* * *

— Так, значит, ты вышла за меня из-за Кэт? — губы Льюиса злобно искривились. — Какой-то прохвост сделал тебе ребенка и бросил, и ты не нашла ничего лучшего, как подцепить первого, кто подвернется под руку. — По лицу его пробежала странная, удивленная улыбка. — Господи, каким же я был болваном! Как я мог этого не понимать? Ведь все было ясно с самого начала!

— Почему ты решил, что меня бросили? — Элен растерянно посмотрела на него. — Я сказала только, что осталась одна…

— Не надо лгать, — с неожиданной силой проговорил он. — Ради бога, не надо лгать.

Он замолчал, борясь с собой, и Элен с досадой поняла, что он так и не выскажет ей то, что собирался. Впрочем, она заранее знала все, что он мог сказать. Наверняка какое-нибудь очередное нелепое обвинение. Сколько их уже было!

Она нетерпеливо посмотрела на него. Она видела, что ему очень хочется выложить ей это новое обвинение, но он все-таки сдержался и сказал то, что всегда говорил в таких случаях:

— Но ты ведь любила меня, признайся? Я не верю, что ты вышла за меня замуж без любви.

Она на минуту опустила глаза и снова взглянула на него, решительно и серьезно.

— Нет, Льюис, но я думала, что могу полюбить тебя потом.

Лицо его исказилось.

— Вот как, потом? — проговорил он ровным, холодным тоном и, помолчав, добавил медленно, словно в раздумье: — Шлюха. Подлая, грязная шлюха.

Затем он ударил ее, ударил так сильно, что она упала. Некоторое время она лежала неподвижно, стараясь не расплакаться. Льюис и раньше бил ее, но никогда еще не вкладывал в свои удары столько силы и ненависти. Едва он вошел в комнату, Элен сразу поняла, что он хочет ее ударить. Она знала, что она не может ему помешать — он был гораздо сильней, и ему ничего не стоило с ней справиться. Чувство беспомощности и обиды переполняло ее. Она вспомнила слова матери, сказанные много лет назад: «Он ударил меня один раз, Элен, всего один раз. Но этого было достаточно».

Она медленно поднялась на ноги. Льюис смотрел на нее, не произнося ни слова. Она постояла, приходя в себя — ей не хотелось, чтобы он слышал, как дрожит ее голос, — и сказала:

— Если ты еще раз посмеешь меня ударить, я от тебя уйду.

Льюис судорожно провел рукой по волосам, огляделся и похлопал рукой по карманам.

— Черт, куда я подевал ключи от машины? А, вот они… — Он сгреб ключи со стола, поднял светлый полотняный пиджак, лежавший на стуле, перекинул его через плечо и двинулся к двери. — Можешь подавать на развод, — проговорил он с каким-то злобным удовольствием. — Повод я тебе уже дал. — И вышел из комнаты.

Элен

— Бал, бал, когда же будет бал?

Кэт стояла в центре зала. Щеки ее разрумянились, узкое личико сияло от возбуждения. Элен с нежностью посмотрела на дочь: как она вытянулась за лето, просто удивительно! Потоки солнечного света заливали ее запрокинутое вверх лицо и прижатые к груди руки. За последнее время волосы у девочки сильно отросли, и ее начали причесывать по-новому, разделяя непокорные локоны пробором сбоку. Когда она волновалась, как сейчас, лицо у нее вспыхивало, а глаза темнели, из голубых делаясь почти фиолетовыми. В такие минуты она была поразительно похожа на Вайолет. Глядя на ее горящее от радости лицо, Элен снова вспомнила свое детство, убогий трейлер и мать, поющую ей песню о душистой сирени.

От Касси, конечно, тоже не укрылось это сходство. Стоя рядом с Мадлен, она с улыбкой следила за девочкой, неуклюже кружащейся в центре зала.

— До чего же она похожа на бедняжку Вайолет, — проговорила она, печально покачав головой.

