Е. Брандис, В. Дмитревский
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      к сборнику
      "ЭЛЛИНСКИЙ СЕКРЕТ"
      Научную фантастику долго считали бедной Золушкой. Старшие сестры не брали ее с собой на литературные балы. За ней не ухаживали блистательные принцы (директора издательств), от нее отворачивались придворные кавалеры (редакторы и критики). И только многочисленные читатели, не менявшие к ней своего доброго отношения, в конце концов стали той волшебной силой, которая помогла Золушке превратиться в принцессу.
      Принцессой-то она стала - на ее туалеты теперь не жалеют ни бумаги, ни картона, ни красок, - да только каблуки на ее туфельках не одинаковые, и потому она все время прихрамывает.
      А если говорить по-серьезному, еще несколько лет назад, когда советская научная фантастика после длительного застоя уверенно шагнула вперед, в критических статьях и рецензиях делался упор преимущественно на идейную и научную сторону, а требования к мастерству писателей явно занижались.
      И это вполне объяснимо. Ведь до недавнего времени господствовало чрезвычайно суженное представление о роли и задачах этого вида литературы. Кстати сказать, и сейчас еще делаются попытки отстаивать явно устаревшие, давно уже опровергнутые взгляды. Ограничимся двумя примерами.
      В 1964 году на страницах журнала "Молодой коммунист" Ю. Котляр заявил, что научно-фантастические произведения "должны популяризировать новейшие достижения науки, говорить об открытиях, которые "носятся в воздухе" и скоро станут достоянием человечества". В. Лукьянин, выступивший в том же году в журнале "Москва", попросту приравнял научную фантастику к научно-художественной литературе - с той лишь оговоркой, что предметом научной фантастики является в основном "не сегодняшний день науки, а научные гипотезы, наука и техника завтрашнего дня, как она мыслится сейчас".
      Если бы мы приняли определение Котляра-Лукьянина, то, очевидно, пришлось бы отказаться от лучших произведений современной научной фантастики, выдвигающих не столько инженерно-технические, сколько философские, социальные и этические проблемы.
      Естественно, что в наши дни, когда в Советском Союзе активно работают несколько десятков писателейфантастов и количество издаваемых произведений занимает заметное место в общем литературном потоке, оценки и критерии не могут оставаться прежними.
      "По приблизительному подсчету, за последние тричетыре года в пределах Советского Союза (кроме Москвы и Ленинграда) только на русском языке выпущено под этой рубрикой свыше ста пятидесяти произведений - рассказы, повести, пьесы.
      Самое широкое распространение получили приключенческо-фантастические романы, в которых утилизируются давно уже отработанные приемы так называемой шпионской беллетристики. Лобовое противопоставление ученых и политических деятелей двух лагерей, по мысли авторов придающее произведению политическую злободневность и характер социального памфлета, из-за неумелости и литературной беспомощности часто превращается в грубый лубок. Это приводит к дискредитации самой темы. Более того. В глазах требовательных, но недостаточно знакомых с научной фантастикой читателей, дискредитируется и целая отрасль литературы.
      Вот перед нами роман В. Ванюшина "Желтое облако" (1964) продолжение ранее изданной "Второй жизни" (1962). И хотя основную идею романа - "не допустить войны, сохранить мир, цивилизацию" - можно только приветствовать, вся беда в том, что книга эта - не что иное, как бледное повторение посредственных романов 50-х годов о борьбе злобных американских миллиардеров за обладание Луной в агрессивных целях. Но так как, по Ванюшину, на Луне уже обосновались мудрые жители планеты Альва с красными, как у ангорских кроликов, глазами, то поддержка советскому космонавту Николаю Стебелькову, ведущему борьбу со зловредным американцем Дином Руисом, с их стороны, конечно, обеспечена. Тем не менее оба противника на предпоследней странице погибают: "Стриженые головы Николая и Дина были очень похожи одна на другую, но лица были разные. На бледном юношеском лице Стебелькова запечатлелось тихое спокойствие, подобное вечному спокойствию немигающих в космосе звезд. У Руиса вытекли глаза, кровь свернулась в ушах и на губах, с лица еще не сошел ужас смерти. Он был страшен".
