Он улыбнулся:
      - Ну убей меня... а как, скажи, ты поплывешь дальше?
      - Я все утро следил за твоими людьми, и теперь, если понадобится, доплыву на этой лохани в Египет, - насмешливо ответил я.
      Он осклабился, открывая щербатый рот:
      - Да, в уверенности тебе не откажешь, вор.
      - Ты получил деньги от нас, - сказал я. - И вези нас по уговору в Бизантион.
      - А когда я возвращусь в Халкедон, меня обвинят в том, что я помог вам бежать.
      - Кое-кто из твоих мореходов уже погиб... Покажешь их трупы, скажешь, что сопротивлялся.
      Хозяин в задумчивости потянул себя за бороду. Он, должно быть, прикинул, что экипаж его справится с Гарканом и Бату, несмотря на то что кое-кто из наших уже поднимался на ноги, преодолевая дурноту. Но битва будет стоить жизни еще нескольким морякам, а он и так уже потерял первого помощника и еще двух моряков. К тому же сейчас он был против меня один на один, правда имея меч против кинжала, но я видел, что моряк невысоко ценит свои шансы.
      Я решил подсластить сделку:
      - Ну, а если я отдам тебе и остаток денег, что тогда?
      Глаза его засверкали.
      - Не обманешь?
      - Так будет лучше для всех.
      Он поспешно кивнул:
      - По рукам.
      Мы приплыли в Бизантион и оставили корабль вместе с его хозяином у причала. Я был рад вновь оказаться в стране Филиппа, но Гаркан покинул землю, в которой родился. И он знал, что скорее всего никогда более не увидит Гордиума.
      Я отыскал дом, в котором стояли солдаты Филиппа, и объявил им, что являюсь одним из царских телохранителей и возвращаюсь из Азии с десятью новобранцами. Опытный начальник, седобородый и хромой, разместил нас на ночь, а на следующее утро предоставил коней. Мне было необходимо поскорее попасть в Пеллу, Гаркан же торопился выяснить судьбу своих детей.
      Мы ехали через Фракию и Македонию от одного военного поста к другому. С каждым днем я приближался к Гере и все сильнее ощущал ее власть. Я старался не спать и целую неделю почти не смыкал глаз. Но наконец наступила ночь, когда я не смог более противиться сну, и, едва опустившись на ложе возле бревенчатой стены, мгновенно уснул. Она приснилась мне, надменная и властная.
      - Ты возвращаешься во время, сулящее многое, - сказала мне Гера-Олимпиада.
      Я стоял перед нею в том великолепном зале, который не мог уместиться в Пелле, неведомые ворота в ткани пространства-времени соединяли его с дворцом. Олимпиада восседала на троне, показавшемся мне похожим на диван, вырезанный из зеленого кровавика-гелиотропа; темные прожилки в нем напоминали струйки пролитой крови. Змеи шуршали возле ее ног, оплетали спинку трона, охватывая округлые ноги.
      Я не мог двинуться. Не мог даже открыть рот. Она сидела передо мной в плаще, черном, как самая глубокая ночь, на ткани звездами искрились драгоценные камни. Дивные рыжие волосы Геры рассыпались по плечам, горящие глаза пронзали меня. Я мог слышать ее слова, мог дышать, сердце мое стучало. Но я знал, что при желании она может погубить меня взглядом.
      - Филипп взял себе новую жену, - сказала она с улыбкой, в чистейшем виде воплощавшей зло. - Он бросил меня. Я оставила Пеллу и возвратилась к своей родне в Эпир. Что ты скажешь на это?
      Я обнаружил, что могу открыть рот. Голос мой звучал сдавленно, в горле першило, я готов был закашляться, словно бы промолчал несколько недель.
      - И ты позволила ему так поступить? - спросил я.
      - Я позволила ему подписать свой собственный смертный приговор, отвечала Олимпиада. - И ты, моя покорная тварь, будешь орудием моей мести.
      - Нет, по своей воле я не нанесу вреда Филиппу.
      Она расхохоталась:
      - Хорошо, ты погубишь его против своей воли.
