Павел всегда просыпался ровно за пять минут до будильника. Самым неприятным было заставить себя вылезти из-под одеяла и выключить мерзкое устройство, прежде чем оно заверещит. Прежде, чем Маша потребует из соседней комнаты «выключить эту гадость».
      На этот раз удалось заставить себя вылезти из-под одеяла за минуту до срока. Павел неловко нажал на кнопку и будильник — старинная, советских ещё времён прямоугольная электронная игрушка, упал. Удар был негромким, но будильник выключился.
      И уже не включался. Павел беззвучно выругался — ставить будильник было единственным способом проснуться в нужное время. Рефлекс? И вот теперь…
      Он посмотрел на наручные часы. Мама дорогая! Мусорная машина будет через три минуты. Вчера проспал её — если и сегодня не успеть, Маша будет ворчать до вечера. Павел торопливо оделся, прислушиваясь к звукам за окном. Успел. Бесшумно, как привидение, скользнул на кухню, подхватил приготовленный пакет, и уже через минуту спускался по лестнице. Будильник тоже покоился в пакете. Мастер сказал: уроните ещё раз — всё, можете дальше помойки не нести. Уже не починить. Прощай, друг, подумал Павел невесело, буду учиться просыпаться сам.

* * *

      Странно, но во дворе никого не было. И машина приезжать не торопилась. Ну денёк начинается, одно слово — пятница! В пятницу всегда всё и везде наперекосяк. Вот, началось уже.
      — Не будет её, — сообщила, грузно проковыляв мимо, соседка из дальнего подъезда. — К шестому дому несите.
      К шестому дому. Павел вновь выругался. Уже не беззвучно. Старушкам, живущим на первых этажах соседнего, шестого, дома не лень караулить свою драгоценную помойку и устраивать жуткий скандал, когда кто-то «чужой» оставляет там мусор. Скандалят долго и громко, а замеченный пакет могут вполне принести обратно и вытряхнуть под дверью. Такое бывало.
      Если выкинет эта бабушка-колобок — ей сойдёт с рук. А вот Павлу…
      Дожили, подумал Павел в который раз. Люди готовы удавить за то, что кто-то чужой оставляет мусор в их мусорном баке.

* * *

      В этот раз повезло: обе старушки, обыкновенно стоявшие «на часах», были увлечены разговором. Павел осторожно и бесшумно избавился от поклажи и подумал, уже повернувшись лицом к своему дому, так ли хочется сразу назад? Зайти в магазин, что ли, купить там кефира… Виктория в последнее время обожает кефир. И любит поддразнивать маму, когда та ворчит, что кефир по утрам пьют только алкоголики. «Вот мы с папой после вчерашнего и пьём…»
      Утро уже, а темно как! Тучи ползут над головой, цепляясь косматым брюхом за вышки и деревья, а из прорех падает неприятная, мелкая водяная крупа. Днём это выглядело бы великолепно и даже величественно: огонь под ногами, оранжевая чешуя огромного дракона, золотые скорлупки, горящий ковёр… Как только ни называют листву.
      Ветер выскочил из-за поворота и швырнул Павлу в лицо пригоршню водяных капель, присыпал волосы сухими листьями. Павел не сразу прочихался, столько воды попало в горло. И — на какой-то миг подумал, что заблудился. Кругом темень, он на тропинке, кусты со всех сторон. Конечно, тут всё понятно, вон там — его дом. Нет, не пойду сейчас в магазин, подумал Павел. Вика попросит — пойду. Она попросит, конечно. А сейчас просто постою.
      Очень не хотелось возвращаться домой. Вскоре начнётся день, а в пятницу самые неприятные, самые тупые заказы. Тупые своей обыденностью.
      Павел — столяр от бога. Так сказал когда-то учитель «по труду». Но вот не удалось пока заниматься тем, чем хочется. А приходится ставить двери, да делать столы с табуретками, по пятницам, во всяком случае.
      На короткое, неприятное мгновение Павлу захотелось, чтобы всё вокруг исчезло, всё, раз и навсегда. И снова помутилось перед глазами. Домой. Прийти домой, включить лампу, сесть и сделать вид, что работает. Рисовать то, что так и останется только мечтой на бумаге. Вроде бы и лет человеку всего тридцать два, а уже кажется, что вся жизнь прошла.

