10

Когда Джэйсон Лоури наконец вышел из здания «Парареальности», был уже вечер. В отличие от всех остальных сотрудников, покидающих фирму через сверкающие двойные металлические двери бокового входа, Джэйс предпочитал выходить иначе.

Он проходил по цеху, затем шел на склад, садился на конвейер, по которому в склад втягивали всякую всячину, и, скользя по нему, вылетал через окно на улицу. Там, под небольшим навесом, стоял его велосипед. Несмотря на то что Джэйс очень берег его, велосипед был сверху донизу покрыт уродливыми пятнами ржавчины, которые Джэйс называл «экземой». Ржавыми были и цепь, и звездочки велосипеда, что совсем неудивительно – во влажном флоридском климате гниет даже пластик. С момента приезда во Флориду Джэйс ни разу не дотронулся до рычажка переключения скорости велосипеда – на плоской как поднос равнине Орландо в этом не было никакой необходимости.

Джэйс перекинул ногу, сел в седло и, оттолкнувшись ногой от стены, направился в переулок, по которому обычно добирался до своего, как он говорил, «бунгало». Еще в Дэйтоне Дэн, заботливый, словно нянька, увидев транспорт Джэйса, тут же купил ему цепь и замок.

– Так будет сохраннее, – сказал он.

Джэйс немедленно высмеял покупку Дэна.

– Ты обалдел, – сказал он. – Да кому понадобится мой дрын модели «экзема спэшэл»? Кстати, я был бы очень рад, если б у меня его кто-нибудь свистнул. Только у кого на такую рухлядь рука поднимется?

Джэйсон Лоури был единственным сыном профессора математики из университета в Сан-Франциско и известной в обществе красавицы, не ставшей первоклассной фотомоделью только из снобизма и пренебрежения к этой профессии. Она считала себя закоренелой аристократкой, но иногда все-таки позировала, в основном на приемах и балах, посвященных сбору средств в помощь бедным, обездоленным или бездомным. Бывали и другие случаи, но столь же благородные. Отец Джэйса боготворил свою жену, но зарплата преподавателя не позволяла ему выказать свою любовь материально, например в виде дорогостоящих украшений, красивого фешенебельного дома или хотя бы лыжной прогулки в горах Сьерра. Все это мать Джэйса покупала сама, на свои деньги, о чем беспрестанно напоминала своему мужу, вырабатывая у него сознание неспособности обеспечить своей красавице жене достойную жизнь.

Когда Джэйс достаточно подрос, он узнал, что любовь – это прежде всего боль. Не физическая, нет, а моральная. Он так же быстро понял, что с помощью любви можно мучить, издеваться и терзать. В эти годы он начал замечать поведение своей матери. С его отцом она была надменной, холодной, деспотичной женщиной, порой даже жестокой. С Джэйсом она вела себя точно так же, он запомнил ее индифферентной и сухой, резкой и вечно им недовольной. Он никогда от нее не слышал ни одного ласкового, нежного слова. Тогда-то его начало интересовать, почему это его отец терпит такое ужасное отношение к себе. Со временем, когда в его жизнь пришел секс, он узнал ответ на свой вопрос. Вскоре Джэйсу стала ясна причина зависимости его отца, он понял, что только похоть делает его таким угодливым и подобострастным. Это открытие ужаснуло его, и с тех пор отец вызывал в нем только чувства омерзения и ненависти.

Когда Джэйс был маленьким, отец старательно не замечал его.

– До тех пор пока ты не наберешься ума и разговор с тобой не станет мне хоть чуточку интересен, можешь не подходить ко мне, – как-то сказал он Джэйсу. – Играть с тобой я не собираюсь и помогать тебе – тоже.

Даже когда Джэйс попал в больницу с осложнением аппендицита, отец не пришел к нему.

– Чем я могу облегчить его состояние? – спрашивал он мать Джэйса, собираясь на математический симпозиум. – В больнице есть врачи, пусть они о нем и позаботятся. Я-то тут при чем?

Но стоило Джэйсу начать ходить в школу, как его отец вдруг превратился в жестокого тирана. Он требовал, чтобы его сын был лучшим учеником. Джэйс, как мог, сопротивлялся, но силы были неравны. Учеба давалась ему легко, он получал только отличные отметки, и, если бы не его поведение, он действительно стал бы лучшим учеником. Но Джэйс вел себя вызывающе, грубил учителям, дрался с одноклассниками и вскоре стал язвой местной школы. Он быстро смекнул, что отца можно нейтрализовать, натравив на него мать, и таким образом обеспечить себе легкую жизнь. После очередной выходки Джэйса мать набрасывалась на отца, винила его в неспособности и нежелании воспитывать собственного сына, он же отвечал ей, что это она «окончательно испортила ребенка», а Джэйс в это время делал все, что хотел.

