Я просил министра и дал мнение мое на бумаге идти обеими армиями тотчас по дороге Рудни прямо в середину неприятеля, не дать ему никакого соединения и бить по частям. Насилу на сие его склонил, но тотчас после одного марша опять все переменил - никак не решается наступать, а все подвигается к Смоленску(46). Истинно, не ведаю таинства его и судить иначе не могу, как видно, не велено ему ввязываться в дела серьезные, а ежели мы его [неприятеля.- М. Б.] не попробуем плотно по мнению моему, тогда все будет нас обходить, и мы тоже таскаться, как теперь таскаемся. По всему видно, что войска его не имеют уже такого духа, и где встречаем их, истинно, бьют наши крепко. С другой стороны, он не так силен, как говорили и ныне говорят, ибо, сколько мне известно, ему минута дорога; длить войну для него невыгодно, следовательно, здравый рассудок заставляет меня судить: или он сбирает все свои силы и готовится на важный удар, или при сильном нашем наступлении будет отступать, опасаясь тылу своего(47). А всего короче скажу вам, что он лучше знает все наши движения, нежели мы сами, и мне кажется, по приказанию его мы и отступаем, и наступаем. От государя давно ничего не имею, впрочем, армия наша в таком духе и в расположении всем умереть у стен отечества и знамен государя, [что] желает наступать. Но вождь наш - по всему его поступку с нами видно - не имеет вожделенного рассудка или же лисица. <...> О, боже! если бы дали волю, этого черта Пинети(48) с нашею армиею в пух бы разбил. <...> Неприятель от моих аванпостов 20 верст, а от меня 40; вчерась еще далее отступил. Впрочем, все хорошо. Я думаю, вам известно, что ген [е-рал]-лейт[енант] Витгенштейн разбил корпус фельдмаршала Удино, взял в плен до 3 т., равно несколько пушек и преследовал за Полоцк. Равно в Литве, в г. Кобрине Тормасов разбил корпус саксонцев, взял пушки и знамена(49). Словом сказать, во всяком случае где повстречались, там их порядочно откатали, а два медведя еще не сходились, Барклай и Пинети. <...>
      Истинно вам скажу, что едва дышу от множества припадков, усталости духа и тела моего.
      Н. М. Карамзин - брату.
      29 июля. Москва <
      ...>Я после вас лежал дней пять: теперь оправляюсь и даже по обыкновению езжу верхом, однако ж еще слаб. Живем в неизвестности. Ждем главного сражения, которое должно решить участь Москвы. Добрые наши поселяне идут на службу без роптания. Беспокоюсь о любезном отечестве, беспокоюсь также о своем семействе, не знаю, что с нами будет. Мы положили не выезжать из Москвы без крайности не хочу служить примером робости. Приятели ссудили меня деньгами. О происшествиях вы знаете по газетам. Главная наша армия около Смоленска. По ею пору в частных делах мы одерживали верх, хотя и не без урона - теперь все зависит от общей битвы, которая недалека.
      М. А. Волкова - В. И. Ланской.
      29 июля. [Москва]
      Мы все тревожимся. Лишь чуть оживит нас приятное известие, как снова услышим что-либо устрашающее. Признаюсь, что ежели в некотором отношении безопаснее жить в большом городе, зато нигде не распускают столько ложных слухов, как в больших городах. Дней пять тому назад рассказывали, что Остерман одержал большую победу. Оказалось, что это выдумка. Нынче утром дошла до нас весть о блестящей победе, одержанной Витгенштейном. Известие это пришло из верного источника, так как о победе этой рассказывает граф Ростопчин, и между тем никто не смеет верить. К тому же победа эта может быть полезна вам, жителям Петербурга, мы же, москвичи, остаемся по-прежнему в неведении касательно нашей участи. Что относится до выборов и приготовлений всякого рода, скажу тебе, что здесь происходят такие же нелепости, как и у вас. Я нахожу, что всех одолел дух заблуждения. Все, что мы видим, что ежедневно происходит перед нашими глазами, а также и положение, в котором мы находимся, может послужить нам хорошим уроком, лишь бы мы захотели им воспользоваться. Но, к несчастью, этого-то желания я ни в ком не вижу и признаюсь тебе, что расположение к постоянному ослеплению устрашает меня больше, нежели сами неприятели. Богу все возможно. Он может сделать, чтобы мы ясно видели, об этом-то и должно молиться из глубины души, так как сумасбродство и разврат, которые господствуют у нас, сделают нам в тысячу раз более вреда, чем легионы французов.
