Девушка пересекла дорогу и вошла в парк. Она хотела взглянуть на особняк поближе, но решила приблизиться к нему скрытно, в обход. Джини стала кружить по Риджентпарку, прошла мимо пруда, где в летние дни можно было покататься на лодках, подошла к помосту, на котором в летние дни играл военный духовой оркестр. Сейчас из-за дождя парк был практически пуст, и только самые стойкие лондонцы прогуливались здесь с собаками. Когда-то на этом, ярко раскрашенном помосте для оркестра взорвалась бомба ИРА. Тогда погибли несколько человек. Джини пошла дальше. Она приблизилась к резиденции посла сзади, где прямо в лес вклинивался большой посольский сад. Дом и отсюда был едва различим. Сквозь деревья и вечнозеленые кусты, росшие за высокой оградой, шедшей по периметру, Джини видела только крышу и дымоходы.
      Она обошла сад, вернулась на окружную дорогу и по узкой дорожке подошла прямо к фасаду резиденции. Здесь она увидела два входа, один из которых был заперт прочной решетчатой дверью – им похоже, не пользовались. Рядом со вторым входом, который располагался ближе к северной части здания, находилось приземистое помещение, похожее на большую сторожку. На его крыше торчали спутниковые антенны, у ворот и на подъездной дорожке были установлены охранные телекамеры, на любого, кто намеревался проникнуть внутрь, смотрело зеленоватое окошко из пуленепробиваемого стекла.
      Джини почувствовала, что за ней наблюдают. На подъездной дорожке, рядом со сторожкой, она краем глаза увидела двух охранников. На них были темные костюмы и темные плащи. Возле черного лимузина стояло еще двое – нет, трое, – делая вид, что не замечают проходившей мимо девушки.

* * *

      Усевшись за свой стол в отделе очерков, Джини стала звонить. Первой на очереди была Мэри.
      Мачеха, казалось, была удивлена, снова услышав ее голос. Она убегала на встречу с очередными друзьями, но у нее все же нашлось немного времени, чтобы подтвердить: да, «Айви» действительно хороший ресторан, и она его рекомендует.
      – О да, милочка, – прощебетала она, – непременно своди туда своих друзей. Я уверена, что им там понравится. Попробуй их пирожки с томатом. Объедение!
      – Я слышала, что по вечерам там полно народа… – надавила на мачеху Джини. – А в обеденное время?
      – Мне там очень нравится, и я обедаю там очень часто. Там всегда полно актеров, писателей, и я знаю многих из них.
      В трубке возникла пауза. Джини тоже молчала. Иногда лучше не понукать собеседника.
      – Когда же я там последний раз обедала? – начала вспоминать Мэри. – Дай-ка подумать… А, вспомнила! Я приводила туда Лиз. Все правильно, это было незадолго до Рождества. Я хорошо помню это, поскольку на следующей неделе она собиралась уезжать из Лондона на рождественские каникулы. Она там до этого никогда не бывала, и ей ужасно понравилось это место, так что она тоже рекомендовала бы его тебе. Я не сомневалась, что это местечко как раз по ней. Джону там вряд ли понравилось бы, но… Что, милая? Тебе звонят по другому телефону? Ну хорошо, жду тебя и твоего Паскаля завтра вечером.
      Джини повесила трубку. Именно такого результата она и ожидала, но все равно следовало проверить. Теперь – Эплйард.
      Она стала перебирать визитные карточки, которые держала в специальной картотеке. Джини помнила, что в его квартире в Грэмерси-парке было два телефона. Она набрала первый номер и долго слушала длинные гудки. Когда она уже собиралась повесить трубку, к телефону все же подошли.
      Голос ответившего звучал настороженно. Он явно принадлежал молодому человеку.
      – Да, – послышалось в трубке, – кто говорит?
      – Привет, это Джини Хантер. Я звоню из редакции «Ньюс». Джонни дома?
      В трубке возникла пауза, послышался царапающий звук. Затем голос сказал:
      – Не могли бы вы повторить по буквам, мэм? Из «Ньюс»? Что это за «Ньюс»? Я записываю…
      Теперь Джини расслышала в голосе говорившего акцент. «Со Среднего Запада», – подумала она, продиктовав свое имя по буквам и объяснив, что звонит из Лондона. Казалось, парню понадобилась целая вечность, чтобы записать все это, однако он так старался оказаться полезным, что Джини проявила терпение.