* * *

      …Павел шёл, погружённый в мысли, и не сразу обратил внимание на старуху у подъезда. Что она делает в такую рань? Уже сидит на лавочке, а до рассвета ещё ой как далеко. Дремлет? Сидит, согнувшись, опираясь о палочку.
      — Здравствуй, здравствуй, — неожиданно пробасила она, подняв голову. — В магазине твоя,в магазине. Пять минут как убежала. Скоро вернётся, хлеба у неё дома нет…
      — «Моя»? — Павел повторил ошарашенно. Старуха говорила так, словно давно и хорошо его знает. Но откуда?! И лицо её знакомо — смутно, но знакомо. Что за чушь! Не живёт такая в этом доме, уж за пять лет со всеми повидался-познакомился!
      — Твоя, твоя, — старуха погрозила пальцем. — Афанасьевна всё видит! А колечко, — она перешла на заговорщический шёпот, — мог бы и снять, снять.
      Павел машинально перевёл взгляд на правую руку — на обручальное кольцо. И злость накатила… о чём болтает старуха?!
      — Спасибо за совет, — саркастически отозвался он, поправил капюшон — зябко. Подошёл к двери. Что за новость? Куда делся домофон, кнопки, почему подъезд открыт всем подряд?!
      — Из дома, что ли, выгнали? — осведомилась Афанасьевна вслед. — Заходи, заходи, чего мёрзнуть на улице. В подъезде-то теплее.
      В подъезде оказалось и впрямь тепло и — чисто, как ни странно. Запахи, куда без них — застоялый табачный дым, кошки и собаки — пахнет, убирай не убирай. Но чисто! И без домофона!
      — Я сплю? — поинтересовался Павел, ещё раз осмотрев своё облачение. Домашние брюки и домашняя же майка, лёгкая осенняя «огородная» куртка — в ней обычно выезжает к тёще в огород, когда никак не отвертеться. Кроссовки — единственная не поношенная, не затрапезная деталь одежды.
      М-да, сходил выкинуть мусор.
      Павел обнаружил, что стоит у двери — своей двери. Своей, да не своей. Номер тот же, и подъезд тот же, и соседская дверь, ближайшая, та же. А вот сама дверь другая. И замок другой.
      Можно и не пробовать вставлять ключ. Не подойдёт. И мобильника не взял, умник. Думал, что выйдет минуты на три. Павел осторожно толкнул дверь, физически ощущая, как соседка напротив буравит ему спину взглядом через глазок. Да и пёс с ней, пусть смотрит.
      Шаги внизу. Дверь впустила обрывок реплики громогласной Афанасьевны. Интересно, кому она успеет доложить о его, Павла, визите к «своей»?
      Павел принялся спускаться по лестнице, сам не очень понимая, куда сейчас пойдёт и зачем. Но…
      — Паша?! — радость, нет — восторг в её голосе. У Павла перехватило дыхание. Не может быть… этого не может быть, потому что не может быть никогда!
      «Тебя не существует», чуть не сказал он. Но это длилось недолго — и Павел, который минут двадцать назад вышел, чтобы вынести мусор, тут же сдался и исчез. А другой Павел, едва не спятивший когда-то от грёз, принял командование.
      Павел ощутил восторг. Она здесь… значит, всё это не видения, не бред и не выдумки! Она здесь!
      — Лена?! — имя пришло не сразу. Низенькая, худенькая, черноволосая… стоп, почему черноволосая?
      Она бросилась к нему на грудь.
      — Пришёл, — прошептала она. — Я знала, знала, что ты придёшь! С утра знала! Подумала, что дома ничего нет…
      — Я пришёл, — он прижал её к себе, а мысли текли в голове и путались, путались. Главная — где его квартира, где Мария и Виктория — угасла, перестала беспокоить, утратила смысл.
      — Идём! — она схватила его за рукав. — Афанасьевна мне уже доложила, — рассмеялась она тихонько. — Ты на неё не ворчи, а то она всем-всем рассказывает потом, когда ты был да почему… Не сердишься?
      — На кого? — опешил Павел. Елена стояла, уже погрузив ключ в замочную скважину.
      — На Афанасьевну. Если сердишься, не пущу!
      — Да не сержусь я, — если Павел и покривил душой, то совсем немножко.
      Елена приподнялась на цыпочки и поцеловала его. В губы. И прежний Павел, который был в здравом уме и твёрдой памяти минут двадцать назад, окончательно был повержен.
      Павел прижал её к себе… осознавая, что на них сейчас смотрят. Плевать! Это она, она… запах её волос, её голос, вкус губ… Пусть смотрят кто хочет, и пошли все к чёрту!
      Она долго не отпускала его. Но всё же отпустила.
      — Заходи, — она открыла дверь и с силой потянула Павла внутрь. — Закрой на щеколду!
      Дверь закрылась. И Павел окончательно осознал, что мир изменился, и если это сон, то сейчас, прямо сейчас, нет смысла просыпаться.
      — Неси, — Елена вручила ему пакет. Хлеб, мясо, печенье — это он успел заметить. — Давай-давай, неси на кухню!