      И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.
      30 июля. С.-П[етер]бург
      Общее внимание обращено на военные происшествия. Никакая другая мысль не находит места ни в чьей голове. Побьют врагов под Смоленском - все могут оставаться спокойными. Бонопарте должно будет тогда помышлять о собственной безопасности. Ежели же божеским попущением прорвутся злодеи после решительной битвы далее, то не вижу, любезный Александр Яковлевич, конца и меры бедствиям, которые покроют отечество наше. Граф Витгенштейн продолжает истреблять силу неприятельскую, шедшую чрез Псков и Опочку на Новгород. Удинотовой армии как будто бы не существовало. Со вчерашнего дня все заговорили, что герой наш по советам старого графа фон-дер-Палена напал и на Магдональдову армию, наносит ей поражение и гонит перед собою(50). <...> Пусть прочие наши главнокомандующие столько же сделают, сколько успела до сих пор армия под начальством гр. Витгенштейна. Не дойдет тогда дело и до земского ополчения. Удинотова армия состояла из одних токмо французов, которые сражались отчаянно, но тем большее испытали поражение, чем упорнее противустояли российским воинам, коих вел искусный начальник. С тем числом регулярного ополчения, каковое мы теперь имеем, должны мы чрез год быть в Париже. Надобно только действовать системою Витгенштейна, системою суворовскою, системою, которая одна может увенчивать нас всегда и везде победою. Ретирады замешивают только ум у полководцев, отнимают дух у солдата, расстроивают внутреннюю связь. Мне нечего говорить Вам о впечатлении, какое до сих пор произвело на умы отступление главных наших армий до Смоленска. Нас всех от П[етер]бурга до Москвы в 500 верстах от неприятеля посадили на порох. Приди только французы во Псков, то мы отсюда поднялись бы и, может быть, пешком с женами и детьми кинулись бы, сами не зная куда, искать своего спасения. Вот сколь важна победа над Удинотовым корпусом. Ни мало, ни много разбойник метил, действительно, вдруг напирать на обе столицы.
      Полагать должно, что теперь в его первоначальном плане последует перемена. Когда мы не решимся его атаковать и прогонять из Белоруссии, то все знающие уверяют, что ему надобно будет самому отступить назад, дабы не дождаться с тылу Тормасова, у которого 70 тыс. войска. Бог спасет Москву от разбойничьего нашествия!
      Французы делают ужасы в городах, где они бывают. Прилагаю у сего копию с письма моего приятеля, дабы дать Вам понятие, что такое за бедствие попасться в руки к извергам. Удивляюсь, что французов берут живых в плен. Это сущая зараза, которую вводят вовнутрь России. Я могу сие говорить по верным сведениям, которые имею чрез спасшихся от истязаний варваров. Изверги сии напитаны таким духом, что их больше еще должно опасаться пленных, нежели сражаясь с ними. <...>
      Шельмы пантомимами изъясняются с мужиками. На что другое догадки у сих последних не становится, а эти размашки руками они очень хорошо понимают.
      Sie schonen die Bauern, bezahlen alles in klingender Miinze, rauben nur die Nadle und mishandein den Adel(51). <...>
      Прочтите кучу писем от других моих знакомых из Белоруссии. Все скитаются, странствуют в величайшей бедности. Простите моему беспорядку, Я Вам не знаю, что пишу. Обнимаю Вас. Вот письмо от Тургенева. Прямо посылаю его к Вам. <...>
      Обрадуй нас, господи, победою!