      Если бы мы сказали, что в таком "стиле" выдержан весь роман, это было бы комплиментом.
      Другой не менее распространенный вид приключенческо-фантастической беллетристики - "космические феерии". Авторы этих книг проявляют себя как эпигоны эпигонов. Прочитав подряд несколько подобных вещей, невольно приходишь к выводу, что все они дети одной матери - "Гриады" А. Колпакова, подвергнутой в свое время справедливой критике.
      Чтобы не быть голословными, обратимся к "Путешествию "Геоса"" В. Новикова, выпущенному тем же алма-атинским издательством. Автор изображает в своей повести борьбу отважной звездолетчицы Аэлы, обладающей феноменальной способностью к "биологической радиосвязи", с чудовищным электронно-биологическим мозгом на планете Тролле. Этот искусственный мозг, вырвавшийся из-под власти создавших его разумных существ, питается их кровью, фабрикуя для порабощения троллейцев легионы роботов - "электронно-биологических чудовищ, несокрушимых в своей интеллектуальной мощи". Повесть В. Новикова, доводящая до абсурда самые избитые штампы современной научной фантастики, помимо желания автора, приобретает пародийный характер: "Вот к месту заправки с грохотом подкатил неуклюжий драндулет на массивных колесах. Из него выскочили два худосочных кибера и бойко распахнули широкую дверцу. Из кабины выбрался угловатый механизм на толстых ногах и, не поворачивая квадратной головы, мимо очереди направился к заправочному пульту. В очереди прошло движение. Один из стоявших, графинообразный восьмирукий механизм, двинулся наперерез приехавшему. Но к нему тотчас подскочил бронированный верзила. Лязгнул металл, посыпались фонтаны искр, механизмы напряглись в смертельной схватке".
      Если бы с такими описаниями мы столкнулись в какой-нибудь фантастической юмореске, то не было бы оснований критиковать автора. Но ведь В. Новиков пишет не в шутку, а всерьез, заполняя страницы своей книги несуразными и удивительно безвкусными выдумками.
      Кстати, о юморесках. Несколько лет назад, мы приветствовали приход в литературу такого парадоксального фантаста, как Илья Варшавский, который основывает большую часть своих рассказов на остроумном пародировании шаблонных фантастических сюжетов.
      Между прочим, появление пародийных произведений уже само по себе свидетельствует о большой популярности научно-фантастической литературы.
      Но когда по следам подлинно талантливых писателей устремляются десятки подражателей, это приводит не к обогащению, а к оскудению научно-фантастической литературы. В самом деле, заполнение иной раз чуть ли не целого сборника пародийными и юмористическими рассказами, лишенными каких бы то ни было позитивных идей, напоминает обед, состоящий из одного лишь гарнира, политого пикантным соусом.
      По-прежнему уязвимым остается и участок, который условно можно назвать иллюстративно-популяризаторской фантастикой. Если в рассказах такого типа, автору иной раз и удается убедительно обосновать какуюто новую гипотезу, выдвинутую учеными, то сюжет обычно сшивается белыми нитками, и герои, лишенные всякой индивидуальности, превращаются в "рупоры идей".
      Когда проглядываешь - книгу за книгой - многочисленные новинки, невольно хочется воскликнуть: "Лучше меньше, да лучше!".
      Это не значит, что мы выступаем против приключенческой, юмористической и так называемой популяризаторской фантастики. Ведь все зависит от идейного наполнения и уровня мастерства.
      Если подходить формально, то и роман Сергея Снегова, которым открывается наш сборник, можно отнести к космическим феериям. Тем не менее он не имеет ничего общего с такими книгами, как "Звездный бумеранг" С. Волгина, "Сердце Вселенной" О. Бердника, или с упомянутой повестью Н. Новикова. Почему? Да просто потому, что у Снегова есть запас собственных оригинально разработанных идей и крепкий литературный профессионализм.
      Несколько рискованное, на первый взгляд, название "Люди как боги", повторяющее заголовок широкоизвестной утопии Герберта Уэллса, оправдывается самим содержанием. Но прежде чем говорить о романе - несколько слов о его авторе.
