, запомним, что еще ранней осенью 1796 года Сулковский был уверен, что главнокомандующий Итальянской армией когда-нибудь станет во главе французского правительства. И это объясняет, почему он так крепко держался за Наполеона до самой смерти.
      Огиньский отличался от Сулковского политическими взглядами, но уважал его патриотизм, что и доказал в записках: "Этот молодой человек сочетал ученость и личную отвагу, полную самоотверженность ради дела свободы и все чувства доброго поляка". Огиньский незамедлительно воспользовался его советом и написал мемориал Бонапарту. С пафосом, наивно, в сугубо польском духе. Прежде всего он взывал к чувствам генерала:
      ...Твое сердце, которое успехи не сделали глухим к стенаниям страдающего человечества, несомненно, обливается кровью при одном представлении о стольких несчастных существах, которые еще ждут своего освобождения руками Франции... Пятнадцать миллионов поляков, некогда независимых, а ныне являющихся жертвами насилия и обстоятельств, обращают свой взгляд на Тебя. Они хотели бы разрушить преграду, отделяющую их от Тебя, дабы делить с Тобой опасности, дабы увенчать Тебя новыми лаврами и прибавить ко всем титулам, кои Ты уже заслужил, звание отца угнетенных!
      Впоследствии, в 1813 году, князь Михал Клеофас усиленно оправдывался в "республиканском и эмфатическом стиле этого письма", но тогда наверняка выражал свои искренние чувства.