      И тут боль охватила меня, она накатывала подобно волнам, омывавшим берег. Сквозь стиснутые зубы я выдавил:
      - Не покорюсь.
      Боль сделалась сильнее, Гера посмотрела на меня; злобная улыбка искривила ее губы, в глазах ее вспыхнула радость мучительницы и удивление. Я не мог пошевелиться, не мог даже вскрикнуть, а она словно бы измеряла каждую каплю моей муки и наслаждалась этим.
      Обычно я умею контролировать боль, отключать рецепторы в мозгу. Но ни тело, ни рассудок более не повиновались мне. Впрочем, боль наконец начала слабеть. Трудно было понять - то ли я сам вернул себе контроль над чувствами или моя измученная нервная система сдалась, не выдержав перенапряжения. Ответ я прочитал на лице Геры. Улыбка исчезла, лицо сделалось кислым. Наконец боль исчезла, но я все еще не мог ни говорить, ни шевелиться.
      - Знаешь, мне это уже надоело, - сказала она брюзгливо. - Ты силен, Орион. Мы сотворили тебя чересчур хорошо.
      Я хотел ответить, но не мог.
      - Но это не важно, если свершится должное. Ты обязан исполнить назначенную роль.
      И вдруг я проснулся... в грубой лачуге возле бревенчатой стены. Болело все мое тело. Даже внутренности пылали, словно меня поджаривали живьем.
      На заре мы возобновили путь к Пелле.
      - Сегодня ты слишком спокоен, - сказал Бату, направляя коня от моря.
      - Как будто пьянствовал целую ночь, - сказал Гаркан, разглядывая меня.
      - Или шлялся по девкам, - расхохотался чернокожий.
      Я молчал. Все утро я раздумывал над тем, как точно Олимпиада рассчитала время. Должно быть, настал подходящий момент для смерти Филиппа, теперь Александр мог занять трон.
      Самые последние новости лучше всего узнавать на конюшнях. Все селения у дороги жужжали новостями из столицы. Филипп и в самом деле женился на Клеопатре, племяннице Аттала, и отослал к брату в Эпир царицу Олимпиаду, бывшую его главной женой целых двадцать пять лет.
      - А как Александр? - спросил я.
      Новости были ужасными. На брачном пиру жирный Аттал предложил тост за то, чтобы Филипп и его племянница произвели законного наследника престола.
      Александр вскочил на ноги:
      - Ты считаешь меня незаконнорожденным? - и бросил чашу с вином в Аттала, разбив старику лоб.
      Филипп, явно поглупевший от выпитого вина, поднялся с ложа. Некоторые утверждали, что в приступе ярости он выхватил меч у кого-то из телохранителей и хотел убить Александра. Другие же полагали, что он просто пытался разнять царевича и Аттала, чтобы предотвратить кровавую схватку. Все в зале вскочили на ноги в полном смятении. Но больная нога царя подвернулась, и Филипп неловко упал, распростершись на залитом вином полу.
      Трясущийся от ярости Александр посмотрел на отца, а потом закричал:
      - Вот человек, который поведет вас в Азию! Он не может перебраться с одной скамьи на другую!
      Затем царевич выбежал из зала, а его Соратники последовали за ним. Не дожидаясь рассвета, они с матерью оставили Пеллу, направляясь в Эпир.
      - Значит, он все еще там? - спросил я.
      - Так я слышал. Говорят, царевич в Эпире со своей матерью.
      - Скверно складываются дела у Маленького царя, - сказал один из конюхов. - Плохо это, так ссориться с отцом!
      - Но слава богам, мы отделались от ведьмы, - сказал другой, пока мы меняли коней.
      Нет, от нее так легко не отделаться, я знал это.
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПРЕДАТЕЛЬ
      ...полмира
      Спит мертвым сном сейчас.
      Дурные грезы
      Под плотный полог к спящему слетают.
      Колдуньи славят бедную Гекату,
      И волк, дозорный тощего убийства.
      Его будя, в урочный час завыл.
