- И щит просто лежал на земле?
      - Да, господин. Владелец, должно быть, бросил его, спасаясь от наших фаланг.
      - Я возьму этот щит, - сказал Александр и, повернувшись к слуге, стоявшему слева, приказал: - Дайте этому удальцу монет столько, сколько стоит новый щит.
      Молодой дарданец поклонился и оставил шатер. Юноша не видел столько денег за всю свою жизнь.
      Александр заметил меня возле входа и показал на щит, оставшийся возле его стола.
      - Щит Демосфена!
      - Его, - согласился я.
      Ледяная улыбка заморозила губы Александра.
      - Я охотно возвращу щит владельцу.
      - Если только он вчера остался в живых.
      - О! Этот уцелел, нечего и сомневаться... Бросил щит и бежал, спасая свою шкуру. Наверное, уже приближается к Афинам.
      Филипп, безжалостный в битве, был великодушен, одержав победу. Он призвал Александра в свой шатер, чтобы обсудить с полководцами условия мира.
      - Мы поместим отборный гарнизон в Акрополе Фив, - сказал он ровным голосом. - Они удержат город под нашей властью.
      - Поможет и то, - добавил Парменион, - что фиванского войска больше не существует.
      - Да, их Священный отряд не сложил оружия, - проговорил Антигон с волнением.
      Филипп фыркнул:
      - Да! И пусть гибель его прославляют поэты грядущих времен. А нам досталась победа.
      Все расхохотались... кроме Александра. Царевич еще сердился на отца после вчерашней стычки.
      - А как ты предлагаешь обойтись с Афинами? - спросил Парменион.
      - Я хочу послать в Афины тебя, Александр, - отвечал Филипп. - Ты объявишь им мои условия.
      - А именно? - спросил Антигон.
      - Афиняне подпишут обещание не воевать с нами. А еще - признают нашу власть над прибрежными городами вплоть до самого Бизантиона.
      - И?..
      - Это все.
      - Как все? - вызывающе спросил Антигон. - Неужели ты не хочешь ввести своих людей в их правительство, неужели не хочешь их серебром возместить наши военные расходы?
      Парменион подмигнул и сказал:
      - Ну хоть бы уж устроил войску парадное шествие через весь город.
      - Незачем, - отвечал Филипп вполне серьезным тоном. - Они побиты и знают это. Но если мы начнем тыкать их носом в собственное несчастье, афиняне возмутятся и при первой же возможности затеют новую войну.
      - Без нее не обойтись, - пробормотал Парменион.
      Филипп покачал головой:
      - Едва ли. Демосфен и военная партия опозорены. Их любимая демократия обратилась теперь против них, они лишатся власти, быть может, их изгонят из города.
      - Ох, посмотреть бы, как этого типа повесят за золотую глотку, проговорил Антипатр.
      - Я потребую у Афин лишь прибрежные города и мир.
      - А как насчет персов? - спросил Александр голосом тонким и острым, словно лезвие ножа.
      - Царь Царей сам уладит с нами свои дела. Если мы не будем грозить ему, и он не станет затевать свару.
      - Долго ли?
      Филипп осадил сына взглядом единственного глаза.
      - Пока власть над всей Грецией будет принадлежать нам, во всяком случае, пока я нахожусь на троне Македонии.
      Я удивился: Филипп выковал могучее оружие - свое войско. Но армии нужен враг и победы. Иначе она загниет. Или, хуже того, полководцы начнут злоумышлять против царя. Впрочем, я не мог представить себе, чтобы Парменион, Антипатр или одноглазый Антигон принялись строить козни, стремясь низвергнуть Филиппа.
      Другое дело Александр... Не следовало забывать и про его мать.
      На этот раз Александр ехал в Афины открыто. Никаких тайн, никакого обмана. Он ехал с обнаженной головой, в крытой золотом колеснице, влекомой упряжкой великолепных белых жеребцов, за ним следовали его Соратники, все на боевых конях, замыкал кавалькаду отряд всадников, сокрушивших фиванцев.
