ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Едва ступив на землю Египта, я выяснил, что Дарий не солгал. До горизонта простирались поля неубранного зерна; каждый стебель в три раза выше человека, черный, как сажа, разлагающийся на солнце и рассыпающийся в прах, если до него дотронуться. Ветки деревьев гнулись под тяжестью перезрелых плодов, которые при прикосновении лопались и кишели червями. Издохший от жажды домашний скот лежал прямо на берегах Нила, от вод которого исходило зловоние мертвой рыбы и гниющей плоти. Города были переполнены раздраженными торговцами, плачущими детьми, их худыми рассерженными матерями и мобилизованными солдатами. Остатки лишенного всех прав духовенства при любой возможности разжигали в населении вспышки дикой злобы против фараона. В Фивах уже произошли бунты.

Повсюду, куда бы мы ни шли, было одно и то же. Пока мы поднимались вверх по реке до Амарны, мое потрясение переросло в отчаяние.

– Мы так хорошо все предусмотрели, – сказал я в какой-то момент, но на фоне нашего поражения мое заявление прозвучало совершенно неубедительно. – Мы усердно трудились, чтобы позаботиться обо всем…

Дарий ничего не сказал, но ответ был очевиден. Мы допустили ошибку. Но никто не смог бы ее избежать.

Ах, до чего прекрасен был город Амарна с его потрясающими возможностями, поэтому наша неудача воспринималась особенно болезненно – она поразила меня в самое сердце, словно острым кинжалом. На мгновение, преодолев ворота, я увидел мысленным взором, каким некогда был этот город – каким мы мечтали его увидеть. Сверкающие каменные стены, расписанные лазурно-золотыми фресками; центральный водоем, в котором отражаются возносящиеся ввысь колонны храма, а на поверхности озера экзотические водяные птицы всех оттенков радуги. Улицы, вымощенные розовым мрамором с бронзовой окантовкой; центральный фонтан, воды которого низвергаются с высоты десяти этажей на скульптурную группу из двух мужчин и одной женщины, чьи высоко поднятые соединенные руки держат символ бесконечной энергии в виде трех сфер – «Алхимики». Из фонтана с журчанием вытекают небольшие речки, каждая из которых выполняет отдельную функцию – крутит колеса, вырабатывающие электроэнергию, поливает висячие сады, поля зерновых и фруктовые сады, моет улицы и удаляет из домов отходы, утоляет жажду людей и домашнего скота, наполняет бассейны и ванны. Вода затем очищается, и цикл начинается снова – искусное творение инженерной мысли и фантазии.

Мысленным взором я видел то, что не существовало в реальности: высокие пушистые растения насыщенных синего, ярко-розового и цвета королевского пурпура, поющие от касаний ветерка, как небесный хор, призванные услаждать взор и слух, здоровые загорелые дети двух-трех лет, играющие в игры, построенные на сложных математических концепциях, совершающие открытия алхимических формул. Центры искусств на каждом углу, стихи, произносимые уличными продавцами, плывущая в воздухе музыка. Члены семьи, разделяющие радость друг друга. Наслаждающиеся друг другом любовники. Жизнь во всей своей полноте – богатая и прекрасная – на земле вечного солнца.

А вот что предстало предо мной в действительности: почти пустынные улицы в разгар дня, каменная стена, рассыпающаяся в прах от прикосновения руки, выцветшие и полинявшие, некогда ярко раскрашенные колонны. Тележка продавца была перевернута и брошена; из нее высыпалась масса почерневших, сморщенных фруктов. Увядшие цветы в огромных вазах, пальмы без листьев и шум ветра, шелестящего в мертвой коричневой листве, словно кости скелета при ходьбе. Горбатая мать быстро оттащила с нашего пути девочку с уродливым наростом на лице; на нас поднял усталые глаза безрукий нищий. С пеной у пасти, покачиваясь от жары, шел зверь экзотического вида, его полосатая шкура свисала с костяка сухими чешуйчатыми клочьями. Над теми местами, где под поврежденной кожей обнажилась плоть, жужжали гигантские мухи.

Громадный фонтан выплевывал вверх густую булькающую струю грязи, падающую на разбитые остатки скульптуры и наполняющую каналы вязкой зловонной жижей. Над забитыми тиной протоками вились тучи комаров и мух. Подойдя к скульптуре, я натянул на лицо капюшон плаща, чтобы не вдохнуть мерзких тварей.

Две мужские фигуры композиции остались без рук, так что их пальцы не были больше сплетены. От лица одного из юношей отлетел кусок, а грязь, стекающая по лицу девушки, походила на слезы. Я вытянул руку, чтобы прикоснуться к ней, и моя кожа тотчас почернела от жалящих насекомых. Когда я дотронулся до резной каменной складки на тунике, часть ноги скульптуры отвалилась и плюхнулась в грязь.