      За последние три-четыре года в научную фантастику пришло несколько признанных мастеров прозы. Одни из них, как, например, Геннадий Гор, в научной фантастике нашли новые возможности для развития своего дарования и стали верными ее адептами, если не навсегда, то надолго. Другие - Владимир Тендряков, Лидия Обухова, в известной степени Вадим Шефнер видят в научной фантастике материал, на котором можно поставить некий творческий эксперимент, что в свое время проделал и А. Н. Толстой, написавший "Аэлиту".
      Кстати, явление это, имеющее место не только в советской литературе, уже само по себе решительно опровергает неправильную точку зрения, будто научная фантастика развивается "сама по себе", вне и помимо потока "большой литературы".
      Вот и Сергей Снегов, прежде чем "забить заявочный столб" на территории научной фантастики, немало потрудился как реалист-прозаик. Известны, например, его роман "В полярной ночи", повесть "Пахари рыбных полей", очерки и рассказы.
      Что же сблизило Сергея Снегова с научной фантастикой?
      Инженер-физик по образованию, он принимал непосредственное участие в строительстве прославленного Норильского металлургического комбината. И может быть, именно тогда, в грозные дни Отечественной войны, когда рабочие, инженеры, ученые в ледяной черноте полярной ночи преодолели барьер, казалось бы, невозможного, Снегову захотелось заглянуть в далекое будущее.
      Есть ли предел человеческому могуществу, если будут сняты все ограничители, неизбежные в нашу эпоху расщепления мира и ожесточенной борьбы двух социальных формаций?
      И будет ли свободное, объединенное в глобальном масштабе человечество походить на людей-богов планеты Утопия, которых изобразил в своем романе Уэллс и которые так потрясли воображение его героя, среднего англичанина Барнстэпла?
      Красивые, доброжелательные утопийцы, занятые лишь самими собой и своим прекрасным домом и такие равнодушные к страстям, порокам и желаниям случайно попавших к ним землян, неизмеримо отставших в своем развитии от утопийцев... Нет, великий английский фантаст явно недооценил возможностей человека и всего человечества, вырвавшегося из жестокого и тесного панциря капиталистических отношений!
      Недаром же И. Ефремов в своем романе "Туманность Андромеды" нашел необходимым вступить в философско-социологический спор с Гербертом Уэллсом, нарисовав впечатляющие картины жизни на Земле в эру Великого Кольца. И Сергей Снегов, в свою очередь, включается в эту принципиальную полемику о грядущих судьбах человечества, которую и по сей день ведут между собой философы, экономисты, социологи и писатели-фантасты обоих лагерей современного мира.
      Роман буквально ошеломляет масштабностью замысла и грандиозностью изображенных в нем событий.
      В 563 году коммунистической эры объединенное человечество уверенно протягивает свою могучую руку к далеким созвездиям Галактики. Вселенную бороздят Звездные Плуги - гигантские космические корабли, превращающие пространство в вещество и таким образом (фантастический "эффект Танева") достигающие скорости, в сотни раз превосходящей световую.
      За пределами Солнечной системы обнаружены многочисленные цивилизации с неповторимо своеобразными формами разумной жизни: каплеобразные альдебаранцы, как бы расплющенные чудовищным тяготением; полупрозрачные альтаирцы, пронизанные жестким излучением своего яростного светила; прекрасные, мерцающие непостижимым свечением вегажители; примитивные крылатые существа - "ангелы" с Гиад...
      Но все они, в силу особых природных условий, неизмеримо отстали в своем развитии от человечества и совершенно беспомощны перед лицом огромной беды, надвигающейся на них из глубин Галактики.
      Говоря о беде, мы имеем в виду не только космические катастрофы, но и высокоорганизованную цивилизацию "разрушителей" из созвездия Персея. Эти страшные холодно-жестокие существа, представляющие собой некий симбиоз белковых организмов и совершенных кибернетических устройств, используя достигнутый ими чрезвычайно высокий технический потенциал, осуществляют планомерную агрессию в Галактике, уничтожая и порабощая целые цивилизации.