      Весь город собрался, чтобы посмотреть на юношу, героя Херонеи. Если они и горевали о неудаче собственного войска, то молчали об этом. На узкие извилистые улицы Афин вышли целые толпы горожан, они кричали, приветствовали Александра, бросали цветы.
      "А ведь многие из них побывали на поле боя, - подумал я. - Херонея сделала вдовой не одну женщину. Как могут они приветствовать своего завоевателя?"
      Должно быть, они радовались тому, что живы, здоровы и не попали в рабство. Филипп не стал преследовать бежавших афинских гоплитов. Напротив, не желая их полного избиения, царь повернул фаланги против фиванцев, помогая своим всадникам. Очевидно, слухи о необременительных условиях мира, выдвинутых Филиппом, уже распространились по городу. Горожане решили, что царь, должно быть, преклоняется перед Афинами и столь же высоко почитает этот город, что смиренно не решается войти в него. На самом же деле внимание Филиппа было поглощено Фивами и прочими городами, выступившими против Македонии. Царь был занят трудами правителя и не думал ни о славе, ни о поклонении.
      Александр же решил, что афиняне приветствуют лично его. Городские головы чествовали Александра перед толпой, собравшейся на Агоре, словно царевич выиграл битву, командуя афинским войском. Казалось, и они еще никак не могли поверить в собственную удачу.
      - А Филипп не вышлет войска, чтобы занять наш город?
      - Нет, - отвечал Александр.
      - И он не потребует с нас дани или выкупа за пленников, которых захватил?
      - Нет.
      - И он хочет от нас лишь подтверждения его господства над морскими портами вдоль Геллеспонта и Боспора?
      - А еще обещания не воевать против Македонии, - мрачно добавил царевич.
      Афинские предводители едва могли подавить свой восторг.
      - В конце концов, он и без того контролирует эти порты.
      - Это Демосфен и его партия затеяли войну против Филиппа. Я никогда не верил в ее успех.
      - И я!
      - И я!
      - А где Демосфен? - спросил Александр. - Я хочу кое-что возвратить ему.
      17
      Прихватив с собой тяжелый синий щит, я проводил Александра к дому Демосфена, исполняя одновременно обязанности телохранителя и носильщика. Соратники тоже хотели пойти с нами и насладиться плодами победы, но Александр пребывал в настроении весьма трезвом и велел им оставаться.
      Птолемей взял в Афины свою любовницу Таис, желавшую погостить на родине, и с усмешкой сказал друзьям:
      - Пусть Маленький царь беседует себе со златогорлым трусом. А у нас найдутся и более важные дела. - Он очертил руками в воздухе контуры женского тела.
      Расхохотавшись, Соратники согласились, лишь Гефестион, подойдя к Александру, стал просить взять его с собой.
      - Нет, я хочу поговорить с Демосфеном без свидетелей. Если при этом будет присутствовать кто-нибудь из вас, он решит, что мы наслаждаемся своей победой.
      - Но разве это не так? - спросил Гефестион. - Разве мы не можем позволить себе такое удовольствие?
      Александр отвечал:
      - Я иду туда не затем, мне нужно переговорить с ним с глазу на глаз.
      - Но ты берешь с собой Ориона.
      Не глядя в мою сторону, Александр сказал:
      - Орион - слуга и телохранитель. Его можно не считать.
      Должно быть, мне следовало почувствовать раздражение или гнев, но я не испытывал ничего подобного; Александр был прав, я стал слугой, телохранителем, наемным солдатом, попавшим в полное рабство к его матери-ведьме, рабом, покорным своим творцам, которые заставляли свои творения поклоняться им как богам. Какое право имел я гневаться, услышав истину?!
      Я распорядился, чтобы по улицам города нас провожал почетный караул, шестеро одинаково одетых воинов - трое впереди и трое позади. Я не совсем доверял деланной радости афинян: одного удара кинжала в спину достаточно, чтобы убить сына завоевателя.
