– Поначалу я намеревался встретиться с вами в Венеции, – неожиданно нарушил молчание Макмаллен, – но планы пришлось изменить. Вчера в газетах появились сообщения о смерти Эплйарда. В них не уточнялось, когда именно он умер.
      Он продолжал пристально смотреть на Паскаля, который, как и прежде, дал тщательно просчитанный ответ:
      – Судя по состоянию тела, примерно десять дней назад.
      – Ясно. – Вновь повисла краткая пауза. – А другой человек – тот, что был вместе с ним?
      – Тот умер позже. С момента его смерти прошел день или два.
      – Так. Хорошо! – В голосе Макмаллена не было даже намека на какие-либо эмоции. Он продолжал полностью игнорировать Джини, словно не замечая ее присутствия.
      – Хорошо? – резко воскликнула она. – Ничего хорошего! Это была ненужная жестокость.
      – Если верить газетным отчетам, – твердо выговорил Макмаллен. За все это время он впервые удостоил ее взгляда. Это был быстрый, холодный, изучающий взгляд. Потом Макмаллен вновь обратился к Паскалю:
      – Говорю вам это, чтобы сразу покончить с вопросом, который, очевидно, вертится у вас на языке. Его убил не я. Я встречал Эплйарда лишь однажды – в октябре прошлого года, а о его дружке даже ни разу не слышал. Если бы Эплйард последовал моему совету и не стал лезть в эту заваруху, то остался бы жив. А он встрял не в свое дело, за что и поплатился.
      – Звучит жестоко, – быстро произнесла Джини, уязвленная его бесстрастным тоном.
      – Вполне возможно. Однако не вижу нужды изображать фальшивое сожаление. Этот человек никогда мне не нравился.
      – Вы использовали его в своих целях, – продолжила Джини более спокойным тоном. – И Лорну Монро тоже. Вам известно, что и она мертва?
      Опять воцарилось молчание. Макмаллен перевел взгляд на Паскаля.
      – Это правда?
      – Правда, – ответил Паскаль после секундного раздумья. – Она была убита через несколько минут после разговора со мной. В Париже. Сбита «мерседесом».
      – Преднамеренно?
      – Никаких сомнений. Я сам был свидетелем.
      Впервые в голосе Макмаллена появилось что-то, отдаленно напоминающее человеческие чувства. На лице мелькнуло выражение озабоченности, но затем губы вновь сжались в жесткую линию.
      – Что ж, сожалею. Действительно сожалею. В то же время это должно показать вам, каковы ставки в игре и с кем мне приходится тягаться. В декабре Хоторн пытался прикончить меня. Вот тогда-то, – его голос стал сиплым, – мне и потребовалось срочно исчезнуть.
      – А вы точно знаете, что за покушением на вас стоял именно Хоторн? – спросил Паскаль. – Какой метод он использовал?
      Макмаллен бросил на него свой холодный, испытующий взгляд.
      – Человек, которого он использовал для этого дела, верой и правдой служит ему и его отцу. Верный пес семейства, Фрэнк Ромеро. Несложно прийти к заключению, что он действовал, выполняя волю хозяина. Или вы думаете иначе? Да и метод говорит сам за себя. Я находился тогда в Лондоне – это произошло на станции метро в часы пик. Ромеро попытался толкнуть меня под колеса приближающегося поезда. – Сказав это, он внезапно замолчал. Паскаль и Джини тоже молчали.
      Шевельнув плечом, Макмаллен продолжил:
      – Уцелеть помогла спецподготовка. Его замысел не удался. А мне с тех пор приходится быть более осмотрительным. В иных обстоятельствах я бы уже давно нашел более скорый и простой путь установить с вами связь. Давно нашел бы…
      Он прервал повествование резко, на полуслове, и вновь смерил их обоих холодным взглядом.
      – Прошу простить меня, но откровенного разговора у нас не получается. Теперь я понимаю, что не учел одной вполне очевидной вещи. Ведь вы журналисты, а я не привык иметь дела с такими, как вы. Когда я говорю правду, то для меня само собой разумеется, что мне должны верить. Мне следовало быть умнее. Я уже не раз обжигался на подобных вещах.
