Элен с трудом сдерживала волнение. Касси поняла, как ей тяжело, и перестала настаивать.
      - Ну ладно, поступай как знаешь, - сказала она. - Я просто боюсь, как бы ты себе не навредила.
      - Правда не может причинить вред. Касси грустно покачана головой.
      - Еще как может, деточка. Я сама видела, сколько неприятностей бывает, когда люди начинают резать правду-матку в глаза. А промолчи они или солги чуть-чуть - и все могло бы окончиться иначе. Ну да ладно, я не собираюсь с тобой спорить. - Она помолчала. - А что насчет похорон? Ты все-таки решила идти?
      Она могла бы и не спрашивать, ответ был ей заранее известен. Элен молча кивнула. Касси сурово сдвинула брови.
      - Одну я тебя не пущу. Хочешь ты того или нет, но я пойду с тобой.
      - Я очень рада, Касси. Я как раз собиралась тебя об этом попросить.
      - Да? Ну слава богу, хотя бы в этом наши желания сходятся.
      Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Касси постояла немного и с задумчивым видом двинулась к выходу. У двери она обернулась и проговорила:
      - Вот только никак не могу решить, что бы мне надеть на похороны. Разве что мое парадное черное платье. Вайолет оно когда-то очень нравилось. Я помню, она даже юбку мне помогала подшивать. Да, думаю, для этого случая оно будет в самый раз.
      И она с повеселевшим лицом выплыла за дверь. Элен улыбнулась. Потом повернулась к окну и задумчиво посмотрела на Кэт, игравшую на лужайке в куклы. Она усадила их перед собой кружком и усердно потчевала чаем из игрушечных чашечек. Элен решила, что она репетирует свой день рождения через несколько месяцев ей исполнялось пять лет.
      Вид у Кэт был серьезный и сосредоточенный. Мадлен с фотоаппаратом в руках ходила вокруг и старательно щелкала ее то с одной стороны, то с другой. Обе были с головой погружены в свои занятия и ни на что не обращали внимания.
      Элен еще немного полюбовалась на них и отошла от окна. Взгляд ее упал на телефон. "Нет, - подумала она, - сейчас не время. После похорон".
      * * *
      Похороны Гэри Крейга состоялись через четыре дня в Форест-Лоун. Церемония прошла очень тихо, на кладбище, кроме Элен и Касси в своем парадном черном платье, больше никого не было.
      День выдался на редкость погожий, небо сияло прозрачной голубизной. Когда служба закончилась и они вышли из церкви, Касси с облегчением вздохнула. "Ну слава богу, - подумала она, - кажется, все прошло нормально". Теперь она даже радовалась, что Элен уговорила ее пойти на похороны. Как бы Гэри Крейг ни вел себя при жизни, похоронить его они были обязаны по-христиански. К ее величайшему облегчению, а уж тем более к облегчению Берни Альберга, на кладбище не было ни одного журналиста. То ли они еще не пронюхали о похоронах, то ли Берни Альберг, несмотря на запрет Элен, сумел договориться с полицией, но факт оставался фактом - к ним никто не подходил и не приставал с расспросами. Касси никогда не жаловала журналистов, по ее мнению, все они были бездельниками и шарлатанами.
      Выйдя из церкви, они медленно двинулись по аллее, направляясь к длинному черному лимузину, в котором их ждал шофер Хикс. Касси умиленно поглядывала по сторонам на аккуратные деревья и ухоженные лужайки. Ей нравилось это тихое, спокойное кладбище. Элен шла молча, опустив голову, и думала о чем-то своем. Касси, которая после церковной службы пребывала в особенно благодушном расположении духа, еще раз порадовалась, что Гэри Крейгу после всех его земных мытарств доведется отдохнуть в таком приятном месте. Ни она, ни Элен не заметили человека, стоявшего рядом с лимузином. Когда они подошли ближе, он неожиданно выступил вперед и загородил им дорогу.
      - Мисс Харт...
      Элен подняла голову. Касси увидела в руках у человека фотоаппарат. Когда Элен остановилась, он поднял его и навел на нее. Элен окинула его холодным взглядом и села в машину - Хикс услужливо придержал для нее дверцу.