Это замечание почему-то обрадовало Элен. Она почувствовала, что настроение у нее поднялось. Кэт права: разве можно грустить, когда впереди их ожидает такое важное и волнующее событие — бал в честь окончания работы над «Эллис»? Ей захотелось побыстрей начать приготовления. Она подхватила Касси под руку и двинулась вместе с ней по залу, прикидывая, как бы получше украсить его к предстоящему торжеству.

Это было непросто. Бальный зал сильно отличался по стилю от остальных комнат дома, он казался перенесенным сюда из другой эпохи. Именно здесь проходили когда-то знаменитые вечера Ингрид Нильсон, на которых танцевали Рудольфо Валентино и Глория Свенсон. Просторная вытянутая комната длиной не меньше ста футов освещалась хрустальной люстрой, подаренной Нильсон венгерским принцем, некоторое время пользовавшимся ее расположением.

По одной стороне тянулись высокие арочные окна, выходящие на террасу, по другой — такие же высокие трехстворчатые зеркала; возле торцовой стены возвышался помост для музыкантов, потолок был украшен затейливой лепниной. С тех пор как они перебрались в дом Нильсон, Элен почти не заходила сюда, и сейчас, разглядывая огромный помпезный зал, своей пышностью, обилием позолоты и слоновой кости напоминающий свадебный торт, она вдруг решила, что он ей нравится.

— Касси, тут обязательно нужно поставить пальмы. Вот здесь, здесь и здесь. А вон там, возле помоста, — горшки с цветущими растениями. Лучше всего такими, у которых нежный аромат, — гардениями, туберозами… Ну и, конечно, папоротник. Да, да, запиши, Касси, как можно больше папоротника.

Касси с улыбкой посмотрела на нее.

— И еще камелии, — уверенно проговорила она. — Вайолет очень любила камелии. Я уверена, что ей понравился бы этот зал. — Она сделала пометку в блокноте и озабоченно нахмурила брови. — А мы сможем достать сейчас эти экзотические цветы — камелии, гардении?

— Конечно, Касси. Не забывай, ведь мы в Голливуде. В Голливуде можно достать все. — Элен обняла Касси за плечи. — По-моему, вечер получится на славу. Давай проверим еще раз, все ли мы записали. Итак, музыканты будут сидеть вон там. Бар устроим здесь. Да, кстати, не заказать ли нам розового шампанского? Касси, Мадлен, как вы считаете?

Касси повернулась к Мадлен — кому, как не француженке, полагалось решать вопрос о вине. Мадлен, зараженная их волнением, захлопала в ладоши:

— Обязательно — и розового, и белого. Пусть все будет как на свадьбе. — Она повернулась и оглядела комнату. — И еще, я подумала… А что, если украсить стены? Можно сделать гирлянды из цветов и развесить их такими широкими, плавными зигзагами — vous voyez?[1] Одну вот здесь, другую там, третью где-нибудь между зеркалами или вон там, над дверью. По-моему, это будет очень красиво. Можно взять белые розы, sa sera charmant![2] Когда я была маленькой, я видела такие гирлянды на балу у… — Она запнулась и слегка покраснела. — У наших соседей.

Элен, увлеченная разговором, ничего не заметила.

— Да-да, — весело подхватила она, — гирлянды — это чудесно. А в зимнем саду… Что бы нам устроить в зимнем саду? А, знаю, мы поставим там орхидеи. Помнишь, Касси, кто-то рассказывал нам, что Нильсон очень любила орхидеи. После того как она ушла из кино, она целиком посвятила себя разведению цветов. Она перестала выходить из дома, перестала устраивать вечера и занималась только цветами… — Элен поежилась. — Мне кажется, мы должны оставить все так, как было при ней. Она настоящая хозяйка этого дома, а мы — только ее гости. Ты согласна со мной, Касси?

Касси молча кивнула. Потом, после паузы, проговорила:

— Она была очень красивая. В детстве я смотрела почти все фильмы с ее участием…

Элен встала. Ей тоже вспомнились фильмы Нильсон. Она сыграла гораздо больше ролей, чем Элен.

«Роли, — подумала она. — Роли, образы, персонажи. Неужели это все, что осталось после актера?» Она повернулась и тряхнула головой.