      У.Шекспир. Макбет
      29
      Мы прибыли в Пеллу чудесным летним утром, солнце сияло в лазурном небе, прохладный ветерок долетал с гор, смягчая дневную жару. Ехавший возле меня Гаркан пробормотал:
      - Большой город.
      Я кивнул и отметил, что Пелла заметно разрослась за время моего отсутствия. Дома уже подбирались к горам, главную улицу обстроили новыми аркадами и рынками. Над городом висело облако бурой пыли, которую поднимали лошади и брыкливые мулы в загонах, деловитые строители, работавшие во всех концах города, и повозки, оживленно сновавшие по улицам и переулкам.
      Когда мы въехали в город, Бату со смехом пожаловался:
      - Какой шум! Разве можно думать в такой суете?
      На мой взгляд, здесь было сравнительно тихо, но после слов Бату я понял, что в азиатских городах куда спокойнее, чем в Пелле. Конечно, на восточных рынках шумели и спорили торговцы и покупатели, но прочие кварталы этих древних городов в безмолвии дремали под горячим солнцем. Пелла же скорей напоминала сумасшедший дом: отовсюду доносился стук топоров, гремели повозки, верховые, грохоча копытами, проносились по мощеным улицам, смех и громкие разговоры слышались почти на каждом углу.
      Никто не остановил нас и даже не проявил никакого внимания, пока мы ехали по главной улице ко дворцу Филиппа. Появление воинов здесь никого не удивляло, на армии держалось благополучие страны, и македонцы не страшились своего войска, в отличие от жителей городов Персидского царства.
      Однако возле дворцовых ворот нас остановили. Не заметив среди стражников своих знакомых, я назвался и сказал начальнику караула, что привез с собой Гаркана и его спутников, желающих поступить в армию.
      Тот окинул нас опытным взглядом и послал одного из мальчишек за предводителем телохранителей.
      Мы спешились, караульный начальник предложил нам попить и напоить наших коней. Двое из его людей проводили нас до фонтана, который находился возле ворот. Они обращались с нами вежливо, но с опаской.
      - Какие новости? - спросил я, утолив жажду.
      Караульный непринужденно оперся о притолоку так, чтобы рукой дотянуться до стоявших за дверью копий.
      - Царственный брак состоится через месяц, - проговорил он, не отводя глаз от Гаркана и людей у фонтана.
      - Филипп снова женится?
      Он хохотнул:
      - Нет, пока ему достаточно Эвридики. Ты слышал - она подарила ему сына!
      - Сына?
      - Теперь у нас есть по-настоящему законный наследник, - проговорил воин. - Можно не подозревать, что этот младенец зачат богом. Оглядевшись, он добавил: - Или каким-либо типом, с которым переспала молосская ведьма.
      - А как Александр?
      Десятник пожал мощными плечами:
      - Когда Филипп женился на Эвридике, он отправился в Эпир вместе с матерью. Но царь вызвал сына обратно в Пеллу.
      - Он вернулся?
      - Еще как - покорно явился по приказу царя. Разве можно было ожидать другого после всех учиненных им неурядиц?
      Я собирался спросить, какие неурядицы учинил Александр, но к нам приблизился начальник стражников в сопровождении воинов в полном вооружении и броне. Это был не Павсаний, а дежурный сотник по имени Деметрий. Я узнал в нем своего соседа по дворцовой казарме.
      - Эх, Орион... - Он произнес мое имя с тяжелым вздохом.
      - Деметрий, я вернулся с отрядом новобранцев.
      Он скорбно посмотрел на меня:
      - Орион, тебе придется идти со мной: ты арестован.
      Я был ошеломлен:
      - Арестован? За что?
      Гаркан, Вату и остальные двинулись к нам от фонтана. Десятник распрямился и взглянул на копья, стоявшие возле него.
      Деметрий сказал:
      - Таков приказ, Орион, я получил его от самого царя. Ты обвиняешься в дезертирстве.
      Прежде чем успела завязаться схватка, я ответил:
      - Хорошо. Я готов покориться воле царя. Но мои люди желают служить ему и заслуживают лучшего обращения. Все они опытные воины.
