«Эй, Джини, правда, горяченькие снимки?» Меня от этого тошнит. Тошнит. И ни у кого не хватает мужества прийти к Николасу Дженкинсу и спросить: «Какого черта мы делаем? Пусть хоть весь кабинет министров Франции перетрахается с этой Соней Свон – кому какое дело!» – Она глубоко вздохнула и снова обернулась, чтобы посмотреть на Линдсей. – Смелости не хватает ни им, ни мне, понимаешь? Ведь я могла высказать все это Дженкинсу, только что в его кабинете у меня была для этого прекрасная возможность. Сделала я это? Нет, держала рот на замке. Почему? Разве я его боюсь? – Она помолчала, а затем потрясла головой. – Нет, даже не в этом дело. Просто сейчас я работаю над тем, над чем очень хочу работать, вот я и побоялась рисковать, не хочу, чтобы у меня отобрали это задание. Вот и держала рот на замке. «Да, Николас. Нет, Николас». Ненавижу себя!
– Что еще? – настойчиво повторила Линдсей. – Ты ведь знаешь, Джини, – меня не проведешь. Скажи, чего это ты так завелась?
Джини посмотрела ей в глаза. Она колебалась. Линдсей видела, что в ее подруге происходит какая-то внутренняя борьба.
– Ну ладно, – наконец решилась Джини. – Ладно. Паскаль Ламартин. Вот в ком все дело. Именно он сделал эти снимки Сони Свон, и мне это отвратительно. Я просто в бешенстве от этого.
– Почему? – спросила Линдсей, хотя ответ ей был уже известен. Он светился в зеленых глазах Джини, проступал в каждой черточке ее лица.
– Почему? Потому что он не такой, он лучше. Гораздо лучше. Ты знаешь, какой работой он занимался раньше. А сейчас он занялся вот этим. И он сам себя за это ненавидит, я прекрасно вижу, Линдсей. Это его особый способ самоубийства, и я не могу на это спокойно смотреть.
С этими словами Джини прижала руки к сердцу, а потом сделала резкое и сердитое движение, словно бросила что-то на пол. Она мотнула головой, и волосы ее вспыхнули в голубовато-белом свете ламп. Линдсей ждала – секунду, вторую… Джини встретилась с ней глазами и взгляд ее дрогнул. Она отвела его в сторону.
Линдсей вздохнула и, немного поколебавшись, сказала:
– Ну ладно, Джини, рассказывай. Когда?
Линдсей думала, что Джини не ответит, а если и признается, то скажет, что дело было в прошлом году или полгода назад. Она ошиблась.
– Двенадцать лет назад, – негромко ответила Джини.
– Двенадцать лет! – удивленно воскликнула Линдсей. Она не помнила, чтобы Джини хоть когда-нибудь упоминала имя Паскаля Ламартина.
– Двенадцать лет? Ты хочешь сказать, что тебе было пятнадцать?
– Да. Только он об этом не знал. Я наврала ему о том, сколько мне лет.
– Где это было?
– В Бейруте.
– И сколько это продолжалось?
– Три недели.
– Всего-то?
Джини сердито обернулась.
– Этого хватило, поверь. Он до сих пор здесь. – Джини снова прижала руки к груди. – Он в моем сердце, в моей голове, и я никак не могу его выгнать оттуда. Не получается.
Линдсей не знала, что сказать. Джини была на десять лет моложе ее, но сейчас, рядом с подругой, Линдсей вдруг ощутила себя немолодой и усталой женщиной.
– Так что же случилось, Джини? – спросила она гораздо более мягко.
– Что случилось? Случился мой отец. Он обо всем узнал.
Еще один поворот, еще один резкий жест, еще раз волосы упали на лицо.
– И на этом все закончилось? После этого ничего не было? – спросила Линдсей.
– Молчание, – ответила Джини. – Глубокое молчание. Я только раз, да и то случайно, встретила Паскаля в Париже. И опять ничего. Снова молчание – до тех пор, пока мы не встретились снова на прошлой неделе.
– Молчание, которое о многом говорит?
– Только с моей стороны, с его – нет. Он женился. У него ребенок. Он развелся…
– Он не пытался встретиться с тобой после этого?