      Л. А. Симанский - родным.
      31 июля.
      На биваках при селении Ставни <
      ...> Под Смоленском стояли мы неделю, но теперь четвертый день в 15 верстах от оного(52). Все войско горит нетерпением сразиться с неприятелем, наказать его за дерзости, деланные им. Во всех больших и малых с ним делах наши побеждают, и он чувствует большие потери. Его пленных - множество, полками отдаются сами, ибо дерутся поневоле. Наше препровождение времени самое машинальное, а особливо в дождливые дни, когда выйти нельзя никуда из шалаша. <...>
      И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.
      2 августа. С.-П[етер]бург
      Что прикажете сказать Вам, любезный Александр Яковлевич? Мы сдесь ничего не знаем, ничего не понимаем. Тому и книги в руки, кто читать горазд. Кутузова сделали светлейшим(53), да могли ли его сделать лучезарнее его деяний? Публика лучше бы желала видеть его с титулом генералиссимуса. Все уверены, что когда он примет главное начальство над армиями, так всякая позиция очутится для русского солдата превосходною. Продлят далее козни - так и бог от нас отступится. Мне уж представляется, что Бонопарте задал всем действующим лицам нашим большой дозис опиума. Они спят, а вместо них действуют Фули, Вольцогены. Проснутся - и увидят, кому они вверили судьбу нашу. Сюда прибыл еще Штейн. Вот еще детина! Что ж нам прикажут, нещастным, делать? Увы - воздыхать! Есть уже разные слухи о Фуле. <
      ...> Много бы сказал Вам изустно, да и то прерывающимся голосом, а рука не может писать того, что теперь узнаёшь. Русские воины! не медлите! принимайте разбойников на штыки. Они не могут против Вас устоять. Узнаем, что Вас пустили уже в бой,- так наше беспокойство кончится.
      П. И. Багратион - Н. Н. Раевскому.
      [3 августа около Смоленска]
      Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобой. Держись, бог тебе помощник! (54)
      М. А. Волкова - В. И. Ланской.
      5 августа. [Москва] <
      ...> Народ ведет себя прекрасно. Уверяю тебя, что недостало бы журналистов, если бы описывать все доказательства преданности Отечеству и государю, о которых беспрестанно слышишь и которые повторяются не только в самом городе, но и в окрестностях и даже в разных губерниях.
      Узнав, что наше войско идет вперед, а французы отступают(55), москвичи поуспокоились. Теперь реже приходится слышать об отъездах. А между тем вести не слишком утешительны, особенно как вспомнишь, что мы три недели жили среди волнений и в постоянном страхе. В прошлый вторник пришло известие о победе, одержанной Витгенштейном, и об удачах, которые имели Платов и граф Пален(56). Мы отложили нашу поездку в деревню, узнав, что там происходит набор ратников. Тяжелое время в деревнях, даже когда на 100 человек одного берут в солдаты и в ту пору, когда окончены полевые работы. Представь себе, что это должно быть теперь, когда такое множество несчастных отрывается от сохи. Мужики не ропщут, напротив, говорят, что они все охотно пойдут на врагов и что во время такой опасности всех их следовало бы брать в солдаты. Но бабы в отчаянии, страшно стонут и вопят, так что многие помещики уехали из деревень, чтобы не быть свидетелями сцен, раздирающих душу. Мама получила ответ от Сен-При: он с удовольствием принимает на службу брата моего Николая. Придется расстаться с милым братом - еще прибавится горе и новое беспокойство!
      Каждый день к нам привозят раненых. Андрей Ефимович опасно ранен, так что не будет владеть одной рукой. У Татищева, который служит в Комиссариате, и, следовательно, находится во главе всех гошпиталей, недостало корпии, и он просил всех своих знакомых наготовить ему корпию. Меня первую засадили за работу, так как я ближайшая его родственница, и я работаю целые дни. Маслов искал смерти и был убит в одной из первых стычек; люди его вернулись. Здесь также несколько гусарских офицеров, два или три пехотных полковника,- все они изуродованы. Сердце обливается кровью, когда только и видишь раненых, только и слышишь, что об них. Как часто ни повторяются подобные слухи и сцены, а все нельзя с ними свыкнуться.
