Об отце ничего нового узнать не удалось. Десять лет без права переписки. Осталось еще семь. Каждый день заново пересчитываю, все пытаюсь как-нибудь обмануть время. Не получается. Вот мама молодец! Представляешь, возглавляет в Уфимском лагере какой-то драмкружок, и пишет, что люди в коллективе подобрались чрезвычайно талантливые.
      Ты зря, клянусь, зря все повторяешь одно и то же. Ты не прав, Левушка. Я не приносила никакой жертвы. Дочь врага народа не может оставаться женой ответственного работника. Мы же сами знаем, что наш развод - уловка, а разлука - дело временное. Вместо того, чтобы вместе с нами попасть под следствие, ты служишь родине на ответственном участке! Ты можешь применить свои способности, свой талант! И ты должен сохранить себя для всех нас, для народа. Кстати о способностях. Мишка таскает по арифметике сплошные тройки. Боюсь, он не в тебя, но особыми вокальными дарованиями тоже не отличается. Здесь на Арбате такая шпана! Затеяли джаз-банд, кто постарше, конечно. Голубей с утра до вечера гоняют. А дерутся - ужас! Я у Мишиного дружка настоящий нож с выдвижным лезвием видела!
      Но ты не паникуй. Дядя Федя нам сильно помогает. Хорошо, оказывается, когда сосед милиционер. Вообще мы в нашем клоповнике живем дружно. Вместе, к слову, дустом по клопам ударили. Избавились пока. Представляешь - шесть семей! Вечером собираемся на кухне и митингуем - ну прямо настоящее собрание общественности. Сплошнее диспуты - с огнетушителем не растащишь.
      Снова о себе. Вот пишу, а сама мимоходом в зеркало поглядываю и думаю, а что если и в самом деле наступит мой час? Выйду на сцену вся такая роскошная-роскошная... Вокруг кордлебалетники во фраках на коленках стоят и тянуться ручку целовать. Звучат последние такты вступления, я набираю воздух диафрагмой и... А в зале родители, ты с Мишей и эта грымза. Успех, конечно, бешенный! Котляревская от зависти вся сыпью пойдет... Воображаешь, выговорила мне сегодня, что волан на нижней юбке обтоптан! А кто топтал я? У нее ножки-то слоновьи, вот юбки и заказывает длиннющие, сцену так и метет. А каблуками подшивку треплет!
      Ой, извини, болтаю, болтаю... Хотела ведь сказать, что выгляжу неплохо, нет - потрясающе, и в свою звезду все еще верю. Ну не нытик я по натуре! Врожденное благополучие в самых лихих переделках сказывается. От него и в ссылке не отделаешься, как показывает пример моей хрупкой, но несгибаемой мамочки.
      Да, перехожу к самому интересному. Ты нашу соседку Юлечку Измайлову помнишь? Голос, конечно был, не чета моему. Еще бы - солистка Большого! Так ее в прошлом году арестовали за связи с иностранцами! Я и не знала. В Дом-то никогда не хожу и рядом стараюсь не бывать. Отношения, естественно, ни с кем из того круга не поддерживаю. А вчера встретила в театре знаешь кого? Обалдеешь. Клавдию! Да не одну - с мужем. А кто муж? - Бывший Юлин супруг. Ничего себе поворотик? Жену, значит, увезли на перевоспитание в северные края, а начальник, честный коммунист, быстренько развод оформил и нашел себе спутницу жизни чисто пролетарского происхождения. И отнюдь не фиктивно расторг свой брак - уж поверь мне. Отрекся подчистую.