      Мы шли по афинским улицам, вокруг сгущались вечерние тени.
      - Ты понимаешь, что, послав меня в Афины, отец мой ограбил меня, лишил возможности участвовать в празднике дома в Пелле?
      - Здесь тебя приветствовали как героя, - отвечал я.
      Он улыбнулся:
      - Орион, их фальшивая радость - от страха. Они пытаются обмануть нас.
      - Быть может, и так.
      - Прямо сейчас отец торжественно проводит наше войско по улицам Пеллы. А потом будет обряд благодарения в старой столице, в Эги. Но меня не будет и там.
      - Дома отпразднуют и твое возвращение, - сказал я.
      Александр покачал головой:
      - Это не одно и то же. Отец забрал себе всю славу, оставив мне крохи.
      - То, что ты делаешь здесь, весьма важно для царства.
      Александр оглядел дома и лавки, выстроившиеся вдоль улицы. Было поздно, солнце уже заходило, и, насколько мы могли видеть, на мостовой никого не было. Афиняне попрятались, как только узнали, что Александр намеревается пройти здесь. Далеко впереди, над громадой холма Акрополя, наконечник копья Афины отразил последний луч заходящего солнца.
      - Что может быть важного здесь? Я всего лишь мальчишка на побегушках. Вот и все.
      Я сказал:
      - Заключить прочный мир - вот истинно царское дело. Победа на поле боя ничего не дает, если побежденный противник не удовлетворится условиями мира.
      Александр не отвечал.
      - Ты должен заставить афинян понять, что мир для них будет выгоднее войны. Твой отец послал сюда именно тебя, поскольку Демосфен расписал его таким чудищем, что афиняне просто не захотят иметь с ним дела.
      - Демосфен... - прошептал он, словно вдруг вспомнив, куда мы идем и зачем.
      - И ты не просто представитель Филиппа, - напомнил я царевичу. - Ты его наследник, и заключенный тобой мир может продлиться и на время твоего правления.
      На этот раз он посмотрел на меня в упор:
      - Мой отец - человек крепкий. Возможно, мне придется ждать трона еще не один год.
      - Ты молод... Можешь и подождать.
      - Я не умею ждать, Орион. Это трудное занятие для того, кто предпочитает славу долгой жизни.
      - Слова Ахиллеса, - сказал я.
      - Я и хочу быть подобным ему: сильным и прославленным.
      - Ахиллес был уродливым коротышкой, он собственной рукой перерезал себе горло, - выпалил я.
      Александр резко остановился, так, что охранникам, шедшим позади нас, пришлось свистом остановить тех, кто был впереди.
      - Как ты смеешь порочить величайшего героя Эллады?
      - Я видел его, - отвечал я словно бы чужими устами. Слова мои удивили меня самого.
      - Ты был в Трое?
      - Да, в Трое. Я дружил с Одиссеем, он принял меня в свой дом.
      - Это было тысячу лет назад!
      - Это было в моей прежней жизни.
      Александр нервно ухмыльнулся:
      - Ты говоришь как тот индус! Он верит в реинкарнацию.
      - Я прожил много жизней. И в течение одной из них побывал в Трое. Я видел собственными глазами, как Ахиллес убил Гектора; при мне Ахиллес лишил себя жизни, когда стрела сделала его калекой.
      Александр покачал головой, словно человек, пытающийся отделаться от скверного сна:
      - Орион, похоже, тебя все-таки ударили по голове.
      Я видел, что он поверил моим словам, но не хотел признаваться в этом даже перед самим собой, и поэтому не стал спорить:
      - Быть может, ты прав, царевич. Наверно, все это мне просто приснилось.
      - Вот этому я готов верить.
      В молчании мы подошли к дому Демосфена. Он оказался поменьше дома Эсхина, у которого мы опять остановились, однако же был и велик и красив, охранял его целый отряд городской стражи. Подобно Эсхину, Демосфен был законником.