      Деметрий окинул их взглядом:
      - Я присмотрю, чтобы о них позаботились, Орион. Но тебе придется последовать за мной.
      - Хорошо.
      - Я должен забрать твой меч.
      Я снял с себя меч вместе с поясом и отдал ему.
      Гаркан спросил:
      - Что они сделают с тобой?
      - Все будет в порядке, - ответил я. - Как только я получу возможность поговорить с царем, все сразу прояснится.
      Лицо Деметрия выразило предельное сомнение, но он не стал возражать мне и сказал десятнику:
      - Отведи этих людей в казарму, пусть их примет дежурный. Если он сочтет, что они подходят, пусть разместит и вооружит как положено.
      Сотник повернулся ко мне:
      - Пошли, Орион.
      В сопровождении Деметрия и его четырех вооруженных спутников я отправился через дворцовый двор прямо в тюремную камеру.
      Темница моя помещалась в подвале дворца, я мог дотронуться сразу до обеих стен тесной и темной каморки. Окно заменяла узкая, заложенная снаружи щель в прочно запертой двери. Вместо постели на глинобитном полу валялась охапка соломы. И еще - глиняный горшок.
      - Поверь, мне самому неприятно оставлять тебя здесь, Орион, - сказал Деметрий, пропуская меня в камеру. Он вошел внутрь вместе со мной, люди его остались в коридоре, освещенном лишь пыльным лучиком света, пробивавшегося через отверстие в крыше. - Царь приказал взять тебя под стражу в тот самый миг, когда ты окажешься в Пелле. За дезертирство.
      - Так сказал тебе сам Филипп? - спросил я.
      - Нет! - Деметрий, казалось, был потрясен мыслью о том, что царь мог дать ему личное указание. - Месяц назад Павсаний передал мне этот приказ, получив его из царских уст. Так он сказал.
      - Когда же это было? - спросил я. - После того как посол Царя Царей возвратился в Пеллу?
      - Это индус? - Деметрий многозначительно нахмурился. - Тот, имя которого никто не может произнести? Нет, приказ я получил еще до его возвращения. Я помню, что меня удивило, как можно объявить дезертиром человека, который находится в далеких краях. И откуда царь мог узнать о твоем побеге?
      "Действительно, откуда? - спросил я себя. - Откуда он мог узнать о моем поведении в Парсе до того, как вернулся Кету вместе со всеми остальными?"
      - Я точно помню! - говорил Деметрий. - Все произошло еще до неприятностей, случившихся после царской свадьбы. Еще до того, как Олимпиада бежала в Эпир вместе с Александром.
      - Так вот когда был отдан этот приказ!
      Он кивнул:
      - Да-да, именно тогда.
      - Значит, ты получил приказ от Павсания?
      - Да.
      - В таком случае, прошу тебя, передай Павсанию, что я вернулся и прекрасно устроился на новом месте, - сказал я, оглядывая каменные стены.
      В темноте я не мог видеть его лица, но голос Деметрия выдавал напряжение.
      - Я скажу ему, Орион. Поверь мне, я немедленно отправлюсь к нему.
      - Благодарю.
      Он оставил меня одного в камере. Прочная деревянная дверь, окованная железом, закрылась. Я услышал, как громыхнул засов, и оказался почти в полной тьме. Одиночество мое разделял лишь кинжал, спрятанный на бедре. Потом я заметил пару красных бусинок, загоревшихся в самом темном уголке камеры, и понял, что не одинок, крысы составят мне компанию.
      Времени на размышления я получил в избытке. Тягучие часы медленно сменяли друг друга в непроглядной темноте камеры. Я считал дни по появлениям тюремщика, который подсовывал невысокую металлическую миску с жидкой, но вполне съедобной похлебкой в широкую щель под дверью. Он же забирал и горшок. Солому никто не менял.
      Я умею проводить без сна много дней и теперь боялся лечь на кучу соломы, не желая позволить пищавшим во тьме крысам напасть на меня. Где-то на окраинах моей памяти гнездились смутные воспоминания о том, как погибла Аня, растерзанная стаей чудовищных свирепых крыс в жидкой грязи подземных городских туннелей. В том воплощении ее звали Аретой, и я не смог спасти свою любовь. Я попытался обратить свои мысли к Пелле, Филиппу, Олимпиаде, к этому пространству и времени, к повелениям Геры.