      А вышло так. Во время спектакля я иногда на откидном месте пристраиваюсь. Ну, если Верецкий поет или Зоя. Зоя - настоящая роскошь, такая колоратура! Ладно, о ней потом. Представляешь, прохожу через буфет, а меня дама окликает. Шикарная, в перманенте, чернобурка, платье длинное из панбархата синего - прямо Фиалка Монмартра. Шампанским с супругом охлаждается. Манеры графские: мизинчик оттопырен, бинокль на серебряной цепочке болтается вместе с бисерной сумочкой, а глаза опытные-опытные! Чмокнула меня в щечку, но с таким видом, словно это я у нее в прислугах состояла. Болтала без умолку, а в гости звала фальшивым голосом. Не пойду, конечно. Никогда больше в Дом ни ногой! Выселили врагов народа, чего ж теперь среди порядочных людей вертеться. Прости, прости... Раскапризничалась. Погода ноябрьская - чуть что - сразу кукситься тянет. А вообще все говорят, что у меня вместо сердца - пламенный мотор. И крылья, как у чайки, что на занавесе Художественного театра. Белые, летучие! Учти, Левушка, я тебе очень нужна. Смотри, никаких дамочек не приваживай! Лучше все равно не найдешь.
      Ого! Уже поздно. Затянулось свиданьичко-то. Физиономию отмою, боа в коробку спрячу и домой. Мне было с тобой очень хорошо. Ты просто великолепен, Левчик.
      Мишка допишет утром. Душей и телом твоя.
      В.Н. Октябрь 1939 года
      Милая, милая моя!
      Все понимаю. Понимаю, как нелегко приходится тебе, голубка. Самого иногда тоска так прижмет - сорвался бы и уехал! Несколько раз даже за чемодан хватался. Разволнуюсь, забегаю, а потом говорю себе: спокойнее, товарищ Горчаков. Сядьте и подумайте, не мальчик уже, что бы коленца выкидывать. Плешь от уха до уха проглядывает. Подумайте хорошенько: можетли главный инженер, присланный партией на ответственную стройку, бросить начатое дело? Ведь не личное это дело, товарищ Горчаков - государственное.
      Образумлюсь, поостыну и сажусь строчить тебе письмо. Год, Варенька, всего лишь год остался. К сентябрю железно обещают замену прислать. Я же как рванул с горя сюда - на передовую стройку пятилетки, так без продыха и пашу. Но какая дивная электростанция поднимается! Как гляну с холма утречком - дух захватывает и думаю: да, человек может все. И звучит, черт подери, гордо!
      Напрасно беспокоишься о Михаиле. Я тоже в начальных классах больше бузил, чем учился. Принес как-то за пазухой в класс маленького полоза ( это змеюка такая не ядовитая), чтобы рассмотреть его чешую под микроскопом. Он улизнул, успел напугать до полусмерти нашего классного наставника и скрыться под шкафами. Аврал, шум, гам! Была произведена чуть ли не полная эвакуация гимназии. Ах, до чего же давно все было. Вроде даже не со мной.
      Рад, что ты работаешь в театре. Это твое место. Труд костюмера вложен в каждый спектакль. Ну как бы пел мистера Икс - твой Верецкий - без костюма, в одной маске? Или, вообрази, та же Зоя. На фото, что ты мне прислала, у этой прелестницы корсет едва не лопается. Поверь мне, как инженеру - грубейшее нарушение техники безопасности, катастрофическая перегрузка конструкции.
      Извини, шучу глупо. Тоска иной раз такая, хоть вой. Ты спрашиваешь, помню ли я ночь на крыше!? Ой, как помню! Ведь это - самое лучшее, что у нас было. И мы не знали, что любили друг друга в последний раз перед долгой, зверски мучительной разлукой.
      Знаешь, Варенька, что становится мне совершенно ясно, как закон Архимеда? Только любовь к тебе удерживает меня наплаву. Без нее я обесточен, без нее - всего лишь неодушевленное тело, камнем идущее ко дну.
      Мы обязательно будем вместе. Ради этого я продерусь сквозь самую темную чащобу бед, сдирая кожу и мясо.
      Жди, считай дни, моя Варенька...
      Лев Горчаков, Ведущая стройка пятилетки. За год до встречи.
      Лева, просто не верю, не могу поверить: пройдет этот месяц и еще один - и ты дома! Кажется, не переживу - упаду, не встану. Как думаешь, от счастья можно умереть?
      Мишка тебя помнит и все время расспрашивает о тебе. Я говорю, что его отец - самый важный инженер на самой грандиозной стройке страны. В столе среди дорогих ему вещиц сын хранит дедову портупею и твой калейдоскоп. Тот, со стеклышками из Храма.