      "Итак, это занятие приносит весьма неплохой доход", - рассудил я, глядя на дом.
      Демосфен, конечно, знал о том, что мы к нему идем. Его слуги встретили нас низкими поклонами. Хозяин принял нас в центральном дворе, где узловатые фиговые деревья давали днем тень. Теперь же, когда ночной мрак наползал на город, двор был освещен фонарями, свешивавшимися с изогнутых сучьев.
      Демосфен встал, когда мы с Александром приблизились, глаза его округлились при виде щита. Наши шестеро стражей остались возле передних ворот дома вместе с городской охраной; их в случае необходимости можно было окликнуть.
      - Как будто бы это твой щит? - проговорил Александр, жестом приказывая мне положить свою ношу на землю возле ног Демосфена. Афинянин, похоже, состарился лет на десять за несколько дней, минувших после Херонейского сражения. Лицо его покрылось морщинами, посерело, а борода торчала клочьями.
      Демосфен уставился на щит. На нем не осталось даже царапин. Оратор бежал, не вступив в бой...
      - Ч-ч-что ты х-хочешь от меня? - Он старался не смотреть на Александра.
      - Я хочу лишь сказать тебе, что ты можешь не опасаться мести Филиппа, царя Македонского. Забыв про все личные оскорбления, он велел сказать мне, что не питает к тебе зла и не причинит тебе никакого вреда.
      Демосфен поднял глаза, он выглядел скорее озадаченным, чем удивленным.
      - Но скажу тебе от себя, Демосфен, - бросил царевич. - Когда-нибудь я стану царем Македонии. И с этого дня ты можешь отсчитывать часы, оставшиеся твоему лживому сердцу, ничтожный предатель.
      - Предатель? Кого я предал?
      - Тысячи твоих братьев афинян, что погибли у Херонеи, когда ты бросил свой щит и оружие и пустился бежать, чтобы спасти свою грязную шкуру. И еще Священный отряд, все воины которого погибли, сражаясь до последнего, потому что ты, подкупленный персидским золотом, уговорил фиванцев вступить в войну против нас. Всех жителей твоего собственного города, которые поверили, что ты приведешь их к победе, а теперь благословляют Филиппа за великодушие.
      Демосфен дрожал, но сумел выдавить:
      - Т-ты намереваешься у-у-убить меня, как только в-в-вступишь на трон?
      - Можешь бежать к Царю Царей, к своему настоящему господину, но это тебе не поможет. Спрячься хоть у края земли, я все равно найду тебя, жестко заявил Александр.
      - Моему господину? - Остатки прежнего огня вспыхнули в глазах Демосфена. - У меня нет иного господина, кроме демократии Афин!
      - Или ты отрицаешь, что брал деньги у персов?
      - Конечно нет. Я принял бы деньги и от мертвых душ, заточенных в Аиде, если бы они помогли мне остановить Филиппа.
      - Но ведь они тебе не помогли!
      - Афины все же стоят, - возразил Демосфен.
      - Народ афинский теперь пылко любит Филиппа, а если ты высунешь нос на улицу, тебя разорвут на части.
      - Да. Возможно, ты прав... Так может случиться сегодня и завтра. Но со временем, быть может через несколько недель, даже несколько месяцев, они вернут мне свое расположение.
      Александр расхохотался.
      Демосфен нахмурился.
      - А знаешь ли ты, царевич, истинные причины поведения людей? В Афинах правит демократия. У нас к верности не принуждают и к покорности не приводят силой. А там, где люди вправе решать, они всегда могут и изменить свое мнение. - Как бывало и прежде, воспламенившись, он перестал заикаться.
      - Нет. Здесь люди ослеплены демагогами, - возразил Александр, - и их обведет любой, кто придумает самую красивую ложь.
      - Ты не прав - кто самым понятным образом представит им их будущее, поправил его Демосфен.
      - Одно и то же, - проговорил царевич.
      - Рано или поздно я вновь встану во главе Афин.
