Сердце остановилось в груди Мары, в глазах потемнело. Не вымолвив ни слова, она попятилась, как от удара, несколько мгновений смотрела в ухмыляющееся лицо и бросилась прочь. Она бежала, очертя голову, пересекая улочки с кривобокими домишками, рыночную площадь, пустырь, распугивала гусей, шарахалась от велосипедистов, царапала о ветки кустарника помертвевшую кожу.
      Опомнилась на краю оврага, заросшего сухим бурьяном. Если бы под ее ногами разверзлась пропасть, все решилось бы просто и быстро. Но пропасти не было, не было ни ножа, ни яда, чтобы умереть и спастись. Спастись от страха, от унижения, от удушающей злобы.
      Опустившись на камень у обрыва, Мара стиснула колени руками, сунула в них лицо и тихонько завыла, поскуливая и раскачиваясь. Так делала умиравшая в ее отделении от опухоли молодая женщина. Она уверяла, что от воя боль стихает. Не даром же скулят раненые собаки.
      На дороге затормозив, несколько раз просигналил автомобиль. Продираясь сквозь кусты к Маре подошел Игорь и тронул за плечо.
      - Пожалуйста, перестань. Я все знаю, Роберт рассказал. Плюнь и забудь. - Он присел рядом, обнял за плечи. - Мало ли что в жизни бывает. Ну перестань капризничать, детка! Пойми, меня это совершенно не колышит. Честное слово!
      - Убей его, - она глянула исподлобья с несокрушимой решительностью.
      - Ты не в себе, - Игорь поднялся, поморщился. - Постарайся успокоиться. Всякое случается по молодости лет.
      - Уйди! - с неожиданной силой выкрикнула Мара. Выпрямившись, она стояла перед ним, сжимая кулаки и глядя, словно затравленная собака.
      - И запомни: никогда, никогда больше не приближайся ко мне.
      Она попятилась к краю оврага. Несколько секунд внимательно смотрела в черные глаза Гаррика и помчалась вниз, ломая сухие ветки.
      - Дура! - крикнул вслед Игорь и метнул кошелек. - Деньги хотя бы возьми, истеричка.
      ...Над Андреаполем витали прозрачные, напоенные весенним деревенским духом, сумерки. Курами, навозом, политым огородом, рано зацветшей сиренью, ужином, разогретым на керосинке, стираным бельем, молоком пах этот чужой вечер.
      Выбравшись из оврага, Мара бродила по улочкам без определенной цели. Простая, покойная жизнь, проистекающая помимо ее, словно в ином измерении, действовала целительно. Люди превозмогали свои горести, утраты, невзгоды, копали землю, кормили детей, смотрели по телевизору "Вести". Часто попадались непуганые деревенские коты и голосистые, но доброжелательные собаки. Становилось прохладно. Мара отряхнула землю с джинсов, но ничего не смогла сделать с тоненьким белым пуловером - он выглядел так, словно его обладательница ночевала под забором и совсем не спасал от вечерней пронизывающей свежести.
      Кошелек Игоря Мара искать не стала. Полное отсутствие денег подсказывало лишь один выход: пойти в милицию, объяснить ситуацию и попросить о звонке в Москву. Пусть Анька пришлет перевод или явится сама. Однако, все это требовало усилий и воли к жизни. А ее не было. Ссутулясь, обнимая руками плечи, Мара брела, куда глаза глядят - самый одинокий, самый несчастный человек на свете.
      Два раза к ней приставала одна и та же тетка, желавшая продать свежие яички или укроп, под матерок и звон, обдавая грязью, проносились юные велосипедисты с плейерами на шеях, долго шел впереди высокий мужчина с батоном под мышкой. Батон был длинный, поджаристый, без всякой упаковки. Не отрывая от него голодных глаз, беглянка шла следом.
      Увидав людей, кинувшихся к разворачивающемуся на пятачке автобусу, Мара приняла мгновенное решение: зайцем добраться до станции, сесть в электрику и ехать в Москву без билета. А если придут контролеры, вместе с ними и шагать в милицию. Но все это уже потом - главное - нырнуть в душное тепло, спрятаться, согреться.