      Дядя Федя занимается с ним геометрией и гантелями. Даже учит его приемам милицейского сыска. Основательный и серьезный мужчина.
      Зойка беременная. Ее партии отдали Котляревской! Вот скандал! Ведь она после неудачного романа, когда он ей в законном браке отказал, Верецкого на дух не выносит, а по роли придется сплошной лямур крутить!
      Недавно узнала: Клавкиного супруга упекли по строгой статье. Оказывается у этого важного чинуши рыльце было в пушку. И отправилась наша Клавдия за сто пятый километр. Вот оно как вышло! Думаю, правда, очухается немного Клавочка и найдет себе более удачную партию. Не удивлюсь, если снова увижу в буфете на какой-нибудь премьере. Да хватит о ней...
      Лев, я сейчас тебя спрошу об одной очень серьезной вещи. Скажи честно, я действительно уже не смогу петь? Ведь нервное потрясение проходит, я совсем веселенькая стала после возвращения мамы. Выходит, голос тоже вернется? Только не говори, пожалуйста, что меня зажимают из-за отца. Что у меня подпорченная анкета и от этого я вместо главных ролей или даже пустяковых, глажу и подшиваю тряпки в костюмерной... Левушка, признаюсь в самом страшном: у меня на самом деле ушел голос. Честно. Я пробовала заниматься. И ничего! Но раз был, то ведь должен вернуться? Все должны вернуться... Написала и прислушалась к тишине, словно твоего ответа жду.
      Ладно! Больше не ною - знаю, ты вернешься и я стану заливаться жаворонком. Сильва будет моей! И вообще, все будет отлично! Все будет. Да будет ли?
      Как же я жду тебя... Как сильно люблю! (Не обращай внимание, что строчки расплылись. Это духами нечаянно брызнула)
      Мне нравится, как поет Клавдии Шульженко:
      В пожелтевшей старой пачке писем мне недавно встретилось одно,
      Где строка похожая на бисер, расплылась в лиловое пятно.
      Хранят так много дорогого те пожелтевшие листы,
      Как будто ты вернулся снова, как будто вновь со мною ты...
      Это танго про нас. Только через многие-многие годы.
      Январь 1940 года.
      ... Ты просто убил меня, Лев! Ну как же так? Это невозможно, это не по-человечески. И что за формулировка такая - "в качестве поощрения попросили поработать начальником участка еще год"? А семья? Разумеется, они же не знают, что тебя ждут жена и сын. Конечно, ты не можешь этим мотивировать, ведь по анкете - холостяк! Но я все решила: черт с ним, с театром! Еду к тебе. Буду в клубе работать. Мишу пока оставлю с мамой. Заберем, когда устроимся. Мы оформим брак и получим большую комнату. А может, и отдельное жилье!
      Мишка в начале огорчился, когда узнал о моем отъезде, а потом сказал, что он пока будет старательно учиться под наблюдением дяди Феди и приедет к нам на зимние каникулы. Воображаешь, этот Новый 1941 год мы будем встречать вместе! А вокруг - колоссальные сугробы и вьюга! Огонь в печке трещит, пироги с капустой пахнут одурительно! До обморока хочу тебя обнять. Хочу настоящих новогодних пирогов и воротник из лисы, ты ж писал, что там у вас лисиц полно.
      Люблю, люблю, пылко, страстно, по уши. Можно любить по уши? Или только влюбиться? Но ведь я как влюбилась, так и люблю. По самые уши.
      Март 1940.
      Левушка, милый!
      Долго не писала, извини. Кручусь, кручусь, рухну в постель и засыпаю, как убитая. Иной раз забываю раздеться. Беру работу на дом, строчу и шью. Прямо - Анка-пулеметчица. Говорят, в моих вещах есть особый шарм незавершенности. Это от того, что глаза слипаются и руки немеют.
      Лев, дорогой, выслушай и постарайся понять. Я не приеду. Не проклинай меня, прости. Прости глупую, слабенькую канарейку. Тощую, щипанную, безголосую теперь, но все равно глупую.
