И что, в сущности, он почувствовал? Поведение Элен не переменилось, они не поссорились, между ними не было физического отчуждения, все было в порядке.
      Так он себя убеждал - но чувствовал иное. То, что он чувствовал, было крошечным, почти незаметным, не имеющим названия. Напряжение, возможно, скрытность, которая была всегда, но теперь стала заметнее, некоторое отдаление от него - деликатное, грустное, может быть, вынужденное, но все равно она отдалялась шаг за шагом.
      Было, в частности, одно - это и раньше с ней обычно случалось, но теперь повторялось все чаще. Бывало, она сидит, слушает его, даже отвечает, и вдруг выражение ее глаз меняется. Тогда у него возникало чувство, что она что-то увидела, или услышала, или вспомнила - нечто для нее вполне реальное, и тогда он ощущал себя посторонним.
      Эту ее особенность он всегда считал таинственной и поэтому привлекательной. Это был своего рода вызов, барьер, который он должен был преодолеть. Когда они занимались любовью, у него возникала иллюзия, что барьер снят и ему удалось добраться до нее. Но потом иллюзия терпела крах, и он словно вечно шарахался от чувства единения к чувству утраты.
      Просто он привык, говорил он себе цинично, к женщинам, которые отдаются легко во всех смыслах, и их готовность быстро ему надоедала. Элен всегда ускользала от него. Она была прямодушной в большей степени, чем все известные ему женщины. Она любила его, говорила о своей любви, чувство светилось на ее лице и в глазах, она не ставила никаких условий, как будто не понимала или была равнодушна к тому, что ее открытая привязанность делала ее уязвимой. Может, она поняла, что он способен причинить ей боль, Эдуард не был в этом уверен, но все же, возможно, она скрыла это понимание из гордости, как делал он. Но, наверное, дело не в этом. Ее характер был более простым и более редким - у нее было мужество, и он любил ее за это.
      И все же непонятно каким образом, но он знал, что она не откровенна с ним. Она отдавала все - и все хранила при себе. Этот парадокс тревожил его, поглощал все мысли, это была задача, которую он должен был решить.
      Иногда он думал, что ответ предельно прост - она лгала. Не в главном, не в любви - это бы он почувствовал, - но в других вещах, да, у него было ощущение, что она не всегда говорила ему правду. Он почти сразу обнаружил, что она не любит рассказывать о прошлом. И теперь время от времени он замечал мелкие несоответствия и неясности. Мелкие детали - даты, названия мест - не всегда согласовывались с тем, что она говорила ему раньше. Он ощутил, что она намеренно что-то скрывает. Но она так молода, что ей скрывать? Какой в этом смысл? Какие-то обстоятельства, связанные с ее происхождением? События, заставившие ее покинуть Англию? Предыдущий роман? Его подозрения разбудили в нем ревность, а ревность он презирал. И когда инстинкт подсказывал ему расспросить ее, заставить открыть правду, какая бы та ни была, Эдуард все же удерживался. Как-нибудь она расскажет сама, говорил он себе, и очень важно, чтобы она сделала это по собственной воле. И вот он ждал, а она ничего не открывала; она не хотела говорить о прошлом и, осознал он с нарастающим отчаянием, не хотела говорить о будущем.
      С этим свойством в женщине Эдуард тоже столкнулся впервые. Большинство из тех, кого он знал, стремились как-то удостоверить будущее. "Когда ты мне позвонишь, Эдуард? Когда я тебя опять увижу?" Он всегда терпеть не мог этой настырности и сопротивлялся ей. Теперь роли поменялись: когда он хотел строить планы и давать обеты, Элен упрямо отвергала все попытки заглянуть дальше чем в завтрашний день.
      Этот отказ - вернее, мягкая, но решительная уклончивость - терзал Эдуарда более всего. Вечность, целая жизнь: он чувствовал себя как игрок, который настолько уверен в исходе игры, что ставит на карту все.
      - Я всегда буду любить тебя, - сказал он ей однажды и затаил дыхание.