      Он замялся в нерешительности – в первый раз за время разговора, и тут Джини осознала, что за его прямолинейными вопросами и отрывистыми ответами скрывается чудовищное напряжение. Нервы Макмаллена были натянуты, как струна. Прерывисто вздохнув, хозяин дома оглядел свою мрачную, холодную обитель.
      – Я так надеялся на эту встречу, – продолжал он. Теперь уже его тон вряд ли можно было назвать бесстрастным. – Все время думал, что сказать, как держаться, когда наконец удастся встретиться с вами. И никак не ожидал подозрительности или враждебности. В этом моя ошибка. О Господи… – Макмаллен отвернулся, неожиданно резко рубанув воздух рукой. – Господи! Почему я не предвидел этого заранее?
      Перемена в нем была молниеносной: только что перед ними был человек, исполненный спокойствия, и вдруг – всплеск эмоций, который он явно пытался подавить. Джини ясно видела, что эта вспышка неприятна ему самому. Она обменялась взглядом с Паскалем. Ей достаточно было едва заметно шевельнуть рукой. Паскаль сразу же уловил этот успокаивающий жест и кивнул в ответ.
      – Послушайте, – обратился он к Макмаллену, постаравшись, чтобы голос его звучал как можно более нейтрально, – вы должны понять нас. Обвинения, которые вы выдвигаете, крайне серьезны. Если они станут достоянием гласности, то полностью разрушат жизнь и карьеру человека. С нашей стороны нет никакой враждебности, мы пытаемся выяснить правду, только и всего. – Паскаль несколько помедлил. – Б-р-р, ну и холод здесь! Джини продрогла, да и я тоже. Может, нам стоит выпить чаю или чего-нибудь еще более согревающего? Мы могли бы посидеть вместе и спокойно разобраться во всем от начала до конца.
      Макмаллен посмотрел на Паскаля и кивнул в знак согласия.
      – Отлично, – взглянул он на часы, – но мы не можем надолго растягивать разговор. У меня не так уж много времени.
      Макмаллен вышел на кухню. Бросив многозначительный взгляд на Джини, Паскаль отправился следом и прислонился к дверному косяку, так, чтобы Макмаллен не мог видеть, что творится в гостиной. Стоило Паскалю заикнуться о чае, Джини сразу же поняла, что ему хотелось бы разузнать, что хранится в этой комнате. И она сразу же приступила к поискам. Ей удалось найти кое-что, хотя и не так много, как хотелось бы. Кипа газет шестимесячной давности: частью местные, частью общенациональные. Бросив взгляд на старые номера, Джини увидела, что некоторые из них открыты на страницах со статьями о публичных мероприятиях с участием Джона Хоторна. Речь в основном шла о встречах и званых вечерах, которые он удостоил своим присутствием, а также о его выступлениях перед серьезной аудиторией. Август: оксфордширский парк Хоторна открыт для публики в рамках благотворительной кампании по поддержке местной больницы. Об этом можно было прочитать в вырезке из номера «Оксфорд мейл» за ту неделю, на которой произошло это событие. Газета отвела целую полосу отчету об этом благородном мероприятии и фотографиям с видами парка.
      В углу гостиной, рядом с дверью, ведущей на кухню, стоял зеленый рюкзак, судя по всему, армейского образца, с крепко стянутыми завязками. Возле пустого камина, на полке, – наполовину опорожненная бутылка виски и несколько стаканов. Из пепельницы торчали окурки сигарет без фильтра. Неподалеку – два пожелтевших романа в мягкой обложке: один – Фредерика Форсайта, другой – Грэма Грина. И ничего больше: ни картин, ни ковров – только мебель, которая выглядела такой же несуразной, как и сам дом. Плюс шипение обогревателя да тяжелый запах керосиновой гари. Обстановочка, что и говорить, спартанская.