      Кивнув, Александр согласился:
      - Естественно, ведь при демократии народ следует за самым говорливым. Хорошо, пусть они вновь сделают тебя своим вождем, а я буду надеяться, что это случится, когда я уже стану царем. Тогда я раздавлю тебя раз и навсегда.
      - Ты попытаешься сделать это, я не сомневаюсь.
      Александр шагнул к Демосфену:
      - Я раздавлю тебя, как гроздь винограда, демагог! - Он пнул ногой синий щит. - Чтобы спастись от меня в следующий раз, тебе понадобится что-нибудь понадежнее.
      Если Александр действительно думал, что в Пелле не заметят его возвращения, значит, он забыл про свою мать. Нас было мало: Александр, его Соратники и телохранители царя, которым он приказал охранять царевича. С учетом слуг, конюхов и погонщиков мулов всего около полутора сотен.
      Но улицы Пеллы встретили нас как героев. Горожане выстроились вдоль улиц, и, пока мы ехали ко дворцу, они приветствовали нас и забрасывали цветами. Молодые женщины улыбались нам. Мальчишки плясали возле коней, изображая, что и они входят в наш отряд.
      На верху дворцовой лестницы нас встречала Олимпиада в великолепном красном платье до пят, с волосами, убранными цветами, в глазах царицы светилась победа.
      Царя нигде не было видно. Нам устроили пышный пир. Даже нас, телохранителей, пригласили в пиршественный зал. Вокруг суетились пригожие молодые женщины, гладкощекие молодые люди. Александр сидел во главе стола, мать возлежала возле него. Возлияния были обильными, и многие напились. Но Александр и его мать ограничились тем, что сделали по глотку из своих кубков. Я пил вволю, зная, что никогда не бываю пьян. Организм мой пережигал алкоголь сразу же, как только я поглощал его.
      - А где царь? - спросил я у Птолемея, расположившегося на кушетке неподалеку от меня.
      Он ласкал одну из служанок. Таис решила задержаться на время в Афинах, и, возвращаясь в Пеллу, Птолемей жаловался, что бессердечная женщина пытается свести его с ума и, хуже того - преуспевает в этом.
      - Какая нам разница? - сказал он и вновь повернулся к своей служаночке.
      Ей было не более пятнадцати, но к этому возрасту македонки уже давно выходили замуж.
      Шутки стали еще грубее. Молодые люди начали перебрасываться съестным. С каждой новой чашей хохот становился все громче. Олимпиада со своего ложа, стоявшего во главе стола, как будто ничего не видела и не слышала; царица была поглощена разговором с Александром, пригнувшим к ней голову.
      Наконец они вместе поднялись и оставили зал. Тут пирующие вовсе распоясались. Вверх полетели целые блюда, даже кубки с вином. Гарпал, отличавшийся высоким ростом, вскочив на стол, объявил, что у него и жареный цыпленок полетит, словно живой голубь. И перебросил запеченную тушку едва ли не через весь зал, чуть не попав в смуглого Неарха, который старательно срезал шкурку с груши длинной спиральной лентой.
      Один за другим Соратники и телохранители оставляли зал, по большей части прихватив с собой мальчика или девочку. Птолемей увел с собой сразу двух молодых женщин.
      - Теперь я забуду о ней, - бормотал он. - По крайней мере на сегодняшнюю ночь.
      Я встал с ложа и, обогнув несколько пар, отправился к двери. Мне хотелось знать, где находится сейчас Филипп и почему он не стал приветствовать вернувшегося сына. Кроме того, я надеялся отыскать Кету, нам еще о многом следовало переговорить.
      Однако, приблизившись к двери, я заметил мальчишку-вестника, разглядывавшего пиршественный зал. Глаза его остановились на мне.
      - Ты тот, кого зовут Орион? - спросил он.
      - Да.
      - Царица призывает тебя.
      Радуясь тому, что не пришлось перекидываться пищей, я отправился следом за ним к лестнице в покои царицы.