      - Я всегда буду любить тебя, Эдуард, - ответила она спокойно, прямо глядя ему в глаза. Он тут же почувствовал себя неимоверно счастливым и слегка смущенным простотой и уверенностью, звучащими в ее словах.
      Клятвы и заверения? Им с Элен заверения не нужны - клятвы пошлы и обыденны. А на следующий день он вновь увидел это отрешенное выражение в ее глазах и понял, что готов отдать душу за любое ее заверение, пусть самое тривиальное.
      Через два дня после возвращения из Парижа, когда он почувствовал между ними необъяснимый барьер, он принял сознательное решение. Подумав, что этот барьер, быть может, был делом его рук, он впервые и полностью поведал ей сначала о Грегуаре, потом о его женитьбе, о смерти брата, об Изобел и их ребенке.
      Он никогда ни с кем не говорил об этом и обнаружил, что слова с трудом сходят с языка. Если бы она попробовала его утешить, сказать что-нибудь неловкое, что принято говорить в таких случаях, это наверняка было бы невыносимо для него, и тогда, несмотря на всю любовь к ней, он пожалел бы, что начал рассказывать. Но она не сделала ничего подобного: слушала его спокойно и, когда он закончил свой рассказ, горько зарыдала, как будто это было ее собственное горе.
      Он любил ее за эти слезы и почувствовал более тесную связанность с ней, чем когда бы то ни было. Но это чувство единства было кратким. На следующий же день он снова пришел в отчаяние. Он продемонстрировал ей свое доверие, она же все скрытничала - значит, не могла или не хотела довериться ему.
      Прошла неделя. Приближался коней сентября, и Эдуард знал, что скоро ему надо будет возвращаться в Париж. Элен должна вернуться вместе с ним, как же иначе. Но в Париже осенью им не удастся уединиться так, как здесь. Ему придется снова вести светскую жизнь, и Элен неизбежно станет ее частью.
      Эдуард порой ломал себе голову, пугает ли ее эта перспектива или просто не нравится, а может быть, именно это чувство она пыталась сокрыть от него. В конце концов, все бывает очень просто, говорил он себе, стараясь в это поверить. Возможно, он был не прав, привезя ее на Луару, устроив эти недели уединения. Вероятно, надо было с самого начала показать ей ту жизнь, которую ей придется вести. Если бы только объяснить ей, что она нужна ему там, что эта жизнь, несмотря на молву, не так уж страшна...
      И тогда Эдуард начал вынашивать идею званого ужина в замке до возвращения в Париж. Элен не возражала, хотя пыталась уговорить его отложить прием, и Эдуард, замечая ее сопротивление, уверился, что она без нужды боится перехода от частного к общеизвестному alliance<Союз, связь, соединение (фр.)>. Он поддразнивал ее, когда она возражала, и продолжал осуществление своих планов.
      Прием был назначен на 24 сентября. Эдуард всю жизнь помнил о нем. Впоследствии, обращаясь вспять, пытаясь постичь прошлое, он всегда видел этот вечер как решающий, поворотный пункт в его жизни.
      Список гостей был чудовищно огромен. Герцог и герцогиня де Варенж, пожилая пара, в прошлом друзья отца Эдуарда. Жан-Жак Бельмон-Лаон и его жена Жислен, специалист по интерьерам, это был чистый вызов со стороны Эдуарда. "Люди начнут говорить, - сказал он с улыбкой. - Пусть. Если мы позовем Жислен, то зададим им хороший старт..." Кристиан Глендиннинг, один из самых старых друзей Эдуарда, агент по продаже произведений искусства. Клара Делюк, работавшая с Жислен дизайнером по тканям, в течение многих лет бывшая любовницей Эдуарда. "Это уже давно кончилось, дорогая. Никакого недоброжелательства между нами нет. Клара тебе понравится. Они с Изобел были дружны. Я хочу, чтобы ты познакомилась с людьми, которым сможешь доверять..." Четверо американских деловых партнеров, еще несколько супружеских пар, по большей части французов, женщины в высшей степени элегантны, все гости гораздо старше ее и держатся с полной уверенностью. Эти люди были обрамлением жизни Эдуарда, знали его долгие годы, а некоторые узнали его еще до ее рождения. Справа сидел герцог де Варенж, слева Кристиан Глендиннинг. Герцог, добродушный человек, превосходно говоривший по-английски, рассуждал о рыбной ловле. Эту тему он развивал уже некоторое время.