      Касси выразительно посмотрела на Хикса. Хикс, высокий, широкоплечий мужчина, служивший у Элен уже около трех лет и относившийся к ней с огромным уважением, встревоженно наклонился к окну:
      - Прикажете отобрать у него фотоаппарат, мисс Харт?
      Человек с фотоаппаратом попятился и испуганно забормотал:
      - Всего один снимочек... не волнуйтесь... маленький снимочек на память...
      - Я тебе сейчас покажу снимочек! - рявкнула Касси. - Совсем совесть потеряли, наглецы...
      Хикс угрожающе шагнул вперед.
      - Оставьте его в покое, - послышался из машины спокойный голос Элен. Теперь это уже не имеет значения.
      Вечером, после ужина, когда все разошлись, она снова вспомнила эту сцену и решила, что поступила правильно. Кто бы ни был этот человек очередной поклонник или пронырливый журналист, он уже не мог ей повредить. С ложью и притворством отныне было покончено. Заявив о своем родстве с Гэри Крейгом, она отрезала себе все пути к отступлению. Теперь ей предстояло совершить еще один шаг, гораздо более серьезный и трудный, чем предыдущий.
      Она подошла к столу и неуверенно взглянула на телефон. Соблазн услышать голос Эдуарда был велик, но, подумав, она отказалась от этой идеи. Что, если его не будет дома, или он не захочет подойти к телефону, или просто откажется с ней говорить? Теперь она уже ни в чем не была уверена. В конце концов, в тот вечер в "Плазе" ей могло просто почудиться, что он назвал ее по имени. Да и те звонки, которые раздались у них в гостиной после ссоры с Льюисом, - с чего она взяла, что они имеют отношение к Эдуарду?
      Нет, телефонный разговор ничего не решал, лучше всего было написать письмо. Она достала бумагу, ручку и остановилась, не зная, с чего начать. Что она могла написать человеку, с которым не виделась пять лет, человеку, который, возможно, потерял к ней всякий интерес? Она с тоской посмотрела на бумагу. Сейчас Эдуард де Шавиньи казался ей совершенно чужим, холодным, самоуверенным и равнодушным, таким, каким он представал в газетных статьях, когда с оскорбительной вежливостью парировал бестактные вопросы журналистов. Как она могла надеяться, что такой человек обрадуется, узнав о своем отцовстве, и от кого - от бывшей любовницы, с которой не встречался больше пяти лет? Нет, если он и ответит ей, то только через своего адвоката, пригрозив, что, если она и впредь будет досаждать ему подобными письмами, он подаст на нее в суд.
      Но потом она вспомнила того Эдуарда, которого знала, и этот образ показался ей совершенно непохожим на газетный. Она попыталась поставить их рядом и понять, какой из них соответствует действительности. Но чем дольше она вспоминала, тем ближе становился ей тот, другой Эдуард, которому она доверяла и которого любила. Неожиданно в голове у нее сами собой сложились первые строки письма. Она схватила ручку и, ни о чем больше не думая, отбросив все сомнения, принялась писать.
      Она писала больше часа. На следующий день, отправив письмо, она вернулась домой и вдруг почувствовала, что с ней происходит что-то странное. Она испытывала удивительную легкость, весь мир казался ей чистым и добрым. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять, что она просто счастлива.
      Элен и Эдуард
      Лос-Анджелес - Париж
      1965
      Первое предупреждение пришло в конце февраля, хотя Элен поначалу не распознала его, приняв за обыкновенную грубость.
      Это был телефонный звонок от Мэри-Ли, жены директора студии. Мэри-Ли представляла собой ярко выраженный тип директорской жены - властной, цепкой и предприимчивой. Всю свою неуемную энергию она направляла на продвижение своего мужа по службе, с азартом прирожденной альпинистки завоевывая одну вершину за другой. Она была всегда худа, всегда подтянута, наряды ее всегда отличались особым шиком, кожа всегда, независимо от сезона, была покрыта ровным загаром, а голос, низкий и гортанный, легко перекрывал грохот отбойного молотка. Она давно пыталась залучить Элен на свои приемы, а когда узнала, что "Эллис" выдвинут на "Оскара", удвоила свои усилия. В конце концов Элен не устояла перед таким напором и согласилась посетить один из ее вечеров. И вот теперь, в последних числах февраля, Мэри-Ли вдруг позвонила и отменила приглашение.