      - Она сказала, что я узнаю тебя по росту, - сказал мальчишка.
      Среди горцев попадались, конечно, довольно высокие, но в основном рослые македонцы уступали мне в стати.
      На лестнице провожатый улыбнулся и поднес лампу к моему лицу.
      - Какие у тебя прекрасные серые глаза, - заявил он.
      Я знал, что в этом возрасте юнцы нередко подыскивают себе наставника, который мог бы ввести их в общество взрослых мужчин. Гомосексуальные связи с подраставшими мальчиками были приняты среди знати. Как правило, мальчик вырастал, обзаводился семьей, а потом уже и юным приятелем. Судя по тому, что я видел здесь, жены македонцев находились в более тесной связи со своими мужьями, чем жительницы южных городов, сидевшие дома, пока их мужья развлекались с подобными Таис гетерами, профессиональными куртизанками. Впрочем, при желании мужчины могли оставаться любовниками всю свою жизнь, как Александр и Гефестион, хотя ни тот, ни другой в этом не признавались, а остальные Соратники лишь подшучивали, когда обоих не было рядом.
      - Я здесь чужак, всего лишь телохранитель царя, к тому же не из знатных, - сказал я.
      - Я слышал об этом, - сказал мальчик с легким разочарованием.
      "Честолюбив, - подумал я. - Этот юнец найдет себе кого-нибудь получше меня".
      Царица отдыхала в небольшой гостиной, окно которой выходило в дворцовый двор. Тонкий серпик луны едва поднялся над темными громадами гор. На небе мерцали звезды.
      Комнату освещала единственная лампа, стоявшая на столе возле царицы. Александр, видимо, сидел возле матери и поднялся на ноги, когда посыльный открыл двери.
      - Входи, Орион, - сказала Олимпиада и бросила мальчику: - Ты можешь идти.
      Он закрыл за мной дверь, но я не расслышал звука его шагов. Однако я не стал гадать, подслушивает он или нет, - проводник мой был легок и босоног.
      Александр разглядывал меня с явным смущением, сожалея, что его застали за беседой с матерью. Кто мог знать, какой яд вливала она в его уши?
      Олимпиада казалась довольной тем, что я остался в дверях. Не обращая на меня внимания, она прикоснулась к руке сына.
      - Давай садись, - сказала она, - мы еще не окончили разговор.
      Александр помедлил, но после недолгих колебаний уселся все-таки на пол. На мгновение мне показалось, что он положит голову матери на колени.
      - Итак, это верно? - спросил он, заглядывая в ее холодное прекрасное лицо.
      Олимпиада снова кивнула:
      - Столь же несомненно, как и неистощима похоть этого человека. Царь женится на ней.
      - Но что это сулит тебе, мать?
      - Лучше спроси, чем это грозит тебе, Александр.
      - Царь не может отказаться от меня или забыть про мое существование.
      - Он очень умный человек.
      - Но вся армия видела меня при Херонее. Теперь я полководец, равный Пармениону и остальным.
      - Орион, - обратилась она ко мне. - Как по-твоему, если бы войско сегодня голосовало за нового царя, оно выбрало бы Александра?
      Так вот зачем я понадобился ей! Чтобы проверить на мне свое мнение.
      - Все восхищаются царевичем, - сказал я.
      - Но ему еще нет девятнадцати лет, - возразила царица.
      - Все мужи верят ему. При Херонее...
      - Отвечай мне. Если бы выборы состоялись сегодня ночью, кого избрало бы войско - девятнадцатилетнего Александра или Пармениона? Или, быть может, Антипатра? Помни, что оба они происходят из семейств столь же древних и благородных, как и род Филиппа... Словом, все они были конокрадами лишь поколение назад.
      - По-моему, царем выбрали бы Александра, - отвечал я, не кривя душой. Разве что придали бы ему в регенты Пармениона на год или больше.
      - Вот видишь? - сказала она сыну. - Ты получишь лишь титул царя, но не власть. Они постараются лишить тебя истинной самостоятельности.