      Допотопный автобус вместил галдящую толпу, между запотевших окошек было надышано и тесно. Все передавали сидевшему за пестрой шторой водителю деньги. Передала чьи-то монеты и Мара, столкнувшись глазами с высоким мужчиной. Русая голова владельца батона возвышалась под самой крышей и денежный поток следовал, в основном, через него. Батон, что бы не измять и не запачкать, высокий держал теперь у верхних поручней, распространяя аппетитный запах. Мара отвернулась, прихватив в память моментальный "снимок" его лица и теперь с удивлением разглядывала. Странно. Она так часто видела это лицо. Но где?.. В зеркале! О, Господи, в зеркале! Она метнула в сторону незнакомца тревожный взгляд и снова встретилась со светлыми, обведенными лиловатой поволокой глазами, то же воровски стрельнувшими в ее сторону. Длинная прядь прямых русых волос падала на его лоб совсем по-мариному, а на губах застыла знакомая полу улыбка - то ли насмешливая, то ли застенчивая. И упрямая.
      "А вдруг - брат? Вдруг отец нагулял где-то еще до женитьбы на маме мальчика? И теперь мы живем, не ведая, что не так уж и одиноки", - подумала Мара с неколебимой уверенность в том, что если сейчас попросит у незнакомца денег на электричку, он даст, ни о чем не спрашивая.
      Автобус сильно мотало, было тепло, тесно, смрадно, как бывает среди людей, добирающихся домой после трудового дня. То тут, то там вспыхивали разговоры, из которых определилось, что маршрут дальний, но ни к какой станции он не ведет.
      - Простите, - обратилась Мара к одной из разделявших ее с "братом" женщин, - Вокзал скоро будет?
      - Какой вокзал? - окинула та неприязненным взглядом растрепанную девицу, задающую такие идиотские вопросы
      - Станция, - уточнила Мара.
      Начался всеобщий гвалт, в котором окончательно выяснилось - до железной дороги - семь верст киселя хлебать. Утром можно рассчитывать на попутный грузовик с птицефермы. Если дать шоферу десятку, может и подкинет к станции.
      - Да она и тут не платила, - словно нехотя, но громко, вставила женщина в свежей укладке и в турецкой кожаной куртке, косясь на подозрительную соседку. - Я специально внимание обратила. Чужие деньги передавала, а свои нет.
      - Кто не платют - штрафовать! - твердо высказался старик на деревянной ноге, сидящий у окна и пахнущий козлом.
      Вслед уже вдохновенно понесло возмущенных фактом безбилетного проезда женщин. К Маре, угадав в ней инородность, обращались гневные взгляды и возмущенные реплики. Кто то застучал в стекло водителя с криком:
      - Останови! Безбилетника высаживать будем!
      - Тихо, тихо, бабоньки, - подал спокойный насмешливый голос человек с батоном. - Девушка со мной, я и оплачу. Нам, кстати, на следующей выходить. - Кивнув Маре, он стал протискиваться к выходу. У окошка водителя задержался, приобрел билет и протянул ей: - На память.
      Выбравшись из полуоткрывшихся дверей под голоса разгоревшейся дискуссии о безобразных нравах современной молодежи, они стояли на деревенской площади возле облинявшей доски почета. Обдав струей черного дыма, автобус укатил, переваливаясь на ухабах и сразу стало невероятно тихо.
      В домах за жидкими палисадниками уже кое-где светились окна. Над темной деревенькой, над дальними холмами и зеркалами озер опрокинулось огромное прозрачное небо с бледными крапинами звезд и узеньким, любопытно склоненным месяцем. Из огородов тянуло политой землей, навозом и дурманом зацветшей сирени. От прохлады и не привычного, не городского простора Мару охватил давний, школьный еще, кураж. Тогда она была бойкой, бегала быстрее всех, здорово играла в баскет и на нее заглядывались неинтересные школьные кавалеры. Но она пребывала в мечтательном ожидании ТОГО САМОГО единственного, засыпала и просыпалась в юном предвосхищении ей одной причитающегося счастья. Потому был и щенячий задор, и отчаянная смелость, и заливающий утреннее пробуждение неудержимый поток радости... Все прошло. Прошло... Она глубоко вдохнула прохладную свежесть и зябко обняла руками плечи.