      - Элен? Это Мэри-Ли. Дорогая, у меня такая неприятная новость, я просто не знаю, как мне быть. Да-да, это по поводу нашей маленькой вечеринки... Боюсь, что мне придется ее отменить. Ужасно жаль, тем более что я уже со всеми договорилась: и с Джо Стайном, и с Ребеккой... Но я просто не могу рисковать, у Джека чудовищная простуда, врач категорически запретил ему вставать; никаких гостей, никаких визитов, строгий постельный режим. Нет, нет, думаю, что это не грипп, но температура очень высокая, и горло страшно воспалено, бедняжка совсем не может говорить. Надеюсь, вы меня понимаете, дорогая?..
      Элен заверила ее, что ничуть не сердится, пожелала Джеку скорейшего выздоровления и с облегчением повесила трубку - ей совершенно не хотелось идти на этот прием.
      После возвращения из Алабамы она с головой окунулась в светскую жизнь. Балы, вечеринки, торжественные обеды, заседания благотворительных комитетов - все это помогало ей забыть о письме, которое она отправила Эдуарду три недели назад и на которое до сих пор не получила ответа.
      О приеме у Мэри-Л и она забыла сразу же и очень удивилась, когда, обедая с Грегори Герцем в ресторане (они договорились встретиться, чтобы обсудить кое-какие детали предстоящих съемок), увидела на противоположном конце зала ее мужа Джека, бодрого и цветущего, без малейших признаков какого-либо заболевания. Но еще больше она удивилась через два дня, когда узнала от Ребекки Стайн, что прием у Мэри-Ли все-таки состоялся, и именно в тот день, на который был намечен.
      - Нам объяснили, что в последнюю минуту вам что-то помешало, - сказала Ребекка. - Жаль, я так надеялась вас там видеть.
      Элен почувствовала себя задетой, но особого значения этому эпизоду не придала: у нее было слишком много других забот, чтобы обращать внимание на грубость какой-то Мэри-Ли. Агенты засыпали ее предложениями, режиссеры присылали сценарии, она каждый день встречалась с Грегори Герцем и восходящей звездой Рэндольфом Холтом, которому предстояло исполнять в "Размолвке" роль ее мужа; репетиции, примерки, пробы грима следовали одна за другой. Да и Берни Альберг не забывал вносить свою лепту в эту суету. Обрадованный небывалым успехом "Эллис" и шумихой, поднятой по поводу выдвижения его на приз Американской киноакадемии, он устраивал бесконечные рекламные выступления, интервью и пресс-конференции.
      Мало-помалу эта бурная, суматошная жизнь начала утомлять Элен. Она с тоской вспоминала месяцы, проведенные наедине с Кэт, в тиши лос-анджелесской виллы. Но менять этот распорядок она не хотела. Постоянная смена впечатлений, мелькание лиц и событий помогали ей забыть о молчании Эдуарда, отгородиться от тревожных, угнетающих мыслей. Восхищение, которое она читала в глазах окружающих, придавало ей уверенности в себе. Она нарочно загружала себя делами и выдумывала тысячи причин, чтобы не оставаться наедине с собой. Она знала, что стоит ей хотя бы на минуту расслабиться, как ее снова начнет терзать подозрение, что Эдуард уже никогда не напишет, что он ее просто забыл.
      Чтобы заглушить эти мучительные сомнения, она согласилась на просьбу неутомимого Берни Альберга и включила в свой и без того насыщенный график фоторепортаж для "Вог", короткий документальный фильм о ее работе с Тэдом Ангелини, заказанный Би-би-си, и интервью для "Тайм". К журналистам из "Тайм" Берни относился с некоторой опаской и был очень обрадован, когда после выхода статьи не обнаружил в ней никаких упоминаний об отце Элен. Он решил, что теперь эту историю можно считать окончательно похороненной.