      - Но зачем ты говоришь об этом? - спросил я. - Неужели с царем что-то случилось?
      - Филипп решил жениться на племяннице Аттала Клеопатре, той, которую он зовет Эвридикой!
      - Жениться?
      - Царь может иметь несколько жен, - пояснил Александр.
      - Филипп уже заключил несколько политических браков, - сказала Олимпиада. - Наш, например, укрепил его союз с молоссянами.
      - Он полюбил тебя, - сказал я.
      - Это была обычная похоть, которую он испытывает к любой девке, если у нее выросли волосы на лобке. А ведь еще есть и мальчишки.
      - Нет, мать, для меня это не проблема. Но для тебя это пощечина.
      - Неужели ты думаешь, что его поступки имеют в моих глазах какое-то значение?
      Я подумал, что имеют, и еще какое, но промолчал.
      - Он хочет причинить тебе боль, - сказал Александр.
      - И унизить тебя, - сказала она, опуская руку на плечо сына. - Царь рассчитывает, что я в гневе возвращусь в Эпир, город своего отца, иначе он просто разведется со мной. Та маленькая шлюшка, на которой он собрался жениться, стремится стать его единственной законной женой - таков план Аттала.
      - А это значит, что если у нее родится сын... - наконец-то понял Александр.
      - У тебя появится соперник. Аттал будет поддерживать сына своей племянницы, желая еще больше приблизиться к трону.
      - Это будет еще не скоро, - напомнил я.
      Олимпиада одарила меня злобным взглядом.
      - Мальчишка может родиться через какой-нибудь год. И тогда моего сына отодвинут в сторону; царь объявит, что никогда не был твоим отцом, Александр, я уверена.
      - Ты же сама убеждала меня в этом, - сказал Александр громко.
      - Да, я говорила ему, что ты рожден от Зевса, - ответила она. - Но Филипп всегда настаивал на том, что ты его сын.
      - До сих пор.
      - Хитроумный лис еще воспользуется твоим божественным происхождением в собственных интересах. Назовет меня распутной женой, а тебя незаконным ребенком. Подожди - и увидишь.
      - Все это предположения, - вновь вмешался я. - Филипп еще даже не объявил о том, что женится.
      - Он это сделает.
      - Но если он женится, быть может, пройдут годы, прежде чем родится сын. Александр достигнет зрелости и без всякого противодействия займет трон после смерти отца.
      - Или у него вовсе не будет сына, - заметил Александр.
      - Да, - сказала Олимпиада. - Если он умрет прежде, чем сумеет зачать нового наследника.
      18
      Проводив сына, Олимпиада меня не отпустила. Подобно рабу я последовал за ней в спальню и до рассвета тешил ее любовь на ложе, среди шуршавших и шипевших змей.
      В ту ночь ей не потребовались специальные средства, которые прежде впрыскивали в меня ее гадюки... Я был услужливым, покорным, как раб, пылким любовником. На теле моем в этот раз не осталось новых отметин от змеиных клыков, хотя Олимпиада не один раз запускала когти в мою плоть.
      - Ты хочешь убить Филиппа, - сказал я ей, когда, отдыхая, мы лежали рядом.
      - Это вопрос? - спросила она лениво.
      - Нет. Вывод.
      - Ты предупредишь царя, не так ли?
      - Я верен Филиппу, - проговорил я.
      - А не мне?
      - Ты можешь принудить меня выполнять твои желания, но верности не добьешься.
      Она расхохоталась в предутренней тьме:
      - Орион, Орион! Разве можешь ты искренне утверждать, что тебя не радуют наши совместные развлечения?
      - Тело мое безусловно радуется им.
      - А твой ум?
      Я колебался, не желая пробуждать в ней гнев. Но все-таки сказал, едва ли не против воли:
      - Теперь я понимаю, как чувствует себя ученый медведь, когда его заставляют плясать.