      - Хорошо тут.
      Стянув с себя куртку из синей плащевки, "брат" укутал ею девушку.
      - Погрейтесь, пока сообразите, что делать. У вас чрезвычайно задумчивый вид. Полагаю, решаются жизненно важные проблемы.
      - Я ничего не решаю. И не знаю, что делать, - призналась Мара, осматриваясь. - Здесь есть гостиница?
      - Увы. Пока только планируется, - он с веселым вызовом посмотрел на девушку: - Могу предложить апартаменты в собственном доме. На три звезды тянет, но с минусом. Минус водопровод, минус телефон и, естественно, прочие удобства. Не стану к тому же предупреждать, что я - одинокий мужчина, и в деревне - единственный житель. Вы все равно не откажитесь.
      Мара не обиделась. Она сразу поняла, что "брат" не намекает на легкодоступность странной путешественницы и не пытается воспользоваться ситуацией. Он предлагает помощь. Она прямо посмотрела в знакомое до странности лицо и улыбнулась:
      - Не откажусь. Конечно, не откажусь.
      Шли долго, прямо на догорающий над озером закат и молчали, словно должны были запомнить каждое мгновение этого пути.
      - Красотища какая.... - Мара оглядела окрестности с крыльца дома пока хозяин ковырял в дверях ключом. В темных сенях, радостно повизгивая, под ноги кинулась собака, заюлила, запрыгала, пытаясь лизнуть хозяина в нос. Но не достала. Пошарив рукой по стене, он щелкнул выключателем и сказал:
      - Вот так и живу.
      Глава 4
      Случилось самое невероятное, самое сказочное, самое необходимое майским вечером встретились двое, рожденные друг для друга.
      Это стало ясно еще в автобусе и со всей грандиозной фантастичностью определилось дома. Греясь у печи, они уминали Максов батон и говорили наперебой. У ног дремал, свернувшись клубком пес.
      - Я решила, что ты мой брат и потому так переменилось все вокруг... Словно родилась заново и прямо - в счастье!
      - Лишь взглянув на тебя, я понял, что всю жизнь любил именно эту женщину. Каждый ее жест, взгляд, жилку на шее, паутину золотых волос... Да, несомненно, я всегда знал и любил тебя. Любил твое имя - Маргарита.
      - Меня никто не звал так, - протянув руки, Маргарита легко, как слепая, кончиками пальцев пробежала по лицу Максима. - Я узнаю твои губы, твои глаза, твои впалые щеки... Почти непереносимое чувство родства и нежности. Хочется прыгать и визжать, как Лапа. И плакать ужасно хочется. Она замотала головой, прогоняя слезы, но две слезинки скатились медленно и торжественно. - Так не бывает...
      - Так есть! - Максим прижал ее голову к своему плечу, ероша теплые волосы: - Я все же нашел тебя... Я. НАШЕЛ. ТЕБЯ...
      - Мы нашли друг друга... - Маргарита сопела, уткнувшись в его шею. Максим отстранил ее, крепко держа за плечи, легонько встряхнул, заглянул в глаза, в самую глубину и осветился радостью.
      - Сегодня самый важный и чудесный праздник! У меня есть черничная наливка, - он достал отливающую чернильным мраком бутыль. - Как насчет этого зелья? - Максим посмотрел на свет содержимое узкогорлой бутылки, засомневался. Вытащив пробку, попробовал напиток и передал бутыль Маргарите. Запрокинув голову она сделала несколько глотков. Черная капля скатилась от уголка губ и побежала к шее. Максим остановил ее пальцем и застыл так, прислушиваясь к трепету тонкой жилки. - Тум - тум - тум билось сердце Маргариты... Он прислушался к шороху пронесшихся видений и что-то вспоминая. Но видения не всплыли на поверхность, оставшись в непрозрачной глубине. Лишь сумасшедшее счастье, захлестнувшее целиком, сомкнулось расплавленным золотом над русыми головами.