* * *

      Удивительно, но он всё правильно разложил. Всё по местам, руки сами открывали нужные дверцы и крышки. Хлеб, приправы, мясо, картошка… Да тут весь пуд будет, как она всё это дотащила?!
      — Ты неисправим! — она открыла холодильник. — Зачем мясо-то в морозилку? Я его сейчас готовить собралась! — достала пакет с мясом, положила на стол. Взяла Павла за руки, улыбаясь, посмотрела в глаза. Мягкие, тёплые руки… всё, как он помнил. Господи, что происходит?!
      — Ты мой? — поинтересовалась она тихонько. — Ты ко мне приехал, да? У меня три дня выходных! Ты останешься?
      — Останусь, — говорить было трудно. Хотелось прижать её к себе… и стоять вот так, стоять и стоять, упиваясь запахом её волос…
      Она кивнула, отпустила его — иди за мной, говорила её походка, кивок, улыбка. И он пошёл. Вопросы возвращались в голову, но уже не вводили в панику. Надо подумать. Спокойно всё обдумать.
      — Стой, — она остановила его на пороге спальни, ладошкой в грудь. — В мою комнату ты с этим не войдёшь, — и указала на обручальное кольцо. — Это у тебя что, маскировка, да? Вот глупый! Здесь же и так все знают!
      Павел послушно снял кольцо, спрятал в карман. Только бы не потерять, подумал он невпопад.
      — Вот так, умница! Хочешь ейпозвонить, да? Или не нужно?
      — К-кому позвонить?
      — Машеньке, — Елена улыбнулась, без ехидства или ревности… весело улыбнулась. — Или тебя отпустили? Или неважно?
      — Неважно, — ответил Павел немедленно. Его снова обхватили и поцеловали… снова в губы.
      — Я знала, — она отпустила его. — Знала, что ты когда-нибудь решишься. Ты у меня умница! Ну, заходи!
      — Куда?
      Она рассмеялась.
      — Ко мне, ко мне! Переодеваться будем! У тебя вид, будто с огорода приехал. В следующий раз захвати с собой грабли, вот тогда будет маскировка!
      Павел никак не мог переступить порог.
      — Ты же хотел видеть, как я переодеваюсь… — она понизила голос. — Да?
      — Да, — ответил он мгновенно пересохшими губами и вошёл.

* * *

      Он облизнул губы и потёр лоб, несколько раз. Та самая комната. Он видел её много раз. Где? В воображении. Видел каждую деталь её, каждую мелочь. Вот диван, он же кровать — старый, скрипучий, видавший виды, достался от прежних хозяев квартиры. Правая ножка подломлена, у дальнего левого угла матрас промят так, словно там слон топтался. Шкаф за диваном, платяной шкаф, на дверце его старинное, но целое и не слишком помутневшее зеркало. Но Павел не видел, ни разу не видел, как она раздевается. Видел её обнажённую — о да, видел, конечно, не раз. Но она всегда гасила свет и, торопливо сбросив халат или во что была одета, в углу, быстро пряталась под одеялом. А утром, если замечала, что Павел уже проснулся, просила отвернуться и не смотреть.
      А сейчас…
      Сейчас она подошла к зеркалу и посмотрела в глаза отражению Павла. Улыбнулась. Медленно расстегнула рубашку — никогда не видел её в майках, всегда рубашка, всегда старенькая, хотя и не ветхая, не дырявая — дыры в одежде в этом доме долго не живут. Их или штопают, или выбрасывают вместе с одеждой. Павел помотал головой, вот ведь лезет что в голову! Она расстегнула рубашку, верхнюю пуговицу, ещё одну, обнажая плечо, потом грудь… голова Павла начала кружиться. Настоящая! Она настоящая, это всё на самом деле! Елена расстегнула все пуговицы на рубашке и рукавах, медленно подняла руки над головой, завела за спину… рубашка упала к её ногам. Невообразимо, нестерпимо красива… Елена повернула голову, посмотрела Павлу в глаза, не переставая улыбаться. Что ты делаешь со мной… Лена, милая, невероятная и невозможная, что ты делаешь?
      Джинсы. Дома она носит только штаны, а на улицу одевает их только, если идёт в гости. А так — юбки, платья. Поди найди сейчас девушку, которая любит носить платье! Лена расстегнула пуговку, чуть повернулась — худая, ещё немного, и можно звать тощей — и джинсы падают к ногам. Шаг, другой… в сторону Павла. Она резко присела, и встала уже совсем нагая. Павел и хотел закрыть глаза, и не мог. Елена подобрала с дивана халат, шагнула к Павлу.
      Остановилась в шаге от него. Запах её волос, кожи… Немыслимо, немыслимо…
      — Хочешь? — спросила она одними губами. И улыбнулась, рассмеялась, падая ему в объятия, и халат упал, свернулся обиженной кошкой у ног, и никому не было до него дела…