      Элен сидела, повернувшись к нему, и слушала с очевидным интересом, во всяком случае, надеялась на это, поскольку на самом деле не слышала ни единого слова.
      Двадцать человек, Эдуард и она. Элен подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Он ласково улыбался ей через стол, словно подбадривая. Происходящее пугало ее, но огромность того, что она решила делать дальше, поселяла в ней ледяной ужас. Это будет ударом для Эдуарда, и если бы у нее был выбор, она предпочла бы умереть, чем причинить ему боль.
      Но выбора теперь уже не было. С каждой неделей ситуация обретала все большую определенность. Как она жалела, что ей не удалось отговорить Эдуарда от этого кошмарного ужина. Лучше бы никто из этих людей не знакомился с ней. Может быть, тогда Эдуарду было бы легче.
      - Форель. - Герцог де Варенж качнул головой. - Форель я особенно люблю. Хитрое создание. Полное коварства. Гораздо интереснее, чем лосось, хотя многие со мной не согласятся. Вы, вероятно, не любите рыбной ловли. Насколько я могу судить, мало кому из женщин это нравится.
      - Боюсь, мне никогда не приходилось ловить рыбу, - сказала она быстро.
      - Ну да, ну да. - Он добродушно улыбнулся. - Вам надо непременно уговорить Эдуарда поучить вас.
      - С радостью.
      Она выпалила это прежде, чем успела прикусить губу. Это было правдой, но одновременно и ложью, потому что не могло состояться. Герцог с явной благосклонностью относился к некоему их будущему, которого на самом деле не существовало, благосклонны были и большинство сидящих за столом, судя по их любопытствующим взглядам. А также Эдуард. Она это видела, она допустила до этого, хотя должна была воспрепятствовать.
      О боже, подумала она. О боже. Что я натворила? Что?
      * * *
      Со своего командного поста во главе стола Эдуард смотрел на Элен. На ней было белое платье, которое он купил ей у Живанши, и она казалась ему прекрасней, чем когда-либо. Живанши был гений, и его платья, прославленные чистотой линий, были словно созданы для Элен. Эдуард и раньше это понимал, а Живанши учуял немедленно. Из простого белого атласа с прилегающим лифом и длинной, слегка расширяющейся книзу юбкой, это платье оставляло открытыми шею и плечи Элен: предельная строгость и предельная чувственность. Живанши сразу проник в тот парадокс, который составлял суть красоты Элен.
      Ее светло-золотые волосы были убраны со лба и просто сколоты на затылке, что подчеркивало овальность ее лица, спокойное и ослепительное совершенство черт. Она была бледна - Эдуард понимал, что она боится этого вечера, но теперь он с облегчением увидел, что румянец возвращается на ее щеки. Она разрумянилась, глаза блестели, герцог что-то говорил ей, и она ответила... может быть, она понемногу успокаивается, видя, что бояться особенно нечего. Эдуард почувствовал прилив оптимизма. Все же, подумал он, инстинкт верно подсказал ему устроить этот прием.
      Он взглянул налево. Жислен Бельмон-Лаон холодно разглядывала Элен. Она с такой готовностью приняла это приглашение, что Эдуард почувствовал презрение. Его любовница будет проходить испытание перед его друзьями, она даже нахально посмела почти намекнуть на это. Но, подумал он раздраженно, Жислен была непроходимо глупа. Если бы они только знали, что это его гости, а не Элен, проходят испытание...
      Он опустил взгляд на стол, накрытый вышитым муслином, под которым, на загородный манер, лежала ткань более яркого цвета - традиция, начатая во времена его бабушки и оставшаяся с тех давних пор.