      В гостиной была еще одна дверь. Стараясь не шуметь, Джини отодвинула щеколду и открыла ее. Гудение газовой плиты на кухне поглощало все звуки в комнате. Как и можно было предположить, за дверью оказалась узкая лестница, ведущая наверх. Итак, одна комната внизу, другая – наверху. Судя по всему, верхняя служила Макмаллену спальней.
      Джини сделала шаг назад. Спину приятно обдало теплом обогревателя. «Странно все-таки, что он решил привезти нас именно сюда», – подумалось ей. Этот дом был идеальным наблюдательным пунктом. Но если Макмаллен действительно ведет наблюдение за Хоторном, вряд ли он захотел бы, чтобы они узнали об этом.
 
      Вернувшись в гостиную вместе с Паскалем, Макмаллен, казалось, несколько успокоился. Теперь он выглядел более раскованным и доброжелательным, если не к Джини, то, во всяком случае, к Паскалю. Подкрутив фитиль, он опустился на стул. Макмаллен был сантиметров на десять ниже Паскаля, тонким в кости, но крепко сложенным. Точность движений и выправка выдавали в нем человека военного. Об этом можно было догадаться, даже не зная о его армейском прошлом. О военном прошлом свидетельствовала и его речь. Теперь, когда он заговорил вновь, это впечатление лишь усилилось. В его словах не осталось и следа недавних эмоций. Макмаллен говорил быстро и лаконично, будто отдавая рапорт.
      Вытащив пачку крепких сигарет без фильтра, он закурил и наклонился вперед.
      – Напомню, я не привык разговаривать с журналистами. У меня есть предложение. Если не возражаете, я ознакомлю вас со своей версией случившегося, а вы подождете с вопросами, пока я не окончу. Это поможет нам сберечь время. Если у вас все же останутся вопросы, я постараюсь ответить на них. Вы согласны?
      Вопрос был адресован Паскалю, и тот кивнул в ответ.
      Макмаллен затянулся и задумчиво уставился на сигарету, дымившуюся в его пальцах. Немного помолчав, он продолжил:
      – Начнем с основных фактов. Возможно, вам уже известно, возможно – нет, что в течение многих лет я являюсь близким другом Лиз Хоторн. Наша первая встреча произошла незадолго до того, как я пошел в армию, в 1972 году. Сами понимаете, до ее замужества тогда было еще очень далеко. То лето я проводил в семействе Гренвилль, в Вирджинии, поправляясь после болезни. Гренвилли были старинными приятелями моей матушки и дальними родственниками Лиз. Мне нужно было время, чтобы восстановить силы, во всяком случае, так считала моя мать, и Гренвилли радушно приняли меня в свой дом. – Здесь Макмаллен вновь ненадолго умолк. – Лиз тогда было семнадцать лет. Год ее первого выхода в свет. Именно к тому времени относится фотография в моей квартире – та самая, которую я использовал. Лиз и я сразу же почувствовали взаимную симпатию. Мы стали близкими друзьями и пронесли нашу дружбу сквозь годы.
      Он взглянул на Паскаля.
      – Теперь я должен кое-что уточнить, потому что не хочу никаких недомолвок. Когда я произношу слово «друзья», его следует понимать буквально. Мы с Лиз никогда не были любовниками. Вам это понятно?
      Паскаль ничего не ответил – только еще раз кивнул. Макмаллен продолжил рассказ.
      – Тем не менее наша дружба была и остается очень крепкой. Лиз всегда вызывала у меня восхищение. Она принадлежит к немногочисленному, очень немногочисленному кругу по-настоящему достойных людей, которых мне посчастливилось встретить в жизни. Раньше она относилась ко мне с величайшей добротой, и я был готов практически на все, лишь бы вернуть те незабываемые времена Лиз знала это. И вот прошлым летом я наконец получил возможность осуществить свое желание.
      При этих словах Джини не удержалась от того, чтобы бросить взгляд на Паскаля, и Макмаллен с присущей ему зоркостью тут же заметил это.