Я отвернулся, не в силах произнести ни слова. Горло сдавили боль и разочарование. От чувства вины мне свело желудок, словно стая голодных грифов вцепилась в мою плоть. Смог бы я предотвратить все это, если бы остался? Неужели мои эгоизм и гнев привели к краху благороднейшей из когда-либо задуманных утопий?

И все же я бы солгал, если бы не сознался в позорном чувстве самооправдания – ведь на скошенном поле моих надежд упорно поднимал голову маленький безобразный сорняк удовлетворения. Поэтому, когда мы с Дарием шли по пыльным полуразрушенным улицам в сторону дворца, я хранил молчание не только от потрясения, но и от стыда.

Ворота дворца висели, распахнутые, на сломанных петлях. Одну створку когда-то украшала мозаика из полудрагоценных камней с изображением прекрасной царицы, но кристаллы уже начали превращаться в песок и выпадать, оставляя в тонком профиле зияющие дыры. Сквозь трещины в облицовочных камнях, когда-то искусно раскрашенных и позолоченных, образующих изображение карты Египта, проросли сорняки. Сейчас ничего не осталось, кроме грязных осколков потрескавшейся краски и разбитых камней.

Я стоял у ворот, сознавая, что у меня недостанет смелости идти вперед.

Я, убивший в битвах сотню мужчин и еще дюжины в приступах гнева. Я, способный наслать чары на целый город и заставить всех его жителей упасть на колени из страха передо мной. Я, смотревший в лицо смерти и смеявшийся каждый день на протяжении всей жизни, не мог найти в себе решимости, для того чтобы войти в эти ворота и лицезреть конечный результат величайшего поражения всех времен.

Я пробормотал:

– Не знаю, как все это исправить.

Голос мой прозвучал глухо.

Дарий коснулся моей руки. Лицо его оставалось спокойным, голос тихим.

– Я знаю.

Я произнес слова, которые должны были снять заговор защиты и пропустить Дария за ворота.

Грандиозный внутренний двор – место для прогулок изысканных придворных и приглашенных сановников, которых обычно развлекали с пышностью, принятой в лучшей части Египта, – оказался пуст. В водоеме стояла зеленая неподвижная вода, в ней гнили растения, финиковые пальмы сморщились и засохли, повсюду жужжали большие мясные мухи. Продвигаясь в глубь двора, мы услышали звуки рыданий и увидели женщину, склонившуюся над телом мертвого ребенка.

За стенами когда-то величественного дворца происходило в основном то же самое. Возле источенных деревянных стен лохмотьями болтались тонкие шторы и шелковые занавеси. В воздухе висела пыль от крошащихся камней. Наши шаги эхом отдавались в пустых коридорах. Большие декоративные деревья, когда-то охлаждавшие и очищавшие внутренний воздух, теперь превратились в почерневшие обрубки. Великолепно раскрашенные стены и полы потускнели. По пути мы встретили лишь несколько человек, убегавших со скудным имуществом, которое им удалось спасти. Все казалось холодным, застывшим, безжизненным.

Мы нашли их в царской опочивальне. Эта комната, их последнее прибежище, казалась почти неповрежденной – полированный мраморный пол, богатые ткани, на стенах росписи золотой, лазоревой и малиновой краской. Просторное ложе по очертаниям напоминало огромную ладью, которые плавают по Нилу, оно было украшено позолотой и от носа до кормы увешано многослойными шелковыми занавесями. На кровати лежала фигура, кажущаяся очень маленькой и почти скрытая под морем полотна, но я не мог различить черт сквозь полог постели. Первой я увидел Нефар, и при взгляде на нее сердце мое остановилось в груди.

И по сей день встречаются люди, для которых она остается эталоном красоты. Такой, во власти и славе, ее изображали на парадных портретах: в искусно сшитом платье и с тщательно подобранными украшениями – высокий тяжелый парик, сильно насурьмленные глаза, накрашенные губы, изящная шея увешана тяжелыми золотыми ожерельями, в ушах – искусно сделанные серьги. Это то изображение, которое считается в мире высшим проявлением красоты: совершенные черты лица, прекрасное телосложение наряду с богатством, аристократизмом и роскошью.

Но в моей памяти запечатлелась другая картина – такой я увидел Нефар в тот момент – стройная девушка с темными, упавшими на плечи волосами, в свободной, доходящей до пола мантии, без косметики и украшений. Она повернулась, когда я входил в комнату. Она держала руку на горле, а глаза ее блестели от слез.

– Хэн, – прошептала она.

А потом подбежала ко мне и бросилась в мои объятия. Я обнимал ее так, словно пытался удержаться за край скалы при сильном ветре. Она сжимала мои грудь и шею, я чувствовал на коже ее влажные поцелуи.