      Свет зажженных свечей смягчал богатство желтых, синих и розовых красок лиможского фарфора. А вот цвета пирамид из фруктов, наоборот, проступали отчетливее. Середина стола, как в пору его детства, была украшена полевыми цветами и виноградными листьями. Он любил простоту и очарование этого букета, чего никогда не понимала и терпеть не могла Луиза де Шавиньи с ее чересчур изысканным вкусом.
      Он ощутил мимолетную печаль, острую ностальгию по прошлому, по всем этим потерянным летним сезонам между войнами. Партии в теннис, и папа всегда поддается Луизе, по вечерам игра с бабушкой в "состязание чертиков" и в безик, шалости с Жан-Полем... В этой комнате, за этим столом, он впервые попробовал вина, в которое отец предусмотрительно налил воды на случай, если вино окажется слишком крепким для трехлетнего малыша. Вино "Шинон", у него был вкус малины... Он снова взглянул на Элен. Теперь она говорила с Кристианом. Мы сможем приезжать сюда с детьми. Каждое лето. Много лет подряд...
      Некоторая отрешенность Эдуарда, несвойственная ему невнимательность к окружающим не прошли незамеченными. В частности, это заметила герцогиня де Варенж и снисходительно улыбнулась. Она была привязана к Эдуарду; ему пора было вступить во второй брак, и эта девушка - она, разумеется, ничего не знает о ней, но девушка казалась очень милой. Она так терпелива с милым беднягой Альфонсом, который бывает нудноват, когда заводит речь о рыбной ловле. Bon genre<Зд.: Хороший тип (фр.)>, решила в заключение герцогиня. Она была вполне довольна. Современные манеры отталкивали ее, и как это приятно - встретить молодую девушку, такую красивую и такую скромную, хотя все же жаль, что она не француженка. Одно время герцогиня питала надежду, что Эдуард оценит по достоинству ее племянницу, любимую племянницу, которая могла стать для него во многих отношениях превосходной женой. Но что же сделаешь: племянница была некрасива, а эта молодая женщина восхитительна; Эдуард чувствителен к внешности, как любой другой мужчина... Она оценивающе оглядела поочередно всех сидящих за столом. На Жислен Бельмон-Лаон и ее мужа она посмотрела с откровенной неприязнью, а на одного из американцев с восхищением. Он был в белой хламиде, которую его жена именовала "смокин". Потрясающе. Ее брови поднялись. Неужели такое в Америке считается de rigueur<Обязательный (фр.)>? Ничего не скажешь, друзья у Эдуарда самые разношерстные...
      Жислен Бельмон-Лаон сидела напротив герцогини, недалеко от Эдуарда, но не так близко, как ей бы хотелось. Она взглянула на герцогиню и отметила, к своему удовлетворению, что эта мерзкая женщина смотрится еще кошмарнее обычного. Ее диадема, за которую Жислен охотно отдала бы душу, торчала у нее на голове, как подушка для чайника, водруженная на яйцо. А платье! И где ей только удалось отыскать этот немыслимый оттенок зеленого?
      Жислен перевела взгляд на собственное платье от Баленсиаги, бриллианты вокруг запястий, взятые напрокат. Удовлетворенно улыбнулась. Удовлетворение ее, однако, улетучилось, когда она снова подняла глаза и еще раз увидела платье от Живанши на этой новой женщине Эдуарда. Живанши, конечно, неподражаем, и она была вынуждена признать, что эти его платья, словно изваянные, носить трудно. Чтобы хорошо в них смотреться, надо быть высокой и стройной, красота тоже отнюдь не помешает. Жислен пришлось признать, что эта девушка выглядит в платье прекрасно. Более чем. Хотя ведь еще сущий ребенок... Жислен снова взглянула на Эдуарда. Как жаль. Мужчин типа Эдуарда привлекает очевидная невинность, отсутствие кокетства, свойственное молодости. Она пришла в крайнее раздражение: как все-таки глупы мужчины. Такие качества не удержатся надолго, к тому же такому человеку, как Эдуард, они быстро наскучат. Он человек чувственный, несмотря на его видимый аскетизм, и, наконец, знаменит своим непостоянством. Этой девушке посчастливилось удержать его месяц, два или сколько там у них все это продолжается. Что на самом деле нужно Эдуарду, сказала себе Жислен, так это женщина умудренная и понимающая, женщина изобретательная, которая разбирается в играх и уловках, поддерживающих интерес в умном и опасном мужчине. Такая, как она сама...