      Не знаю, как объяснить... Жутко звучит: я встретила другого человека. Нет! Это не совсем так. Другого быть не может. Такая любовь, как была у нас с тобой, не повторяется. И вообще - не бывает. Она приснилась нам, Левушка.
      Я не влюблена по уши в этого другого человека, но я устала быть одна. Устала жить ожиданием и мучаться сомнениями. Признайся, ты тоже здорово побаивался, не принесет ли разочарований наша встреча и как я приживусь в твоей тамошней жизни. Слишком далеко разошлись наши дорожки. Мы нарочно этого не замечали, изо всех сил делали вид, что ничего измениться в наших отношениях не может...
      Мы ведь потеряли друг друга давно, еще тогда, правда? Мы оба знали это, но цеплялись за иллюзию. А между тем каждый жил своей жизнью. Ты стройкой. Я - Мишкой, театром, бесконечной задачей свести концы с концами. Трудно жилось мне, Лев. Очень трудно. Ты ни разу не приехал к нам, словно мы чумные. Говорил, не дают отпуск, некому заменить тебя... Я так и думала. Старалась думать. А в глубине души понимала - наша встреча, наш повторный брак - явление в жизни главного инженера, коммуниста Горчакова, нежелательное. Ведь ты не можешь существовать без своего дела. А это значит - не можешь быть мужем дочери расстрелянного врага народа. Наверно, и гибель отца мы оба предвидели, но делали вид, что ждем окончания срока заключения, встречи. Делали вид, что можем соединиться - я и ударник коммунистического труда, представленный к Сталинской премии...
      Ты чудесный, ты необыкновенный, ты - единственный. Но тебя нет! Есть Федор. Честный, заботливый, не хватающий звезд с неба, но живой, реальный. Михаил к нему относится серьезно, уважает. Полагаю, ты станешь еще спокойней и плодотворней работать, если будешь знать, что я с сыном под надежной защитой. Со временем сможешь устроить и свою личную жизнь. Женишься, переберешься в Москву. Будем друг к дружке семьями в гости ходить...
      Прости, пожалуйста, прости. Будь счастлив. Не думай обо мне плохо.
      Варвара Жостова.
      Здравствуй, Варенька.
      Вот и дождался я того самого письма, которого больше всего боялся. Но никогда не сомневался - оно придет. Ты права, все эти годы мы играли в сложную игру, стараясь уберечь друг друга от страшных ран. И лгали, лгали...
      Даже сейчас ты не хочешь сказать мне всю правду. Ты развелась со мной и радовалась моему дальнему отъезду не потому, что хотела спасти меня. Вернее, не только поэтому. Ты не могла жить с предателем. С предателем, которого вопреки всему продолжала любить. Я прав, Варя?
      Да, я подозревал с самого начала, что проблема заключается именно в этом, но постыдно трусил затевать откровенный разговор. Боялся разрушить мираж и выпустить на волю эту самую убивающую нас правду.
      Не знаю, когда и кто рассказал тебе обо мне. Подозреваю, что это сделали в НКВД в самом начале, когда шло следствие по делу антиправительственной группы, в принадлежности к которой обвиняли твоего отца. А может, какой-то доброжелатель шепнул тебе про меня "правду" уже позже? Не славная ли наша Клава рассказала тебе, "как все произошло на самом деле"? Ее супруг был в курсе моей "командировки" по долгу своей службы в органах. Помнишь ту длинную поездку из которой я вернулся лишь весной?
      Так вот. В феврале 1937 года меня командировали для консультации на военный объект. Там вскоре арестовали, предъявив нелепо сфабрикованный компромат и объяснили: если я не проявлю желания помочь органам в расследовании крупного антиправительственного заговора, то обвинение в диверсии пустят в ход. А это "вышка" без всяких яких. Я должен был хорошенько сосредоточиться и рассказать о подрывной деятельности моего тестя...
      Ты знаешь, я приехал домой в середине апреля. Перед этим неделю провел в лазарете, где мне залечивали ожоги и ушибы, нанесенные в ходе бесед. Беседовали со мной серьезно. Сомнений, что я обречен в любом случае, не зависимо от того, соглашусь ли дать показания против твоего отца или нет, у меня не было.