— Мы сделаем все так, как сделала бы Нильсон, — тихо проговорила она. — И пусть этот бал будет посвящен ей и тем, кто когда-то веселился вместе с ней в этом доме…

— Мамочка, научи меня танцевать, — послышался у нее за спиной настойчивый голосок Кэт. — Ну пожалуйста, мне так хочется потанцевать!

Элен посмотрела на Касси.

— Подожди, ma petite![3] — воскликнула Мадлен. — Без музыки ничего не получится. Подожди, сейчас я поставлю пластинку.

Она повернулась и выбежала из зала, оставив дверь распахнутой. С минуту все было тихо. Но вот из соседней комнаты полетели сначала робкие, а потом все более требовательные и уверенные звуки венского вальса.

Это было похоже на волшебство — музыка неслась неизвестно откуда, она заполняла собой все вокруг, на минуту Элен почудилось, что она доносится из прошлого, из тех далеких времен, когда в зале было тесно от кружащихся пар, а музыканты играли на возвышении, заглушая говор и смех гостей. Элен посмотрела на Касси, ей показалось, что им в голову пришла одна и та же мысль. Она обернулась и увидела, что Мадлен стоит в дверях и выжидательно смотрит на нее. Она шагнула к Кэт и осторожно обняла ее за талию.

Кэт подняла к ней взволнованное и слегка испуганное личико.

— Я буду тебя вести, — сказала Элен, беря ее за руку. — Не бойся. Повторяй все за мной. Ну, начали.

Первые несколько минут у Кэт ничего не получалось, она то и дело спотыкалась и наступала Элен на ноги, но через некоторое время поймала ритм и стала кружиться быстрей. Элен чувствовала, как легко и свободно движется ее крепенькое, гибкое тельце. Неожиданно Кэт подняла голову и, смеясь, взглянула на нее. Они продолжали танцевать, радуясь тому, что у них так хорошо выходит.

Затем музыка начала постепенно стихать. «Я запомню это навсегда, — подумала Элен, — этот пустой зал и этот удивительный танец. Да, да, я буду помнить их, сколько бы лет ни прошло…»

Она вдруг почувствовала усталость. Ей пришло в голову, что Кэт еще слишком мала, что через несколько лет она все забудет.

Музыка смолкла. Элен крепко сжала ручки Кэт и проговорила с настойчивостью, удивившей ее саму:

— Запомни этот день, Кэт. Пожалуйста, запомни его хорошенько.

— Вот оно, посмотри. Я получила его сегодня утром. Я знала, что оно придет. Элен не могла обо мне забыть.

Стефани протянула ему белый квадратный кусочек картона. Он заметил, что руки у нее слегка дрожат. Она потрогала пальцем черные рельефные буквы и подняла на Льюиса сияющие глаза:

— О, Льюис, я так счастлива! Я просто в себя не могу прийти от радости.

Льюис торопливо отвел взгляд. Стефани не знала, что приглашение, которого она ждала с таким нетерпением, было отправлено ей в самую последнюю очередь. Остальные гости получили его по крайней мере неделю назад. Если бы не Льюис, о Стефани вообще не вспомнили бы. Зная, как ей хочется попасть на этот бал, он будто между прочим обронил вчера в разговоре с Элен ее имя. Элен схватилась за голову:

— Ой, как же я могла забыть! Теперь она, наверное, на меня совсем обидится… Я ведь так и не позвонила ей после съемок. Как ты думаешь, еще не поздно отослать приглашение?

Льюис пожал плечами.

— Наверное, нет. В любом случае я уверен, что она не придет.

Все это происходило вчера. Льюису до сих пор не верилось, что он совершил этот чудовищный поступок. Даже сейчас, когда он воочию видел его результат, он не мог понять, как у него хватило наглости выудить у Элен это приглашение. Если бы еще речь шла о простой вечеринке, а не о грандиозном бале, на который мечтал попасть чуть ли не весь Голливуд! Это было непростительно.