      Эта мысль, которая не однажды приходила ей в голову и раньше, наполнила ее внезапным тайным удовольствием. Она посмотрела на Эдуарда и попыталась вообразить, каков он в постели.
      Сидевший напротив Жислен ее муж Жан-Жак забавлялся, наблюдая за ней, и, заметив ее взгляд, сразу догадался, о чем думает его жена. Что ж, пусть попробует, подумал он, несомненно, со временем она это сделает, у него же нет возражений - когда Жислен заводила себе нового любовника, то предоставляла ему полную свободу предаваться собственным склонностям. Но ей придется подождать, пока эта девушка сойдет со сцены - что, по-видимому, произойдет, как раньше или позже случалось со всеми женщинами Эдуарда. Сейчас же Жислен попусту тратит время. По лицу Эдуарда каждый может сказать безошибочно: утром он был с этой девушкой в постели и теперь с трудом дожидался ухода гостей, чтобы вернуться с ней в постель.
      Жан-Жак повернулся. Он оглядел Элен опытным взглядом эксперта. Что ж, Эдуарда можно понять. Он и сам был бы не прочь: вот посмотрел на нее, представил себе и уже почувствовал, как все напрягается. Хороша ли она в постели? Инстинктивно он ощущал, что должна быть хороша, было что-то в ее губах, в том, как она двигалась, - и она казалась при этом такой чистой. Все эти недотроги, на первый взгляд холодные как лед, неизменно оказываются самыми горячими, когда доходит до дела. Он недовольно воззрился на ее платье. Живанши, и выбрал его Эдуард, он готов был держать пари. Вполне во вкусе Эдуарда. Кто, кроме него, способен засунуть женщину с таким телом в смирительную рубашку стоимостью в пятьдесят тысяч франков, чтобы ничего нельзя было разглядеть?
      Кристиан Глендиннинг, сидевший рядом с Элен, старался ее очаровать. Он видел, что дело у него не особенно продвигается, что было странно. У него не было особых угрызений совести, что он пускает в ход свой знаменитый шарм: в прошлом ему удавалось сдвигать таким образом горы, так почему бы не попробовать сейчас? Эта молодая женщина была ему чем-то подозрительна, и она наверняка проницательна. Может, она чувствует, что он выдохся, и это снижает его успех?
      Он вздохнул и принялся за дело с новым жаром. В конце концов, он обещал Эдуарду вести себя наилучшим образом - такой прием должен быть пыткой для человека в ее положении, а она так молода. Наверное, она еще моложе, чем сама говорит, хотя зачем ей обманывать? И очень напряжена. Он попытался было заговорить с ней об Англии в надежде, что напряжение отпустит ее, но оно еще усилилось, что было непонятно... Кристиан посмотрел на нее внимательно: в Париже он слышал о ней разные толки и стремился познакомиться с ней, потому что обожал всякие драмы, а появление этой женщины, несомненно, было драмой самого высшего разряда. Начать с того, что Эдуард был явно бешено влюблен: bouleverse. Кристиан еще не видел его задетым до такой степени и наслаждался этим зрелищем. Сам он влюблялся и охладевал с однообразным постоянством и всегда, увы, имел дело со столь сомнительными молодыми людьми, но Эдуард... он начинал думать, что на сей счет у Эдуарда иммунитет.