      Соллогубы совершенно разорены. Все имения графа находятся в Белоруссии между Могилевом и Витебском. Сама посуди, в каком виде они должны быть теперь. Бедную Соллогуб ужасно жалко. Она выдана замуж в разсчете, что у мужа ее будет 6000 душ крестьян, и вот теперь у них у обоих всего 6000 рублей дохода, правда, ей еще кое-что достанется, но лишь по смерти матери. У Толстого, женатого на Кутузовой, восемь человек детей, и вообрази, что из 6000 душ у него осталось всего триста душ в Рязанской губернии, так как его имения тоже в Белоруссии. Как ни вооружайся храбростью, а слыша с утра до вечера лишь о траурах да о разорении, невозможно не огорчаться и не принимать к сердцу всего, что видишь и слышишь.
      М. С. Воронцов - А. А. Закревскому.
      [4-5 августа. Смоленск]
      Любезный Арсений Андреевич, скажите, бога ради, как у вас дела идут. Надо держаться в Смоленске до последнего, мы все рады умереть здесь. Неприятель может пропасть, истребляя лучшую свою пехоту. Он от упрямства часто рисковал, но никогда столько, как сегодня, ибо уйти ему будет трудно.
      Мы все здесь готовы вас подкрепить. Ради бога, чтоб армии не расходились и составляли бы одну, как теперь. Я бы желал и еще ближе быть.
      Бога ради, или атаковать его, или держаться в городе. Напиши два слова. Преданный тебе Воронцов. <...>
      А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
      5 августа. [Смоленск]
      Сколько ни уговаривали нашего министра, почтеннейший и любезнейший граф Михаила Семенович, чтобы не оставлял города, но он никак не слушает и сегодня ночью оставляет город. К сожалению нашему, город горит, форштаты(57) также. Неприятель опять от города отступил, дрались долго и упорно. <...> Нет, министр наш не полководец, он не может командовать русскими, а мы не смеем показаться нигде. Мы будем всегда с вами вместе, что теперь необходимо нужно.
      Ваш Закревский.
      А. А. Закревский - М. С. Воронцову.
      6 августа. [Смоленск]
      Холоднокровие, беспечность нашего министра я ни к чему иному не могу приписать, как совершенной измене (это сказано между нами), ибо внушение Вольцогена не может быть полезно. Сему первый пример есть тот, что мы покинули без нужды Смоленск и идем бог знает куда и без всякой цели для разорения России. Я говорю о сем с сердцем как русский, со слезами. Когда были эти времена, что мы кидали старинные города? Я, к сожалению, должен вам сказать, что мы, кажется, тянемся к Москве, но между тем уверен, что министра прежде сменят, нежели он туда придет. Его не иначе должно сменять как с наказанием примерным. <...> Будьте здоровы, но веселым быть не от чего. Я не могу смотреть без слез на жителей, с воплем идущих за нами с малолетними детьми, кинувши свою родину и имущество. Город весь горит.
      В грусти весь ваш А. 3.
      А. П. Ермолов - П. И. Багратиону.
      6 августа. [Без места]
      Ваше сиятельство!
      Имеете право нас бранить, но только за оставление Смоленска, а после мы себя вели как герои! Правда, что не совсем благоразумно, но и тогда можно быть еще героями! Когда буду иметь счастие вас видеть, расскажу вещи невероятные. Смоленск необходимо надобно было защищать, но заметьте, ваше сиятельство, что их и доселе нет в Ельне, следовательно, все были они у Смоленска, а мы не так были сильны после суточной города обороны.