      – Я должен пояснить еще кое-что, – добавил он. – У вас может возникнуть впечатление, что я с предубеждением отношусь к мужу Лиз. Возможно, это и так. Но не думаю, что такое предубеждение способно помешать мне трезво оценить его качества, хотя у вас на этот счет может быть иное мнение. Как бы то ни было, Джон Хоторн никогда не был мне симпатичен, и я пытался отговорить Лиз от брака с ним. По-моему, это опасный, холодный и надменный человек, чем весьма походит на своего папеньку. Насколько могу судить, Джон Хоторн – махинатор, движимый исключительно эгоистичными соображениями и личными амбициями, человек без малейших принципов, пример политика наихудшего пошиба. Вместе с тем он очень умен и талантлив, однако, на мой взгляд, это делает его еще более опасным. Лиз частенько говорила, – задумчиво произнес Макмаллен, чуть запнувшись, – что я заблуждаюсь. Она признавала за ним некоторые недостатки, к примеру, высокомерие, но тут же указывала на «смягчающие вину обстоятельства» – издержки воспитания и тому подобные оговорки. Выходя замуж, она была просто без ума от него. Однако уже в то время я знал о ее будущем муже гораздо больше, чем могла себе представить Лиз, и мне предстояло принять нелегкое решение: рассказать ей все, что мне известно, или хранить молчание. В конце концов я выбрал молчание. Лиз так рьяно защищала его, с такой убежденностью превозносила его достоинства, что мне казалось жестоким говорить ей правду. Во-первых, она попросту отказалась бы мне верить. Во-вторых, это положило бы конец нашей дружбе. – Макмаллен опять запнулся, отвернувшись от слушателей.
      – Я сам себя убедил, что Лиз могла быть права, утверждая, будто Хоторн способен измениться, а потому смолчал. В чем сегодня горько раскаиваюсь.
      Снова наступило молчание. Макмаллен погасил сигарету и посмотрел на Паскаля.
      Позже я еще вернусь к моим доводам, почему Хоторн не заслуживает доверия. Мне хотелось бы оставить их «на закуску». В конце концов, – в его голосе прозвучали нотки горечи, – для меня не секрет, зачем вы здесь и почему Николас Дженкинс так ухватился за эту историю. Возможно, я и непривычен к общению с журналистами, но даже мне известно, насколько быстро они улавливают любой намек на скандал, связанный с сексом, и сколь привлекательна для них сама мысль о том, что высокопоставленный человек может устраивать тайные оргии. Разве не так?
      Вопрос прозвучал довольно резко. Джини не сказала ничего, предоставив отвечать Паскалю. Ее взволновала горечь, с которой говорил Макмаллен. Получалось так, что этот человек с определенной долей брезгливости решился все же поведать им все, представляющее, по его мнению, для них интерес.
      – Вы не так уж далеки от истины, – ответил Паскаль тем же тоном. – Вместе с тем не могу утверждать, что у репортеров острый нюх только на подобные истории. Но сейчас давайте лучше не будем об этом. Как вы уже сказали, мы можем вернуться к этой теме позже. Продолжайте.
      – Что ж, великолепно, – Макмаллен откинулся на спинку стула и заговорил быстрее: – Когда Лиз вышла замуж, мы стали видеться гораздо реже. Я служил в армии. Она оставалась в Америке, а меня часто отправляли за границу. Время от времени мы переписывались. Примерно четыре года назад, когда я уже уволился из армии, мы ненадолго встретились в Италии, где она находилась без мужа, с друзьями. В последующие три года мне еще несколько раз представлялся случай видеть ее. Вместе с Хоторном она наездами бывала в Лондоне. Я обедал с ними и не замечал ничего неладного. Когда Хоторн получил назначение в Лондон, я стал видеться с ними чаще. Лиз приглашала меня на всевозможные ужины, приемы и прочие торжественные мероприятия, которые устраивались в посольстве. Встречаясь с Хоторном, мы перебрасывались парой-другой слов. Он неизменно был подчеркнуто вежлив со мной. И вот в минувшем июле я получил приглашение провести длинный уик-энд здесь, в их загородном доме. Именно тогда до меня и дошло, что тут творится нечто ужасное.