      Легко было понять, как это могло произойти: она была поразительно прелестна, как и говорили. Ему понравился ее голос, определенно необычный тихий, с легкими запинками в ритме, так что ему приходилось совсем близко придвигаться к ней, чтобы уловить, о чем она говорит. И лицо: Кристиана мало привлекала женская красота, но это лицо вызывало у него интерес. Он рассматривал его взглядом критика, как какое-нибудь лицо на портрете. Такое серьезное и такое спокойное: лицо из другого времени, подумал он; девушка напоминала ему, в этом жестком скульптурном платье, испанские портреты, которые он всегда любил. Юная инфанта, да, вот оно, и, как на некоторых из этих портретов, чувствовалось, что прекрасное дитя попало в ловушку...
      Кристиан вздохнул. У него разыгралось воображение, и, наверное, он выпил слишком много превосходного вина Эдуарда. Теперь внесли "Сотерн", это был один из Шато д'Икэмов. Он поднял рюмку.
      - Нектар и амброзия, - сказал он в своей аффектированной отрывистой манере. - Нет, в самом деле, ужинать с Эдуардом то же самое, что ужинать с богами... Элен засмеялась, впервые за весь вечер. Клара Делюк, сидевшая напротив и наблюдавшая за ней ласково и печально, внезапно выпрямилась.
      Как странно, подумала она. Раньше это сходство не было заметно, но, когда Элен улыбнулась, она стала так похожа на Жан-Поля...
      * * *
      Гости начали расходиться. Сначала Альфонс и Жаклин де Гиз, потом группа американцев, с которыми, как осознала Элен, она за вечер так и не поговорила, потом несколько французских пар, а затем Жан-Жак Бельмон-Лаон и его жена, сказавшая: "Дорогая! В Париже мы должны встретиться еще. Я устрою завтрак - нет, без тебя, Жан-Жак, только Элен и я. Вдвоем. Буду ждать с нетерпением..."
      Взгляд на кольцо с бриллиантом на руке Элен, улыбка на принужденно любезном красивом лице, в которой мешались мед и уксус, - и вот она ушла. Элен смотрела, как она шествовала по залу с мужем в кильватере. У дверей она остановилась, взметнулась юбка от Баленсиаги. Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать Эдуарда в обе щеки.
      - Элен! - Она почувствовала прикосновение к руке и, повернувшись, увидела рядом Клару Делюк, та улыбалась.
      - Мне надо уходить, а у нас почти не было возможности поговорить. Мне так жаль... Я очень надеюсь, что мы еще увидимся в Париже...
      На этот раз чувства были искренними. Элен посмотрела на Клару и поняла, что понравилась ей, как и предсказывал Эдуард. У нее были короткие непослушные волосы и широко расставленные карие глаза, которые светились добротой и некоторым замешательством, словно Клара хотела что-то сказать и не решалась.
      - Знаете, я... Я хотела, чтобы вы знали... - Она порывисто сжала руку Элен. - Я так рада. За вас и за Эдуарда. Вы очень юны и, может быть, не осознаете, как он переменился. Насколько он выглядит счастливее, чем раньше. Я благодарна вам за это, как и все его друзья. Я просто хотела, чтобы вы знали - мы, все, кому он дорог, желаем счастья вам обоим...
      Она говорила быстро, слегка нахмурясь, словно это стоило ей усилий. Элен заглянула в ее лицо и увидела столь неподдельное сочувствие, что на один безумный миг ей захотелось взять Клару за руку и рассказать ей обо всем, попросить ее совета или еще что-нибудь... Но этот миг прошел, Клара ушла.
      Элен грустно смотрела ей вслед. Она не попадет на завтрак с Жислен. Она не встретится с Кларой. Она никогда больше не увидит никого из этих людей, но, кажется, никто этого не чувствует. Никто не понял, что здесь не все благополучно.
      Может, она и вправду прирожденная актриса, как сказала когда-то Присцилла-Энн, подумала она с внезапной иронией. Может быть, без участия ее сознания, сказались все эти годы детских обманов и секретов, и она только что дала спектакль, который репетировала столько лет.
      Но одно дело притворяться с посторонними, и совсем другое - с Эдуардом. Он разговаривал с Кристианом, последним из гостей, и Кристиан, глядя на замок, многословно и со слоновьей учтивостью доказывал, что вот он страшно утомился и пусть они оба его простят, что он уходит.