* * *

      …Он помнил только, что долго не мог отпустить её, боялся, что отнимет руку — и растает Елена, пропадёт, сгинет навсегда, а сам Павел окажется дома, и Мария будет ворчать, и не замечать его присутствия, и…
      — Паша, — оказалось, они оба уже одеты. У Елены нашлась и его одежда. Потрёпанные, но вполне приличные джинсы. И рубашка, тоже вполне приличная. И даже всё остальное нашлось, включая тапочки.
      — Паша, — шепнула она на ухо. — Я не убегу! Правда-правда! Пусти, мне уже почти больно! — и поцеловала его в шею.
      И снова вскипела кровь.
      — Нет, — смеясь, она оттолкнула его. — Нет, не сейчас! Ты же есть захочешь? Пить захочешь? А кормить тебя нечем! Вставай, поможешь мне.
      — С удовольствием! — он поднял её на руках. Елена снова рассмеялась. Невозможно… То же лицо, треугольное, те же короткие волосы, их запах… одуряющий запах осени. Кожа, и шрамы — на левом бедре и спине, выросла в деревне, а там топоры да вилы ошибок не прощают. Каждая родинка, каждая линия на коже — всё помнит, всё-всё, и найдёт с закрытыми глазами.
      — Ты сильный, — шепнула она, обнимая его за шею. — Пусти, обед приготовлю! Я у тебя много сил отниму, так и знай!
      Он хотел, чтобы она его поцеловала. И она поцеловала. И сразу же отстранилась.
      — Сходишь в магазин, — велела она. — В доме нет масла, яиц… — она перечисляла. Память у Павла хорошая. Всё помнит. — Деньги есть?
      Павел чуть не покраснел.
      — Ничего страшного, — она снова поцеловала. — Вон там, в вазочке возьми. И не ругайся с бабушкой Лизой!
      — Кто такая бабушка Лиза? — поинтересовался Павел уже в прихожей.
      — Шварцберг Елизавета Афанасьевна, — пояснила Елена, остановившись в дверном проёме. — Она добрая! И вовсе не сплетница! Не обижай её, соседка всё-таки!
      — Шварцберг! — поразился Павел. Вот не знал. — Ты мне весь список назвала?
      — Минералку! — крикнула Елена уже из кухни. — С лебедями! Возьми две бутылки!

* * *

      — В магазин? — задала ненужный вопрос бабушка Шварцберг. Так её звал теперь про себя Павел. Но походила она вовсе не на арийку, а на Бабу-Ягу на пенсии — неведомо зачем обменявшую избушку на курьих ножках на однокомнатную квартиру на окраине города.
      — В магазин, бабушка Лиза, — отозвался Павел уже почти весело. Афанасьевна подняла голову. Точно, Баба-Яга! Один нос крючком чего стоит!
      — Бабушка! — проворчала она, взяла тросточку в руку. — Это я Леночке бабушка Лиза, а тебе гражданка Шварцберг!
      — Да, бабушка Лиза!
      — Вот я тебя! — пригрозила Афанасьевна палкой, но угрозы не выполнила. — Ты вот что, друг любезный Паша, ты мне там молока купи. Такого, что в прямоугольных пакетах, с синей коровой, нежирное. Запомнил?
      — Запомнил! — настроение стало совсем хорошее. — Что-нибудь ещё?
      — Водички мне, просто водички, — подумав, пожелала Афанасьевна. — Ну всё, беги давай, ждут ведь тебя!