– Нет.
– А ты на это надеялась?
– Когда перестала держать себя в руках, то – да.
В ее глазах промелькнуло смятение. Джини отвернулась, и воцарилось долгое молчание. За окном мигали огни, снаружи по стеклу хлестали струи дождя, доносился шум проезжающих машин, в соседнем кабинете зазвонил телефон.
– Три недели и двенадцать лет молчания? – медленно проговорила Линдсей. – Джини, тебе нужны новые страдания? Мало ты мучилась?
– Пусть будет все как будет. – Голос Джини сник, но затем вновь окреп. – Если этого не случится, если мне придется выбирать между тем, что что-нибудь произойдет и мне будет больно или ничего не произойдет, но я буду в безопасности, я снова выберу боль.
– Вряд ли это разумно.
– Разумно? – обернулась Джини, уставившись на Линдсей. – Я уже не знаю, что означает это слово. Оно уже не является частью уравнения. Я больше не могу двигаться через все это шаг за шагом, взвешивая и перебирая все снова и снова:
– Ну так скажи ему обо всем, – резко произнесла Линдсей.
– Нет. Нет, я не могу этого сделать. Это единственное, чего я не могу. Ты его не знаешь. Он только что прошел через жуткий развод. Только моих признаний ему сейчас и не хватает.
– Чушь все это! – Линдсей потеряла терпение, вся жалость к Джини вдруг испарилась. – По-моему, он еще тот подонок.
Повисла мертвая тишина. Лицо Джини побелело.
– Почему ты так говоришь?
– Да будет тебе, повзрослей ты наконец. Три недели в зоне военных действий и двенадцать лет молчания? Да ему на тебя было просто наплевать!
– Ты ошибаешься. Все было не так. Он никогда не был таким. И сейчас не такой.
– А ты уверена? – смягчилась Линдсей. – Или это ты его представляешь таким?
Снова воцарилось короткое молчание. И вдруг Джини начала решительно надевать плащ, перчатки и шарф. Наконец она взяла с кресла свою сумку.
Линдсей молча наблюдала за подругой. Джини даже не прикоснулась к кофе и теперь в нерешительности, с несчастным лицом стояла у двери.
– Линдсей…
– Да?
– Извини, мне не следовало вываливать на тебя все это. Я еще никогда ни с кем об этом не говорила.
– Заметно.
– Ты никому не расскажешь? Обещай мне.
– Да ладно тебе, Джини, сама ведь знаешь, что не расскажу.
Джини действительно не сомневалась в этом. Немного помявшись, она сделала неуверенный жест и просительным тоном произнесла:
– Линдсей, ты сказала, что ему было на меня наплевать. Ты действительно так думаешь?
Линдсей со вздохом поднялась со стула, и они обнялись.
– Будет тебе, Джини, – сказала старшая. – Ты ведь знаешь, я не могу судить. Посторонние не должны вмешиваться. Но если смотреть только на факты, должна признать, что они не очень обнадеживают. Я бы солгала, если бы сказала тебе другое.
– Наверное, ты права. – На лице Джини появилось отчужденное выражение. – Я всегда об этом подозревала. Двенадцать лет молчания. Мне пришлось жить с этим. На самом деле я уже почти выкинула все это из головы, и если бы не последняя встреча, такая неожиданная… Она вернула прошлое.
– Не забывай, что это и в самом деле прошлое, оно уже позади.
– Да, если не считать, что мы сами являемся своим прошлым. Он – часть меня…
Линдсей попыталась возражать, и Джини встряхнулась.
– Нет, нет, ты права, – улыбнулась она. – Мне следует повзрослеть. Спасибо, Линдсей, желаю тебе хорошо провести время на Мартинике.
Через несколько минут Джини ушла, прихватив с собой каталоги агентств, предоставлявших манекенщиц. Она засунула каталоги в сумку и быстрым шагом вышла из здания.
Было уже около пяти часов. Шел проливной дождь, по улицам бежали потоки воды. Если поторопиться, Джини могла успеть добраться до Сити и попасть в контору СМД прежде, чем Сюзанна закончит работу. А вдруг женщина, отправившая посылки, и впрямь была манекенщицей, как и предположила Сюзанна? Манекенщицей, которую наняли для того, чтобы выполнить эту необычную работу. Может быть, полистав эти каталоги, Сюзанна узнает ее?