Самым первым увлечением Джэйса стал телевизор. Он не пропускал ни одного мультфильма, заразительно смеялся над похождениями рисованных героев, радовался их победам и остро переживал их неудачи. С возрастом он переключился на другие персонажи – одетых в яркие костюмы, мужественных и сильных мужчин, которые боролись со злом и сокрушали его. Родители сразу поняли, как можно воздействовать на Джэйса и, когда он выходил из повиновения, запрещали ему смотреть телевизор, а иногда и просто выносили его из комнаты Джэйса. Тщательно скрывая свое увлечение мультфильмами от своих прыщавых товарищей, Джэйс неизменно каждую субботу утром усаживался у экрана, чтобы следить за похождениями своих очередных кумиров – черепашек-ниндзя.

Вскоре он открыл для себя видеоигры и с жадностью набросился на них. Он, как волк, ходил по дому, выискивая забытые или оставленные монеты и тут же нес их в видеосалон. В то время родители купили ему компьютер, и он чуть ли не на коленях ползал, вымаливая у них деньги на покупку своих игр. Ради них он шел на все, даже дал обещание хорошо вести себя и выполнил его. Родители охотно шли ему навстречу, для них было легче заткнуть Джэйсу рот долларом, чем возиться с ним. Правда, со временем игры становились все дороже и дороже.

К тому моменту, когда Джэйсу пришла пора подумать о высшем образовании, это был рядовой шалопай. Выглядел он, как и все юноши в его возрасте, – угловатый, с покрытым угрями лицом, торчащими во все стороны волосами и нервным дрожащим голосом. О любви он знал, что это боль, а в сексе видел только возможность подавлять и властвовать.

Но кроме того, он был гением, и все понимали это. В университет в Беркли, где его отец преподавал математику, он не просто поступил – он туда влетел, но через год ушел оттуда.

– Ничего, пусть побегает, – сказал его отец матери, сообщившей ему, что Джэйс отправился поступать в Калифорнийский технологический институт. – Он считает себя умником, прекрасно. Там его быстро на место поставят. В Калифорнийском технологическом таких корифеев видали не один десяток. Да и не сказал бы я, что Джэйс такая уж умница, так себе, крепкий середняк с налетом сообразительности, не более того. Полагаю, что очень скоро он заявится обратно со следом подошвы на заднице.

Но Джэйс не вернулся, он продолжал блистать и в Калифорнийском технологическом. Умнее его в институте никого не было, по крайней мере он сам так считал. Жил он в студенческом городке, известном своими гениями и свободой нравов, где стал подлинной знаменитостью. Даже его дурацкие выходки и хамоватое поведение являлись предметом восхищения. У него было много приятелей, но ни одного настоящего друга. Подруги у него тоже не было, Джэйс хорошо усвоил уроки детства и никогда не забывал, что любовь – это боль, а секс – подчинение.

Его поведение приводило преподавателей в отчаяние. Через три года декан вызвал к себе Джэйса и сказал ему, что либо он начинает учиться, то есть придерживаться расписания, либо покидает учебное заведение.

– Как это ни прискорбно, мистер Лоури, но пока я не вижу у вас никакого прогресса. Похоже, вы совсем не стремитесь к степени, а в таком случае нам придется распрощаться, – закончил декан.

Степень Джэйса в самом деле не интересовала, но еще меньше ему хотелось расставаться с вольготной жизнью в институте. Она ему нравилась. Джэйс выбрал себе расписание, набор предметов и с обычной легкостью принялся сдавать экзамены. В то время он уже жил не в городке, а снимал квартиру. Джэйс постоянно менял апартаменты, поскольку не было еще таких хозяев, которые долго бы выносили его и ту грязь, которую он сразу же разводил. Одну хозяйку, терпевшую его присутствие дольше всех, он разозлил до такой степени, что она, найдя в комнате Джэйса какую-то железку с проводами, сочла его террористом и вызвала сотрудников ФБР. Те устроили в комнате повальный обыск, ничего подозрительного не нашли и успокоили хозяйку, сказав, что ее постоялец не бандит, а простой придурок. В тот же день Джэйс вылетел и из этой квартиры.

Калифорнийский технологический институт пестует своих гениев только до определенной поры. Через шесть лет обучения Джэйса вызвали в администрацию, где предупредили, что настало время или получать степень и начинать самостоятельную жизнь, или вылетать из института. Сообщение повергло Джэйса в шок, он сразу сделался паинькой и принялся готовиться к выпускным экзаменам. Он бы, несомненно, сдал их и получил степень, не появись у них в институте Ральф Мартинес.