      И логика развивающихся событий ставит перед человечеством альтернативу: либо остаться "над схваткой", думать лишь о себе, принимая меры для обеспечения собственной безопасности, либо защитить слабейших, вступив в смертельную борьбу с разрушителями.
      Вот мы и подошли к главному, что несет в себе роман Снегова, - к его философско-мировоззренческому ключу.
      Оказывается, это не просто увлекательное повествование о великолепном мире будущего с нагромождением динамически нарастающих событий и приключений героев на Земле и в космосе.
      Это еще и философский спор, столкновение двух убедительно аргументированных точек зрения.
      Первую из них, исходящую из антропоцентрического видения мира, страстно отстаивает ученый-историк Ромеро. "Знакомство со звездожителями доказало, - утверждает он, - что человек высшая форма разумной жизни. Только теперь я понял всю глубину критерия: "Все для блага человечества и человека"".
      Ромеро считает, что альтруистическая помощь слаборазвитым цивилизациям и тем более огромнейший риск, неизбежный в случае столкновения с разрушителями, есть, прежде всего, - забвение интересов Земли. "Неожиданная опасность нависла над человечеством. Мы обязаны сегодня думать только о себе, только о себе! Никакого благотворительства за счет интересов человека!" - восклицает он, убежденный, что защищает все человечество с высоких гуманных позиций.
      Другие герои романа - Вера, Эли, Андре, Лусин - отстаивают иную точку зрения, наиболее четко выраженную Верой - членом Большого Совета Земли. Она считает, что теперь, когда люди берут на себя заботу о менее развитых инопланетных цивилизациях, пришло время расширить гордую формулу: "Человек человеку - друг, товарищ и брат", под сенью которой почти шесть столетий жило объединенное человечество. Теперь она должна звучать так: "Человек всему разумному и доброму во Вселенной - друг!".
      И только узко мыслящие люди могут обнаружить противоречие между этой формулой и принципом: "Общество существует для блага человека - каждому по его потребностям". Нет, принцип, как таковой, остается, но приобретает новое наполнение. "Сейчас человек стал лицом к лицу с иными мирами, - говорит Вера. - Можем ли мы равнодушно пройти мимо разумных существ, томящихся без света, тепла и пищи? Повернется ли у нас язык бросить им: "Вы по себе, мы по себе - прозябайте, коли лучшего не сумели..." А раз появились новые обязанности, то возникли и новые потребности - мы должны стать достойными самих себя!"
      Таким образом, Снегов, устами Веры, как бы подводит черту под своими размышлениями о неизбежности возникновения совершенно новых морально-этических категорий, отвечающих задачам Нового Человека, своим могуществом расширившего мир от одной обжитой планеты до сотен и тысяч обитаемых систем.
      "Мы знаем теперь, - утверждает Эли после первого столкновения землян с разрушителями, - за кого мы и кто против нас, мы знаем, что тысячи обитаемых миров, проведав о нашем выходе во Вселенную, с мольбой и надеждой простирают к нам руки. Вот она вьется тонкой нитью, пылевая стежка, след нашего пролета. Я надеюсь, я уверен, что недалек тот час, когда проложенная нами в космосе тропка превратится в широкую дорогу, высочайшую трассу Вселенной - от человека к мирам, от миров к человеку!"
      В этих словах как бы концентрируется гуманистический пафос романа, отрицающий благополучие и уют антропоцентризма во имя высокого и благородного назначения человечества, вступившего в контакт с обитателями иных миров.
      Помимо основной, направляющей действие идеи о расширении понятия гуманизма в эпоху межзвездных связей, роман привлекает рельефно очерченными образами людей будущего, каждый из которых наделен яркой индивидуальностью и речевой характеристикой. Писатель пытается представить себе, какими могут быть новые этические конфликты, возникающие в совершенно необычных, с нашей точки зрения, условиях (отношения Веры и Ромеро, людей Земли и представителей инопланетных цивилизаций и т. д.).
      Автор не вдается в подробные описания науки и техники далекого будущего, ограничиваясь лишь отдельными броскими деталями, которые позволяют вообразить, как далеко продвинулось человечество в своем развитии.