Ему казалось, что своим поступком он предал не только Элен, но и Стефани. И теперь из-за своего дурацкого малодушия он целый вечер должен будет наблюдать, как его жена и его любовница веселятся под одной крышей. Представив себе эту картину, он зажмурился от ужаса. И все-таки, несмотря на угрызение совести, которое он испытывал после этого шага, он чувствовал, что решился на него не случайно, что в глубине души он всегда мечтал свести их вместе — настоящую Элен и Элен поддельную.

Он не знал, что получится из этой встречи, он надеялся только, что, увидев их рядом, он наконец разберется в том, что происходило с ним последнее время, поймет, отчего ему все чаще казалось, что настоящая Элен — не та, на которой он женился несколько лет назад, а та, которая жила на окраине города в комнате с большой кроватью, обитой вишневым бархатом.

Стефани ловко скрутила тонкими розовыми пальцами сигарету и протянула ему. Льюис закурил.

— Что с тобой? — спросила она. — У тебя такой озабоченный вид.

Она обняла его за шею и потянула на кровать. Льюис почувствовал, что перед глазами у него все поплыло. С ним и раньше такое случалось. От марихуаны голова у него становилась легкой как пушинка, ему казалось, что он летит на воздушном шаре, поднимаясь все выше и выше и глядя на мир с недосягаемой высоты.

В таком состоянии ему легко было убедить себя, что Стефани, хотя бы из чувства приличия, не рискнет пойти на бал. Но, поразмыслив, он понял, что его надежды напрасны: такое понятие, как приличие, было ей просто незнакомо.

К светским условностям Стефани относилась с детской непосредственностью и этим иногда напоминала ему Тэда. Льюис частенько ловил себя на мысли, что завидует им обоим, они жили легко и беспечно, не отягощая себя принципами и обязательствами. «Совсем как на воздушном шаре, — с усмешкой подумал Льюис, — ни забот, ни хлопот, лети себе и поплевывай на все с высоты».

Впрочем, когда дело касалось Элен, Стефани умела быть серьезной. Она испытывала к Элен искреннюю и глубокую привязанность и боготворила все, что было с ней связано. После вечеринки на побережье, когда они первый и последний раз позволили себе показаться на людях, они вели себя очень осторожно, причем Стефани беспокоилась об этом едва ли не больше Льюиса.

— Нельзя, чтобы она узнала, понимаешь? Мы не должны причинять ей боль. Ты ее муж, Льюис, и я не хочу, чтобы ты об этом забывал…

Она протянула руку и погладила его нежным легким движением, волнующим, как запах марихуаны. Пальцы ее ласково скользнули по его ногам, по завиткам волос на животе, по груди. Они двигались с томительной, возбуждающей осторожностью. Льюис закрыл глаза.

На Стефани был бледно-оранжевый шелковый пеньюар. Льюис купил его в Лондоне специально для Элен. С тех пор прошло пять лет, но ему казалось, что это было ужасно давно. Пеньюар был очень широкий, потому что, когда он купил его, Элен ждала ребенка. Недавно, роясь в шкафу, Льюис нашел его на самом дне, скомканный и забытый.

Он тихо застонал. Потом повернулся к Стефани и нашарил губами ее грудь. Ему нравилась ее грудь, она была такая тяжелая, большая, щедрая. Он почувствовал, что сосок под его губами отвердел, и сдавил его еще крепче. Он ощущал запах ее кожи и еле уловимый запах лаванды — любимый запах его детства. Он знал только двух женщин, которые перекладывали одежду муслиновыми мешочками с лавандой, так что их кожа и каждая складочка тонкого кружевного белья источала потом ее, аромат, — это были его мать и Элен. Женщина рядом с ним зашевелилась. Он положил руку ей на живот, потом скользнул ниже, туда, где ее плоть была такой восхитительной, теплой и влажной. Его пальцы погружались все глубже и глубже, ему казалось, что еще немного — и он раскроет ее как створки раковины.

Он хотел войти в нее, утонуть в уютной темноте ее лона. Он двигался медленно, на ощупь, проникая в самую сердцевину, в самую сокровенную суть ее тела, снова и снова открывая для себя его таинственные лабиринты. Он вдыхал сладкий запах лаванды, обволакивающий его со всех сторон, слышал сонное биение крови в ушах и засыпал, засыпал в объятиях своей жены, своей Элен. Он спал долго: может быть, вечность, а может быть, минуту. Потом вдруг вскрикнул и открыл глаза.