      У меня не было сомнений, Гера действительно манипулировала всеми нами: Александром, мною и даже Павсанием. Она приняла человеческое обличье, сделалась Олимпиадой, царицей Македонии, ведьмой из Пеллы. Она создала Александра... вместе с Атоном. Увидев, что, полюбив одно из созданий, Аня принимает человеческое обличье, Гера сделала то же самое. Ее примеру последовал и Золотой Атон, циничный и самовлюбленный творец рода людского, тот, который в Трое называл себя Аполлоном. Они породили божка Александра - златовласого отпрыска бога. А теперь Гера-Олимпиада вознамерилась сделать его царем Македонии... Покорителем всего мира.
      "Зачем? - размышлял я, сидя в одиночестве в своей тюремной камере. Зачем они это делают?"
      Я знал лишь один способ ответить на свои вопросы: предстать перед творцами в их собственном мире. Но для этого мне нужно было уснуть, оставить свое тело на милость крыс, сверкавших голодными злыми глазами.
      Но неужели нельзя иначе? Если я действительно способен подчинить себе время, значит, могу покинуть эту точку в континууме, отыскать творцов в их городе возле моря и вернуться в камеру, не потратив на это ни минуты. Если только я действительно властен над временем...
      Долгие часы я расхаживал по камере, сомневаясь в своих способностях, пытаясь вспомнить былые времена, когда творцы переносили меня через континуум к месту, где я должен был исполнить очередное поручение. Они установили крепкие блоки в моей памяти, однако я знал, что справлюсь. На Арарате Аня говорила мне, что попала в беду. Я хотел очутиться возле нее, выступить против судьбы... Я стремился сражаться за Аню с тем же пылом, с каким она столько раз защищала меня. Гера и Золотой, быть может уговорившись с другими творцами, вновь собирались разлучить нас. Гнев охватил меня: им не властвовать надо мной! Я отвергаю их власть, даже если сопротивление будет стоить мне жизни. Я опустился на влажную вонючую солому и улыбнулся, вспомнив о Кету и его пути Будды. Быть может, это мое воплощение наконец окажется последним? И я уже был рад этому... почти. Ведь в глубине души я не искал забвения. Любовь влекла меня к Ане.
      Закрыв глаза, я заставил себя уснуть, не обращая внимания на крысиный писк.
      Пренебрегая посторонними звуками, я пожелал перенестись через континуум в город творцов. Что ощущал я в такие мгновения прежде? Волну безграничного холода, когда тело мое пронзало глубочайшие бездны пространства за пределами далеких галактик, не знавших ни одной звезды. Еще - чувство падения, невесомости и...
      Всей своей плотью я ощутил тепло солнца. Глаза мои были закрыты, но сквозь веки я угадывал очертания красного пятна.
      Открыв глаза, я сел и обнаружил, что оказался на травянистом склоне, усеянном дикими цветами. Белые облака ползли по густо-синему небу. Теплый ветерок теребил пестрые головки цветов, вдали деревья шелестели ветвями.
      Но города не было. Не было и океана... и творцов, ничего вообще только лес, уходивший к далекому горизонту.
      Я неторопливо поднялся на ноги, пытаясь подметить какой-нибудь признак присутствия творцов; они должны быть здесь, в противном случае я бы не попал в это пространство и время.
      - Орион, ты всегда ведешь себя как тупица.
      Я обернулся и увидел перед собой Золотого, солнце сияло за его спиной. Одеяние с короткой юбкой как будто само излучало свет. Красивое лицо творца хмурилось.
      - Орион, что ты делаешь? Неужели ты не понимаешь, что всякий раз, когда ты возмущаешь континуум подобным образом, нам приходится устранять нанесенные тобой ткани пространства и времени повреждения?
      - Где Аня? - спросил я.
      - Далеко отсюда.
      - Что происходит? Почему меня держат в Пелле, если дела настолько серьезны...