      Элен тоже видела эту статью. Она была почти целиком посвящена ее работе в кино. Авторы восторженно отзывались обо всех ее ролях и выражали твердую уверенность, что "Оскар" достанется именно ей. Надпись, сделанная под фотографией на обложке, гласила: "Элен Харт - воплощение американской мечты". Элен раздражала эта глупая фраза, кочевавшая из журнала в журнал. Она смотрела на фотографию, не узнавая себя. Возможно, после выхода "Эллис" для кого-то из зрителей Лиза и в самом деле являлась воплощением американской мечты, что бы это ни означало, но к Элен Харт это ни в коем случае не относилось.
      Статья в "Тайм" появилась в первую неделю марта, незадолго до того, как жюри приступило к голосованию, а через несколько дней Элен получила второе предупреждение, на которое она тоже сначала не обратила внимания. Это был еще один телефонный звонок, на этот раз от жены довольно крупного издателя. Несколько недель назад эта дама, считавшаяся одной из самых важных и влиятельных особ лос-анджелесского общества, уговорила Элен вступить в благотворительный комитет, который она возглавляла. Теперь она, как и Мэри-Ли, звонила, чтобы отменить приглашение. Действовала она, в отличие от Мэри-Ли, решительно и прямолинейно.
      - Дорогая, - начала она без предисловий, - мне кажется, вам следует выйти из нашего комитета. Так будет лучше и для нас, и для вас.
      Элен от растерянности не нашлась, что сказать.
      - В наши задачи входит забота о больных и престарелых, поэтому... она запнулась. - Думаю, что, если вы через своего секретаря пришлете нам официальное заявление о выходе, мы охотно пойдем вам навстречу. В качестве причины вы могли бы сослаться на нехватку времени...
      - Но у меня вполне достаточно времени, чтобы посещать ваши собрания.
      - Возможно, дорогая, возможно. Но мне кажется, что вам лучше поберечь его для других дел. Постарайтесь прислать заявление до завтра, чтобы мы успели рассмотреть его на очередном собрании.
      И, прежде чем Элен успела что-то возразить, ее собеседница положила трубку. На следующий день Элен отправила в комитет короткую записку, в которой сообщала, что выходит из него по просьбе председателя. В ответ она получила еще более короткое послание, уведомляющее ее, что комитет рассмотрел ее заявление и принял его к сведению. А вскоре пришло и третье предупреждение, на которое она уже не могла не обратить внимание. Вечером того же дня ей позвонил Грегори Герц. Голос у него был сухой и напряженный. Поздоровавшись, он объявил, что из-за непредвиденных трудностей съемки "Размолвки" откладываются на три недели. Он заверил Элен, что представитель "Артисте интернэшнл" в самое ближайшее время свяжется с Мильтоном. Затем еще раз извинился и начал торопливо прощаться.
      - Грег, подождите, - прервала его Элен, - я ничего не понимаю. Когда мы виделись с вами вчера, вы сказали...
      - Элен, извините, я не могу сейчас говорить, у меня самолет... Я позвоню вам завтра...
      Только тогда Элен начала понимать, что вокруг нее происходит что-то неладное. Дело было даже не в отсрочке, о которой сообщил ей Герц, - в кино планы менялись достаточно часто, - а в тоне, каким он с ней разговаривал, лживом, неискреннем и непередаваемо испуганном.
      Таким тоном мог говорить человек, с которым случилось что-то очень неприятное. А на следующее утро ровно в восемь часов позвонил Берни Альберг.
      - Элен, никуда не уходите, - сказал он, - я сейчас приеду, - и положил трубку.
      И когда он приехал, все наконец разъяснилось.
      * * *
      Берни привез с собой пачку утренних газет, только что отпечатанных и еще липких от типографской краски. Кинув их на стол, он мрачно взглянул на Элен. Она поразилась перемене, происшедшей с ним за одну ночь: лицо у него было серое и измученное, от прежней жизнерадостности не осталось и следа, он ничем не напоминал пухлого неунывающего здоровяка, которого она привыкла видеть.