      Наконец, благодаря бога, хотя раз предупредили мы ваше желание. Вам угодно было, чтобы мы остановились, дрались. Прежде получения письма вашего получил уже я это приказание(58). Почтеннейший мой благодетель! Теперь вам предлежит дать нам помощь. Пусть согласие доброе будет залогом успеха! Бог благословит предприятие наше. Если он защищает сторону правую - нам будет помощником! Представьте, ваше сиятельство, что два дни решат участь сильнейшей в Европе империи, что вам судьба предоставляет сию славу. И самая неудача не должна бы отнять у нас надежду. Надобно противостоять до последней минуты существования каждого из нас. Одно продолжение войны есть способ вернейший восторжествовать над злодеями отечества нашего.
      Боюсь, что опасность, грозя древнейшей столице, заставит прибегнуть нас к миру, но сии меры слабых и робких. Все надобно принести в жертву и с радостию, когда под развалинами можно погребсти врагов, ищущих гибели Отечества нашего. Благословит бог! Умереть Россиянин должен со славою.
      Ермолов.
      Не гневайтесь, что удержал посланного.
      А. С. Меншиков - жене.
      10 августа. Дорогобуж
      Я весьма давно, милый друг, не имел случая к тебе писать и воображаю твое беспокойство после произшествий, столь же глупых, сколь и несчастливых. Смоленск отдан неприятелю, и мы отступили к Дорогобужу постыдным образом, хоть без главного сражения. Мы здесь очень сильны, и неприятель, кажется, не смеет на нас [ничего] предпринять. Я весьма здоров и ни в чем не нуждаюсь, хотя обозы мои в неизвестных мне краях, и я думаю, около Гжатска.
      Мужики покидают свои жилища, и неприятель живет в совершенно опустошенной земле. Все занятые им города он выжег или истребил, впродчем, надобно справедливость отдать, что наши солдаты, а особенно денщики и офицерские люди грабят и разоряют все позади армии, и потому я советую матушке из Комлево велеть вывезти вдаль все, что только можно, равным образом и из Карамышева. Надеюсь, что ты, милый друг, не упускаешь из виду делать втайне приуготовления для выезду из Москвы, буде нужда потребует, хотя я, однако же, сего нещастья не чаю, и ежели судьба оное и допустит, то по крайней мере не так скоро. В горестях разлуки и трудах моих одно лишь утешение есть - надежда освобождения Отечества продолжительною и священною для русского войною,- не искусство, а народная храбрость спасет нас от ига иноплеменных. Прощай, милый друг, и моли бога за Рос [с] ию и за нас, требуя у матушки для меня благословения.
      Ф. В. Ростопчин - П. И. Багратиону.
      12 августа. Москва
      Принимая во всей мере признательности доверенное письмо вашего сиятельства, с крайним прискорбием узнал о потере Смоленска. Известие сие поразило чрезвычайно, и некоторые оставляют Москву, чему я чрезмерно рад, ибо пребывание трусов заражает страхом, а мы болезни сей здесь не знаем. Здесь очень дивились бездействию наших войск против наступающего неприятеля. Но лучше бы ничего им не делать, чем, выиграв баталию, предать Смоленск злодею. Я не скрою от вас, что все сие приписывают несогласию двух начальников и зависти ко взаимным успехам, а так как общество во мнениях своих меры не знает, то и уверило само себя в нелепицах. Теперь должно уже у вас быть известно, какие последствия будет иметь отступление от Смоленска. Москва ли предмет действий или Петербург, а мне кажется, что он, держа вас там, где вы [будете], станет отдельными корпусами занимать места и к петербургской, и к московской дороге, и к Калуге, дабы, пресекая сообщения, нанести больше беспокойства и потрясти дух русский. Ополчение здешнее готово, и завтра б тыс. будут на бивуаке. Остальные же сводятся к Верее и к Можайску. Ружей, пороху и свинцу - пропасть. Пушек - 145 готовых, а патронов 4 980 000. Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог придти в Москву. Когда бы случилось, чтобы вы отступили к Вязьме, тогда я примусь за отправление всех государственных вещей и дам на волю каждого убираться, а народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских. А если бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазейны хлеба, ибо он найдет уголь и золу. Обнимая вас дружески и по-русски, от души, остаюсь хладнокровно, но с сокрушением от происшествий,
      Вам преданный
      граф Ростопчин.