      - Прекрати болтать! - отрезал Атон. - Орион, тебе говорили уже не однажды: интересуйся лишь тем временем и пространством, куда тебя отправили. Делай, как приказывает Гера. Неужели не ясно?
      - Не совсем. Я хочу знать, чего вы добиваетесь.
      Его трепетные ноздри гневно расширились.
      - Ах, ты хочешь знать? Ну хорошо, я скажу. Ты помешал мне помочь Трое. Ты это помнишь?
      Он хотел тогда, чтобы троянцы победили ахейцев и властители Трои основали империю, которая объединила бы Азию и Европу.
      Но я не допустил этого.
      - Твоя маленькая шалость так повлияла на континуум, что нам пришлось напрячь все свои силы, чтобы восстановить его, не допустив разрушения мироздания.
      "Хорошо, - подумал я. - В тот раз все закончилось безумием Атона, но теперь он предпочел забыть об этом маленьком факте".
      - И мы пока еще не устранили все повреждения. Империя, которая объединит Европу и Азию, возникнуть должна, даже если она просуществует лишь несколько поколений. Это важно. Жизненно важно!
      - И, значит, Александр...
      - Должен преуспеть в своих намерениях. И если ты хочешь еще хоть раз увидеть Аню, выполняй повеления Геры... Понятно?
      Я склонил голову и услышал собственный голос:
      - Понимаю...
      Атон буркнул:
      - Признаюсь, Орион: от тебя больше неприятностей, чем пользы. Но ты силен, в этом тебе не откажешь. Чтобы ты не путался под ногами, я послал тебя в мезозойскую эру, к динозаврам, но непонятным образом ты объявился в Пелле.
      - Это сделала Аня, - отвечал я с уверенностью, удивившей меня самого.
      Атон внимательно посмотрел на меня:
      - Быть может. Когда я решил отправить тебя в своего рода изгнание, она настояла, чтобы тебе было позволено жить где-нибудь в континууме.
      - Итак, я тебе надоел и ты намеревался забросить подальше опостылевшую игрушку?
      - Не игрушку, а инструмент, который должен быть под рукой в случае необходимости, - поправил меня Золотой.
      - А что происходит сейчас? - спросил я.
      - А сейчас мы имеем дело с наисерьезнейшим кризисом, который возник из-за твоих дурацких поступков.
      - А что делает Аня? Пытается остановить углубление кризиса?
      - Орион, этим заняты все мы. И сейчас у нас нет сил, которые мы могли бы тратить на устранение последствий твоих дурацких выходок.
      - И Гера направляет ход событий в Македонии?
      - Это ее работа. Но она вынуждена заниматься ею из-за твоего ослиного сопротивления нашей воле.
      - Что я должен сделать?
      Он коротко улыбнулся:
      - Ничего, Орион. Тебя следовало отправить в крионовое хранилище, однако я думаю, что и камера в Пелле вполне подойдет. Радуйся своим новым дружкам, можешь поиграть с ними.
      Он говорил про крыс, это я понял.
      30
      Едва открыв глаза, я заметил в темноте камеры красные огоньки злобных глаз крыс, окружавших меня. Лишь несколько сердцебиений мелькнуло с тех пор, как я опустился на гнилую соломенную подстилку. Крысы подступали, но пока еще с опаской, запах живого существа еще не вселил в них голодную ярость.
      Я вскочил на ноги, они бросились врассыпную по углам камеры, пища от страха и разочарования.
      Целыми днями я расхаживал по тесной каморке, не смея уснуть. Смену суток отмечало лишь появление миски с похлебкой под дверью и исчезновение горшка. Понемногу я начал видеть в крысах товарищей.
      Прибегнув к умению, которому давным-давно выучили меня неандертальцы, я попытался проникнуть в сознание крыс и понемногу научился видеть камеру их глазами. Ощутив их вечный голод, я начал даже оставлять им объедки своей жалкой трапезы.