* * *

      В магазине что-то было не так. Продавалось другие продукты, по другим ценам. Но почему-то казалось, что продавщицы и кассирши его, Павла, прекрасно знают. А может, у них всех было с утра хорошее настроение.
      Павел взял всё, кроме минеральной воды — всегда что-нибудь, да забудешь — и снова вернулся в магазин, и снова получил улыбку от той же самой кассирши. Странно. Очень странно!
      Бабушка Шварцберг осталась очень довольна.
      — Вот умница, вот молодец, — одобрительно покивала она. — Обрадовал старушку. А сейчас домой, ждут ведь тебя!
      И не возникло желания сказать в ответ что-нибудь резкое.
      — Слушаюсь, — улыбнулся ей Павел и поднялся к двери чуть не бегом. Ого, в кармане ключ!
      Елена никогда не давала ключей от своей квартиры, всегда открывала сама, встречала сама…
      Елена работала, на кухне. Готовила обед. Это казалось волшебством — так всё быстро нарезалось, ставилось на плиту и в печку. Улыбнулась Павлу — давай, разложи куда надо — и он разложил. И остановился, глядя, как та работает. Странно, что она в халате, неужели ей не жарко? Он улучил момент, когда она перестала нарезать овощи, обнял её, встав позади. Елена запрокинула голову, чтобы он мог поцеловать её, и шепнула.
      — Всё, иди, займись делом, я скоро!
      И Павел пошёл заниматься делом.
      Вначале вернул всю сдачу в ту самую вазочку. Забавно, у них дома мама тоже откладывала деньги на хозяйство в вазочку. Было принято: нужно что купить что-то из продуктов — берёшь, покупаешь, возвращаешь туда чек и сдачу. Никогда дома с этим не было недоразумений.
      И здесь то же самое. По совести, это очень приятно.
      Я сплю, подумал Павел. Ну не может этого быть! Я выдумал всё это когда-то… или не выдумал? Или видел, но почему-то захотел забыть?
      Всё, прочь мысли, прочь! Елена здесь, настоящая — не так давно мог в этом очень хорошо убедиться…
      Я дома, осознал Павел. Я чувствую себя дома. Не «как» дома, а просто — дома. Я тут живу. Я приехал, чтобы здесь жить, здесь, с Еленой. Всё, точка. Он прошёлся по комнате. Елена не позволяла чинить диван, не объясняя — почему. А так легко «вылечить» ему ножку! Ну ладно, есть всё остальное. Там,где остались Маша и Вика, не скрипит ни одна половица, ни дверь, нет сломанных стульев. Дерево любит тебя, говорит Пал Палыч, учитель труда, я такое сразу вижу. Тебе, парень, в плотники, а то и столяры нужно. Талант!
      …Павел сам не заметил, как взял инструмент — с инструментом у Лены небогато, но это поправимо. Взял и принялся приводить в порядок стулья, столы, двери. Когда он «починил» второй стул (любит хозяйка качаться на них, есть такой грех), то увидел, что Лена стоит в дверном проёме и смотрит, как он работает.
      Вот это его ничуть не раздражало. А вот если смотрит Маша, то невозможно работать. Вика не мешает, Лена не мешает. Как здорово!
      Она сняла фартук, пригладила волосы.
      — Умница ты моя! — подошла, наклонилась и поцеловала. — У меня там ещё ножей полный стол…
      Павел улыбнулся. Лена не любит точить ножи. Говорит, они этого не любят, режутся в ответ. Вот пользоваться ими — нормально, никогда не режется, а вот точить… Павел однажды посмеялся над этим, и так Лена обиделась, что Павел понял — над этим не шутят. Мало ли какие у человека «пунктики». У всех ведь есть.
      — Сейчас наточу, — пообещал он.
      — Не-е-ет! Сейчас мы будем обедать! Я уже есть хочу, сил нет. Всё, оставь инструменты и…
      Он снова подхватил её — ловко, Лена только ойкнула и рассмеялась.
      — Нет, — шепнула она. — Не сейчас, не сейчас. Покушай, наберись сил… они пригодятся! Вечером отговорки слушать не буду! — и стукнула кулачками по спине. — Пусти! Мясо стынет, а подогретое уже не то!
      — Не пущу!
      — Тогда неси на кухню, — согласилась она. — Мастер ты мой… неси, неси. Я тяжёлая!