      Сердце Маргариты то пускалось вскачь, то замирало, как на гигантских качелях. И почему-то было ясно, что это не шальное волнение молодых тел, а трепет соприкосновения с величайшей тайной.
      Макс стряхнул оцепенение, кинулся к печи, распахнул дверцу, подбросил дров и воскликнул, озарившись повеселевшим пламенем:
      - Пусть будет камин! Ты ведь любишь огонь!
      - Огонь, тепло, солнце... - она протянула к огню руки. - И оказывается, страшно хочу жить. Когда-то, давным-давно, я хотела сбежать.. Через окно девятого этажа...
      - Меня тоже искушало желание исчезнуть. Жизнь потеряла смысл. Я решил, что придумал тебя и никогда не смогу встретить... Я оказался один в страшной, затягивающей пустоте.
      - Знаю, знаю... Она наступает, хохочет, глумится. И ты понимаешь, что все обман - вся твоя жизнь, все желания, страхи, горести, радости...Ты просто песчинка, пустяк, ничто....
      - Это у тебя оттуда отметина? Из тех дней? - Максим взял ладонь Маргариты с тремя белыми шрамами.
      - Ткнула изо всех сил, что бы проснуться. Но кошмар не развеялся... Меня предали, я хотела исчезнуть. Потом запуталась... Сегодня решила, что мои ошибки - это единственная правда и ничего больше не будет... Я потеряла надежду найти тебя.
      - В начале сказки дракон всегда чрезвычайно страшный. А потом он проваливается сквозь землю не оставив и следа и оказывается, что ужасных-ужасов вообще никогда не было, - он подул на ее ладони, прикоснулся губами. - Не было. Поверь мне, поверь!
      Крепко держась за руки, они бубнили слова, словно заклинания и боялись умолкнуть, спугнуть наваждение. А майская ночь застыла в прозрачной нежности, не желая темнеть. Можно было поверить, что счастье способно остановить время.
      Они уснули под утро, тесно прижавшись, как много пережившие вместе супруги. Но не случилось и поцелуя. Их было множество - тысячи, миллионы в давней, прежней жизни. Встреча перевернула мир. Невероятная, слишком желанная, она произошла! Требовалось много сил, что бы всем сердцем, всем телом осознать это и нельзя, ну совершенно нельзя было сметать в впопыхах с пути важные, очень важные преграды.
      Они поцеловались в полдень. Едва открыв глаза, встретились черничными, горячими от сна губами и бросились в пожар полного, нерасторжимого единения.
      Солнечные квадраты лежали на пестрых смятых простынях. Старый шкаф взирал с высоты, словно недремлющий страж, качались за открытым окном ветки яблонь. И почему-то казалось, что так было и так будет всегда. Что ничего не может быть лучше, правильнее, важнее. Что свершилось главное, для чего каждый из них явился в мир - пришла настоящая, верная, вечная любовь.
      Вечером из сельсовета Мара позвонила домой и сообщила, что уехала невесть куда по горящей путевке. На вопросы Ани отвечала сумбурно, неопределенно, но категорически настояла на том, что бы деньги, отложенные ею для ремонта квартиры, тратили на еду.
      - Игорь звонил, весь в панике! Что сказать? - кричала сквозь треск Аня.
      - Что хочешь. Ни его, ни ресторана для меня больше не существует. Ты слышишь, слышишь? Ты поняла?
      Поселковая бухгалтерша и две сидевшие над бумагами женщины, навострили уши, смекая, что в семейном положении москвича происходят кардинальные перемены. Обнявшись прямо под окном, словно у трапа прибывшего с другого континента самолета, молодые стояли молча в окружении стендов, инвалидных гипсовых статуй и зацветающих кустов сирени. А потом зашагали прочь, выравнивая шаг и тихо смеясь.
      Накупив в магазине еды, они двинулись вниз по улице, как деревенские молодожены. С охапкой черемухи в руках и с сумасшедшими глазами, с какими только из-под венца выходят и то - редкие. У заборов, глядя в след, стояли бабки. "Счастливые будут, больно схожи, как брат и сестра", - решали они одна за другой.