      С первого взгляда я заметил, что Лиз находится на грани нервного срыва, – продолжал свой рассказ Макмаллен. – До этого мы виделись несколько недель назад, и за столь короткий срок она стала словно сама не своя. Первое, что бросилось мне в глаза, – ее болезненная худоба. Она почти не ела, всякий раз при виде мужа впадала в раздражение, была подвержена внезапным и необъяснимым перепадам настроения. Для разговора наедине возможности практически не было. Дом был полон гостей, да и сам Хоторн постоянно находился рядом. На второй день мне удалось увести ее подальше от особняка. Отправившись в дальнюю прогулку по поместью, мы преодолевали милю за милей. Начался дождь, и Лиз разрыдалась. Это произвело на меня ужасное впечатление. В конце концов она открылась и рассказала мне все. – Внезапно он прервал повествование. Лицо его потемнело, рука гневно дернулась.
      – Вам следует понять одно. По всей видимости, в последнее время он действительно стал хуже обращаться с Лиз, но главное происходило на протяжении целого ряда лет. Целая вереница других женщин, любовниц, секретарш. В ночь перед свадьбой он спал с другой. Он хранил верность своей молодой жене ровно пять суток. И Лиз узнала об этом не из сплетен, а от него самого. Он, видите ли, сам решил ей рассказать. Начались систематические попытки посеять в ее душе сомнения в собственной полноценности. Он неустанно твердил, как она глупа и неумела, сравнивая ее с другими женщинами, хвастаясь тем, чего ему удается достичь за одну ночь…
      Макмалленом вновь овладели эмоции. Джини наблюдала, как он пытается справиться с нахлынувшими на него чувствами. Дрожащей рукой он закурил еще одну сигарету и резко поднялся со стула.
      – Прошу вас извинить меня. Так трудно говорить обо всем этом. Мне нужно выпить. Ненавижу пить в одиночку. Не составите ли мне компанию?
      Джини заметила, что этот вопрос был адресован исключительно Паскалю.
      – Да, мы выпьем вместе с вами, – ответил Паскаль, и Макмаллен спохватился, поняв, что совершил оплошность.
      – Приношу вам извинения за свою невежливость, – обратился он к Джини. – Это было не нарочно. Не так-то просто обсуждать подобные темы, особенно в присутствии женщины.
      Макмаллен налил виски и, разбавив его водой, подал стаканы Джини и Паскалю. Сев на стул, он еще раз быстро взглянул на часы.
      – Скажите откровенно, как у вас со временем, – попросил Паскаль. – Нам нужна полная определенность, вы же знаете.
      – Да-да, конечно, – поспешно пробормотал Макмаллен. – Все в порядке. Я как раз подхожу к тому, о чем вы, я думаю, еще не знаете.
      Теперь он попытался подключить к разговору и Джини.
      – Известно вам, что, прежде чем достигнуть здешних мест, слухи расползлись по всему Вашингтону? – задал Макмаллен вопрос. – Вам известно, что Эплйард в конце концов ухватился за эти сплетни?
      – Да, нам это известно, – ответила Джини.
      – Прекрасно, – отрывисто кивнул Макмаллен. – Но вы можете не знать, кто именно распустил эти слухи… Джон Хоторн собственной персоной. Это было частью его длительной кампании, направленной на то, чтобы сломить волю Лиз.
      Прервавшись, чтобы закурить очередную сигарету, он продолжил:
      – Долгое время на протяжении первых шести лет их брака Хоторн верил, что Лиз настолько покорна его воле, что ему может сойти с рук абсолютно все. Он знал, что, будучи ревностной католичкой, Лиз не допустит даже мысли о разводе. Знал, насколько любит она детей. Хоторн был уверен, что все это плюс ее самолюбие могут служить для него надежной гарантией безопасности. Но однажды все изменилось. Года четыре назад серьезно заболел их младший сын Адам.
      Он замолчал, все еще не в силах справиться с эмоциями.