Надежда на успех была, конечно, ничтожной, но попробовать стоило. Потом, когда она вернется домой, к Паскалю, им удастся еще немного продвинуться вперед. Еще один кусочек головоломки займет свое место.
Внезапно она резко остановилась прямо посередине улицы. Домой, к Паскалю? Почему она позволила себе так подумать? Она вернется к себе домой, в свою квартиру, и там, конечно, может оказаться Паскаль, но возвращается она не к нему, а в свой собственный дом.
Несколько мгновений она неподвижно стояла под дождем. Мысленно вернувшись к разговору с Линдсей, Джини подумала, что подруга была кругом права, что ее советы были чуткими и мудрыми. Умом она в этом не сомневалась, а вот сердцем… «Я любила его», – сказала Джини сама себе. Она снова и снова повторяла эти слова, пока они не стали каким-то бессмысленным рефреном, иллюзией пятнадцатилетней девочки, иллюзией, которая должна была развеяться еще двенадцать лет назад.
Убедившись в том, что она разобралась с этим глупым самообманом, Джини двинулась дальше. Такси поблизости не было, а все автобусы были переполнены. Весь путь до Сити она прошла пешком, сражаясь со своими заблуждениями, отталкивая их, словно они были материальны, швыряя их в серые воды Темзы с моста Тауэр. Она почувствовала легкость, будто с ее плеч упала тяжкая ноша, и хрупкую пустоту. На мгновение Джини почувствовала себя так паршиво, словно, она кого-то предала, и она резко прибавила шаг. Но это не избавило ее от мерзкого душевного состояния.
Глава 13
Сестру Джеймса Макмаллена звали Кэтрин, но она настаивала на том, чтобы ее называли Кейт. Она жила в маленьком трехкомнатном домике на Честер-роу в Белгрэвиа, взятом в аренду у Вестминстерского управления недвижимости за огромные деньги. Расположенный в этом фешенебельном районе, снаружи дом казался скромным, но внутри поражал роскошью. Аренда была оформлена двенадцать лет назад, когда Кейт была моложе, красивее и еще не распрощалась с честолюбивыми амбициями. Тогда ее имя было на устах у всех домохозяек, поскольку дважды в неделю в прайм-тайм
она появлялась на телеэкране в популярнейшем сериале.
Однако через полгода на нее «наехал» этот ублюдок-продюсер, который уготовил ее героине ужасную судьбу. Еще через пару месяцев ее героиня стала «катать колеса»,
а еще через месяц, мстительно вспоминала Кейт, – что бы вы думали? – умерла.
На этом ее карьера закончилась. Неприятная мысль об этом возвращалась к Кейт то и дело. Она либо пыталась отогнать ее, либо топила в водке с тоником – в любое время суток. И все же она не опускала руки. Время от времени ей все же удавалось найти работу. Она ждала, что в любой момент ей на голову свалится блестящий сценарий с главной ролью, предназначенной именно для нее.
Но пока, мрачно думала она, вернувшись на Честер-роу с неудачных проб для ролика рекламы стирального порошка, пока этот кукольный домик обходится ей слишком дорого. Однако он помогал ей поддерживать свой имидж, а имидж в ее деле значил очень много. Впрочем, сегодня она изрядно потрудилась над собой, а помогло ли это? Нет, не помогло. И в придачу ко всем неприятностям целый день лило как из ведра. Кейт замедлила шаг, чтобы взглянуть на небо, потом пошла еще быстрее – ее дом уже был виден, но вдруг остановилась как вкопанная.
У дверей ее дома стоял человек: удивительно мужественный, просто потрясающий экземпляр, как раз в ее вкусе. Он был высок, с темными, довольно длинными волосами, над которыми явно потрудился парикмахер, с длинными ногами, узкими бедрами, в обтягивающих черных джинсах, черном свитере и черном кожаном пиджаке. Он выглядел мрачноватым и опасным, как звезда французского экрана. Он выглядел так, будто только что занимался любовью, а теперь пребывал в любовной неге, курит «Галуаз». И такой мужчина звонил в ее дверь. Кейт немедленно ускорила шаг. Оказывается, не все так плохо в этой жизни.