Тогда Мартинес был капитаном, только что возвратившимся с войны в Персидском заливе и назначенным на должность начальника службы по связям с общественностью. В отличие от руководства, полагавшего, что оказало Мартинесу высокую честь, сам капитан ВВС так не считал и свою новую службу ненавидел. По роду работы ему приходилось таскаться по учебным заведениям, что он, скрипя зубами, и делал. Так судьба занесла его в Калифорнийский технологический институт. Там, в одном из конференц-залов, он прочитал студентам зажигательную речь, которая, по его отчетам, должна была проходить как «неформальная встреча со студенческой молодежью».

Слушало его человек двадцать, но надо же было случиться такому, что одним из них был Джэйс! После речи, сопровождавшейся слайдами и рассказами Мартинеса о новейших сверхзвуковых самолетах, состоялся обмен мнениями. Большинство студентов заинтересовалось сообщениями Мартинеса, но только не Джэйс. Его присутствие в зале расценивалось как вызов милитаристу Мартинесу, предполагалось, что Джэйс схватится с ним – и стычка не заставила себя долго ждать. Когда капитан Мартинес попросил студентов задавать ему вопросы, сразу же прозвучал голос Джэйса.

– Скажите, вам доставляло удовольствие убивать иракцев? – спросил он, вставая, и на его костлявом лице заиграла большезубая улыбка.

Стальные глаза Мартинеса холодно блеснули, казалось, что он вот-вот взорвется, но он сделал вид, что не заметил выпада. Мартинес молча рассматривал ухмыляющегося Джэйса. Со стороны картина была очень забавной: тощий как жердь, расхлябанный, неопрятный Джэйс и словно высеченная из камня, ладно скроенная фигура капитана в идеально отглаженной небесно-голубой форме. Одна из присутствующих, перезрелая студентка с огромным бюстом и сильным грудным голосом, презрительно крикнула: «Заткнулся бы ты лучше, слышишь, умник хренов? – И добавила, обращаясь к Мартинесу: – Не обращайте на него внимания, капитан, это наш сверхчеловек», – и покрутила у виска пальцем.

Улыбка Джэйса стала еще шире.

– Так вы не ответили на мой вопрос, – ехидно произнес он. – Правда ли, что убивать беззащитных детей и женщин – приятное занятие?

– Мы бомбили исключительно военные объекты, – ответил Мартинес.

– А кто же тогда бомбил тех мирных жителей, которых нам показывали в «Новостях»?

Перезрелая студентка вскочила и, заслоняя своим телом Мартинеса, подошла к Джэйсу.

– Ты что это тут разошелся? – угрожающе спросила она. – Решил податься в политику?

– Да нет, – ответил Джэйс. – Просто решил поинтересоваться, как чувствует себя человек, убивающий других. Я никогда прежде ни видел и не разговаривал с убийцами, вот и хотелось бы выяснить.

Было видно, что Мартинес кипит от негодования, но голос его звучал ровно:

– Я повторяю, что мы бомбили только военные цели. Да, я знаю, что не всегда наши удары были точными. Сожалею, что имели место непредвиденные потери.

– Например, когда бомба попадала в бомбоубежище, – сказал Джэйс. – Но меня интересует другое, сколько людей убили лично вы? Сто, двести? Сколько?

– Мы не предполагали, что иракцы притащат на свои позиции мирных жителей.

– Ну конечно, – Джэйс фыркнул. – У вас же на вооружении нет думающих бомб, которые не взрываются, если вокруг находятся мирные жители.

– Так сделай такую, – предложил Мартинес.

– Кто? Я? – поразился Джэйс.

– Да, да, ты, – ответил Мартинес. – Ты ведь полагаешь, что в армии служат одни маньяки-убийцы, которые наслаждаются видом окровавленных тел, так?

– Почти.

– Тогда запомни раз и навсегда, полудурок, что для военного летчика самое прекрасное – это полет. Он может вылететь на задание и бомбить цель, убивать, но не это для него главное. Я был на войне, бомбил и стрелял, но могу обойтись и без этого.

Джэйс недоверчиво покачал головой.

– А если ты такой жалостливый и не хочешь, чтобы мирные жители погибали, – продолжал говорить Мартинес, – тогда приходи к нам и помоги создать новое, как ты говоришь, думающее оружие.

– Нет уж, спасибо.

– Естественно, – презрительно скривил губы Мартинес. – Разве такие, как ты, станут над этим ломать голову? Да никогда. Они лучше посидят где-нибудь, поплюют в нас. Это и легче, и спокойнее, тем более когда еще и мозгов маловато. Да, парень, для тех проблем, над которыми бьемся мы, нужны мозги, а не навоз.

Джэйс изучающе посмотрел на капитана, отсалютовал одним пальцем и вышел. Бой выиграл Мартинес, и не по очкам, а нокдауном.