      За сотни световых лет от нашего Солнца создана искусственная планета Ора, служащая местом встреч людей с разумными обитателями других миров. На разных участках этой планеты земляне создали особые условия, воспроизводящие атмосферу, гравитацию, климат, интенсивность излучения и прочие природные свойства каждой обитаемой планеты.
      Обратим еще внимание и на такую отличную находку Снегова. Гигантская электронная машина - Большая Академическая - помогает в решении сложнейших вопросов, которые возникают перед обществом. Подобные фантастические устройства встречаются во многих книгах. Но здесь среди ста миллиардов элементов Большой на долю каждого жителя Земли отводится уголок в миллион ячеек - так называемая Охранительница. Функции ее универсальны. Она оберегает своего подопечного от опасностей и болезней, предостерегает от необдуманных поступков, а если обнаружит какие-то душевные неполадки, то, как составная часть Большой, бьет тревогу перед всем человечеством.
      "Люди как боги" - первая книга большого, еще не законченного романа Сергея Снегова.
      Мы уже говорили, что многочисленные романы и повести, не поднимающиеся выше литературного ремесленничества, однотипны и по идейному содержанию и по форме изложения. Другое дело, когда встречаешь подлинно талантливую вещь. Она всегда поражает новизной мысли, щедростью воображения, художественными находками. Если бы время от времени не появлялись такие произведения, литература задержалась бы в своем развитии. Это относится к любому жанру.
      Когда речь заходит о новаторских исканиях в советской фантастике, критики в первую очередь называют Аркадия и Бориса Стругацких. И пусть не каждая новая их вещь лучше предыдущей - она всегда необычна, своеобразна, является плодом серьезных раздумий и смелого творческого поиска. Такова и "Улитка на склоне", представляющая собой законченный фрагмент из новой повести Стругацких.
      В ней все нарочито замедленно - и движение событий, и поток мыслей, и тягучие речи персонажей, и ритм самого повествования. Все это действительно ассоциируется с образом ползущей улитки.
      Тихо, тихо ползи,
      Улитка, по склону Фудзи,
      Вверх, до самых высот!
      Таков эпиграф к повести, приобретающий в контексте глубокий смысл. Действие происходит в каком-то загадочном дремучем лесу, без конца и без края, и этот лес медленно и неотвратимо наступает на деревни, где живут какие-то примитивные вымирающие существа. Трудно сказать, на какой планете и в какой звездной системе все это происходит. А может быть, точный адрес и не обязателен? Ведь вся эта обстановка с такими странными, тщательно выписанными деталями и захватывающими воображение пейзажами, словно перенесенными из каких-то жутких сказок, может быть, только иллюстрирует этические воззрения авторов?
      Поначалу повесть может вызвать у читателя недоумение. Она не укладывается ни в какие привычные рамки. Непрерывно нагнетается ощущение какой-то неминуемой опасности, связанной с этим ужасным лесом.
      "...Деревья-прыгуны приседали и корчились, готовясь к прыжку, но, почувствовав людей, замирали, притворяясь обыкновенными деревьями".
      "Они миновали полосу белого опасного моха, потом красного опасного моха, снова началось мокрое болото с неподвижной густой водой, по которой пластались исполинские бледные цветы с неприятным мясным запахом, а из каждого цветка выглядывало серое крапчатое животное и провожало их глазами на стебельках".
      "Из лиловой тучи на четвереньках выползали мертвяки. Они двигались неуверенно, неумело и то и дело валились, тычась головами в землю. Между ними ходила девушка, наклонялась, трогала их, подталкивала, и они один за другим поднимались на ноги, выпрямлялись и, сначала спотыкаясь, а потом шагая все тверже и тверже, уходили в лес".
      "Между ее ладонями через туловище рукоеда протекла струя лилового тумана. Рукоед заверещал, скорчился, выгнулся, засучил лапами. Он пытался убежать, ускользнуть, спастись, он метался, а девушка шла за ним, нависала над ним, и он упал, неестественно сплетая лапы, и стал сворачиваться в узел".