Запыхавшись, она приблизилась к дому. Мужчина посмотрел на нее сверху вниз. У него были изумительные дымчатые глаза и ослепительная улыбка. Он заговорил, и женщина почувствовала, как от его акцента у нее подгибаются колени.
– Вы, должно быть, Кэтрин? – спросил он. – А я друг вашего брата Джеймса.
Кейт было наплевать, кто он такой, пусть хоть заклятый враг Джеймса.
– Меня зовут Франсуа, – произнес Паскаль. – Франсуа Ледюк.
– О, конечно же… – Это имя ничего не говорило Кейт. Она одарила гостя лучезарной улыбкой. – Джеймс только и говорит, что о вас. Ах Господи, этот дождь! Заходите, заходите, сейчас мы чего-нибудь выпьем.
– Итак, Франсуа, – произнесла Кейт Макмаллен, – из напитков у меня есть водка и еще водка. Вас устроит?
Паскаль вежливо наклонил голову.
– Merveilleux,
– сказал он, оглядываясь вокруг. Гостиная была довольно запущенной. Повсюду стояли грязные стаканы. На диване валялись пестрые шали, на кофейном столике громоздилась кипа сценариев, в комнате пахло китайскими ароматическими палочками, а может быть, марихуаной.
Он был удивлен тем, как легко ему удалось здесь оказаться, однако Кэтрин Макмаллен и в самом деле казалась беззаботной. Она рыскала по комнате в поисках чистых стаканов. Высокая, располневшая женщина, когда-то она, видимо, была достаточно привлекательной, но, судя по всему, она уже давно перешагнула сорокалетний рубеж и продолжала стариться с неимоверной быстротой. Ее длинные и густые волосы были выкрашены хной и повязаны платком в стиле хиппи. На ее руках было слишком много браслетов, на лице – слишком много косметики. На ней было свободное платье со множеством разрезов, а поверх него – украшенное вышивкой шерстяное пальто, вышедшее из моды лет двадцать назад и заношенное почти до последней стадии. Рукой с наполовину облезшим маникюром, в которой была зажата бутылка водки, Кэтрин Макмаллен изобразила величественный жест:
– Садитесь, садитесь. О Боже, у меня закончился тоник. Вы ничего не имеете против неразбавленной?
Паскаль заверил, что неразбавленная водка – это как раз то, что нужно.
– Благодарю вас, Кэтрин, – сказал он.
– Кейт, – проворковала она, снимая пальто, – называйте меня Кейт.
– Надеюсь, я не причинил вам неудобств?
– Господи, конечно же, нет. Наоборот. У меня сегодня был сволочной день. Я ходила на пробы, так что сейчас мне не помешает взбодриться.
– Ах да, конечно, Джеймс говорил мне, что вы актриса.
– Пробы для рекламного ролика. Глупая, напыщенная и бестолковая реклама стирального порошка. Два пирожка на кухне – вот как называют эти ролики. Да еще этот мелкий придурок из агентства: метр с кепкой, весь в прыщах, на вид лет пятнадцать и, представляете, заявляет, что я ему не нравлюсь! У меня, видите ли, не тот акцент. Акцент ему мой не понравился! – Женщина яростно воздела руки к потолку.
– Вот я ему и говорю: «Слушай, милый, я могу изобразить любой акцент, какой пожелаешь. Хочешь шотландский? Могу шотландский. Могу ирландский, могу ливерпульский, лондонский, манчестерский. Могу американский, австралийский. А если тебе очень приспичит, могу даже валлийский.
Она бухнула полный стакан водки на столик перед Паскалем. Он ободряюще улыбнулся, дожидаясь, пока она сядет, а затем уселся сам.
«Интересно, – подумал он. – Разные акценты… Английский акцент в голосе, звонившем по телефону в СМД, американский акцент у женщины, принесшей посылки. Об этом добровольном признании Кэтрин Макмаллен надо обязательно рассказать Джини».