      День за днем я укреплял свой контакт с ними и наконец даже сумел, оставаясь в камере, прослеживать их передвижения по трещинам в стенах подземелья; их гнезда и ходы сетью покрывали подвалы дворца. Глазами предводителя стаи я видел комнату стражников, огромных людей, беззаботно ронявших на пол крошки хлеба и кусочки мяса - стая бросалась пировать, когда люди оставляли помещение.
      Я даже слышал разговоры стражников. Крысы странным образом воспринимали их голоса, которые делались глубокими и гулкими. Мне потребовалось немалое время, чтобы научиться воспринимать интонации и переводить звуки в понятные мне слова.
      Так я узнал, что приближается новая царская свадьба. И чем больше говорили стражники, чем грубее шутили относительно грядущего праздника, тем больше недоумения я ощущал. Выходило, что Александр женится на Клеопатре. Оба имени были в ходу среди македонцев. Неужели стражники имели в виду Александра... самого Маленького царя? Но имя Клеопатра носила молодая жена Филиппа, которую сам царь звал Эвридикой.
      Загадку разрешил Павсаний.
      Он спустился посетить меня в моей камере. Однажды днем я услышал шаги за дверью и понял, что по коридору за шаркавшим ногами стариком, который приносил мне еду, следует кто-то еще. Одна из крыс оказалась возле трещины в стене коридора, и я смог воспользоваться ее глазами. Тяжеловесный Павсаний сотрясал почву перед чувствительными усиками крысы каждым ударом тяжелой ноги.
      Стражник распахнул заскрипевшую дверь, Павсаний вошел в мою каморку. В правой руке его шипел разбрасывавший искры факел. Меч свой он оставил в комнате стражи.
      - Выйди, - сказал он старику. - Я позову тебя, когда покончу с делом.
      Старик без слов вышел за дверь и запер камеру.
      - Ты похудел, - сказал Павсаний, глядя на меня.
      Я заметил, как он повел носом.
      - Воняет, что ли? - поинтересовался я.
      - Ничего не поделаешь...
      - Почему я здесь? - спросил я. - Почему мне не позволяют видеть царя... даже предстать перед судом?
      - Суд будет скоро, - посулил Павсаний, лицо его оставалось мрачным, глаза он прятал.
      - Что ты имеешь в виду?
      - После свадьбы мы сможем тебя отпустить.
      - Какой свадьбы?
      Павсаний нахмурился:
      - Царь выдает дочь за своего зятя.
      - Свою дочь Клеопатру? Дочь Олимпиады?
      - Она выходит замуж за Александра, царя Эпира.
      - Брата Олимпиады? - Я был потрясен.
      Он кисло улыбнулся и кивнул:
      - Попахивает инцестом, правда? Надо же - выдавать четырнадцатилетнюю дочь за ее же дядю!
      - Я думал, что Олимпиада находится в Эпире и живет у своего брата.
      - Так и было. Но теперь она возвратилась в Пеллу.
      Вот оно - искусство Филиппа управлять государством. Выдавая за царя Эпира свою дочь, он привлекал его на свою сторону. Получив в жены царевну, Александр Эпирский перестанет поддерживать Олимпиаду. Царица лишится брата, готового встать на ее сторону, предоставить ей кров, даже вступить в войну с Филиппом.
      - Итак, одноглазый лис перехитрил ее, - пробормотал я.
      - Ты так думаешь? - Павсаний горько усмехнулся. - Посмотрим.
      - А как дела Александра? Как ведет себя Маленький царь?
      - После женитьбы Филиппа на Эвридике он бежал в Эпир со своей матерью. Но царь приказал сыну явиться в Пеллу, и он покорно вернулся.
      - Он предпочел послушаться отца вопреки прихотям матери, - проговорил я.
      - Не спеши с выводами, Орион, - сказал Павсаний, - когда-нибудь Александр станет царем. Вот почему он вернулся в Пеллу: чтобы подтвердить свои права на трон. Ты ведь знаешь, что Эвридика родила Филиппу сына?
      - Я слышал.
      - Но этот ребенок никогда не станет царем Македонии. Александр намерен унаследовать престол даже против воли отца.
      Я кивнул, а потом снова спросил:
      - Какое все это имеет отношение ко мне? Почему я попал в темницу?