      - Боже мой, Элен, - заговорил он, - кто бы мог подумать, что все так обернется? Это чудовищно. Какие негодяи! Оказывается, они молчали потому, что собирали материал. Кто-то навел их на след - возможно, полиция, а возможно, тот тип из морга. До остального они, как я понимаю, докопались сами. Наверное, им пришлось немало потрудиться - за одну ночь такую историю не сочинишь. Господи, каким же я был идиотом! Я ведь поверил, что они ни о чем не догадываются. И даже когда до меня начали доходить кое-какие слухи, я продолжал надеяться, что все еще может закончиться благополучно. Элен, я страшно виноват перед вами, я не знаю, как мне оправдаться, поверьте, я готов себя убить за свою дурацкую самонадеянность... Послушайте, я понимаю, что сейчас только половина девятого, но, может, у вас найдется немного виски?
      Он дрожащими руками налил в стакан виски и осушил его одним махом. Элен села на диван и начала перелистывать газеты, внимательно разглядывая фотографии и читая подписи. Текст занимал четыре страницы, на последней стояла приписка: "Продолжение следует".
      Статья открывалась фотографией ее виллы, снятой, очевидно, с вертолета. Под фотографией было написано: "Богатые. Вилла в Беверли-Хиллз стоимостью в два миллиона долларов - бывший особняк Ингрид Нильсон, место проведения ее скандальных вечеринок; в настоящее время принадлежит актрисе Элен Харт".
      Рядом была изображена обшарпанная комната, похожая на ночлежку, в которую методом фотомонтажа была вставлена фотография молодого Гэри Крейга. Ниже шла подпись: "Бедные. Комната, в которой скончался несчастный отец знаменитой актрисы, брошенный ею на произвол судьбы".
      На следующей странице был помещен снимок какого-то грязного двора. На заднем плане виднелись старая искореженная машина и куры, роющиеся в кучах мусора. На переднем, сжимая в руках бутылку пива, стоял высокий, крепкий, голый до пояса мужчина. Он весело скалился в аппарат и прижимал к себе годовалую девочку с очень светлыми волосами и перепачканным личиком. Элен никогда не видела этой фотографии. Судя по подписи, на ней были изображены она сама, Гэри Крейг и их дом в Луизиане. Сверху шла броская надпись, набранная крупным шрифтом: "Элен Крейг. Трагедия под маской американской мечты".
      Трагедией, очевидно, был этот грязный, замусоренный двор, а мечтой ее вилла в Беверли-Хиллз. Элен брезгливо перечитала надпись и, перевернув страницу, посмотрела на следующую фотографию. Она была сделана на одной из последних вечеринок. Элен даже помнила фотографа, который ее снимал. Он улыбался и шутил, наводя на нее свой аппарат, а потом попросил Ллойда Бейкера и Тэда встать чуть-чуть поближе, чтобы он смог сфотографировать их вместе. На фотографии Ллойд обнимал ее за талию, а она повернула голову и с улыбкой смотрела на него. Озаглавлено это было так: "Любовный треугольник. Тайны, о которых звезды предпочитают молчать". В самом низу виднелась маленькая фотография Ллойда и Кэти Бейкер, сопровожденная следующей надписью: "Ллойд Бейкер в семейном кругу. Жена узнает правду".
      Элен опустила газету и замерла. В комнате наступила тишина. Через некоторое время Берни, почувствовав, что больше не может выносить ее молчания, смущенно поерзал в кресле и встал.
      - Элен, мы должны что-то предпринять, - начал он. - Они На этом не остановятся. Вчера мне уже звонили из "Нэшнл инквайр". К полудню новость разнесется по всему Лос-Анджелесу, и тогда... Мы уже не сможем остановить это, Элен, скандал будет разрастаться и в Европе. Вы знаете, что такое европейские журналисты? Если эта история попадет им в руки, они постараются выжать из нее все. Впрочем, от наших тоже можно ждать любой пакости, вы ведь видели, они обещают дать продолжение в следующем номере. Мы должны действовать, Элен, и действовать очень быстро. В первую очередь нам нужно связаться с вашими адвокатами. Пусть они нажмут на все рычаги. Мы должны остановить скандал до того, как жюри примет окончательное решение.