      Но была надежда как-нибудь предупредить тебя или Н.И. о готовящемся против него деле. Я нашел человека, который показался мне честным. Он обещал помочь, передав вам информацию. И я тянул, тянул, то вроде раскалывался, то упорно отмалчивался. Подписывал какие-то пустяковые бумаги, вроде протокола описи имущества в нашей тогдашней квартире на набережной, расписания вечерних моционов твоего отца и прочую чушь - в общем, делал вид колеблющегося. И ждал самого худшего.
      Вдруг мне объявляют - "ваше дело закрыто, вы свободны. От души рады, что столицу к Первомаю украсит ваша рука. Должность и все полномочия мы вам, разумеется, сохранили. Но величайшая и крайне настоятельная просьба молчать о случившимся. Во всяком ведомстве бывают ошибки. Особенно там, где столы завалены доносами. Вы ж не мальчик, сами понимаете, безопасность государства требует повышенной бдительности..."
      Подлечили и чуть ли не с букетом цветов выпроводили. На носу Первомай. По улицам Москвы гуляют школьницы в белых фартуках, пахнет сиренью и ландышами. Ребята в управлении Моссовета встречают меня с почестями после ответственной командировки и запрягают в интереснейшую работу по праздничному убранству города. Моя Варенька с сыном встречают меня дома! И тесть - как ни в чем не бывало. Боже, как я был счастлив! Как опьяняюще, сумасшедше счастлив! Представляешь - вернуться из преисподни, не заложив душу дьяволу!
      Варя, чтобы тебе ни говорили, какие бы доказательства ни приводили, верь - в аресте отца я не повинен. Знаю, что Серафима Генриховна убеждена в обратном.
      Там, в камере я даже немного молился. Я не мог, не имел права рваться с просьбами в высокие небесные инстанции, я обращался к стеклышкам из Мишиного калейдоскопа. К тому, что сумел спасти от преданного нами всеми прошлого. Мало, слишком мало, чтобы ожидать прощения.
      Тогда же в мою больную, изувеченную голову впервые закралась мысль: мы все ошиблись. Мы - заблудившиеся дети - гадкие и послушные, добрые и злые, умные и дураки - все-все "строители нового мира". Маленькие, потерянные, кем-то обманутые, проклятые...
      На мне нет креста, клянусь стеклышками Храма - ни перед тобой, ни перед Николаем Игнатьевичем я не виновен.
      Хочется думать, что когда-нибудь, кто-нибудь отомстит за нас или сделает что-то очень хорошее, отвоевав нам прощение...
      Не спрашивай, кто виноват. Я не знаю. Думаю, Миша разберется.
      Михаил Львович Горчаков.
      Будьте счастливы, родные мои.
      Май 1941 года."
      Глава 19
      Глубоко под землей расходились темные низкие тоннели. Выше остались затопленные подвалы Ленинки, сбоку - укрепленный древними дубовыми сваями ход к Кремлевскому лабиринту. Низкорослый помощник Деймоса, махнул рукой влево. Четверо мужчин последовали за ним. На оранжевых касках циклопическим глазом горели фонари, выхватывая из темноты влажный блеск камней и грунта, укрепленного новенькими металлическими сваями. Все четверо, одетые в одинаковые оранжевые комбинезоны иностранной фирмы с люминесцентной эмблемой на спине в виде тройной молнии МWМ, шагали молча. Впереди коротышка - главное доверенное лицо Мефистовича, за ним, гордо распрямив плечи, словно атлет на цирковом манеже, сам грек, чуть сзади - Пальцев. Шествие замыкал единственный допущенный сюда представитель Пальцева - его личный охранник Альберт Осинский.
      Утром к Пальцеву в "Музу" явился Шарль и доложил, торжественно сияя:
      - Свершилось! Наши специалисты обнаружили сокровища. Пожалуйте взглянуть.
      - Невероятно...- забеспокоился Альберт Владленович, находящийся в преддверии эпохальных событий.