      – Джонни, судя по всему, нет дома? – наконец спросила она – Вы на него работаете? Не знаете, когда он вернется?
      – Нет, я не работаю на него. Не совсем. То есть я должен принимать для него послания и все такое. Я Стиви.
      Я живу с Джонни – его друг. Мы с вами, похоже, никогда раньше не говорили, хотя я живу здесь уже довольно давно.
      Ну конечно же, только сейчас Джини вспомнила, как злорадно прохаживался Дженкинс по адресу нового мальчика Джонни Эплйарда после своей последней поездки в Нью-Йорк. «Физиономия, как у молодого Рудольфа Нуриева, дорогие мои. Полуграмотный, но изо всех сил старается услужить. Он целый вечер талдычил мне про систему выращивания свиней. Скучно? Не то слово! Джонни подцепил его на Пенн-стейшн, ага, прямо в поезде. Видно, не смог устоять перед его задницей. Я взмолился: «Джонни, спаси меня!» Этот парень прямо как из романов Стейнбека, у него в волосах до сих пор солома торчит.
      Джини поколебалась, а потом произнесла:
      – Стиви? Ну конечно. Правильно, теперь я припоминаю. Когда я видела Джонни во время его последнего приезда в Лондон, он упоминал о вас.
      – Правда? – В голосе юноши послышалось оживление. – Это, наверное, было прошлой осенью. Я тогда чуть было не полетел в Лондон. Мне так хотелось! Я ведь ни разу не был за границей. Но Джонни потом передумал…
      «Еще, бы! – подумала Джини. – Как не вспомнить печально известные похождения Эплйарда во время его наездов в Лондон! Преданный деревенский мальчик мог стеснить его свободу». На секунду она почувствовала прилив жалости к этому мальчишке.
      – Так скажи мне, Стиви, когда вернется Джонни? У меня к нему срочный разговор.
      – Понимаете, трудно сказать… – Стиви поколебался и продолжил внезапно упавшим голосом: – Видите ли, я не знаю, где он находится. Он сорвался с места совершенно неожиданно, и с тех пор от него ни слуху ни духу.
      – Понятно. – Джини услышала в голосе юноши тревогу и отчаяние. – Когда он ушел, Стиви? – спросила она осторожно. – Пару дней назад?
      – Гораздо раньше, мэм. Он ушел двадцать седьмого декабря, я ждал все эти дни… Его нет уже десять дней…
      Почувствовав тревогу, Джини записала дату. Учитывая наклонности Эплйарда, его отсутствие в течение нескольких ночей можно было бы объяснить без труда, но десять дней…
      – Да, многовато, – сказала она, пытаясь придать голосу спокойствие. – Ты, должно быть, весь извелся, Стиви? Может быть, всплыла какая-то история, над которой он работает…
      – Не припомню такого, мэм, – ответил он тоже осторожно. – Джонни сказал бы мне об этом, он всегда так делает. И еще он бы позвонил. Он обычно звонит и узнает, нет ли для него каких-нибудь новостей. Даже, когда уезжает из города.
      – Ты хочешь сказать, что не имеешь ни малейшего представления о том, где он находится, Стиви? Мне на самом деле очень нужно с ним связаться. Ну подумай, где он может быть?
      В трубке повисло долгое молчание. Через некоторое время Стиви неохотно признался:
      – В общем-то, он действительно прислал мне факс, но это было пять дней назад. Да и сообщение было довольно странным.
      – Что значит «странным», Стиви?
      – Он не сообщил, где находится, написал только, что сам свяжется со мной. Вдобавок текст был напечатан на машинке, а Джонни всегда пишет сообщения для факса от руки. И мое имя было там написано неправильно: на конце стояло не «еу», а «ie». Джонни никогда бы не сделал такой ошибки.
      Джини, нахмурившись, записала все эти подробности и как можно спокойнее сказала:
      – Думаю, все это вполне объяснимо: возможно, он очень торопился и попросил отправить факс какую-нибудь секретаршу.
      – Может быть. Я тоже так думаю.
      – А ты не знаешь, откуда был послан факс, Стиви?
      – Нет, исходных данных там не было, а только много-много цифр наверху. Когда я прочитал его и увидел, что мое имя исковеркано, я сразу подумал, что его послал кто-то другой. Ну понимаете, кто-то, с кем был Джонни…
      Голос у мальчишки был несчастным, теперь Джини уже отчетливо слышала это. Значит, Стиви боится, что его бросили, а это, конечно, было вполне возможно. Новый любовник вполне мог стать объяснением десятидневного отсутствия, но это было не единственно возможное объяснение.