Ему приснился бродяга. Он стоял у ворот, прижимаясь лицом к прутьям, и кричал, страшно, пронзительно: «Впустите меня! Впустите!»

Льюис судорожно прижался к Стефани, он весь дрожал, лоб его был покрыт испариной. Стефани принесла воды и смочила ему лоб. Потом заставила его подняться и несколько раз пройтись по комнате. Он успокоился только после того, как она отвела его на кухню и накормила.

— Ничего, ничего, просто кайф не так вышел, — говорила она.

Через некоторое время, убедившись, что он пришел в себя, она включила телевизор. Они просидели перед ним несколько часов подряд. Почти по всем программам в это время показывали телесериалы. Стефани смотрела их с искренним интересом, Льюис — потому, что надеялся таким образом успокоить нервы. Неожиданно Стефани схватила его за руку и испуганно воскликнула:

— Ой, Льюис, а в чем же я пойду на бал?

Она пришла в длинном белом платье со шлейфом, расшитом блестками и стеклярусом. Волосы она снова покрасила в платиновый цвет. Заметив издалека ее ослепительную шевелюру, Льюис понял, что она решила остаться Стефани Сандрелли, и почувствовал одновременно радость и разочарование.

Он с опаской следил за ней из другого конца комнаты. В обеих руках Стефани несла по бокалу шампанского — розового и белого — и по очереди отпивала то из одного, то из другого. Ее появление не прошло незамеченным. Киноагенты Элен, Гомер и Мильтон, остановились рядом с Льюисом и принялись разглядывать ее, комментируя свои наблюдения:

— Ты видел, Мильтон? Как тебе это нравится?

— Я не верю своим глазам, Гомер. У меня такое чувство, словно мы перенеслись на десять лет назад. Или, может, я чего-то не понимаю, Гомер? Может, я отстал от жизни?

— Успокойся, Мильтон, с тобой все в порядке. Просто есть вещи, которые не меняются даже в Голливуде. «Вечные ценности», если ты понимаешь, что я имею в виду.

— М-да… Я видел однажды похожее платье на Мэрилин. — Мильтон печально покачал головой. — Пожалуй, оно было еще тесней, чем это. Бедняжка Мэрилин жаловалась, что в нем даже пописать нельзя как следует. Его зашивали прямо на ней, представляешь? Помню, Фрэнк тогда сказал…

— Что ты мне говоришь, Мильтон? Мэрилин была ослепительна. Ослепительна.

— Да, да, Гомер, ты прав.

— И к тому же на редкость милая женщина. Если бы не привычка звонить в три часа утра и требовать, чтобы с ней поболтали…

— Ты хочешь сказать, что она звонила тебе в три часа утра? Странно… А мне она почему-то ни разу не звонила…

Мильтон, похоже, расстроился.

— Ну, может, не в три, а в четыре или в пять. Ты же знаешь, для Мэрилин время никогда не имело значения. — Гомер вздохнул. — Ты помнишь ее улыбку, Мильтон? За такую улыбку не жалко было отдать целое состояние. Она прошибала тебя насквозь, ее силу можно было измерять по шкале Рихтера. У Элен тоже такая улыбка, ты заметил?

В это время Стефани, озираясь в толпе, неожиданно увидела Льюиса и широко улыбнулась. Агенты понимающе переглянулись.

— Ну что, Гомер, во сколько баллов ты оценишь эту улыбку?

— Ноль, Мильтон, полный и абсолютный ноль. Стрелка даже не шевельнулась. А ты что скажешь?

— Что тут можно сказать, Гомер? Бледно. Бледно и невыразительно. Никакого колдовства.