      Основательная подготовка событий была произведена во всех направлениях. Иностранные компаньоны, не вникая в детали, разместили по ходу подземных работ в лабиринтах под основанием Храма некие ящики. "В целях оборонной подготовки. На случай войны", - пояснил Пальцев, делая суровое, проникнутое гражданственным пафосом лицо. Никто не стал уточнять насчет войны. Специалисты фирмы MWM точно и правильно (проверял Оса) расположили в подземельях контейнеры со сверхмощной взрывчаткой. Храм сметет до самого основания, в этом сомнений нет. Значительно больше волнений вызывала заключительная часть триумфа нового духовного лидера, а именно - вторичное возрождение уничтоженной святыни.
      Для осуществления самой важной части плана требовались колоссальные деньги. Пальцев здорово подсуетился, принимая деятельное участие в подготовке "Черного понедельника" и рассчитывал на хороший кусок в дележке пирога.
      Семнадцатое августа приближалось, Пальцев приступил к проведению операции. Вчера он организовал террористический акт на окружной дороге, как раз на новенькой, недавно открытой развязке. Затем, потрясенный трагедией, собрал внеочередное заседание "прогрессистов", на котором с надлежащими драматическими эффектами сложил с себя полномочия председателя. Сдрейфил, мол, смалодушничал, простите Христа ради.
      Именно завтра он предполагал в полном смятении чувств прорваться к мэру, броситься в ноги, рвать на себе волосы, полностью "расколоться". Мол, не могу больше молчать: антиправительственный заговор, пуск психогенератора, сумасшедший, рвущийся провести сеанс внушения и способный совершить любую глупость... Тут завертится такая карусель! Предотвратить катастрофу не успеют. Когда Храм взлетит на воздух и заговор откроется, "прогрессистам" крышка. На авансцену выступит Пальцев, чтобы исполнить свою коронную арию. Измученный, якобы, сознанием вины, честный гражданин предложит умопомрачительную финансовую помощь в великом деле скорейшего возрождения святыни.
      О мифическом кладе и обещаниях компаньонов Пальцев и думать забыл. Ясное дело - туфта. И тут объявился опьяненный радостью де Боннар, словно заполучивший уже обещанные триллионы. По случаю делового визита он был одет в костюм легкой шерсти цвета слоновой кости, щедро украшенный золотым позументом, пуговицами и был похож на капитана океанского лайнера, отправляющегося по весьма экзотическому маршруту.
      - Неужели это... это и в самом деле возможно? Вы не ошиблись? Не шутите? - насторожился Пальцев.
      - На все сто. То есть уверен на сто процентов и вовсе не расположен шутить, - Шарль с видом победителя развалился в вертящемся кресле, закинув ногу на ногу.
      - Где же все это? - директор "Музы" нервно взъерошил чубчик, с изумлением обнаружив, что носок туфля иностранца отливает чистейшим золотом.
      - Пока на месте. Мы работали без передышки, выполняли условия контракта. А вы ведь сомневались в успехе, уважаемый, признайтесь?
      - Напротив, я очень рассчитывал на вас, - уверенно солгал Пальцев.
      - Не ошиблись, Альберт Владленович! Поздравляю. Автомобиль ждет. Вы, естественно, пожелаете прихватить для моральной поддержки сугубо доверенное лицо. Хорошенько продумайте кандидатуру. Вы не менее нас заинтересованы в том, что бы сокровище превратилось в хорошо отмытую твердую валюту.
      Рассудив, что необходимо лично ознакомиться с сомнительной ситуацией, Пальцев оказался в подземелье, вместо того, что бы готовить свой покаянный визит в верхи.
      - Сюда, сюда, осторожненько...- шагавший впереди коротышка завел всех в узкий проход, перекрытый стальным шлюзом. Дышать стало трудно, давил потолок. Когда позади группы с лязгом обрушился металлический заслон, Пальцев почувствовал себя в ловушке. Сразу стали ясны гнусные намерения иностранцев: шантаж, требования выкупа. Встревоженный, но не сломленный, Пальцев ждал неприятных заявлений, сзади в сильном напряжении сопел Оса.