– Вы должны извинить меня, – сказал он с подчеркнутой вежливостью, в то время как хозяйка полезла за сигаретой, – за то, что я вторгся к вам столь бесцеремонным образом. Но дело в том, что, приехав в Лондон, я надеялся повидаться с Джеймсом и подумал, что вы можете подсказать мне, где его отыскать. Я уже обзвонил нескольких его друзей, но никто из них, похоже, не знает, куда девался Джеймс.
– Ох уж этот Джеймс… – Она посмотрела на Паскаля игривым взглядом, словно говорить на эту тему ей было смертельно скучно и она предпочла бы побеседовать о чем-нибудь другом. – Всем хочется знать, где он находится. А меня он, откровенно говоря, уже достал. Ведь клялся, что постарается вернуться к Рождеству. В это время мы всегда навещаем наших родителей-стариков – ну, сами понимаете. Так вот, этот паршивый Джеймс так и не вернулся. Вот и угадайте, кому пришлось возиться с индейкой и выводить этих чертовых собак. Торчать в декабре в Шропшире – не самое веселое занятие.
– Вы сказали, что он «клялся», значит, вы с ним недавно виделись? – спросил Паскаль, наклоняя голову, чтобы зажечь сигарету.
– Видела? Вы, наверное, шутите. Такого счастья мне не выпало. Я не видела Джеймса с лета. Он слишком занят, чтобы обременять себя моей компанией. Постоянно носится как угорелый, занят Бог знает чем. Нет, он мне всего лишь позвонил. Сказал, что собирается ехать кататься на лыжах с одним своим скучным другом-придурком. И даже тут наврал, потому что через два дня я встретила этого чертова придурка у общих знакомых в доме и он сказал, что уже несколько месяцев он о Джеймсе ничего не слышал.
– Как странно! Может быть, у него изменились планы и он поехал с другим своим приятелем?
– С другим приятелем? – Женщина подозрительно посмотрела на Паскаля. – Вы, видимо, не очень хорошо знаете Джеймса. У него практически нет друзей. По крайней мере, сейчас. Он превратился в настоящего рака-отшельника.
– Но ведь он вам позвонил? Когда это было?
– О Господи, да откуда мне знать, когда это было. Перед Рождеством – это точно, как раз накануне праздника, потому что, Когда он сообщил, что едет кататься на лыжах, я сказала ему, что он слишком хорошо устроился и линяет в самый неподходящий момент, – скорчила недовольную гримасу Кейт. – Вот тогда он и поклялся, что вернется. Сказал, что уезжает всего на несколько дней. Это, наверное, было числа девятнадцатого или двадцатого декабря, примерно так. Нет, девятнадцатого, точно! Я вспомнила, потому что как раз в тот день мой замшелый импресарио пригласил меня на обед. Я только вернулась домой, к тут Джеймс звонит…
Она умолкла, окинув Паскаля взглядом, который вселил в него некоторую тревогу. Затем женщина наклонилась, продемонстрировав гостю изрядную порцию своих прелестей, и обходительно спросила:
– Еще выпить не хотите? Ну и ладно, а я себе еще плесну.
Она встала, взяв курс к столику с напитками, и Паскаль осведомился у ее спины:
– Значит, к Рождеству он так и не объявился?
– Нет, и к Новому году тоже. Даже не позвонил. Не могу сказать, что папе это понравилось. Мамочка горько рыдала в пудинг, а мне пришлось выслушивать лекции о бессердечных и неблагодарных детях. Впрочем, я думаю, папа давно уже махнул на Джеймса рукой. Когда он служил в армии, то был еще туда-сюда, но после того, как вышел в отставку…
– Именно по армии я его и знаю, – уверенно соврал Паскаль. – Мы впервые встретились во время учений НАТО… – Он произвел в уме быстрые расчеты и припомнил дату на фотографии, которую дал им Дженкинс. – Это было году эдак в восемьдесят восьмом.
Паскаль обеспокоенно подумал о том, знает ли сестра Макмаллена, что француз вряд ли мог принимать участие в учениях НАТО,
однако его опасения были напрасны. Было совершенно очевидно, что обстоятельства, при которых он якобы познакомился с ее братом, волновали женщину в последнюю очередь. Паскаль начал понимать, что хозяйка дома относится к тому типу женщин, которым моментально наскучивает любая беседа, если она не связана с их персоной.