      Высокие, тонкокостные, русые, с прозрачными светлыми глазами и одинаковыми, совершенно неземными улыбками, они вернулись домой. Пес радовался, суетился, припадая на заднюю неправильно сросшуюся хромую лапу.
      Маргарита прижалась щекой к собачей морде.
      - Это самая любимая моя порода. Как забавно он улыбается и морщит свой черный нос! И умнющий! Наш пес совершенно все понимает, при этом жуткий хитрюга - одно ухо всегда настороже, а другое мирно болтается. Бархатное, мягенькое ушко.
      Макс рассказал, как оказался в деревне, как приобрел Лапу и встретил на пепелище Лиона. Понадобилась целая неделя, что бы вместе вспомнить то, что нужно было помнить, достать из кладовой памяти, рассмотреть прошлое. Что-то навсегда похоронить, что-то, подобно извлеченным из старого альбома фотографиям, бережно оправить в рамки и вывесить в горнице. Тут появились Варюша, Левушка, давно превратившиеся в светлое облачко родители Маргариты и Макса. И неведомый прадед, гулявший по набережной с Архитектором, и пианистка Сима.
      Все окрестности были осмотрены, оглажен ствол каждого примеченного Максом дерева. С холмами и озерами Маргарита здоровалась, узнав их имена у Максима, а у самых важных елок приветственно трясла склоненные ветки. Максим глядел, щурясь и гримасничая - он сдерживал радостный смех - точно так вел себя и он, обходя владения прошлой весной.
      - Не смейся, я так поступала, когда была девчонкой, когда думала, что мы все - люди, животные, растения, вещи - родня. И путала сны с жизнью. Она отвернулась и проговорила виновато и тихо: - Пробуждение было страшным.
      - Ты и сейчас девчонка, ты и сейчас - не проснулась. Мы - в заколдованном сне. Весь мир - наш. Ведь мы были вместе всегда... Я увидел твое лицо по телевизору - там показывали фестиваль в Локарно. Увидел - как давно знакомое, родное. Обомлел и решил: сочиню самый лучший сценарий и непременно разыщу ее. Все случилось не совсем так, но ведь случилось же! Сагу свою я теперь непременно допишу, а потом добрые люди снимут по ней фильм.
      - Удивительно... - недоверчиво приглядывалась Маргарита, будто боясь, что Максим раствориться в воздухе. - Ты, кажется, единственный, кто запомнил меня на экране. Может, ради этого и подсел тогда ко мне в Александровском саду помреж? Он искал печальную женщину. Самой печальной тогда была я.
      - Ты была самой прекрасной в Москве. Да и в любом другом городе мира! Я заметил бы тебя сразу в любой толпе. Ведь тогда в Андреаполе что-то кольнуло слева, где сердце. Тоненько так, вроде сигнала, но жутко пронзительно! С чего бы, спрашивается? Девушка, одетая слишком легко для майского вечера, бредет наугад, как помешанная. Вся в грязи и всклокоченная, словно дралась. Но пульс зачастил до ста двадцати, клянусь! А ведь я видел только спину.
      - И я - спину! С батоном. И тоже решила - ненормальный. Мой.
      - А в автобусе у тебя было такое лицо... Заплаканное, потерянное, восхитительное!
      - О, нет, в автобусе я уже была счастлива! Уже переполнена чем-то драгоценным. И ощущение - как на американских горках - полет в другое измерение. Наверно, так теперь действует провидение.
      - Меня он водило, как блесну опытный рыболов. Зачем я два часа кружил по городку с эти батоном, как булгаковская Маргарита с букетиком желтых цветов? Для того, что бы приманить тебя. А если бы не приманил, если бы не встретил, то, наверно, умер бы от тоски. Так одуряюще сладко пахла сирень тем вечером...
      - Значит, чудеса бывают? И все радужные обещания счастья - не обман!.. Не смейся, пожалуйста, и не сердись. Я лишь теперь поняла, что Бог существует! И то, что мы сидим вдвоем на самом краю света - есть первое, самое главное доказательство этого! Все, оказывается, так просто! Бог - это любовь. Неважно как его зовут. Но только несомненно одно - он не жесток. Он не может карать, мучить, мстить. Он милостив и добр. Ему больно от наших страданий. Все, что может, он дарит нам. И вот здесь, здесь живет его тепло. - Маргарита прижала ладони к груди.