Высказав свое мнение, они отошли от Льюиса и направились к бару. Льюис неуверенно посмотрел на Стефани. Два месяца назад он решил бы, что она выглядит как девица легкого поведения, две минуты назад он счел бы ее очаровательной; теперь же он просто не знал, что и думать. Подходить к ней он, во всяком случае, не собирался. Что ни говори, а они были людьми разного круга, и в качестве партнерши на сегодняшний вечер Стефани его не устраивала. Он остановился в нерешительности, разрываясь между порядочностью и снобизмом. Стефани двинулась было в его сторону, но ее перехватил кто-то из гостей. Воспользовавшись этим, Льюис нырнул в толпу и, проклиная себя за бесхарактерность, отошел на безопасное расстояние. Убедившись, что Стефани потеряла его из виду, он кружным путем отправился на поиски Элен.

Она стояла перед дверью в бальный зал между Тэдом и Грегори Герцем. Льюис остановился неподалеку и принялся наблюдать за ней. На Элен было шелковое темно-голубое платье почти такого же оттенка, как ее глаза, сшитое по специальному заказу в Париже. Когда его привезли и извлекли из-под вороха оберточной бумаги, Льюис почувствовал разочарование. Оно показалось ему слишком простым и неженственным. Сейчас, увидев его на Элен, он убедился, что был не прав. Льюис никогда не считал себя знатоком женской моды и в глубине души отдавал предпочтение кружевам и оборкам, но даже он смог понять, как отлично оно сшито и как безупречно сидит на Элен. Оно плотно облегало ее фигуру, оставляя открытыми руки и делая Элен еще выше и стройней, чем она была на самом деле. Жесткий воротник, похожий на два крыла или два огромных — цветочных лепестка, изящно обрамлял ее длинную шею.

Льюис смотрел на нее как зачарованный. Синее платье сверкало и переливалось у него перед глазами, наполняя его какой-то головокружительной легкостью. Он подумал, что навсегда запомнит ее такой, какой увидел сейчас: красивой, стройной, грациозной, в изящном синем платье, со слегка откинутой назад головой.

В зале за ее спиной неожиданно заиграла музыка. Льюис вздрогнул и очнулся. В уши его ворвались громкий смех, шарканье ног, ровный гул голосов. Он только сейчас заметил на шее у Элен ожерелье из сапфиров и бриллиантов, которое он подарил ей к годовщине свадьбы. Он купил его в Нью-Йорке, в фирменном магазине де Шавиньи. Это было до того, как они съездили в Канны, и до того, как он узнал о ее предательстве. Теперь, конечно, никакая сила не заставила бы его зайти в магазин де Шавиньи — ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в любом другом городе.

Однако факт оставался фактом — он сам подарил ей это ожерелье, так же как несколько лет спустя сам подарил Стефани ожерелье из алмазов. «Бриллианты для жены, алмазы для любовницы», — подумал он и тут же постарался отбросить от себя эту глупую мысль. Он не хотел снова пускаться в воспоминания, его уже тошнило и от воспоминаний, и от сравнений. Придет время, и он выскажет ей все, что хотел, ну а сейчас, пока это время еще не наступило, он мог заняться другими делами.

Он резко повернулся и, сделав вид, что не замечает направляющейся к нему четы Бейкеров, двинулся к группе оживленно болтавших мужчин. Их было не меньше десяти, и все они явно не разделяли взглядов Гомера и Мильтона на женскую привлекательность, ибо в центре их тесного кружка, пожираемая восхищенными взглядами, стояла не кто иная, как Стефани Сандрелли.

Вечер, кажется, и впрямь удался на славу. Элен огляделась вокруг. Народу было не много и не мало — ровно столько, сколько нужно. В соседней комнате только что закончился ужин, гости неторопливо поднимались из-за круглых столов, украшенных цветами и лентами. В зале за ее спиной закружились первые пары. Сегодня здесь собрался весь цвет Голливуда: все самые богатые, влиятельные и знаменитые люди, принадлежащие к миру кино. Элен обвела глазами толпу, проверяя, хорошо ли чувствуют себя гости, не видно ли унылых или скучающих лиц. На первый взгляд все было нормально: Джо Стайн разглагольствовал о чем-то перед кучкой почтительно внимавших слушателей; знаменитая критикесса балагурила с какими-то молодыми людьми, покатывающимися со смеху над ее остротами; Гомер перебегал от одной группки к другой, знакомя всех со всеми. Вокруг царило приподнятое, праздничное настроение, лучше всяких слов говорившее об успехе вечера.