      – Я все же думаю, что он работает над какой-то новой статьей, – сказала Джини. – Вот увидишь. Какая-нибудь очень большая история, эксклюзив, и ему нужно не торопясь собрать все детали.
      – Возможно, вы правы…
      Попытка приободрить его, кажется, удалась. Голос Стиви звучал уже не так мрачно.
      – Он тебе сам все расскажет, когда вернется, – продолжала Джини еще более жизнерадостным тоном. – А пока, Стиви, коли уж я не могу побеседовать с Джоном, может быть, ты мне поможешь? Ты находился дома на протяжении всей последней недели?
      – Разумеется.
      – Джонни случайно не приносили посылку? Ее должны были доставить курьером в среду утром. Из Англии. Такая аккуратная посылка, обернутая коричневой бумагой, перевязанная и с красными сургучными печатями.
      – Посылку? Да, ее принесли. Действительно в среду. – Он осекся. – А откуда вы об этом узнали? Ах, так это вы ее отправили? Но зачем же? Это вовсе не смешно. Отвратительно! Меня чуть не стошнило. Я…
      – Подожди секундочку, Стиви, – повысила голос Джини. – Я не отправляла эту посылку и не знаю, кто это сделал. Но мне прислали в точности такую же. И то, что там было, тоже не доставило мне удовольствия.
      – Правда? – неуверенно переспросил он.
      Джини поколебалась, но затем решила: иногда для того, чтобы получить информацию, надо поделиться своей.
      – Стиви, в посылке мне прислали пару наручников – и никаких объяснений. Я живу одна, и, поверь, мне тоже было не до смеха, когда я открыла ее. Вот почему сейчас я звоню Джонни. Я устроила большой скандал в компании по доставке, после чего мне сказали, что ему тоже была отправлена бандероль… – Джини помолчала, но Стиви никак не реагировал на сказанное. – Я хотела выяснить, что прислали Джонни, и спросить, может быть, он знает, кто устраивает такие шутки… – Она вновь замолчала, но реакции снова не последовало. – Стиви, – мягко произнесла она, – я на самом деле хочу выяснить, кто это делает и зачем. Ты сказал, что это было отвратительно, значит, ты открыл коробку. Пожалуйста, Стиви, скажи мне, что было внутри.
      И снова повисла долгая тишина.
      – Я действительно открыл ее, – наконец неуверенно признался юноша. – Я думал… Ну, понимаете, я волновался из-за Джонни. А в квитанции значилось, что это «подарок ко дню рождения». Но день рождения Джонни не в январе, а в июле. Я смотрел и смотрел на коробку, а Джонни все не звонил. Целый день я не прикасался к ней, но потом все же открыл. Я подумал, что, возможно, найду в ней объяснение тому, куда подевался Джонни.
      – Стиви, – произнесла Джини, понимая, что из парня придется все вытаскивать клещами, – там была какая-нибудь записка?
      – Нет. Ни визитной карточки, ни записки. Я посмотрел.
      – Там были наручники, как у меня, или что-то другое?
      – Другое.
      – Что-нибудь подобное, Стиви? Какая-нибудь вещь, которая могла расстроить Джонни?
      – Не знаю. Джонни либо пришел бы в ярость, либо расхохотался. Я… – он поколебался. – Это очень непонятная вещь, мэм…
      – Стиви, прекрати называть меня «мэм». Зови меня Джини, договорились? Обещаю тебе, что не упаду в обморок от удивления. Я репортер, и удивить меня непросто. Прошу тебя, Стиви, мне действительно нужно это знать. Я хочу прищучить тех, кто этим занимается.
      – Ну хорошо, Джини, коли так… – Мальчик понизил голос, и Джини буквально почувствовала, как он краснеет.
      – Там было нижнее белье. Женское. С оборочками, с черными кружевами. Трусики, мэм. Вроде тех, что рекламируются на последних страницах журналов. Или высылаются по заказам из каталогов…
      Уже много лет Джини не приходилось сталкиваться с напускной стыдливостью Среднего Запада. Она была удивлена и тронута. Трудно было поверить, что какой-нибудь мальчик, оказавшийся в мире Джонни Эплйарда, может остаться таким наивным и неиспорченным.