      Она смотрела на Эдуарда, пока тот разговаривал со старым другом. И осознала, что выбор предельно прост. При любом варианте боль неизбежна, но в одном из них ее будет меньше - для Эдуарда, если не для нее самой.
      Кристиан уже уходил, и, когда Эдуард вернулся к ней, она подумала, что ей надо играть роль - просто чуточку дольше. Сыграть надо было хорошо, чтобы Эдуард ничего не заподозрил, а потом все уже будет позади. Когда они в тот вечер пошли в постель, Эдуард оставил ставни незакрытыми, а шторы незадернутыми; он любил смотреть на ее тело при лунном свете, оттенявшем изгибы и углубления плоти и серебрившем кожу. Этой ночью луна заливала комнату сильным ровным сиянием, и Эдуард сказал: "Сегодня полнолуние. Посмотри на луну, Элен. Такая яркая. И никаких звезд".
      Она повернула голову к окну, а потом снова к нему, с отчаянием привлекая его к себе.
      Позже, когда они, застыв, лежали вместе, она внезапно вырвалась из его объятий, потянула его за собой, и они оказались на коленях напротив друг друга. Она подняла руки и прижала к щекам; Эдуард увидел, к своему ужасу, что лицо ее мертвенно-бледно, а в глазах блестят слезы.
      - Эдуард, ты веришь, что я люблю тебя? Скажи, что да. Поклянись мне, что веришь. Поклянись, что будешь верить.
      Вместо ответа он нагнулся поцеловать ее, но она приложила руку к его губам.
      - Нет. Ты должен это сказать. Я хочу услышать это. всего один раз.
      Она дрожала, и голос был немного громче обычного, словно для нее было чрезвычайно важно, чтобы он казал то. что всегда считал самоочевидным.
      - Я верю. Ты знаешь, что я верю. Дорогая моя, что случилось?
      - Ничего. Я хотела быть уверенной. Сама не знаю почему. - сказала она. И снова легла на подушки, закрыв глаза. Эдуард лег рядом, озадаченный, но тронутый этой странной мольбой. Ему пришло в голову, что это первый раз она его о чем-то попросила, и эта мысль принесла ему внезапное ощущение счастья. Он поцеловал ее лицо и ощутил соленый вкус слез на ее щеках. Тогда он ласково вытер их рукой, глаза ее открылись, и она улыбнулась ему.
      Эдуард обнял ее, и они лежали неподвижно. Больше не было произнесено ни слова, а через некоторое время дыхание Элен стало тихим и равномерным. Эдуард уверился, что она спит.
      Он тоже закрыл глаза, и сознание погрузилось в темноту. В прошлом нередко бывало, что сон ускользал от него. В эту ночь он спал мирно, как ребенок.
      Когда он проснулся утром, рядом с ним было пусто; Элен, которая приняла решение, уже не было.
      ПОИСКИ
      1959
      - Она вернется, - сказал Кристиан.
      Была глубокая ночь. С момента исчезновения Элен Хартлэнд прошло уже сорок восемь часов. Друзья сидели вдвоем в кабинете Эдуарда в Шато де Шавиньи. Некоторое время Эдуард рассказывал, а Кристиан задумчиво слушал. Затем последовало долгое молчание, которое Кристиан наконец нарушил, стараясь придать своему голосу уверенность. Вообще-то ему всегда удавалось убедительно произносить разное светское вранье, все эти фальшивые любезности. Сейчас же, возможно, оттого, что все было слишком серьезно, а ему так хотелось утешить друга, Кристиан понял, что слова его прозвучали неискренне.
      Эдуард испытующе посмотрел на него; глаза на бледном лице казались еще темнее обычного. Взгляды их встретились.