Элен вспомнила, как Касси несколько часов назад успокаивала ее, твердя, что такие вечера просто обречены на успех. «Ну что ты переживаешь? Главное, чтобы еды было достаточно и выпивки на всех хватило. А там уж гости сами разберутся, что им делать», — говорила она уверенным тоном, хотя было видно, что на самом деле она волнуется ничуть не меньше Элен.

Ее доводы казались Элен неубедительными. Они подходили разве только для таких городков, как Орандж-берг, где вечеринки устраивались в узком семейном кругу. Но даже и там, в тихом, захолустном Орандж-берге, существовала своя табель о рангах, свое деление на бедных и богатых. Здесь же, в Голливуде, эти различия проявлялись с особой остротой. Да, если сегодняшний вечер и удался, то только благодаря двум причинам: обилию приглашенных звезд и шумному успеху «Эллис». Критики (все, за исключением Сьюзен Джером) превозносили его до небес, соревнуясь друг с другом в подборе эпитетов. «Эллис» мгновенно стал гвоздем сезона, о нем говорили на каждом углу, и это, разумеется, не могло не отразиться на сегодняшнем вечере. Элен понимала, что в Голливуде по-другому не бывает, но все равно чувствовала досаду.

Она прислушалась к беседе Тэда и Грегори Герца. Герц держался довольно натянуто, возможно, из-за тона, которым разговаривал с ним Тэд, — какого-то чересчур уж ласкового и внимательного. Элен уже сообщила Тэду, что будет сниматься у Герца, и Герц об этом знал. Естественно, что ласковость Тэда казалась ему подозрительной. Элен была с ним согласна, она не раз имела возможность убедиться, что проявление чувства со стороны Тэда не сулит ничего хорошего.

Она делала вид, что слушает их, и даже время от времени вставляла какие-то замечания, но сама тем временем следила за Льюисом, который пробирался к ней сквозь толпу. Вот он остановился в нескольких шагах и уставился на нее отрешенным взглядом. Она поняла, что он опять напился, и с досадой отвернулась. Господи, она потратила столько сил, чтобы сегодняшний вечер не прошел для него даром. Пригласила столько нужных людей: продюсера, который один раз одобрительно отозвался о его сценарии, актрису, изъявившую желание сыграть героиню «Бесконечного мига», режиссера, который когда-то с ним дружил и до сих пор сохранил к нему расположение. А он даже ни разу не подошел к ним! Он только и делал весь вечер, что болтался по залу и наливался виски, и Элен боялась, что если так пойдет и дальше, то дело непременно кончится скандалом.

На минуту она почувствовала за него беспокойство, но тут же одернула себя: нет, хватит, он вполне способен сам отвечать за свои поступки. Отчужденность, возникшая между ними после ссоры, углублялась с каждым днем, и ни он, ни она не делали попыток хоть как-то изменить положение. Не утерпев, она все-таки посмотрела на него через плечо, но он уже отошел от нее и направился в другой конец комнаты, к группе мужчин, окружавших Стефани Сандрелли.

Бесцеремонно растолкав их, он пробился к Стефани и с преувеличенной почтительностью поцеловал ей руку. Стефани неуверенно посмотрела на него и рассмеялась. Элен покраснела от досады. Ей показалось, что Льюис издевался над Стефани, и она не понимала, как он может быть так жесток.

— «Размолвка», — услышала она рядом с собой голос Грегори Герца. — Но это только рабочее название. — Герц говорил с видимой неохотой. Тэд неопределенно хмыкнул.

— «Размолвка», «Размолвка»… Ну что ж, в качестве чернового варианта неплохо. По крайней мере, если вы захотите сделать продолжение, его всегда можно будет назвать «Примирение». Знаете, как это обычно бывает: герои мирятся, начинают новую жизнь, появляются дети, ну и так далее…

— Я не собираюсь делать продолжение, — деревянным голосом проговорил Герц.