      Коротышка что-то нажал в стене. Стальное перекрытие с гулом отъехало в сторону, складываясь гармошкой. Открылся круглый, увенчанный шатром из дубовых балок зал, размером с фонтан у Большого театра. В центре его тускло мерцал металлический контейнер не меньше саркофага Тутанхамона.
      - Пришлось перегрузить. Деревянный ларь начисто развалился. Схватились за кованную крышку, а там - катастрофа! - пояснил молчаливый Мефистович. - Прямо в гнили в земле, в камнях... Взгляните сами.
      Крышку контейнера подняли. Пальцев шагнул вперед и застыл с открытым ртом. Так вот людей и хватает инфаркт. Емкость из нержавейки, вроде кузова трехтонного самосвала, заполняла сверкающая лава. Пальцев заметил темное литое золото каких-то кубков и крупные капли рубинов на них, разноцветное мерцание драгоценных камней, украшавших художественные изделия далекого прошлого, россыпь неведомых монет, тяжелые цепи, змеившиеся среди несметных сокровищ. Все это покрывала искрящейся сеткой ликующая игра алмазов. Осинский крякнул.
      - Не сортировали еще, - объяснил краснорожий коротышка. Только-только пересыпать успели.
      Пошуровав в сияющей массе, он извлек массивный кубок и передал Пальцеву:
      - Личный ночной сосуд Ивана Грозного. В честь покорения Казанского ханства из золота отлит. Годок проставлен - 1552. Рубинчики неслабые, с вишню будут.
      - Может... - засомневался, приходя в чувство Пальцев. - Может, не все переплавлять? Оставить ценные экземпляры для музеев? - Голос его дрожал.
      - Сделаем подробную опись, вы глянете, отметите своей ручкой, что куда, - согласился коротышка.
      В голове Пальцева зашуршала двойная арифметика. Первое соображение было чисто практическим: никто не способен оценить клад, а следовательно, при дележке, компаньоны его непременно обжулят. Второе касалось высоких материй: духовного права на владения сокровищем. Ведь что получалось клад, найденный в сегодняшней демократической России, достанется государству - бандитскому и грабительскому. Клад, раскопанный в условиях самодержавной власти принадлежит рачительному хозяину, пекущемуся о благе народа, о его исторической памяти. Следовательно, сокровища должны обнаружиться несколько позже, после того, как Хозяином станет Пальцев. А до этого времени пусть полежит на своем месте. Иностранцев, разумеется, придется убрать.
      - Поздравляю! Потрясен до глубины души, - широко и восторженно улыбнулся Пальцев Мефистовичу. - Счастлив, что судьба послала мне таких компаньонов.
      - А мы не довольны, - грек с громким лязгом захлопнул тяжелую крышку, погасив алмазную игру. В пещере воцарился опасный, давящий сумрак. Нехорошие мысли полезли в голову Альберта Владленовича. Фонарик на каске Мефистовича светился неоновой зеленью, а лица совсем не было видно.
      - Истинные компаньоны в такой ситуации не должны держать камень за пазухой. Вы уверены, милейший, что ваш генератор, на который мы возлагаем серьезные надежды и за который щедро платим - не технический казус и не детская игрушка? - строго проговорил он, и голос заухал, как в бочке.
      - Позвольте, на карту поставлено будущее страны! Моя жизнь, в конце концов! - благородно возмутился Пальцев, заметив, что срывается на фальцет.
      - А если бы какой-то сообразительный и очень сведущий друг шепнул вам на ушко, что расчеты не верны? Не технические - ваши личные, - настаивал грек.
      - Не понимаю, к чему вы клоните... - пожал плечами Пальцев, вспотев под проклятым комбинезоном, словно в сауне.
      - Уточняю, - Мефистович присел на угол контейнера, как страдающий родственник на край могильной плиты. Скорбь пронизывала его траурную позу. И не синий комбинезон, а черное одеяние облегало жилистое тело - угольная ряса, из под которой сверкнул серебряной шпорой театральный какой-то сапог.
      "Глюки" - подумал Пальцев. И резонно предложил:
      - Здесь душновато, господа. Обсудим ситуацию чуть позже на свежем воздухе.