      - Ты так думаешь? - холодно спросил Эдуард и попытался улыбнуться. Со времен их студенческой юности Кристиан знал, что "английская", "оксфордская" улыбка означает следующее: можно вытерпеть что угодно, если относиться к этому с иронией. Попытка вышла неудачной, Кристиан отвел глаза, а Эдуард снова склонился над столом. Там лежала фотография Элен, сделанная одним из конюхов; сегодня утром, смущаясь и робея, но явно желая помочь, ее принес грум. Фотография была сделана на прошлой неделе, когда они с Элен, возвращались с верховой прогулки. Других снимков Элен у него не имелось. Она только что соскочила с лошади и улыбалась - ему, как полагал Эдуард, но сам он был за кадром.
      Нахмурив брови, он вглядывался в фотографию, словно она содержала в себе некую тайну, словно могла ответить на все вопросы, тупой болью теснившиеся у него в мозгу, но все они сливались в один вопрос, в одну большую боль: почему? Еще, конечно же, куда?
      Но оцепенелый от потрясения разум отказывался работать, и поэтому вопрос о том, куда она могла уйти, - самый насущный сейчас (Эдуард понимал это) - как-то ускользал на задний план. Как ни старался Эдуард сосредоточиться, мысли упрямо возвращались к пресловутому почему и к зияющей пустоте, образовавшейся в сердце. Он чувствовал: стоит только понять почему, и тогда ответ на все остальные вопросы, в том числе и куда, придет сам собой.
      А еще это почему, неистребимо вертящееся в голове, столь сильно терзало Эдуарда, так как он знал, что существует очень простой и логичный ответ. Она ушла, потому что не любит его. Вот и все. Эдуард наконец произнес про себя слова, которые гнал прочь эти два дня. И к его собственному удивлению, боль тут же ослабела, ибо он понял - это неправда. Разумно, да. Логично, да. Уйти так, как это сделала Элен, без единого слова, оставив все, что он ей когда-либо дарил: пару серых перчаток из "Гермеса", кольцо с квадратным бриллиантом, аккуратно положенное на них сверху, платье от Живанши, все другие платья и костюмы для верховой езды, в идеальном порядке висящие у нее в гардеробной; поступить таким образом, уйти так окончательно, как будто последние семь недель ровным счетом ничего не значили, - разумеется, во всем этом можно было увидеть лишь окончательный отказ, полное неприятие того, что было сделано и сказано ими друг другу.
      Но немедленно его мозг отказался принять подобное объяснение. Эдуард вспомнил ее лицо, когда в последнюю ночь она говорила ему о своей любви, и понял, что по-прежнему верит этому и будет верить. Ибо если то была ложь, то правды вообще не существует, а его жизнь - пустыня.
      Он взглянул на Кристиана, сидящего у камина, и на мгновение испытал искушение рассказать тому о своих чувствах Но Кристиан, не верящий ни во что, кроме, быть может, истинности великого искусства, и весьма мало верящий в продолжительность любой любви, вряд ли поймет его, подумал Эдуард. Кроме того, он и так наговорил этой ночью Кристиану более чем достаточно. Вздохнув, он снова склонился над фотографией.
      Наблюдая за другом, Кристиан смотрел на него с жалостью, которую старательно маскировал своей обычной невозмутимостью. Он заметил, что Эдуард уже сожалеет о своих признаниях. Бедняга, подумал Кристиан. Должно быть, чертовски трудно быть таким гордецом. Почему для него так важно не показать, что ему больно? Интересно, а с женщинами он другой? Как он вел себя с Элен? Позволял ли заметить свою уязвимость? Кристиан взглянул на склоненную голову Эдуарда и нахмурился. Очевидно, позволял. Осознав этот факт, Кристиан даже слегка обиделся. Эдуард, которого он искренне любил, с какой-то женщиной был в более близких отношениях, чем со своим старейшим другом, - непостижимо! Кристиан полагал, что барьер, существовавший между ним и Эдуардом, был стеной непонимания, стоящей между человеком гетеросексуальным и гомосексуальным; и даже самая крепкая дружба не могла преодолеть этот барьер. Секундная ревность кольнула сердце Кристиана, он почувствовал к Элен сильную неприязнь, которую подкрепляло его всегдашнее недоверие к слабому полу. Он тут же отогнал от себя эти мысли и подался вперед.