      В таком таинственном окружении оказывается герой повести Кандид, молодой ученый, попавший в лесные дебри после воздушной катастрофы. И этого человека, потерявшего память, подобрали, выходили и оставили у себя жители лесного селения. Дремучие, как сам лес, который их окружает, косноязычные, инертные, они способны выразить словами лишь простейшие эмоции. И через речевую характеристику всех этих Колченогов, Слухачей, Хвостов Стругацкие очень точно раскрывают их убогий духовный мир, умело используя при этом старинный простонародный говор и фольклорные изобразительные средства. И в этом смысле они как бы продолжают экспериментальную работу над словом, которая была начата в повести "Понедельник начинается в субботу".
      Язык лесных жителей, однообразный, тягучий, алогичный, с бесконечными повторами, топчется на одном месте, как и сама их рутинная жизнь.
      Слухач обращается к Молчуну-Кандиду:
      "- А-а, Молчун! - радостно закричал он, поспешно снимая с шеи ремень и ставя горшок на землю. - Куда идешь, Молчун? Домой, надо думать, идешь, к Наве, дело молодое, а не знаешь ты, Молчун, что Навы твоей дома нету, Нава твоя на поле, вот этими глазами видел, как Нава на поле пошла, хочешь теперь верь, хочешь не верь... Может, конечно, и не на поле, дело молодое, да только пошла твоя Нава, Молчун, по во-он тому переулку, а по тому переулку, кроме как на поле, никуда не выйдешь, да и куда ей, спрашивается, идти, твоей Наве?"" и т. д.
      И все же эти первобытные люди не лишены каких-то простейших душевных движений и делятся с Кандидом тем немногим, что у них есть. Эта зачаточная культура поставлена в условия, лишающие ее всякой перспективы развития. Более того, она обречена на гибель. Но зловещий смысл происходящего понял только Кандид, когда, отправившись на поиски какого-то легендарного города, встретился с подлинными властителями леса.
      Это - "амазонки", жрицы партеногенеза *, непонятно каким образом создавшие высокую биокибернетическую цивилизацию. Они повелевают вирусами, производят всевозможные эксперименты над лесной фауной и флорой, пытаясь достичь ведомой лишь им одним гармонии в природе. Впрочем, авторы не вдаются в подробные объяснения, но всячески подчеркивают, что эта холодная, безжалостная цивилизация лишена какой бы то ни было человеческой морали. Она хладнокровно устраняет со своего пути все, что ей кажется нецелесообразным.
      Размышляя над всем этим, Кандид сознает, что простодушные люди, принявшие его в свою среду, обречены на гибель объективными законами, которые повелевают лесом, и помогать им значит идти против прогресса. "Но только меня это не интересует, - подумал Кандид. - Какое мне дело до их прогресса, это не мой прогресс, я и прогрессом-то его называю только потому, что нет другого подходящего слова... Здесь не голова выбирает. Здесь выбирает сердце. Закономерности не бывают плохими или хорошими, они вне морали. Но я-то не вне морали!" И еще: "Идеалы... Великие цели... Естественные законы природы... И ради этого уничтожается половина населения! Нет, это не для меня. На любом языке это не для меня. Плевать мне на то, что
      * Партеногенез - вид размножения, при котором женская половая клетка развивается без оплодотворения; характерен для некоторых беспозвоночных животных и отдельных видов растений.
      Колченог - это камешек в жерновах их прогресса. Я сделаю все, чтобы на этом камешке жернова затормозили. И если мне не удастся добраться до биостанции, - а мне, наверное, не удастся, - я сделаю все, что могу, чтобы эти жернова остановились".
      Эта декларация Кандида ставит повесть в один ряд с предшествующими вещами Стругацких, такими, как "Попытка в бегству" и "Трудно быть богом". Во всех этих произведениях гневно осуждаются те раковые наросты, которые появляются время от времени на пути общечеловеческого прогресса, как, например, свирепые нашествия Аттилы и Чингисхана, инквизиция в средние века или фашизм в наше время. И таким ооразом, оправдывая действия Кандида, Стругацкие еще раз ответили утвердительно на ими же поставленный вопрос в повести "Трудно быть богом": прав ли был посланец Земли Антон, вступивший в единоличную борьбу с феодально-фашистской диктатурой на далекой чужой планете.