      – Мальчик едва не умер. Думаю, именно тогда в душе Лиз что-то надломилось. Возможно, до этого она внутренне была готова и дальше терпеть все это – оскорбления, жестокость, мерзкую похвальбу, – но после болезни Адама у нее раскрылись глаза. Она увидела, что должна уберечь от этого человека своих детей. Лиз наконец поняла – во всяком случае, именно так она объяснила все это мне, – что в конечном счете влияние Хоторна на детей может оказаться столь же пагубным, как влияние его отца на него самого. И она предъявила Хоторну ультиматум, или он изменит свое поведение, или она уйдет от него вместе с детьми и будет жить отдельно. Она не грозила ему разоблачениями – нет-нет, ничего подобного. Была лишь угроза уйти. И Хоторн поклялся стать другим.
      Макмаллен поднял на них свои холодные глаза.
      – Сами можете догадаться, надолго ли хватило этой клятвы. Новая жизнь длилась всего несколько месяцев. Поначалу Хоторн перепугался настолько, что даже ушел из сената. Думаю, опасаясь громкого скандала, он поддался панике. Впервые в жизни Хоторн всерьез поверил, что Лиз способна на это. И все же роль раскаявшегося грешника отнюдь не устраивала его. Он запил, начались бурные выяснения отношений с Лиз. Потом бросил пить и снова занялся женщинами. Правда, теперь к его похождениям добавилось нечто новенькое, эдакая изюминка. Отныне ему недостаточно было просто любовниц и ночных оргий. Тогда и началась практика ежемесячных свиданий с блондинками. К тому же он специально разработал новую стратегию, чтобы обеспечить себе надежное прикрытие. Примерно в то же время начали циркулировать слухи о том, что у Лиз не все с порядке с психикой.
      Согласитесь, с его стороны это был весьма расчетливый ход. – Макмаллен не сводил с них глаз. – В то время Лиз действительно была очень близка к душевному надлому. Хоторн заявил ей, что если она попытается уйти, он добьется, чтобы дети остались с ним. Он пригрозил объявить, что она не может исполнять материнские обязанности, поскольку является психически неуравновешенной. Они с отцом долго беседовали с ней, не оставив никаких сомнений относительно своих намерений, представили Лиз целый список людей, готовых в случае чего под присягой свидетельствовать против нее, – слуги, горничные, секретари, даже друзья. Некоторых из них Хоторн и его папаша просто подкупили, а на других полагались, как на самих себя. Уж в чем, в чем, а в таких делах они имеют многолетний опыт. Когда папенькой Хоторна овладевает желание особенно прихвастнуть, он заверяет, что не родился еще на свет человек, которого он не мог бы купить.
      Не говоря уже об этой конкретной угрозе, – продолжил Макмаллен, – весь план в целом представляется очень дальновидным. Хоторн заранее обезопасил свои позиции. Если бы когда-либо в будущем Лиз вздумала бы поднять против него голос, будь то на судебном разбирательстве по делам опеки над детьми или просто изливая душу друзьям, мало кто поверил бы ее словам. Все сказанное ею можно было легко отвергнуть как бред параноика. И что печальнее всего, чем сильнее он давил на нее, тем хуже становилось у нее со здоровьем. Лично я убежден, что Хоторн вместе с отцом все именно так и спланировали: они на самом деле стремились свести ее с ума. В конце концов, с точки зрения Джона Хоторна, уж лучше жена в сумасшедшем доме, чем разбитые мечты о президентском кресле. Если бы все сложилось так, как было задумано, Хоторн мог бы собрать голоса всех сердобольных избирателей. Таким образом душевный недуг жены превратился бы для него в ценное подспорье. Теперь-то вам ясно?
      – До известной степени, – подалась вперед Джини. – Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что к тому времени политическая карьера Хоторна застопорилась. Ведь он покинул сенат. И произошло это до того, как он принял назначение на пост посла.