      - Верно, милая! Иначе ведь быть не может! Иначе все теряет смысл! Макс распахнул руки, словно обнимая Божий мир. - Все это - его дар.
      Взявшись за руки они стояли на вершине холма, обдуваемые ветром. Щека Маргариты прильнула к груди Максима, ее длинные волосы с вплетенным цветком малинового шиповника струились мягким шелком.
      - Я знаю, что ОН говорит нам. "Живите в радости. А радостью вашей пусть будет любовь, милосердие и красота". Я знаю, что несказанно прекрасна сейчас, потому что я - это ты.
      - Человек есть то, что он любит. Выходит, я - часть тебя, Маргарита. Это потрясающе, но какова ответственность! Решено - я сбриваю бороду. Максим, наконец, расхохотался, не в силах больше выдерживать серьезный тон.
      - Только не это! - Маргарита сжала ладонями его впалые щеки, покрытые темно-русой щетинкой. - Не дам в обиду нашу любимую бороду.
      - А ну, догоняйте! - крикнул он, припустившись к озеру. Следом, заливаясь лаем, кубарем катился Лапа и раскинув руки, словно собираясь взлететь, невесомо плыла Маргарита.
      Глава 5
      В селе теперь часто видели москвичей. Но не прогуливающихся, а озабоченных покупками. На берегу озера, где стоял их дом, частенько визжала электропила, стучали молотки. Сельчане зачастили к озеру, любопытствуя насчет строительства. Темный дом стал желтым, как одуванчик, а резьба ставен превратилась в белые кружева. Молодая, стоя на лестнице, ловко орудовала кистью, а хозяин занимался крышей. С грузовика выгружали морковную, андерсеновскую черепицу и блестящие желобы водостоков. Помолодевший дом стал похож на красноверхий боровичок и в любую погоду казался освещенным солнцем. Цветов в садике появилось множество - бурно цвел малиновый и белый шиповник, высоко поднимали головы пурпурные маки, наивно и весело глядели васильки, беззаботные ромашки. А ботва у тыкв выросла просто гигантская, перекинулась на яблони и огород стал похож на тропический лес.
      Вечерами окна игрушечного дома светились мандариновым теплым уютом, у крыльца поднимались высокие белые цветы, пахнущие в сумерках сладко и чудно. Если бы любопытный прохожий привстал на притолоку и заглянул в комнату, то прослезился бы, бедолага, от тихой зависти. О таких вечерах мечтает отродясь всякий, часто не осознавая того, стремясь к иным обманным радостям. А как увидит такое окно - и наступит понимание. Стукнет себя человек по лбу и воскликнет: - Так и буду теперь жить!
      В горнице чисто и уютно. Хоть и не видать богатства, а лучше, вроде, и желать нечего. Над низким топчаном, покрытым клетчатым пледом, висит рогожный коврик с пышными белыми облаками и серпом месяца, хитро выглядывающим из-за них. Вокруг россыпь звездочек и что-то летящее вроде большой серебристой птицы или длинноволосой феи. У Маргариты, сшившей коврик из лоскутов, получилась именно та картинка, что виделась ей перед сном в детстве.
      В углу у печи стол, весь заваленный интересными книгами. Книги и на полках, прибитых к стенам. Торжественно и таинственно золотятся тиснения на толстых корешках, а другие худы, потрепаны или ярки. И похожи книги на старых друзей, собравшихся здесь, чтобы рассказать свои удивительные истории. Рядом круглый столик на одной центральной ноге, покрытый вишневой бархатной скатертью. Старый, видать, столик и очень пожилая, с давнишними воспоминаниями скатерть. На скатерти пузатая ваза прозрачного стекла с полевыми цветами, роняющими лепестки, а над ней возвышается лампа. Чудо-лампа с большим абажуром, затянутым мандариновым шелком. Среди книг, склонив голову над бумагами, что-то быстро пишет молодой мужчина. Часто он поднимает лицо от работы и, откину со лба длинную прядь, смотрит на сидящую под лампой женщину. Долго смотрит и тогда она отрывается от шитья и с улыбкой встречает его взгляд. И уже не ходики с кукушкой, а два сердца выстукивают волшебную мелодию и поют в горнице зачарованные скрипки.