— Да? Ну и напрасно. — Тэд лучезарно улыбнулся и, мигая глазками, уставился на Герца. Элен видела, что он так и кипит от злости. — А я вот, представьте, решил сделать продолжение «Эллис». Элен вам не говорила? — Нет.

— Съемки я планирую начать на следующий год. — Он широко расставил ноги. — Я хочу, чтобы фильм был длинным. Фильмы вообще должны быть длинными. Что за глупость — втискивать свой замысел в какие-то полтора часа! Почему я должен ограничивать себя, если мне есть что сказать?

— Да, я заметил, что в «Эллис» вы…

— Не надо бояться продолжений. Фильмы должны идти дольше: два часа, три, четыре. Я понимаю, что сейчас эта идея мало у кого найдет поддержку — новаторство всегда встречают в штыки. Но рано или поздно она обязательно пробьет себе дорогу.

— Новаторство? — Грегори Герц недоуменно поднял брови. — Боюсь, что вы ошибаетесь. Эта идея далеко не так нова, как вам кажется. Я знаю с десяток режиссеров, которые так или иначе пытались ее осуществить. Эрих фон Штрогейм, например. Насколько мне известно, первоначальный вариант его «Алчности» шел около десяти часов. Его, правда, так и не показали, но это уже другой вопрос… — Он повернулся к Элен. — Позвольте пригласить вас на танец. Мы заговорились и забыли, что бал уже начался.

Наступило неловкое молчание. Элен взглянула на Тэда. Он побагровел от ярости и был похож на огромную скороварку, готовую вот-вот взорваться. Не говоря ни слова, он круто повернулся и быстро засеменил к двери.

Элен поняла, что он уходит совсем. Вид у него был ужасно потешный. Он несся к выходу, как будто за ним гналась целая свора собак. Грегори Герц фыркнул. Элен положила руку ему на локоть.

— Ну что ж, давайте потанцуем, — сказала она. — Но вы все-таки зря обидели Тэда. Он вам этого не простит.

— А мне плевать на его прощение, — с задиристостью, которой Элен от него не ожидала, ответил Герц. — Он мне ничего не может сделать. — Он помолчал и добавил: — И вам тоже.

Элен нахмурилась. В ней снова вспыхнуло раздражение против Тэда и его нелепых претензий. Она взяла Грегори Герца под руку и сказала:

— Вы правы. Теперь он уже ничего не может нам сделать.

Был уже почти час ночи, а гости еще и не думали расходиться. Танцы следовали один за другим; Элен приглашали без перерыва. Она чувствовала, что эта суета начинает ей понемногу надоедать.

— Благодарю за танец. — Джо Стайн, любезно поклонившись, проводил ее на место. Как и большинство ее сегодняшних партнеров, он танцевал с ней не столько из удовольствия, сколько по необходимости, совмещая, так сказать, приятное с полезным. Вот уже несколько лет, начиная с их встречи в Каннах в 1962 году, он мечтал сделать фильм с ее участием, и теперь его мечта наконец сбылась: Элен согласилась, чтобы он выступил в качестве продюсера в ее новом фильме «Размолвка». Проходя мимо Саймона Шера, который беседовал с его женой, Ребеккой, Стайн покосился на него с таким гордым видом, словно Элен была его боевым трофеем, только что отвоеванным у полчища врагов. Под врагами в данном случае понималась, разумеется, «Сфера».

Саймон Шер вежливо улыбнулся ему в ответ и продолжал разговаривать с Ребеккой Стайн. Вежливость этого невысокого подтянутого человека поистине не знала границ. Когда бы Элен ни встретилась с ним — а это происходило не слишком часто, — он всегда был вежлив, внимателен и любезен. «Бизнесмен до мозга костей, как, впрочем, и большинство присутствующих в этом зале», — подумала Элен. Действительно, многие из этих людей пришли сюда не только для того, чтобы потанцевать и повеселиться, но и для того, чтобы уладить дела: получить нужную информацию, узнать последние сплетни, заручиться поддержкой друзей, оценить силы противника.