      – Карьера Хоторна не застопорилась ни разу, – веско возразил Макмаллен. – И вам следует уяснить себе это со всей определенностью. Карьера для этого человека – главная жизненная ценность. Возможно, в какой-то момент Хоторн решил отойти на второй план, чтобы получить возможность утрясти дела с Лиз. Не исключено, что он счел за лучшее отдалить ее от друзей и родственников в Америке. Однако Джон Хоторн ни на секунду не отказывался от своей главной, вожделенной цели – ни он, ни его отец. Можете быть вполне уверены, что его папенька принимает во всем этом самое деятельное участие, не упуская из виду ни единой мельчайшей подробности. И если бы Хоторн хоть на секунду заколебался, принимая решение упечь в дом для умалишенных свою жену и мать своих сыновей, то не может быть никаких сомнений в том, что рядом с ним тут же появился бы папаша с напутствием: «Смелее, сынок. Это наилучший способ решения всех проблем».
      – Вы действительно так думаете? – позволил себе усомниться Паскаль. – Неужели вы всерьез допускаете, что Хоторн намеревался засадить собственную жену в психушку?
      – Я не думаю. Я знаю. Он угрожал ей этим несколько раз. Даже подобрал подходящую лечебницу. Это частное заведение под названием «Хенли-Грейндж» находится в тридцати километрах от Лондона. Хоторн успел «подмазать» тамошних эскулапов, предоставив им в прошлом году пожертвование в пятьдесят тысяч долларов.
      – Откуда вам это известно?
      – Лиз видела погашенный чек. Более того, с прошлой осени к ней приставлен врач из «Хенли-Грейндж». Хоторн лично выбрал именно этого специалиста. Знаете, когда это произошло? Через два дня после того, как я впервые поговорил с Эплйардом. А разговор этот, в свою очередь, состоялся через пару дней после того, как Хоторн начал прослушивать мой телефон.
      Он наклонился вперед. Лицо его выражало напряжение и твердую решимость.
      – Улавливаете? Обратите внимание на временную связь. В июле, когда Лиз поведала мне о своих злоключениях, я пришел в ужас. Мне самому не верилось, что даже отпетый негодяй способен на такое – превращать свои сексуальные похождения в некий ритуал, а потом месяц за месяцем заставлять собственную жену выслушивать эти гнусности во всех подробностях. Если бы мне довелось услышать все это не от Лиз, а от кого-то другого, то я вряд ли поверил бы хоть единому слову. Но ведь то была Лиз, а Лиз никогда не лжет. К тому же все рассказанное ею перекликается с тем, что мне приходилось слышать о Хоторне гораздо раньше. Хоторн всегда был садистом. Еще зеленым юнцом он проявлял подобные наклонности.
      Макмаллен снова ненадолго прервал рассказ. Паскаль заметил, что в его взгляде промелькнуло сомнение.
      – Я хочу, чтобы вы поняли, какое отчаяние овладело мною. Тогда, в июле, я приложил все силы, чтобы побудить Лиз к действиям, но она была настолько запугана, что мои уговоры не возымели действия. Я воочию убедился, как Хоторн, распуская сплетни, подтачивает ее волю. Для меня не оставалось никаких сомнений в том, что эта кампания лжи будет лишь усиливаться. И я оказался прав. В минувшем сентябре слухи наконец достигли ушей журналиста, который выразил готовность воспользоваться ими. Это был Эплйард. Именно тогда он начал приставать с расспросами к врачам Лиз в Лондоне. Когда ей самой это стало известно от докторов, она пришла к выводу, что наступило время дать отпор, причем отпор решительный. И мы с ней занялись составлением плана. Мы проявляли осторожность, однако, судя по всему, до конца нам это не удалось. Думаю, Хоторн каким-то образом пронюхал, что летом у нас с ней состоялся важный разговор. Я уверен, что именно поэтому он установил за нами слежку с помощью Ромеро и других своих шавок. В Лондоне сейчас находятся трое таких спецов, которые работали ранее на отца Хоторна. Можете как-нибудь к ним наведаться.
      Он сделал большой глоток виски, и это, кажется, придало ему уверенности.