      В руках женщины - юной, простоволосой, блестит игла. На коленях кипень белого шелка, волнами покрывающего пол.
      - Похоже, тебе угодил наш председатель, - замечает писатель.
      - Еще как! На все окошки штор хватит и ни каких-нибудь - в оборочку, с воланами! - Маргарита расправила работу, полюбовалась: - То, что надо. Тютелька в тютельку.
      Мксим улыбнулся, припоминая судьбу подарка. Вручая ему недостающие бумаги на владение домом, председатель совхоза покачал головой:
      - Проспорил я девкам из сельсовета бутылку. Они прямо горло драли, что ты теперь не сбежишь. И вправду остался что ли?
      - Остался. Нам с женой тут нравится.
      - Может с вас и возродятся Козлищи. Хоть и проспорил, да не помню, когда так радовался.
      А вскоре заехал председатель на газике и протянул плотный рюкзачок.
      - Хозяйке твоей, может сгодится. Мне, как ветерану сразу два презентовали. А на кой ляд? С крыши, что ли, сигать?
      В подаренном тюке оказался парашют. Как раскинула Мара на лужайке снежно-белый необъятный купол с оранжевой середкой, так руками и всплеснула:
      - Теперь сумасшедшую красоту в доме наведу!
      В начале парашют в союзе с дырявым самоваром породил лампу. Самовар начистили, просверлили в днище отверстие, просунули шнур, сверху, используя мельхиоровую конфетницу, пристроили патрон. А затем расцвел над преображенным самоваром огромный солнечный тюльпан. Каркас от валявшегося на деревенской свалке абажура Маргарита обтянула парашютной оранжевой сердцевиной и даже по низу пришила кисти.
      Пуск лампы превратился в праздник. В доме появился тот самый свет, который решительно необходим для семейного счастья.
      - Чудесно будет зимой. Представь, за окнами сугробы и вьюга, а у нас горячая печь и свое солнышко! - Маргарита нахмурилась вдруг и проговорила совсем тихо: - Путь лучше зимы никогда не будет.
      ...- Я хочу, что бы лето было всегда, - шептала она, проснувшись от солнечного луча на подушке. - Когда я открываю глаза, вижу птиц на ветке яблони, вижу тебя рядом, то не могу поверить, что на свете бывает такое полное счастье. Все оно - мое! Я даже забор, который ты сделал, люблю как живой. И лавку на берегу. И наше Тихое озеро...
      - А я тебя, тебя, и опять - тебя!
      Они бросались обниматься, обласкивали словами окружавшие их вещи и, притихнув, грустили. Сколько ни заклинай мгновение остановиться, река времени течет, унося золотые песчинки. И всякое счастье подстерегает хмурая осень.
      Глава 6
      Спуск к Тихому озеру, сделанный Максом в ивняке, вел к мелкой прозрачной заводи. По сторонам в торжественном карауле стоял частокол осоки и плавали на зеркальной воде желтые кувшинки.
      Маргарита умела входить в воду не слышно. Лишь разбегалась в обе стороны зыбкая рябь и узкое тело, зеленоватое сквозь слой воды, скользило в глубь озера. Отплыв чуть ни на середину, она оборачивалась, призывно махала Максиму рукой и плыла навстречу солнцу - утром - влево, на восток, вечером - прямо на закат, окрашивающий пурпуром потемневшую воду. За спиной по русалочьи колыхались длинные волосы и летел следом аромат радости, словно раскололи спелый арбуз.
      Однажды теплым июльским вечером, особенно тихим и пахучим после прошумевших дождей, она попросила Максима подождать на берегу и припустилась к дому. В горнице вытащила из шкафа нечто белое, пышное и нырнула в шуршащий шелк.