– Я смотрела, как ты идешь сюда – не могла в это поверить, – я так долго ждала, так надеялась… почему ты нас покинул? Как мог ты нас бросить? Мы молились о том, чтобы ты вернулся! О Хэн, благодарю тебя, благодарю тебя за то, что ты пришел! Мы сможем это спасти, все спасти, раз ты вернулся!

О, эти слова, которые я жаждал и боялся услышать. Ее голос, прикосновения, запах, они заполнили мои чувства, и я тонул в них, таял; был окутан, задушен и пропитан ею. Я припал к ней, как жаждущий к колодцу, – и пил жадно, большими глотками. Я прижимал ее к себе так сильно, что стал бояться, как бы не раздавить ее в объятиях. А потом она произнесла эти слова: «Мы сможем все спасти, раз ты вернулся», и из моего тела ушла дрожь непомерной радости, уступив место чему-то сухому и холодному.

Я взял ее лицо в свои ладони, заглянул в ее яркие глаза, полные надежды и боли, и сказал:

– Нет, Нефар. Не сможем.

Она отступила от меня на шаг, но по ее лицу я понял, что мои слова для нее не сюрприз. Она умоляла меня не взять их назад, а сказать, что они неверны.

– Ты не понимаешь, – сокрушенно прошептала она, – Акан…

На ложе заворочалась какая-то фигура, медленно высвобождаясь из груды покрывал.

– Хэн. – Голос его прозвучал хрипло и нетвердо. – Посмотри на меня.

Когда я подошел, он опустил ноги с края кровати.

– Я теперь почти не встаю с постели, – сказал он. – Это не больно, правда. Но… негоже людям меня видеть. Не могу допустить, чтобы они меня увидели.

На нем была белая мантия с длинными рукавами и глубоким капюшоном; его голос, казалось, исходил из толщи ткани. Я не мог не заметить, что ткань в нескольких местах заляпана розовыми пятнами, как бывает, если человек неряшливо ест. А потом он поднял руку и отодвинул назад капюшон.

Его лицо.

Его лицо начинало истаивать.

Словно кожа была глиняной маской, постепенно тающей от тепла, начинающей терять сцепление с костяком и соскальзывающей с него студенистыми каплями. На месте носа осталась лишь мягкая липкая ткань. Плоть окоема одного глаза просочилась в глазницу, а глаз растаял. Я увидел влажную мышцу одной щеки и бело-голубую перепонку над виском. Я понял, что розоватые пятна на его одежде – не от пищи, а от его плоти, отслаивающейся полосами.

Я вспомнил жалкого полосатого зверя, которого видел в городе, – существо, каких в природе не бывает, с его отваливающейся шкурой и плотью, поедаемой мухами. Я с трудом сдержал дрожь.

Я не успел отстраниться, и Акан схватил меня за руку. Его ладонь оказалась влажной и скользкой, и я не осмелился взглянуть на нее, но пожатие было твердым.

– Хэн, теперь все пойдет как надо, раз ты здесь. Это все пустяки, это можно исправить. Все эти годы наша идея работала просто великолепно. Жаль, что ты не видел этого, Хэн. Но ты посмотришь, когда мы наведем тут порядок. Все, что требуется, это несколько корректировок…

– Нет. – Я отдернул руку, сдерживая сильное желание соскрести с пальцев остатки его влажной клейкой плоти. Я заставил себя взглянуть на него, на это отвратительное существо, не бывшее ни Аканом, ни фараоном, ни даже копией того или другого, и повторил более твердо: – Нет, Акан, мы были не правы, мы совершили ошибку. Эта магия – ее нельзя исправить, как и мост, рухнувший в воздухе. У нас нет умения, нет опыта – мы не знаем, как это делается, мы лишь думали, что знаем. Существует мир неизвестных нам явлений, которые мы можем никогда не познать, и это одно из них. Мы ошибались относительно обители Ра, Испытания, Мастеров. Мы видели не жертвоприношение, а проверку, и не только мы вышли из огня измененными – есть и другие, подобные нам, – бессмертные. Я привел с собой одного из них. Я привел Мастера, чтобы он вам помог.

Я выпалил все это в спешке, почти на едином дыхании, а когда замолчал, вперед выступил Дарий, словно материализовавшийся среди теней в пыльном углу того же цвета, что его мантия. Акан сказал только: «Нет!» – резким, задушенным голосом, почти потерявшимся в истошном крике Нефар. Она обернулась и увидела Дария.

Мастер спокойно произнес:

– Хэн сказал правду. То, что вы здесь совершили, амбициозно, великолепно, изумительно – и безнадежно в своем несовершенстве. – Он подошел ближе и заговорил более мягко: – Ты никогда не задумывался над тем, Акан, почему черная магия – запрещенный ритуал? Разве тебе не приходило в голову, что за все минувшие века не нашелся бы ни один практикующий маг, который не совершил бы задуманного вами, если бы это было возможно? Черная магия запрещена просто потому, что она не действует. Все, что противостоит природе, не в состоянии создать ничего, кроме хаоса.