      - Ты бежал со своего поста, - отвечал отрывисто Павсаний. - Ты бежал из столицы Персии и скрылся в пустыне. Или ты это отрицаешь?
      - Нет, - признался я.
      - Дезертиров обычно вешают, Орион. Я сохранил тебе жизнь. Когда брак свершится, ты даже получишь свободу.
      - При чем здесь царская свадьба?
      Он вновь отвернулся от меня, словно боясь, что я прочитаю в его глазах нечто важное.
      - Говори, при чем здесь царская свадьба? - повторил я.
      - Ты верен Филиппу, - пробормотал он, - а потому оставайся здесь, пока дело не будет сделано.
      Я молча смотрел на него.
      "Оставайся здесь, пока дело не будет сделано".
      Схватив Павсания за плечи, я заглянул ему в глаза.
      - Ты собрался убить царя!
      Он не стал возражать.
      - Олимпиада уговорила... или околдовала? - продолжал я.
      Павсаний горько расхохотался:
      - Ревнуешь, Орион? Решил, что она бросила тебя ради меня? Разве тебя это смущает?
      - Это пугает меня. Я боюсь за тебя и за Филиппа.
      - Филипп, - он словно выплюнул это имя, - он заслуживает дюжины смертей.
      - Раньше ты любил его.
      - Да! Но как он ответил на мою любовь! Зная, что Аттал сделал со мной, царь не стал наказывать его. Не стал! Я потребовал правосудия, но он не услышал меня.
      - Царь назначил тебя начальником своей гвардии, - сказал я. - Это высокая честь.
      - Тоже мне честь... Если он не наказал Аттала! После всего, что этот вонючий шакал сделал со мной, царь даже не шевельнул пальцем, чтобы покарать его, даже резкого слова не сказал.
      - Царь должен предотвращать кровавые ссоры.
      Но Павсаний не желал признавать разумных доводов:
      - Он бросил мне кость, а Аттал, дескать, тут ни при чем. А теперь еще женился на племяннице этого сукина сына, и она родила ему наследника. Да он смеется надо мной!.. Каждый день они с Атталом осмеивают меня, едва только встретятся друг с другом...
      Грудь Павсания вздымалась, глаза горели от ярости. Руки его тряслись, я даже боялся, что он выронит факел и подожжет мою соломенную подстилку. Нетрудно было понять: он говорит словами Олимпиады. Она вливала в его уши яд куда более смертоносный, чем тот, который таили в своих зубах ее змеи.
      Павсаний постепенно успокоился.
      - Но пусть это не волнует тебя, Орион. Тому, кто не рожден македонцем, следует радоваться, что он не из наших. Ты человек честный и верный царю, поэтому я и держу тебя под замком. А потом ты будешь свободен - ступай куда хочешь.
      - Не убивай его, - попросил я. - Не позволяй Олимпиаде погубить тебя.
      Горькая улыбка вернулась на его лицо.
      - Филипп уже погубил меня, Орион, давным-давно. Теперь мне нечего терять.
      Даже ослабевший после долгого заключения, я не сомневался, что одолею Павсания. Но прикажет ли он оставшемуся снаружи старику открыть дверь моей камеры? Быть может, я сумею потом справиться со стражей, занимавшей комнату в конце коридора. Но удастся ли мне добраться до царя и предупредить его?
      Слишком многое зависит от удачи. Разве смогу я защитить Филиппа, если дворцовая стража зарубит меня, прежде чем он меня выслушает?
      Павсаний приказал тюремщику открыть дверь. Я хотел было попробовать вырваться на свободу, но услышал в коридоре топот множества ног. Должно быть, старик, не желая рисковать, вызвал стражников.
      Я попытался определить время с помощью крыс. Они вели в основном ночной образ жизни, хотя я и не представлял, как умеют они различать ночь и день в лишенном окон подвале. Но, следя их глазами за комнатой стражи, я видел, когда наступала ночь: воины укладывались спать на жесткие ложа. В караулке всегда находилось человек шесть, впрочем, у них и днем почти не было дел.