– Неужели? – откликнулась она, наливая себе водки. – Да, примерно тогда Джеймс и ушел из армии. Когда он вернулся, то все еще был золотым мальчиком. Отец в нем души не чаял. Орден Меч Почета, будущий генерал и всякая прочая тягомотина… Лично я считаю, что вся эта старинная болтовня – про королеву, отечество и так далее – полная фигня. Однако Джеймс всегда покупался на нее. Думаю, ему было бы лучше жить в те времена, когда мы были империей. С него станется… Расскажите мне о себе.
Женщина вальяжно прошествовала к стулу, стоявшему напротив Паскаля, а он незаметно взглянул на свои часы. Было почти три, но за окном уже темнело. Нужно поторопиться. Он сделал еще один маленький глоток.
– Так вы думаете, Джеймс на самом деле не поехал кататься на лыжах? А если поехал, то почему его до сих пор нет? Ведь уже…
То, что разговор вновь вернулся к ее брату, не понравилось женщине. Она раздраженно пожала плечами.
– Да Бог его знает. Может, и поехал. В последнюю минуту изменил планы, взял с собой кого-то другого, снял коттедж. Все возможно. Если уж он и поехал, то наверняка в Италию – тут и думать нечего. Он всегда там катается – в Итальянских Альпах. В этом случае он исчез надолго. Джеймс всегда был без ума от Италии, особенно он любит туда ездить в межсезонье, когда там не шатаются толпы туристов. Он может быть где угодно: во Флоренции, в Венеции, в Риме, в Сиене. Памятные места – Джеймс это любит. Мы половину детства провели, слоняясь по этим чертовым итальянским музеям. Вот так и проводили свои школьные каникулы, таращась на древние картины, пока наш папочка проводил изыскания для своей очередной книги. Твою мать!
Она пролила водку себе на платье и стала безуспешно вытирать пятно, а потом странно посмотрела на Паскаля.
– Наш папа искусствовед. Специалист по всяким сраным Тицианам и Тинторетто. Джеймс ведь наверняка упоминал об этом?
Скачок от дружелюбия к враждебности был очень резким. Паскаль и раньше имел дело с пьющими людьми, так что подобные перепады настроения были ему не в новинку. Он поднял руки в знак примирения.
– Конечно, я знаю, что ваш отец занимается историей искусств.
– Вот там своего Джеймса и ищите. – Хозяйка дома в очередной раз скорчила гримасу. – Либо на лыжах катается, либо памятники старины обнюхивает. Выбирайте на свой вкус. А чего ему волноваться! Джеймс управляет имуществом дедушки на правах опекуна. Ему не надо отсасывать у отвратных людишек из рекламного бизнеса, не надо работать, в отличие от всех остальных. Джеймс у нас богатенький.
– Ну что ж, в таком случае… – Паскаль поднялся на ноги. – Выходит, не суждено мне с ним увидеться. Я ведь в Лондоне ненадолго.
– Неужели? – Она посмотрела на Паскаля мутным взглядом, засмеялась и снова отхлебнула водки из своего стакана. – Это ужасно, я понимаю. Салют!
Паскаль направился к двери, но, пройдя несколько шагов, остановился.
– Скажите, – обратился он к ней, – а не подскажете ли вы мне, кто еще может знать о том, где найти Джеймса?
– А вы к кому обращались?
– К нескольким людям. – Паскаль назвал кое-какие имена из тех, которые дал ему Дженкинс и кому он сегодня уже звонил. Кейт Макмаллен пожала плечами и хлебнула из стакана.
– Господи, что за настырность! С ними и нужно было разговаривать. Кто еще? Ну есть еще один парень, Николас Дженкинс, жаба мерзкая. Они с Джеймсом учились в школе. Может, и до сих пор встречаются.
– Николас Дженкинс, – задумчиво повторил Паскаль.