      И еще одна мысль, на которую наталкивают последние книги Стругацких: любые действия, любые начинания, хотя бы даже вытекающие из каких-то объективных закономерностей, не могут быть оправданы и признаны прогрессивными, если в основе своей они антигуманны и аморальны.
      О бесконечном многообразии художественных приемов, которыми владеют писатели-фантасты, свидетельствует и новый рассказ Геннадия Гора "Великий актер Джонс".
      "...Зазвонил телефон. Профессор Дадлин, создатель физической гипотезы Зигзагообразного Хроноса, снял трубку:
      - Слушаю!
      Необычайно красивый и задумчивый голос произнес:
      - Здравствуйте, Дадлин. Вы узнаете меня?
      - Нет, не узнаю.
      - С Вами говорит Эдгар По".
      Так экспрессивно и неожиданно начинается рассказ, в котором писатель использует широко распространенный в фантастической литературе сюжет с перемещением во времени. Но необходимая в таких случаях реалистическая условность подается автором в несколько ироническом плане. Профессор Дадлин так и не узнает, действительно ли он столкнулся с феноменом сдвига во времени или стал жертвой блистательной мистификации. Здравомыслящему ученому трудно поверить, что актер Джонс, этот вульгарный низенький человечек, с крохотными поросячьими глазками, мог перевоплотиться в стройного, изящного Эдгара По, и еще труднее - что какой-то сомнительный делец, стоящий за его спиной, сумел воспользоваться на практике отвлеченной гипотезой Зигзагообразного Хроноса...
      Рядом с этим рассказом читатель найдет маленькую повесть Леонида Борисова "Драгоценный груз", где тот же Эдгар По предстает уже в качестве реального действующего лица.
      Есть предположение, что американский писатель побывал в Петербурге. Факт этот в точности не установлен и скорее звучит как легенда. По словам самого Борисова, на мысль о сочинении повести его натолкнули строчки из книги воспоминаний поэта Владимира Пяста, которые цитируются на последней странице "Драгоценного груза".
      Этих нескольких строчек было достаточно, чтобы возбудить пылкое воображение писателя, сочинившего законченную историю возможных приключений Эдгара По во время его неудачного путешествия в Россию. Верный своей творческой манере, Борисов рисует великого американского романтика, может быть, и не таким, каким он был в действительности, а скорее таким, каким он его сам представляет. Так же, как и многие эпизоды из его известной романтической повести "Волшебник из Гель-Гью", повесть об Эдгаре По может быть отнесена к разряду фантастических, ибо основана на свободных допущениях.
      Впервые публикуемый в нашем сборнике рассказ И. Ефремова "Эллинский секрет" был написан в 1942 году, в самом начале литературного пути тогда уже известного ученого-палеонтолога, но никому еще не ведомого писателя-фантаста.
      Научно-фантастическую идею "генной памяти", положенную в основу рассказа, автор объясняет в коротком предисловии, предпосланном нашей публикации. И. Ефремов напоминает читателям, что та же идея получила дальнейшее развитие в его романе "Лезвие бритвы". Здесь имеется в виду одна из самых ярких глав этой книги - "Камни в степи", где изображается удивительный опыт, произведенный ученым Гириным над таежным охотником Селезневым. Под воздействием особого препарата Селезнев видит картины бесконечно далекого прошлого, каким-то чудом сохранившиеся в его "генной памяти", и ощущает себя непосредственным участником наблюдаемых им событий.
      Но писатель в своем предисловии ничего не говорит о другой, пожалуй, не менее интересной стороне этого раннего рассказа. Здесь намечается и эстетическая концепция И. Ефремова - понимание прекрасного, как выражения наиболее целесообразного и совершенного в природе. Эти мысли также получили дальнейшее развитие в творчестве писателя. Мы имеем в виду историческую повесть "На краю Ойкумены", уже упоминавшийся роман "Лезвие бритвы" и, наконец, применительно к роли искусства в жизни людей далекого будущего - "Туманность Андромеды".