Акан хрипло произнес:

– Ты ошибаешься. Наша цель – управлять природой, делая невозможное возможным.

– Наша цель, – откликнулся Дарий, – поддерживать равновесие.

Что-то во мне зашевелилось – чувство непонятной досады, что-то важное, но неопределенное – то, что мне следовало понять в тот миг, когда Дарий заговорил. Но, однако, я упустил мысль. «Наша цель – поддерживать равновесие…»

Нефар тихонько спросила:

– Ты жив. Как такое возможно?

Он подошел к ней.

– Это скучная история. Я расскажу тебе поинтересней. Историю об одном великом маге, прожившем сотню с лишим жизней. Он жил так долго, что устал жить. У него были женщины, одна за другой, и много детей, большинство из которых умерли. Но случилось так, что в течение пары десятков лет у него родились трое отпрысков от разных матерей, и этот маг, этот великий чародей, способный сделать все, что угодно, но только не умереть, увидел в каждом из детей обещание чего-то необычного. И жизнь неожиданно перестала казаться ему такой длинной, а дни такими однообразными. Законы равновесия требовали, чтобы он взял только двоих для обучения премудростям магии и последующего испытания. Но он не мог решить, какого ребенка оставить. Поэтому привел всех троих в обитель Ра.

«Это против природы». Эти слова звучали у меня в голове, тревога моя росла. Сердце, непонятно почему, учащенно и тяжело билось в груди.

Дарий взял лицо Нефар в ладони и нежно на нее посмотрел. Она не отрывала от него широко распахнутых изумленных глаз, слегка раскрыв губы. В этот момент, вырванные из времени, они были похожи на любовников. Он тихо произнес:

– Ты была моим любимым ребенком, Нефар.

«Это ведь Нефар, верно? Она была катализатором…»

Я вскрикнул:

– Нет!

Я бросился к нему, но слишком поздно. Какой-то один миг она стояла и вопросительно смотрела на него, живая, с бьющимся сердцем и вздымающейся грудью. Одно незаметное движение кисти – и все ее шейные позвонки рассыпались в его ладони. Он нежно наклонил ее голову к плечу, и она сползла на пол, как кукла с перерезанными ниточками.

Нефар не прошла сквозь огонь, и это знал только Дарий. Убить ее не составляло труда.

Я слышал крик ужаса, сорвавшийся с губ Акана, но он показался мне смутным и отдаленным – столь же тихим и незаметным, как мяуканье кошки, по сравнению с громоподобным ревом ярости, родившимся в моей в груди, поднявшимся по гортани и едва не разорвавшим мне рот. Этот вопль промчался по комнате, как обезумевшее живое существо, колотясь о балки и стены, – моя боль, моя ярость, моя вина.

Ибо это я привел его сюда. Мне следовало догадаться о его намерении – он дал мне все шансы понять его, – а я привел его сюда. Я привел Смерть.

Я помню, как он посмотрел на меня и сказал тихо, но отчетливо:

– Это был единственный выход, Хэн.

И он даже не попытался защититься, когда я бросился на него в порыве слепой ярости и боли, когда разорвал ему горло, сокрушил ребра, разодрал плоть и вырвал из груди сердце. Только другой маг способен убить бессмертного. Он сам сказал мне об этом.

Я понял все слишком поздно. Сотворив эту магию, призвав ее темные силы, мы совершили преступление против природы и законов, по которым жили нам подобные. Дарий вовсе не собирался помогать нам, его единственной целью было помешать нам создать ее повторно. Он мог бы попытаться убить меня или Акана, но Нефар являлась средоточием нашего могущества. Без нее мы стали… обыкновенными.

И наша магия не имела силы.

Акан бросился на пол подле безжизненного, искалеченного тела Нефар. Его лицо начинало исцеляться, постепенно черты, украденные нами у мертвого фараона, исчезали, и восстанавливались его собственные. Он этого не замечал. Его лицо исказила боль, когда он взял Нефар на руки.

Оступившись, я сделал несколько шагов назад, скользя по крови моего родителя, и уставился на его изуродованный труп. Он научил меня единственной истине, которую я запомню навсегда. Он заранее знал, что никогда не покинет дворец. Чтобы восстановить равновесие, он пожертвовал собой. А я стал его инструментом.

Акан изливал горе в воплях, уходящих ввысь, и прижимал к себе безжизненное тело Нефар. А я, убивший возлюбленную и отца, не мог рыдать. Стоя на коленях в луже крови, я застыл с остановившимся взглядом, а вокруг догорал день, и ночь обволакивала мою душу своим покрывалом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВЕК ОТКРЫТИЙ