      Мысль о платье из парашютных занавесок пришла внезапно, когда собранные на бечевку полотнища образовали длинную бальную юбку. Оставшимся широким куском ткани Маргарита обернула торс и завязала на талии большущий бант. Из маленького овального зеркала на нее глянуло лицо, покрытое розовым загаром и золотой пыльцой веснушек. Глаза сияли темные и великолепные, как омуты, прячущие вековые тайны, а на губах играла загадочная улыбка - знак приобщения к высшему таинству. Показав себе язык, Маргарита закружилась, чувствуя податливую упругость шелков. Видеть себя она целиком не могла, но когда бежала через поле к озеру, подобрав юбки, они развевались легким облаком и таинственно по бальному шуршали. Ничего не понимает и не сумеет понять в самых шикарных туалетах та, которую не пьянит этот шорох шелков, дышащих июльскими лугами, туманами, сознанием собственной единственной неотразимости!
      Соцветия белоснежного душистого горошка, пучок сорванных на ходу ромашек и васильков превратили в венок торопливые руки, а сердце стучало, как перед алтарем. Маргарита замерла, переводя дух у самого берега. На пне под серебристой ракитой сидел Максим и читал большую потрепанную книгу с тиснением на корешке "Сказки Андерсена". Выгоревшая русая прядь падала на его лоб, а рука машинально отгоняла веточкой комаров, прохаживаясь по спине и шее. В прорехе старых джинсов выглядывало загорелое колено со свежей ссадиной, полученной утром во время велосипедной прогулки. Маргарита задохнулась от любви и чуть слышно шепнула, выступив из-за кустов белого шиповника:
      - Макс...
      Он обернулся, неловко поднялся, уронив с колен книгу, и обмер.
      - Держи меня! - она ринулась прямо в распахнутые объятия. Он подхватил, закружил ее и понеслась вокруг карусель лесов, полей, холмов, вод, лиловых колокольчиков со звенящими шмелями, стрекоз на камышах, круглых облачков в бледном небе, солнечных бликов от воды на серебристых ветвях осоки, глядящейся в озеро - все кружило и ликовало, а потом завалилось набок. Переводя дух, они лежали в траве и смотрели в небо.
      - Я стала летучей, как облака!
      - Ты лучше. Ты летучая, теплая, живая.
      - Я легкая и радостная, как та лимонница!
      - Ты прекрасней и нежней всех бабочек в мире, - Максим наклонился над ней, опираясь на руки и погружаясь взглядом в самую глубину зрачков. - Ты озаренная.
      - Я такая, потому что ты - мой. Ты научил меня летать, мастер. Научил быть сильной, верить в чудо, беречь радость, как самую редкую драгоценность. И любить себя. Да, да! Потому что я - это ты. Только совершенно необходимо, совершенно обязательно - что бы мы были вместе. Что бы мы - ты и я - были всегда.
      - Так будет непременно. Я не отпущу тебя, ни за что не отпущу. Обещаю тебе это! Ты веришь мне, Маргарита?
      Она зажмурилась и замотала головой:
      - Верю крепко-крепко-крепко... Мы будем всегда. Мы всегда будем вместе! - горячие губы слились, закружил вокруг подаренный им мир.
      - Подожди здесь, ладно? - попросил Максим, выныривая из хмельного омута, целуя Маргариту нежно и торопливо. - Приготовь слова клятвы. Сегодня у нас свадьба.
      Вскоре он вернулся с цветами из сада: мраморные лилии, голубые незабудки, алые маки, лиловые ирисы - целая охапка в упаковке упоительных ароматов. А сам был причесан и строг.
      - Господи, откуда такой пиджак? - Маргарита в изумлении всплеснула руками: - Никогда, клянусь, никогда я не видела ничего подобного!
      - Из времен сытых нэпманов и лощеных сутенеров. А точнее с андреапольской барахолки. Прошлой осенью одна старушка подарила мне его в придачу к банке соленых грибов. Она уверяла, что муж шил костюм к свадьбе у самого лучшего портного в городе. Он был, якобы, очень похож на меня и скончался в девяностолетний юбилей! Ушел в иной мир, сносив брюки и сохранив в шкафу с нафталином этот пиджак. Я взял его, потому что не хотел обижать старушку и еще потому, что думал о своем Жостове. Видишь, судьба все предусмотрела и хорошо подготовилась.