      М. И. Кутузов - жене.
      19 августа. При Гжатской пристани
      Я, слава богу, здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много. Право, недосуг, мой друг. Боже, благослови детей(59).
      Верный друг Михаила Г [оленищев]-Кутузов.
      М. И. Кутузов - дочери.
      19 августа. Около Гжатска
      Друг мой Аннушка и с детьми, здравствуй!
      Это пишет Кудашев, так как у меня немного болят глаза и я хочу их поберечь. Какое несчастие, мой друг, находиться столь близко от вас и не иметь возможности вас расцеловать, но обстоятельства очень трудные.
      Я твердо верю, что с помощию бога, который никогда меня не оставлял, поправлю дела к чести России. Но я должен сказать откровенно, что ваше пребывание возле Тарусы мне совсем не нравится. Вы легко можете подвергнуться опасности, ибо что может сделать женщина одна, да еще с детьми; поэтому я хочу, чтобы вы уехали подальше от театра войны. Уезжай же, мой друг! Но я требую, чтобы все сказанное мною было сохранено в глубочайшей тайне, ибо если это получит огласку, вы мне сильно навредите.
      Если бы случилось так, что Николай(60) не получил бы разрешения губернатора на выезд, то вы должны уехать одни. Тогда я сам улажу дело с губернатором, указав на то, что мужу надлежит сопровождать свою жену и детей. Но вы, дети мои, уезжайте во что бы то ни стало.
      Я чувствую себя довольно сносно и полон надежды. Не удивляйтесь, что я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше(61).
      Детей целую. Боже тебя благослови и их. Кланяйся Николаю.
      Верный друг Михаила Г'[оленищев ]-Ку[тузов].
      Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.
      20 августа. Москва
      Любезнейший друг!
      Давно я не писал к тебе: у меня была лихорадка за лихорадкою, а сверх того и наши государственные обстоятельства не дают охоты писать. Я переехал в город, отправил жену и детей в Ярославль с брюхатою княгинею Вяземскою, сам живу у графа Ф. В. Ростопчина и готов умереть за Москву, если так угодно богу. Наши стены ежедневно более и более пустеют: уезжает множество. Хорошо, что имеем градоначальника умного и бодрого, которого люблю искренне как патриот патриота. Я рад сесть на своего серого коня и вместе с Московскою удалою дружиною(62) примкнуть к нашей армии. Не говорю тебе о чувствах, с которыми я отпускал мою бесценную подругу и малюток: может быть, в здешнем мире уже не увижу их! В первый раз завидую тебе - ты не муж и не отец! Впрочем, душа моя довольно тверда. Я простился и с "Историею" - лучший и полный экземпляр ее отдал жене, а другой - в Архив Иностранной коллегии. Теперь без "Истории" и без дела читаю Юма о происхождении идей!!
      Здоров ли ты? Обнимаю тебя со всею дружескою горячностию. Многие из наших общих знакомцев уже в бегах. Я благословил Жуковского на брань - он вчера выступил отсюда навстречу к неприятелю. Увы! Василий Пушкин убрался в Нижний! Прости, милый. До гроба верный друг твой
      Н. Карамзин.
      А. М. Жихарев - матери.