– Он работает в «Ньюс». А кстати, и еще Джереми Прайор-Кент. Они вместе ходили в частную школу, а потом были в колледже Крайстчерч в Оксфорде. Тоже та еще задница! Делает телевизионную рекламу – редкая дрянь! И дело не в том, что он ни разу не соизволил пригласить меня сниматься, а…
– Его телефон у меня записан, но сейчас его нет в городе. – Паскаль помолчал и бросил на сестру Макмаллена осторожный взгляд. Язык у той уже ворочался через силу, и он решил рискнуть напоследок.
– И еще, мне кажется, он как-то упоминал о том, что у него есть близкий друг, женщина, верно? Американка…
– Кто, Лиз? Вы имеете в виду обожаемую Лиз? – Она поднялась и хрипло расхохоталась. – О, конечно, попробуйте поговорить с Лиз Хоторн. Желаю вам удачи.
– Простите?
– Лиз Хоторн – это поганая глупая сука. Я знаю ее не очень хорошо, но думаю, что она именно такая. У меня аллергия к приторным бабам. От них у мужиков мозги становятся набекрень. Все равно, попытайтесь с ней поговорить, если, конечно, пробьетесь через тридцать пять секретарей. Может, она даже знает, где находится Джеймс, однако ради его блага я надеюсь, что нет.
– Почему вы так говорите? – спросил Паскаль, понимая, что это уже лишнее и его допрос зашел слишком далеко.
Взгляд Кейт Макмаллен опустился к носкам ее туфель. С подчеркнутой осторожностью она поставила на стол свой стакан и, прищурившись, посмотрела на Паскаля.
– Да что же это такое? Ты вообще-то кто такой?
– Я уже говорил вам, я друг вашего брата. Недавно я оказался в Лондоне, вот и решил его навестить.
– Срань ты, а не друг… Что это такое! Вопросы, вопросы, Джеймс то, Джеймс это… Что здесь происходит? Какого черта!
– Знаете ли, я лучше пойду, хорошо? – Паскаль открыл дверь.
– Армия… Говоришь, в армии служил, с Джеймсом на учениях познакомился – ты ведь так говорил? А мне вот кажется, что ты на солдата не очень-то похож. И на офицера тоже. Волосы у тебя длинноваты, сволочь ты этакая.
– И тем не менее. – Паскаль отвесил ей полупоклон, – честь имею представиться: второй парашютный полк, капитан Ледюк. В отставке, как и ваш брат.
Однако Кейт Макмаллен его уже не слушала. Она покачнулась вперед, но потом выпрямилась.
– Вот и тот, другой, то же самое болтал. Теперь-то я задумаюсь над этим. Он тоже сказал, что он армейский дружок братца. Господи Иисусе, это что, шутка такая? Ну давайте, тащите сюда весь ваш чертов взвод, чего же вы ждете! Сперва американский офицер приперся, потом французский, а следующим кто будет? Ну давайте, давайте, пришлите сюда еще «красных кхмеров», Иностранный легион… Что за дела! С какой стати Джеймс вдруг стал так популярен?
Уже стоя в дверях, Паскаль обернулся.
– Американец? И тоже искал вашего брата? Когда это было?
– На это Рождество. Как раз когда я уезжала в Шропшир. – Она глубоко вздохнула и шлепнулась в кресло. – Ах, твою-то мать! Совсем не смешно.
Паскаль колебался.
– Я сожалею, – начал он, – но…
Кейт Макмаллен швырнула через всю комнату свой стакан с водкой, и он пролетел в сантиметре от головы Паскаля.
– Пошел вон! – Вслед за стаканом она бросила на гостя злобный взгляд. – Кто это все заварил? Это розыгрыш, да? За мой счет? А мне вся эта ваша херня вовсе не кажется смешной, вот так-то! А-а-а, – протянула она, неуверенно поднимаясь с кресла, – я, кажется, поняла. Вы заключили пари. Пари между братьями-офицерами. Ах вы, суки! Ну и кто же победил?
Паскаль хотел было что-то возразить, но Кейт Макмаллен перебила его:
– Не трудись врать, сама знаю. Победит тот, кто первым бросит мне палку? Ну и ублюдки! Ну ладно, я Джеймсу все расскажу.
Она умолкла, нетвердым шагом добралась до столика с напитками, налила себе еще водки и обернулась.