      Он замолчал и быстро посмотрел на Элен. Его раскрасневшееся лицо снова сделалось бледным.
      - Элен, только не говорите мне, что вы хотите опубликовать ваше заявление. Это равносильно самоубийству... Элен, умоляю вас...
      Она, не отвечая, продолжала смотреть на разложенные перед ней газеты. Лицо у нее тоже слегка побледнело, но в остальном она выглядела так же, как всегда. Берни решил, что она не может прийти в себя от потрясения.
      - Элен, не надо торопиться, - проговорил он более мягким тоном. Давайте я налью вам чего-нибудь выпить, и мы еще раз все обсудим. Что вы хотите - виски, бренди?
      - Спасибо, я не буду пить. - Элен подняла голову и пристально посмотрела на него. - Берни, многое из того, что здесь написано, - правда, и вы знаете это не хуже меня.
      - Многое?! - Берни мгновенно вскипел. - Элен, о чем вы говорите? Ну, положим, один-два факта и впрямь соответствуют действительности, но остальное-то - ложь, клевета, грязная подтасовка! Да-да, вот именно, грязная подтасовка! - горячо повторил он, как будто это выражение могло подтвердить его правоту.
      - Нет, Берни, я уверена, что фотография, сделанная в Луизиане, настоящая. Мы действительно жили там некоторое время. Да и то место, куда мы переехали потом, было ненамного лучше. Оно до сих пор существует, Берни, и мне кажется, что следующая статья будет посвящена именно ему. Это трейлерная стоянка недалеко от маленького провинциального городка в Алабаме. Я не сомневаюсь, что журналисты уже добрались до нее и поговорили с людьми, которые меня помнят.
      - О боже, - простонал Берни, - трейлерный поселок. Только этого нам не хватало!
      - Это мое прошлое, Берни. - Она помолчала. - Все остальное действительно неправда. Моя мать ушла от отца, когда мне было два года. Я жила с ней до самой ее смерти. Отца я больше не видела. Я даже не знала, жив он или умер... Только в морге, когда меня попросили опознать его труп, я наконец поняла, что это он.
      Наступила тишина. Берни налил себе еще немного виски и осторожно отпил. В голове у него шумело. Он чувствовал, что если сейчас же не глотнет чего-нибудь покрепче, то окончательно потеряет способность соображать.
      - Ну хорошо, - помолчав, хмуро проговорил он, - предположим, мы опубликуем ваше заявление. В конце концов, не обязательно давать его в том виде, в каком вы его продиктовали. Можно кое-что изменить, внести небольшие поправки. Например, написать, что все эти годы вы его искали, что вы хотели ему помочь, что вы простили его, несмотря ни на что... Да, это, пожалуй, пойдет. Хорошо бы добавить еще несколько трогательных подробностей. Вы не помните, как он обращался с вашей матерью? Если бы мы упомянули, что он ее бил, это было бы вполне в духе телесериалов...
      - Но не в духе того, о чем мы говорили раньше, Берни.
      - Не "мы", Элен, - я, я и эти продажные журналисты. Вы никогда не сочиняли о себе никаких историй.
      - Да, но и не отрицала того, о чем писали вы. Хотя могла бы. - Она встала. - Нет, Берни, не надо ничего выдумывать, они все равно на это не клюнут. Я не хочу больше лгать. Опубликуйте мое заявление, и покончим с этим.
      - Но, Элен, это невозможно! Если мы напечатаем ваше заявление, они решат, что мы согласны со всем этим бредом про несчастного отца, умирающего перед домом жестокой дочери. Ведь как ни крути, а он действительно умер у ваших ворот. Кто поверит, что вы узнали его только в морге? - Он замолчал и покосился на разбросанные газеты. - А любовники? Что вы будете говорить про этих дурацких любовников? Господи, и откуда они их только выкопали? Пять лет не было ни малейшего намека на любовную связь, и вот, пожалуйста...