      - Сейчас и здесь, - пророкотал грек. - Да и обсуждать, собственно, нечего. Я категорически настаиваю на следующем: вы навсегда забываете о своих смехотворных амбициях, наглых, жестоких, идиотских планах. Вы исчезните из Москвы, словно и не бывало. Денег в европейских банках у вас достаточно. Можете прихватить отсюда все, что понравиться. Подарок фирмы за послушание.
      - Это ошибка, господа! Обидная ошибка! - горячо запротестовал Пальцев, внезапно догадавшись, откуда произошла утечка информации. И тут же увидел предателя. Из глубины невидимого коридора появилась Белла. Ослепительная и пугающая. Узкое чешуйчатое платье облегало гибкое тело, а по нему как на неоновой рекламе пробегали цветные лучи. Ярко алый рот широко улыбался. Похоже было, что вся она прозрачная, лишь вполне ощутимо щерились острые длинные клыки.
      - Разве можно доверять женщине? Да еще такой! - возмутился Альберт. Изабелла Аркадьевна не может простить мне верность супруге. Я не имею морального права развестись с больной женщиной! - Все менее уверенно восклицал он, пятясь.
      - Кончай выступать, не на собрании, - приблизившись вплотную, Белла обняла Альберта за шею холодной и липкой рукой. - Соглашайся, милый. Я не оставлю тебя.
      Липким и холодным оказалось и ее обнажившееся тело, льнущее к потерявшему вдруг свой комбинезон, совершенно голому Пальцеву. Алые губы впились в его шею, присасываясь, словно пиявки. Пару раз охнув, и пропищав Осинскому: "Стреляй!", Пальцев потерял сознание.
      Во флигельке "Холдинговой компании" было тепло и уютно. Возлежа на диване среди царских подушек трагически погибшего итальянского модельера, Роланд вращал свой глобус - вернувшись из подземелья, он просматривал мировые новости. Забавным казалось не только то, что светящийся шар совершенно похож на снимок Земли из космоса, но что висел он в воздухе абсолютно без всякой подставки, а информация поступала буквально из первых рук - без малейшего искажения и проницательного вмешательства комментатора.
      - У арабов жуткие беспорядки, на здешнем Кавказе сплошной мрак. Меня поражает терпеливость людей... Ну скажи, кем надо быть, что бы равнодушно взирать на все это? - Роланд оттолкнул кончиком парчовой тапочки глобус и тот уплыл в глубь комнаты с легкостью воздушного шара.
      - Вы стали сентиментальны, экселенц. Дает о себе знать негативное влияние здешнего климата, - заметил пристроившийся у камина с книгой Батон. - Где вы еще видели такой мерзкий август? И знаете, погоду испортили большевики. Вот здесь И.С.Тургенев пишет: "...который год стояло сухое, жаркое лето".
      - Все портится. Их погода, их большевики, их демократы, мои нервы и даже мое хваленое бессмертие. А началось с колен! Тому, кто претендует на вечную жизнь, надо поменьше сгибать колени.
      - А вы знаете, экселенц, не все так плохо. Есть отдельные позитивные впечатления, - солидно заметил Батон.
      - Что-то произошло, пока мы копались с горшками русских царей?
      - Произошло, экселенц, - Батон отложил книгу и присел на краешек кресла в позе услужливого секретаря. - Вы отбыли на объект, а в нашем фонде сегодня приемный день! И кому пришлось сесть за стол де Боннара и принимать посетителей? - Ба Тоне. В собственной черкеске. Уверяю, экселенц, одежда производит на людей значительно более сильное впечатление, чем мы предполагали. Он прямо весь расплылся и говорит: - Я не сомневался, что вы из наших!
      - На прием явился черт?
      - Ах, экселенц, черти здесь пока не в моде. Я имею в виду, естественно, внешний вид - шерсть, копыта и все такое. Пока не носят. Не из ложной скромности. Полагаю, из соображений гигиены и чисто практических ну кто, кроме котов станет тратить по несколько часов в сутки на вылизывание собственного костюма и обуви?
      - Так кто же назвался нашим?
      - Имелся в виду мой кавказский наряд. Сюда приходил работник рынка по имени Синагог - защитник купцов всякой такой... ну, не русской национальности.