      – Ну хорошо, Стиви, картина проясняется. У тебя есть сестры, Стиви?
      – Есть, мэм.
      – Скажи мне, могли бы такие трусики носить твои сестры?
      – Мои сестры? – возмущенно взвился голос. – Исключено, мэм. Они для публичного дома: причудливые, с разрезом спереди и… – Парень умолк. Сзади него раздался звенящий звук, затем наступило короткое молчание, и он снова заговорил: – Извините, мэм, кто-то звонит в дверь. Мне нужно идти.
      – Хорошо, последний вопрос, Стиви. Мне все же необходимо срочно поговорить с Джонни. Когда ты увидишь или услышишь его, попроси, пожалуйста, чтобы он связался со мной. Запиши мой домашний телефон и номер факса…
      Боже мой, как же долго он все это записывал! Джини слышала, как в отдалении надрывался дверной звонок.
      – Сейчас открою, – прокричал Стиви и повторил Джини записанные им номера.
      – Отлично, – сказала она. – Спасибо тебе за помощь, Стиви.
      – Не за что, мэ… Джини, – ответил он и повесил трубку.
      Некоторое время Джини сидела, обдумывая услышанное. Десять дней, как от Эплйарда ни слуху ни духу, блядские трусики… Что из всего этого следует, и следует ли что-нибудь вообще?
 
      Следующий звонок был в отдел, занимавшийся модами. Может быть, хоть кто-то в отделе поможет найти какую-нибудь зацепку. Вся эта история после разговора с Сюзанной уже не на шутку беспокоила Джини. Зачем таинственная женщина, принесшая посылки, будто специально оделась так, чтобы ее получше запомнили?
      По пути в отдел мод она прошла мимо кабинета заведующего отделом иллюстраций. Дверь его была открыта, а в комнату набились мужчины. Там собралась половина отдела, да еще и сотрудники из других газетных подразделений. Над всем этим сборищем витал монотонный гул. Мужчины вышли в коридор, преградив ей путь и передавая что-то из рук в руки. Они присвистывали, одобрительно цокали языками и восхищенно сквернословили.
      Джини остановилась. Один из мужчин, чуть робея, протянул ей несколько фотографий.
      – Ламартин, – ухмыльнулся он. – Мы обсуждаем подачу. Дженкинс только что дал добро. Завтра напечатаем. Что ты об этом думаешь?
      – Ну-ка, Джини, – крикнул кто-то сзади, – выскажи женскую точку зрения. Горячо или не очень?
      Раздался смех. Джини посмотрела на фотографии. Она сразу же узнала Соню Свон и хорошо известного члена французского кабинета министров, находившегося в ее объятиях. Платиновые волосы кинозвезды были растрепаны, губы, как сообщалось в колонках светских сплетен, недавно накачанные силиконом, полуоткрыты, голова запрокинута назад. Она была обнажена до пояса Министр приник к ее груди, он ласкал языком ее правый сосок.
      – Эту, конечно, на обложку мы поместить не сможем, – сказал редактор отдела иллюстраций, с оценивающим видом заглядывая Джини через плечо. – Увы. Внутри – может быть. Дженкинс пока не может решить. Он считает, что она уж слишком откровенная. Мы отдаем под них шесть страниц. Настоящая бомба, верно?
      – Это снял Паскаль Ламартин? – спросила Джини, чувствуя, что ее начинает тошнить.
      – А кто же еще! Это место кругом охранялось. Телохранители, эти доберманы сраные, можешь себе представить? Одному Богу известно, как он туда пробрался, но ему это удалось.
      – Теперь жирная жаба может поцеловать в задницу свои надежды стать президентом, – ухмыльнулся редактор. – Хороший урок для этого высокомерного дерьма. Эй, – повернулся он к своим товарищам, – может получиться отличный заголовок: «Соня Свон и министр списаны со счетов. Лебединая песня ». Как вам это нравится?
      Заголовок Джини одобрила. Толпа мужчин повернулась и повалила обратно в кабинет редактора фотоотдела. Джини вернула снимки. Так и не высказав своего мнения, она пошла дальше в сторону лифта.
      Когда его двери открылись, Джини нос к носу столкнулась с Николасом Дженкинсом. Он был надут собственной значительностью и самодовольством. Рядом с ним стоял его главный подпевала, выходец из Глазго по имени Дэш. Всем своим видом изображая восхищенное уважение, он записывал указания шефа.
      – Езжайте, – сказала Джини, – мне надо вниз.