Два месяца спустя дверь в кабинете Мартинеса на базе военно-воздушных сил «Райт-Паттерсон» открылась, и на пороге возникла долговязая фигура Джэйса.

– Какого черта тебе здесь надо? – требовательным голосом спросил новоиспеченный майор Мартинес.

– Как же это ты забрался в такую задницу? – невозмутимо ответил Джэйс. – Черта с два тебя сразу отыщешь.

Пройдя в кабинет, он остановился у стола, длинный, потрепанный, в полинялой футболке с яркой самодельной надписью: «Расщепляй атомы, а не поленья», похожий на побитое непогодой пугало.

– Я здесь недавно, – ответил Мартинес. – Только неделю назад назначили сюда. А ты зачем сюда приперся?

– Да хочу посмотреть, над чем вы тут бьетесь. Ты говорил, что у меня мозгов не хватит для ваших проблем. Вот и давай проверим. Я согласен поработать у вас немножко.

– Угу, – промычал Мартинес, рассматривая Джэйса и покачивая головой. Только позже он узнал, что Лоури плюнул на степень и все-таки бросил институт, но не догадывался, что причиной этого был он сам. Джэйс не только не забывал оскорблений, но и не прощал их.

– Я тут недавно кое-что прочитал о вас, – продолжал Джэйс. – Над новым типом вооружений я, разумеется, работать не буду, в этом я вам не помощник, а вот программа имитации полета меня действительно интересует. И у меня есть насчет нее кое-какие идейки.

Мартинес потер щеку и потянулся к телефону.

– Хорошо, – ответил он. – Сейчас я попрошу поговорить с тобой Билла Эпплтона. – А про себя подумал: «Уж если кто и сможет сбить с этого хлюста спесь, так это только он».

Уже через час Джэйс был зачислен в штат и вовсю трудился в лаборатории Эпплтона. В конце недели Джэйс отослал своим родителям в Калифорнию открытку с видом Дэйтона. Обратного адреса на открытке не было.

Правда, однажды он позвонил домой – соскучился по голосу матери. Он сказал, что у него все нормально, и ждал, что она порадуется вместе с ним, но вместо этого услышал, что его отец в больнице, умирает от рака. В конце разговора мать попросила Джэйса приехать.

– Чем я могу облегчить его состояние? В больнице ведь есть врачи, – дрожащим голосом произнес Джэйс, повторив фразу своего отца, сказанную более двадцати лет назад.

Переехав во Флориду, он не послал и открытки, просто сообщил по почте свой новый адрес. За четырнадцать месяцев его жизни в Орландо на адрес Джэйса не пришло ни одного письма.

С освещенного желтыми огнями авеню Джэйс свернул в полутемный переулок. Его жалкое жилище, так называемое «бунгало», стояло в конце улицы, словно пряталось от мира за рядами красивых домов. В окнах, мимо которых проезжал Джэйс, призрачным светом мигали экраны телевизоров. Шуршала под колесами галька. Подъезд к его логову был не освещен, но Джэйс знал здесь каждый камешек, каждую выбоинку. Из сада возле одного из домов потянуло дымом, кто-то жег опавшие листья и срезанные ветки деревьев.

Джэйс прислонил велосипед к стене рядом с дверью, вытащил из кармана пульт и набрал замысловатый код. Раздался слабый писк, после которого сначала отключилась сигнализация, а затем над дверью замигала зеленая лампочка. Через несколько секунд послышалось жужжание, отошел язычок замка, раздался легкий вздох, и дверь открылась. Не хватало только белого костюма и маски, и тогда создалось бы полное впечатление, что перед вами – дверь в лабораторию, в которой действуют жесткие правила вакуумной гигиены.

Развешанные на потолке неоновые светильники зажглись автоматически, как только Джэйс вошел в дом и закрыл за собой дверь. Окна были закрашены и наглухо завешены плотными шторами. Джэйс сломал все перегородки, превратив свое «бунгало» в одну большую комнату, куда никогда не проникал солнечный свет. Из всей мебели имелись только стол, некое подобие кровати и продавленное черное кресло, очень похожее на то, в котором на «Шаттле» сидят астронавты. На грубых, сколоченных из досок ящиках стояли телевизоры, телевизионные трубки без корпусов, перевернутые корпуса, компьютеры и мониторы. Повсюду – на полу, самодельном топчане и длинном, по дизайну похожем на столярный верстак столе – грудами лежали клавиатуры, «мышки», пульты управления и разноцветные, в основном зеленые, платы. Там, где не было больших деталей, словно крупная технологическая пыль, валялись микросхемы. Во всем доме не имелось ни одной книги, ни единой газеты или журнала. Джэйс в них не нуждался.