      Элен посмотрела на него в упор, и Берни смущенно отвел глаза.
      - Я не считаю нужным оправдываться, - медленно проговорила она, - мне все равно, что они обо мне пишут, пусть это остается на их совести.
      - Элен, это не выход. Подумайте об "Оскаре"...
      - Нет, Берни, - твердо ответила она. - Если кто-то считает возможным верить этим сплетням, тем хуже для них. Я просто перестану иметь дело с такими людьми, вот и все.
      Голос у нее дрожал, но не от страха и не от потрясения, как он подумал вначале, а от негодования. Берни грустно посмотрел на нее.
      - Боюсь, что вы ошибаетесь, Элен, - проговорил он. - Это далеко не все. Это только самое начало.
      * * *
      Он, разумеется, оказался прав. После короткого затишья, длившегося примерно один день, разразилась настоящая буря. Знакомые звонили и отменяли приглашения, не утруждая себя объяснениями и извинениями; журналисты часами дежурили перед воротами виллы, а стоило ей выйти хотя бы ненадолго, окружали ее и забрасывали глупыми вопросами; писатели, еще недавно присылавшие ей свои сценарии с просьбой прочесть и выразить свое мнение, звонили и требовали вернуть их обратно; начинающие продюсеры и подающие надежды режиссеры, умолявшие ее сняться в их фильмах, отворачивались, встречаясь с ней взглядом в ресторане; модельеры, мечтавшие увидеть на ней свои платья, откладывали примерку со дня на день, забывая назвать окончательный срок. Но хуже всего были письма. Элен, которой невыносимо было видеть эти проявления человеческой подлости, чувствовала, что в конце концов могла бы простить все, но только не письма. Она, конечно, и раньше получала анонимные послания - в Голливуде не было актера, который бы их не получал, - но они не шли ни в какое сравнение с тем, что обрушилось на нее сейчас, и не только по содержанию, но и по объему. Поначалу писем было довольно мало, не больше десяти в день, но потом они посыпались как из рога изобилия. Элен и ее секретари кипами швыряли их в огонь, не распечатывая. К сожалению, их не всегда можно было отличить от деловой корреспонденции и писем поклонников, которые тоже продолжали приходить. Внешне многие из них выглядели вполне прилично - в чистых конвертах, аккуратно надписанные, иногда даже напечатанные на машинке. Для того, чтобы выяснить, что они собой представляли, их нужно было раскрыть и хотя бы бегло просмотреть.
      А затем появилось продолжение первой статьи. В нем было все: и трейлерная стоянка, и мать, городская проститутка, и дочь, с ранних лет вступившая на ту же дорожку, и сальные воспоминания бывших одноклассников, и ядовитые отзывы Присциллы-Энн, охотно поделившейся с журналистами своим мнением о ее карьере, и безобразные сплетни о ее отношениях с Билли и Недом Калвертом, хотя Элен была уверена, что сам Калверт с журналистами не разговаривал.
      Эта статья, разумеется, тоже не прошла незамеченной. Первой откликнулась "Нэшнл инквайр", за ней последовали газеты Франции, Италии и Англии. Каждая старалась перещеголять других, добавляя все новые и новые подробности. Реакция публики была мгновенной - на Элен хлынул новый поток писем.
      В письма вкладывали ее фотографии, разорванные, перечеркнутые, с мерзкими подписями и мерзкими вклейками, вырезанными из порнографических открыток. Текст мог быть написан неровным почерком с ужасными грамматическими ошибками или изысканным слогом с безупречной орфографией. Ей желали сгореть в аду, ее обвиняли в том, что она украла чьего-то мужа, ее угрожали убить, описывали, что сделают с ней и ее домашними, когда доберутся до них. Среди авторов были ревностные христианки, которые называли ее нечестивой Иезавелью и Вавилонской блудницей, и мужчины, верившие, что она имела с ними телепатическую сексуальную связь.