      – Ну да ладно. Едва вникнув в суть происходящего и поняв, что ему грозит разоблачение, Хоторн незамедлительно перешел к активным действиям. Мы оба круглосуточно находились у него «под колпаком». Он сразу же сделал щедрое пожертвование лечебнице и вызвал оттуда врачей, а уж те, в свою очередь, принялись накачивать Лиз стимуляторами, успокоительными, транквилизаторами и еще Бог знает чем. Уколы перед завтраком, обедом и ужином, уколы на сон грядущий, таблетки, пилюли, капсулы, круглосуточно сменяющие друг друга сиделки. Ад кромешный! Мне удалось устроить для Лиз консультацию у одного знакомого медика…
      – Ах да, – сухо констатировал Паскаль. – У того самого, которого рекомендовала ваша сестра. Это упоминается в магнитофонной записи, которую вы передали Дженкинсу.
      – Действительно? Не припоминаю. Врач взял у нее анализ крови. Мне необходимы были свидетельства того, что они творят с Лиз. Доктор пришел в ужас. Кстати, у меня есть его имя и телефонный номер. Я знал, что вам понадобятся эти данные. Вот они, – вытащил он из кармана куртки небольшой клочок бумаги.
      Паскаль молча взял его и, мельком взглянув на запись, спрятал в карман.
      – Продолжайте, – попросил он.
      – Как и следовало ожидать, – теперь голос Макмаллена стал менее решительным, – этот лекарственный коктейль не мог не повлиять на Лиз. Я видел, как с каждой неделей воздействие адской смеси становится все более разрушительным. Она стала забывчивой. Иногда, разговаривая с ней, я замечал, как она внезапно становится какой-то нервной, взвинченной. Ее начинала бить мелкая дрожь, а речь превращалась в быстрый и бессвязный поток слов. А иной раз с ней вообще бесполезно было разговаривать. Я по-прежнему ухитрялся встречаться с ней, – его лицо болезненно скривилось, – но впечатление было такое, будто беседуешь с роботом. Она находилась в состоянии перманентного транса. Невозможно передать, каково это, нужно видеть все собственными глазами. Но я был бессилен. Оставалось только одно – ждать. Нам необходимо было раздобыть доказательства того, что Хоторн в действительности ежемесячно встречался с этими женщинами, как он сам и утверждал. Я полагал, что достаточно лишь выследить одну из них, убедить ее рассказать правду, в конце концов щедро заплатить, чтобы развязать ей язык. Но Николас Дженкинс придерживался иного мнения. Если нам удастся получить подобные показания, то что ж, прекрасно, рассуждал он, однако этого далеко не достаточно. Ведь если дело дойдет до суда, что весьма вероятно, то такие свидетели вряд ли будут признаны надежными: присяжные не склонны верить уличным девкам. Исходя из этого, штатные юристы «Ньюс» на корню зарубят материал, основанный на подобных свидетельствах. Надо раскопать что-нибудь посущественнее. Встречи должны иметь документальное подтверждение, нужны фотографии… – запнувшись, он посмотрел на Паскаля. – И тогда он предложил использовать вас.
      – В самом деле? – Паскаль вонзил в него долгий, испытующий взгляд. – Так, значит, именно Дженкинс первым назвал вам мое имя?
      – Должно быть, так, – последовал быстрый, нетерпеливый взмах рукой. – Сейчас я уже не помню точно, кто первым упомянул ваше имя. Во всяком случае, я и до этого был знаком с вашими работами. Еще в армии видел фоторепортажи с мест боевых действий. Не скрою, эти снимки мне очень нравились. Что же касается вашей нынешней работы, то о ней я имел очень туманное представление…
      Макмаллен остановился на полуслове. Паскаль тоже молчал. Джини пристально смотрела на Макмаллена. «Вот и первая ложь», – подумала она. До этого момента она пребывала в полной уверенности, что сидящий перед нею человек сам глубоко верит каждому своему слову. А теперь солгал – мелко, по пустячному поводу. Почему?
      Макмаллен в десятый, наверное, раз скосил глаза на часы. Он поднялся, поставил бутылку с виски обратно на полку, подрегулировал пламя в печи и повернулся к ним лицом.