      Если в "Эллинском секрете" речь идет о воскрешении опыта далеких предков, хранящегося под спудом в самых глубоких тайниках памяти, то в рассказе бакинского писателя Г. Альтова "Опаляющий разум" вводится в действие фантастическая гипотеза об искусственном наполнении памяти информацией извне, поступающей в мозг "через зрительный нерв с его ста тридцатью миллионами волокон". Громадная информация передается особым аппаратом и усваивается человеком непроизвольно. Так, беседующие на эту тему журналист и изобретатель, испытав на себе действие аппарата, начинают играть в шахматы на уровне знаменитых гроссмейстеров.
      Допущение Г. Альтова основано на том, что любой нормальный человеческий мозг способен вместить в себя столько же знаний, сколько может содержаться сейчас в мозгу гения. "Утверждаю: уровень, который мы называем гениальным, - это и есть нормальный уровень работы человеческого мозга. Нет, я не так сказал: не есть, а должен быть".
      В данном случае Г. Альтов выступает как экспериментатор, решительно отказываясь от традиционного построения научно-фантастического рассказа. Внешний сюжет здесь едва намечен, и развитие действия, если о нем вообще можно говорить, определяется движением идей. По утверждению Альтова, он стремится дать наибольшую смысловую нагрузку на единицу текста. Разумеется, эта задача очень соблазнительна, хотя здесь, правда, не исключена опасность, что такие "гибридные" рассказы будут восприниматься как своего рода фантастические трактаты или философские диалоги в духе "Племянника Рамо". Но то, что подобные поиски не бесплодны, - не подлежит сомнению.
      Сборник завершают переводные рассказы. Из большого числа по-настоящему талантливых зарубежных писателей-фантастов на этот раз мы остановили выбор на двух американцах - Рэе Бредбери и Роберте А. Хайнлайне. Оба принадлежат к самым популярным американским писателям фантастического жанра. Первый из них в рекомендации не нуждается. Его достаточно хорошо знают в нашей стране. На русском языке уже вышло несколько книг Бредбери, а новые переводы его рассказов постоянно публикуются в советской периодике.
      "Сущность" особенно типична для творчества этого выдающегося писателя-гуманиста, горячо протестующего против уродующего человеческую душу конформизма и низведения личности до среднего стандарта.
      Изящная поэтическая сказка Бредбери "Золотой змей, Серебряный ветер" содержит аллегорию, которую нетрудно истолковать. Только отказ от кровопролитных войн и взаимообогащение национальных культур принесут народам всей земли благополучие и процветание: "Ветер оживит змея и вознесет его на удивительную высоту. Змей нарушит однообразие ветра и сообщит его жизни цель и значение. Один без другого они ничто. Вместе - они красота и совместный труд" и долгое счастье".
      Один из американских критиков назвал Роберта А. Хайнлайна "Киплингом современной научной фантастики". С одной стороны, он как бы распространяет в космос тему освоения и колонизации новых земель и с другой - наделяет пионеров космоса цельными героическими характерами, грубоватой прямолинейностью и простодушием, свойственными скорее героям северных и морских рассказов Джека Лондона.
      Такова романтическая новелла о слепом космонавте - поэте Райслинге - "Зеленые холмы Земли", бесспорно принадлежащая к лучшим произведениям Хайнлайна.
      До сих пор продолжаются споры о так называемой специфике жанра. Существует ли она? Да, безусловно, поскольку писателю-фантасту приходится иметь дело с необычными представлениями и гипотезами, соединять в один сплав разнородные пласты замысла. Но отсюда вовсе не следует, что дополнительные трудности при решении сложнейших идейно-этических задач могут привести к снижению художественных требований, к оправданию дурного вкуса и литературной неумелости.
      Научная фантастика всегда злободневна, связана с волнующими проблемами современности. Она наталкивает на раздумья, будит живую мысль, тренирует воображение, развивает ум; Но при всем многообразии художественных приемов и жанровых признаков она остается литературой, а литература - это прежде всего человековедение. Нам думается, что этот горьковский принцип имеет непосредственное отношение и к научной фантастике, которая в своих лучших проявлениях была, есть и будет органической составной частью большой советской литературы.
      Е. Брандис, В. Дмитревский