      Кроме писем, приходили и посылки. В одних были фекалии, тщательно упакованные в ящик, в других - волосы, срезанные со срамных мест. Была даже посылка, адресованная Кэт, и Элен чудом удалось раскрыть ее до того, как Кэт в нее заглянула; внутри лежало двадцать использованных презервативов, аккуратно завернутых в посылочную бумагу.
      Это был единственный раз, когда Элен не выдержала и разрыдалась. Она не могла поверить, что люди способны на такую жестокость.
      Берни, которому она рассказала об этом эпизоде, попытался ее утешить:
      - Не обращайте внимания, Элен. Они ненавидят не вас, а самих себя. Неужели вы не видите, что это просто психи или жалкие неудачники, привыкшие плевать на кумиров, которых они сами же и создали? Знаете что? Забирайте-ка Кэт и уезжайте куда-нибудь на недельку-другую. Это самое лучшее, что вы можете сейчас сделать.
      - Уехать? - Элен покачала головой. - Нет, Берни, я не хочу, чтобы они думали, будто я струсила.
      - Поймите, Элен, с толпой бороться бесполезно, - мягко возразил Берни. - Со временем все успокоится само собой. Они найдут себе новую жертву и забудут о вас. - Он пожал плечами. - Любой скандал рано или поздно кончается. Но до того, как он кончится, они успеют испортить вам немало крови.
      Берни и на этот раз оказался прав. В конце марта какая-то женщина набросилась на Касси в супермаркете, схватила ее за волосы и принялась обзывать старой сводницей. Через несколько дней Кэт, приглашенная на день рождения, вернулась домой в слезах: дети не захотели с ней играть, потому что их родители считали, что ее мама плохая.
      Эти события привели Элен в такую ярость, что она в самом деле готова была уехать из Голливуда. Она чувствовала, что начинает ненавидеть этот город. Негодяи! Им было мало ее унижений, они хотели заставить страдать и ее близких.
      А через несколько дней, в первую неделю апреля, она получила еще один удар, на этот раз публично, на церемонии вручения "Оскара". Берни, который понимал, что приза ей уже не видать, умолял ее остаться дома и не привлекать к себе внимания. Но она упрямо твердила, что она должна пойти, что она не собирается ни от кого прятаться, и в конце концов настояла на своем. Ей пришлось напрячь всю силу воли, чтобы перенести косые взгляды одних и притворное сочувствие других. Но самое неприятное было потом. "Эллис" получил восемь наград, в том числе за лучший сценарий и за лучшую режиссуру, но ее игра, как и предсказывал Берни, не была отмечена.
      Тэд возмущался и упрекал жюри в необъективности, но голос у него был совершенно неискренний.
      - Не расстраивайся. - уверенно заключил он, - "Оскар" от тебя никуда не денется. На следующий год мы снимем "Эллис-II", и ты его обязательно получишь.
      - Я не расстраиваюсь, Тэд, - ответила она.
      Это было правдой. Она сама удивлялась, что не чувствует ни сожаления, ни обиды. Тэд скептически улыбнулся. Он ей, конечно, не поверил.
      Если бы не поддержка друзей, Элен, наверное, сломалась бы. К счастью, многие из тех, с кем она прежде работала, остались ей верны. Гомер, Мильтон, Берни Альберг, его жена как могли старались скрасить ей эти тяжелые дни. Люди, которых она почти не знала: сценаристы, режиссеры, актеры и продюсеры - звонили ей и выражали свое сочувствие. Она получила очень теплое и сердечное письмо от Саймона Шера, а Ребекка Стайн не только написала ей, но и пришла сама. Джеймс Гулд преподнес целый ящик шампанского, чтобы она могла, как он выразился, выпить за посрамление клеветников. Стефани Сандрелли прислала букет роз и коротенькую записку, в которой просила Элен не сердиться на нее, заверяла, что очень ее любит и не верит ни одному слову из того, что пишут о ней в газетах. Но еще больше ее поразил Льюис, который позвонил из Сан-Франциско и предложил свою помощь. Элен знала, что он отказался беседовать с журналистами и даже близко не подпускал их к себе. Голос у него был мрачный и напряженный.