      Она доверила ему мыть посуду — вовсе не смешно, учитывая, что Елена относилась к кухне, как к храму. Как сам Павел относится к своей мастерской. Но совесть не позволяла всё оставлять на неё. И то Елена не ушла, а уселась рядом. Улыбалась и смотрела. Никогда не советует под руку, не даёт указаний. Всегда дождётся, когда спросят. Как с ней легко и приятно!
      Звонок. Елена не признаёт мобильников. Упорно не хочет покупать. Я, говорит, дома всё время, а когда не дома, то всегда ясно, где. Зачем мне мобильник? Так и не уговорил пока.
      — Я возьму, — она выпорхнула из кухни и почти сразу же вернулась.
      — Это тебя, — протянула она трубку. Павел поразился.
      — Меня?!
      Кто?! Первая мысль была — Мария. Как-то узнала, и… Да нет, постой, что за бред! Откуда здесь Мария? В этой квартире и не она сейчас живёт, и…
      — Павел Вениаминович? — голос принадлежит мужчине властному, и Павел отчего-то знает, как тот выглядит: грузный, широкоплечий, вечно выпяченные губы, небольшая лысина, которой он стесняется.
      — Да, — Павел отозвался не сразу.
      — Понимаю, что у вас отгул, но у нас очень перспективный клиент. Вы можете подъехать в офис?
      «Какой офис?» — чуть было не спросил Павел.
      — Могу, — ответил он, наконец.
      Вздох. Ощущается, что человек по ту сторону очень доволен.
      — Мы вас ждём. Павел Вениаминович.
      — Меня ждут в офисе, — сообщил Павел, чувствуя себя идиотом. Какой офис?! Какой клиент?! — Перспективный клиент.
      Елена захлопала в ладоши. Она радуется, на самом деле радуется, поразился Павел.
      — Ой, как здорово! Только ты не задерживайся там, ладно?
      — Лена, — Павел обнял её. — Только не смейся. Где этот офис?
      Она рассмеялась, но вовсе не обидно.
      — Да здесь, рядом. Детский садик вы занимаете. Проводить тебя?
      Она не стала удивляться, расспрашивать, ехидничать. Просто сказала, предложила помочь.
      — Да, проводи! — Павел поцеловал её. — Посуду потом домою, хорошо?
      — Ой, мне тебя и одеть прилично не во что, — всплеснула руками Елена. — Ничего, что-нибудь придумаю! Идём, идём!

* * *

      У неё всё получается скоро. Минутку ещё провела в раздумьях, затем распорядилась — поставь мне гладильную доску, найди утюг, а сама чуть не целиком нырнула в шкаф. В конце концов, нашла бежевые, вполне приличные брюки — самую малость малые Павлу, рубашку в серо-коричневую клеточку. Уже неплохо.
      — Вот, — через пять минут Павел выглядел вполне цивилизованно. — Я сейчас! Убирай пока утюг!
      У Елены всё лежит на местах, только места эти не сразу удаётся запомнить. Ещё одна странность — почему утюг нужно хранить именно в чулане и именно в дальнем углу второй полки, а гладильную доску ставить за шкаф в гостиной? Ответов не ожидается.
      Через семь, по часам, минут Елена была готова. На этот раз — в джинсах, в светлой кофте. Волосы собрала в хвостик. Странно только, что волосы каштанового цвета, она же была рыжая?! Или показалось? А когда поднималась по лестнице, была черноволосой! Ничего не понимаю!
      — А давно ты перестала быть рыжей? — спросил её Павел, как только вышли на лестничную площадку.
      Елена смутилась.
      — Ой, ну только раз покрасилась! Я уже поняла, что свой цвет лучше, не сердись!
      — Я не сержусь, — заверил её Павел и получил в ответ радостную улыбку. Всегда удивлялся, как она умеет по-настоящему радоваться каждой мелочи. Искренне и не сдерживаясь. Как ребёнок.
      Они шли, вороша хрусткое золото под ногами, и Елена рассказывала — как она гуляла здесь вчера, да встретила собачку, всю такую лохматую, с больной лапкой, и искала, что же с такой больной делать. Виктория обожала такое рассказывать родителям, но Маша постоянно обрывала дочь, «перестань рассказывать всякую ерунду». Теперь Вика рассказывает всё отцу — за завтраком. Мама у них важный менеджер, чуть что — убегает, важные дела, всё такое, и у отца с дочерью полно времени, чтобы поговорить о чём хочется.