      – Нет, тебе туда не надо, – отрезал Дженкинс. – Тебе надо наверх, ко мне в кабинет. На пять минут. Дэш, передайте им, что через пятнадцать минут мне нужны комментарии из Елисейского дворца о том, насколько прочны позиции министра. У них, чтоб они провалились, был целый день, чтобы в этом разобраться. А если они не в состоянии получить комментарий, то пусть сами выдумают что-нибудь. Пусть будет ссылка на какого-нибудь анонимного «представителя правительства», но это должно звучать убедительно. Кто может придумать подходящее высказывание?
      – Официальный стиль очень хорошо умеет имитировать Холмс. Или Митчелл.
      Дэш, подвизавшийся в качестве главного наместника Дженкинса на грешной земле, имел весьма обходительные манеры, однако это впечатление было обманчивым. Дэш был глазами и ушами Дженкинса. Когда Дженкинс хотел избавиться от того или иного журналиста, а это случалось нередко, то увольнением занимался Дэш. Сейчас его выцветшие глаза были устремлены на вошедшую в лифт Джини. Он ее всегда недолюбливал, а Джини платила ему плохо скрываемой ненавистью. Вместо приветствия он едва заметно кивнул головой.
      – Митчелл, – принял решение Дженкинс. – Поручите это Митчеллу.
      Дэш кивнул и сделал пометку в блокноте. Наконец они поднялись на пятнадцатый этаж. Широко шагая, Дженкинс прошел по уилтонскому ковру, через первую приемную, через вторую, в которых сидело множество ожидающих. При его появлении мужчины вскочили на ноги.
      – Не сейчас, не сейчас. Я занят. Дэш, разберитесь, – Дженкинс кивнул головой в сторону посетителей и вошел в свое святилище. Джини следовала за ним по пятам. В кабинете Дженкинса зазвонил один из телефонов. Дженкинс снял трубку и медленно произнес:
      – Никаких сучьих звонков в течение пяти минут, понятно, Шарлотта? – И швырнул трубку.
      Он сел, а Джини осталась стоять по другую сторону стола. Еще минуту или две Дженкинс энергично перекладывал лежавшие перед ним бумаги. Затем посмотрел на девушку.
      – Успехи есть? – осведомился он.
      – Да, кое-какие.
      – Нашли Макмаллена?
      – Возможно. Мы достали еще один адрес. Я…
      – Сейчас нет времени. Не до деталей. Доложишь мне все в понедельник, если к этому времени мир не развалится на части. – Он на полсантиметра передвинул какой-то листочек и спросил: – А что с телефонным сексом?
      Джини поколебалась.
      – Я отложила это на некоторое время. Как я поняла, ты хотел, чтобы мы полностью сосредоточились на истории с Хоторном. Ты же сам говорил…
      – Господи, неужели ты не можешь одновременно идти и жевать?
      – Конечно, могу, Николас.
      – Ну вот и действуй. Работай сразу на два фронта. – Дженкинс раздраженно посмотрел на свой стол. – Что-нибудь еще?
      Это было в духе Дженкинса, когда он находился в подобном настроении: вызвать сотрудника, а потом сделать вид, что тот его вконец достал. Джини, которая прекрасно знала это, проигнорировала его вопрос.
      – Есть еще одна вещь. Кому еще была известна история с Хоторном?
      – Я уже говорил: тебе, мне, Паскалю. Все.
      – Ну а Дэш, к примеру, что-нибудь знает?
      – Сколько раз я должен повторять! Нет, не знает! Это была моя наводка, моя тема. Я ее вынянчил и никому не рассказывал… Чему ты улыбаешься?
      – Ничему, Николас. Я просто подумала, что это, возможно, и моя история тоже. И, конечно, Паскаля.
      – Правильно, правильно. Только не надо задирать нос по этому поводу, черт бы вас побрал, это все, о чем я прошу. И передай Паскалю, чтобы он не особо швырял деньгами, у нас все-таки газета, а не монетный двор.
      – Конечно. Обязательно передам, Николас. Джини направилась к двери, и Дженкинс кинул на нее острый взгляд.
      – Как у вас с Паскалем? Нормально кашу варите?
      – Да, пока все хорошо.
      – Вот так и дальше держите. Мне нужно, чтобы над этим работала команда. Ты сможешь многому у него научиться.
      – В этом я не сомневаюсь.