      20 августа. Свеаборгский рейд
      Не могу вам описать, любезнейшая маминька, радости моей при получении вашего письма. <...> Впрочем же, об одном только Вас прошу: беречь себя и для своего спокойствия всем жертвовать, ибо оно для нас драгоценнее всего на свете. Что ж до меня, то я, слава богу, здоров и, не имея денег, не очень скучаю, потому что не так много имею потребностей. Одна только неизвестность о вас меня тревожила. Мы завтрашний
      день садим к себе десантные войски, и я слышал, что повезем их в Ригу. Государь сегодня поутру отправился отсюда в Петербург, возвращаясь из Або, где он был для личных переговоров с принцем Понте-Корво, наследником шведского престола(63). Уверяют, что все их переговоры кончились к совершенному удовольствию государя и что поэтому мы везем десант, а в непродолжительном времени и шведы также повезут. Государь во время пребывания своего в Або многим шведам пожаловал наши ордена. А что в первом моем отсюда письме я докладывал вам, что мы простоим недели три, то это от того, что по прибытии нашем сюда мы нашли, что все войски уже готовы, и мы тотчас начали брать на кора [б] ли все их тягости. Деньги же, которые вы по м [и] лости своей мне изволили пожаловать, я не получил, я думаю, потому, что в последнее время пребывания нашего в Кронштате я совсем не ездил на берег. Затем прося Вашего родительского благословения и целуя ваши ручки с глубочайшим почитанием и преданностью вам и дражайшему дядюшке, честь имею пребыть по [кор] нейший сын и племянник
      Александр Жихарев.
      Сей час узнал, что мы пойдем не в Ригу, [а] в Ревель, и потому прошу вас, маминька, ужо туда написать ко мне, и теперь я полагаю, что кампания наша кончится. Милую сестрицу и братца мысленно целую.
      П. И. Багратион - Ф. В. Ростопчину.
      22 августа.
      Лагерь при дер. Семеновской(64) <
      ...> Я посылаю своего человека купить кое-что, мочи нет, ослабел, но надо уже добивать себя. Служил [в] Италии, Австрии, Пруссии, кажется, говорить смело о своем надо больше. Ей-богу, мой почтенный друг, я рад[служить], рвусь, мучаюсь, но не моя вина - руки связаны как прежде, так и теперь.
      Неприятель вчера не преследовал, имел роздых, дабы силы свои притянуть. Он думал, мы дадим баталию сегодня, но сейчас я получил рапорт от аванпостов, что [французы] начали показываться. По обыкновению у нас еще не решено, где и когда дать баталию - все выбираем места и все хуже находим. <...> Прощайте, с нами бог.<...>
      М. В. Акнов - И. Я. Неелову.
      [22 августа, Тверь]
      Милостивый государь, Иван Яковлевич!
      Время угрожает, даже и начальник губернии приказал предпринять осторожность - семейства из Твери вывезть. В таком необходимом и крайнем случае да и по слову вашему, батюшка, на пособие изреченному изустно, всепокорнейше прошу оказать милость - прислать завтра для дому моего кибиточку с лошадьми и другую, хотя [бы] деревенскую, с лошадьми же, мы хочем, по крайней мере, выехать к Бежецку. Лошади ваши и люди будут в дороге везти, и вощики удовольствуются платою. Зделайте, батюшка, сие ваше снисхождение, а при том и еще бы в телеге для размещения плакущихся моих родных. Полагаю крепкой и твердой надеждой по врожденному вашему благосклонию на помощь и особенно при таковой н[ы]нешней угрожающей гибели, что вы не оставите тем просимым велми нужным <...>.
      Ф. В. Ростопчин - П. А. Толстому.
      24 августа. [Москва] <
      ...> Положение Москвы дурное. Армии наши 13 верст от Можайска. Гжать(65) занята французами. У злодея не более 150 тысяч, а у нас с пришедшими войсками - 143 тысячи(66). Милорадович пришел, Марков с 23 тысячами там. Кутузов пишет, что дает баталию и другой цели не имеет, как защищать Москву. Неприятель не имеет провианта, и он отчаянно идет на Москву, обещая в ней золотые горы. Витгенштейн добил в четвертый раз армию Удино, сей умер от ран, и в последнем деле два генерала взяты в плен(67). В Петербурге довольно спокойны, судя по маранью Гурьева и Козодавлева. Тормасов соединился с Чичаговым (68). Москва спокойна и тверда, но пуста, ибо дамы и мужчины женского пола уехали.