      Она вновь расхохоталась, уже искренне развеселясь:
      - Ученый медведь! Именно так! Я хочу, чтобы ты был моим ученым медведем!
      Я обругал себя за то, что дал ей повод для веселья.
      - Ну, а теперь пора развлечься еще разок, мой медведь, - сказала она. Потребуется ли кнут, чтобы поощрить тебя?
      В кнуте я не нуждался.
      Когда первые проблески солнечного света озарили небосклон за окном, царица вернулась к прерванному разговору.
      - Скажешь ли ты Филиппу о том, что я собираюсь убить его?
      - Скажу, если ты не помешаешь мне.
      - Он и без того прекрасно знает это.
      Оставив постель, я направился к умывальному тазу, что стоял на столике в другой стороне комнаты.
      - Скажи ему, Орион. Пусть Филипп знает, какая судьба его ждет. Он все равно не сможет избежать ее. Ему суждено быть убитым. Так определили боги.
      - Боги! - Я обернулся к еще нежившейся в постели Олимпиаде. - Богов нет, и ты это знаешь.
      Она расхохоталась:
      - Осторожнее, Орион. За неверие здесь казнят.
      - За правду, - пробормотал я.
      - Ступай, - внезапно проговорила она повелительным тоном. - Ступай к Филиппу и расскажи обо всем.
      Я оставил ее покои. Слова Олимпиады и ее надменный хохот звучали в моей памяти. Она сказала, что убийство Филиппа предопределено богами. И, шагая по пустынным, едва освещенным рассветом коридорам дворца, я сжимал кулаки и клялся сделать все возможное, чтобы остановить ее.
      - Ничто не предопределено, - бормотал я себе под нос. - Даже время можно растягивать и сжимать; и это по силам не только так называемым богам, но и их созданиям. Мы творим будущее своими собственными поступками.
      И я поклялся защищать Филиппа всеми силами.
      Началась повседневная жизнь во дворце. Днем мы, телохранители, прогуливали лошадей, учили оруженосцев, следили, чтобы не ленились рабы, которые чистили наше оружие и доспехи, покупали на рынке Пеллы одежду или безделушки. Еще мы сплетничали: обсуждали безумную страсть Птолемея к Таис и козни царицы, гадали, собирается ли Филипп идти походом на Персидское царство.
      Павсаний старался, чтобы мы были заняты делом, и обходился с нами достаточно строго. К своим обязанностям начальника телохранителей он относился весьма серьезно, хотя люди и посмеивались за его спиной. Выходило, что лукавые смешки каким-то образом связаны с Атталом. Если при Павсаний упоминали Аттала или заходил разговор о свадьбе царя, привычно кислое лицо начальника делалось подобным грозовой туче.
      Я старательно обходил эту тему, чтобы не задевать весьма раздражительного Павсания, и в конце концов Птолемей объяснил мне, в чем дело.
      - Старая любовная драма. - Обычно улыбчивое лицо Птолемея помрачнело. Сейчас этого, конечно, не скажешь, но в юности Павсаний был просто прекрасен - настолько, что даже стал одним из любовников царя.
      - Филиппа? - заморгал я с удивлением. - Павсаний?
      Птолемей мрачно кивнул:
      - Но царь весьма непостоянен в своих привязанностях. И он скоро обратил внимание на другого мальчишку, который был любовником Аттала.
      Я моргнул. Какие-то гаремные интриги.
      - Утратив привязанность царя, Павсаний весьма обозлился. Он ужасно оскорбил мальчишку, обозвав его бабой и трусом. Вскоре тот доказал свое мужество, защитив царя в битве. Именно тогда Филипп и потерял свой глаз.
      - А мальчик...
      - Мальчик умер, спасая Филиппа. Аттал был в гневе, но держал чувства при себе. Он дожидался своего часа, таков обычай. Через несколько месяцев он пригласил Павсания отобедать, ужасно напоил и отдал на конюшню. Там гостя изрядно отделали, судя по тому, что я слышал. Поговаривают, что Аттал даже изнасиловал его.