– Ты все еще здесь? Я же тебе сказала: пошел вон. Проваливай… – и, зло посмотрев на Паскаля, добавила: – А все-таки американец мне больше понравился. Он мне хоть выпивку поставил…
Движение было напряженным, и сырой воздух загустел от автомобильных выхлопов. Оседлав свой мотоцикл, Паскаль стал пробираться между автобусами и грузовиками, направляясь на северо-восток. Незадолго до станции Кинг-Кросс он остановился на красный свет и посмотрел на часы. Стрелки показывали четыре. Через десять минут он будет у Джини. Паскалю не терпелось ее увидеть – у него было что ей рассказать. Сейчас она уже наверняка дома.
Однако когда он доехал до станции, движение остановилось. Внезапно улица оказалась заполнена полицейскими, взвыли сирены, вспыхнули синие полицейские мигалки. Несчастный случай? Очередное сообщение о якобы подложенной ИРА бомбе или настоящий взрыв? А вдруг они опять взорвали станцию подземки? А если Джини возвращалась домой на метро?
Паскаль вытянул шею и посмотрел вперед поверх бесчисленных автомобильных крыш. Из подземки выплескивался людской прибой, полицейские загоняли толпу словно стадо на тротуары. Любопытство Паскаля удвоилось. Когда транспортный поток с черепашьей скоростью добрался до следующего перекрестка, Паскаль свернул на боковую улицу. И вовремя: обернувшись назад, он увидел, как полицейские выставляют заграждения. С ревом понесся он на север, в сторону Айлингтона, петляя по запутанному лабиринту второстепенных улочек. Газанув, он едва не наехал на зазевавшегося пешехода, однако вовремя вывернул в сторону, чертыхнулся и снова набрал скорость. В четыре двадцать он добрался до Гибсон-сквер и затормозил.
Свет в квартире Джини не горел. От волнения у Паскаля перехватило горло. Спустившись по нескольким ступеням к ее двери, он стал шарить под цветочными горшками в поисках ключа. Нашел его, вставил в замочную скважину и открыл дверь. Паскаль вбежал в гостиную, включая повсюду свет и выкрикивая ее имя, надеясь, что Джини все-таки вернулась. Однако когда гостиная предстала его глазам при свете, он окаменел, застыв на одном месте.
Поначалу Паскаль озирался со страхом, потом с яростью, потом просто отказался верить своим глазам. У Джини побывали гости, оставив визитную карточку, причем весьма своеобразную. Большая и квадратная, она стояла точно посередине ее письменного стола.
Когда Джини вышла из метро, часы уже показывали шесть. Тротуары были заполнены клерками, направлявшимися по домам, в отдалении слышался плач сирен. Мимо нее на красный свет промчались две машины скорой помощи. Джини не терпелось поскорее оказаться дома и поведать Паскалю о своих успехах, поэтому, оказавшись в нескольких кварталах от Гибсон-сквер, она почти побежала. Первое, что она увидела возле дома, был его мотоцикл. Сердце радостно забилось, и девушка бегом спустилась по ступеням к своей двери. Шторы на окнах были задернуты, но свет за ними горел. «Как приятно это видеть», – подумала она. Джини уже давно привыкла возвращаться в темные комнаты и тишину.
Еще не успев открыть дверь, она уже звала Паскаля. С ее губ была готова сорваться фраза, которую она повторяла всю обратную дорогу.
– Паскаль, Паскаль, – позвала она. – Я нашла ее, женщину, которая принесла посылки. Я знаю, кто она…
Она прошла через маленькую прихожую, открыла дверь в гостиную и застыла с помертвевшим лицом. Затем, озираясь, не веря собственным глазам, вскрикнула. В ее квартире был обыск, все было перевернуто вверх дном.
Посередине чудовищного бардака стоял Паскаль. Когда она вошла, он обернулся, и Джини увидела, что в его лице нет ни кровинки. Атмосфера в комнате напоминала плотное силовое поле, Джини почувствовала, как ее пригибает к земле. В следующую секунду, метнувшись через всю комнату, Паскаль уже был возле нее. Он обнял девушку и прижал ее к себе.