      Прощайте, почтеннейший граф, будьте здоровы, сего желает вам преданный граф Ф. Ростопчин.
      Р. S. Скажите Ник. Селив. (69), что я отправил водою в Нижний на барке 57 французов(70), ему будет праздник видеть этот ковчег.
      Д. А. Апухтин - жене.
      24 августа. Под Можайском
      Милый и сердечный друг мой и ангел Машинька! Мы теперь стоим под Можайском на биваках, где соединились с полком, и я командую вторым баталионом. Корпус офицеров у нас прекрасный, ш[еф] бесподобный(71), и мы все, как друзья. <...> Я, слава богу, здоров. Грусно иногда бывает, что с вами, мои милые, розно. То есть розно стало с сердцем, которое для вас живет и бьется. Но скучать некогда. Ты знаешь, мой друг, мою философию, что для того, чтобы быть счастливу, надобно стараться, как можно скорей стараться, привыкать к тому состоянию, к которому судьба нас определяет, что я и делаю. <...> Придет время, естли угодно богу, когда прижму вас к моему пламенному сердцу, и тогда все четверо скажем: "Кто счастливее меня?" Вот, мой ангел, мое утешение. Естли это и мечта, она, по крайней мере, делает меня счастливым. Отечество, вера, государь! и Вы, мои друзья,- вот для чего я жить желаю. Пишу дурно, потому что биваки и пишу лежа. Прощай, мой друг, я тебя обнимаю. Твой верный друг
      Дмитрий Апухтин.
      Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.
      [Конец августа]
      Посылаю, батюшка братец, печатные глупости Ростопчина(72). Я получила их вчерась на почте с письмом Васинькиным и от Наталии Владимировны от 15-го августа. Зделой милость, голубчик, уведомь меня, что узнаешь о чуме(73)
      К. Д.
      М. И. Кутузов - жене.
      25 августа.
      Верст шесть пред Можайском
      Я, слава богу, здоров, мой друг. Три дня уже стоим в виду с Наполеоном, да так в виду, что и самого его в сером сертучке видели. Его узнать нельзя как осторожен, теперь закапывается по уши. Вчерась на моем левом фланге было дело адское; мы несколько раз прогоняли и удерживали место, кончилось уже в темную ночь(74). Наши делали чудеса, особливо кирасиры, и взяли французских пять пушек.
      Детям благословение.
      Верный друг Михаила Г [оленищев]-Ку{тузов].
      Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.
      26 августа. Москва
      Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!
      Вчера в б часов вечера происходило торжественное шествие Смоленския божия матери в Архангельский собор; сперва несколько часов божья матерь изволила быть в доме одного купца в Тверской-Ямской улице, откуда уже при звоне колоколов и при пении приличных песен несена была на раменах двумя архимандритами в ходу до самого собора; и Иверской божьей матери, не доходя до Кремля, был молебен. Стечение народа было многочисленное. Вы не поверите, что в несколько минут вся Тверская улица - это от заставы и до самого Кремля - и весь Кремль наполнились народом, который со всем усердием сопровождал божью матерь. Зрелище самое трогательное. Да сохранит Вас Смоленская божья матерь святыми своими молитвами в совершенном здравии и во всяком удовольствии. Через полчаса после сего торжества провезли на 104-х повозках 34 пушки из Киевского арсенала в Московский.
      Сегодня в полночь получено следующее известие от его светлости Главнокомандующего армиями: "Вчерашнего числа [24-го] во 2-м часу пополудни неприятель в важных силах атаковал наш левый фланг под командою князя Багратиона и не только в чем-либо имел поверхность, но потерпел везде сильную потерю. Сражение продолжалось даже в ночи. Вторая кирасирская дивизия преимущественно отличилась своими атаками. Взяты пленные и пять пушек. Армии наши стоят на том же месте при деревне Бородине". <...>