      – Ты видела снимки с Соней Свон? – Он внезапно улыбнулся ей доброжелательной и насквозь фальшивой улыбкой.
      – Видела только что.
      – Они великолепны, не правда ли? – Дженкинс поднялся, прошелся по ковру и обнял Джини за плечи. – Не откажешься передать от меня кое-что Паскалю? Скажи ему, что завтра я увеличиваю тираж на сто тысяч экземпляров. Мы засняли эту Соню Свон, когда она была на министре прямо на глазах у телохранителей, представляешь? Паскаль снял все. Мы пустили информацию о том, что располагаем этими снимками, так что «Мейл» и «Экспресс» уже писают кипятком. Скажи об этом Паскалю. Дополнительно сто тысяч экземпляров. Завтра мы угробим этих козлов.
 
      В отделе мод, как обычно, царил хаос.
      – Демонстрация мод в Сибири? – спросила Джини.
      – Не совсем, – улыбнулась ее подруга Линдсей, редактор отдела – Одежда для заключенных. На Мартинике.
      – Послушай, Линдсей, мне нужна от тебя одна услуга. Не могла бы ты позвонить в Париж, в «Шанель»? Тебя там знают, и с тобой будут говорить. Мне нужно кое-что узнать об одной соболиной шубе…
      – Соболиной шубе?! Ни хрена себе! – усмехнулась Линдсей. – Ты знаешь, что в Лондоне практически не осталось меховщиков? Сейчас даже «Хэрродс» не продает шуб.
      – Но где-нибудь они должны были продаваться?
      – Да, но буквально штучно. Что еще?
      – Совсем мелочи. Кое-какие причиндалы от «Шанель». Костюм от «Шанель». Вот этот костюм и эти украшения.
      Джини протянула Линдсей страницу, вырванную из декабрьского номера «Вог».
      – Ага, я их помню. Очень миленькие. Классический стиль.
      – Да, так вот, мне нужно выяснить, кто их купил. Главное – шуба. Могу даже назвать приблизительную дату покупки.
      Джини рассказала Линдсей, что ей было известно. Когда она закончила, Линдсей с любопытством посмотрела на нее.
      – А зачем тебе все это? – осведомилась она.
      – Не спрашивай, Линдсей. Просто помоги. Пожалуйста. Если им позвоню я, они насторожатся, а у тебя это займет десять минут, даже меньше того.
      – Ну хорошо, раз уж ты просишь… Кстати, я слышала, ты работаешь с Паскалем Ламартином. Это правда?
      – А кто тебе сказал?
      – Не помню. Сказал кто-то. Я еще подумала: «Ну и везет же Джини!» Высокий, темноволосый, мужественный. Настоящий огонь! И очень сексуальный.
      – Да будет тебе, Линдсей! Он не в моем вкусе.
      – Я была бы готова бросить все и заряжать для него пленку в аппарат, – засмеялась Линдсей. – Как ты думаешь, у меня получится уговорить его поснимать демонстрацию мод?
      – Нет, Линдсей, вряд ли.
      – А жаль, было бы интересно. Это эротично: снимки из-за угла, работа настоящего paparazzo. Ты видела, что он сделал с Соней Свон? Невероятно! Можешь себе представить: лежать в кустах и снимать все это! Как ты полагаешь, он сам от этого не возбуждается?
      – Не имею ни малейшего представления.
      – Ну ладно, ладно, не ершись… Умолкаю. Я знаю, когда остановиться, просто ты сама сказала, что он не в твоем вкусе.
      Линдсей пристально посмотрела на Джини и шутливо подняла руки.
      – Больше ни слова, клянусь. Твои секреты умрут вместе со мной.
      – Линдсей, так ты разузнаешь все ради меня?
      – Хорошо, хорошо, прямо сейчас этим и займусь. Только не кусайся.
      Линдсей стала названивать по нескольким номерам. Пока она звонила, Джини просматривала каталоги с фотографиями манекенщиц. Сюзанна из СМД была отличной, просто великолепной свидетельницей, а какой была ее первая реакция, когда женщина с посылками вошла в приемную фирмы? Она сразу же подумала, что посетительница может быть манекенщицей. Джини нахмурилась. Женщина не была миссис Дж. А. Гамильтон. Возможно, внутреннее чутье не обмануло девушку.
      Кипа каталогов агентств была внушительной: «Моделз уан», «Сторм», «Элита». Лица одно другого красивее. Джини внимательно рассматривала фотографии. Легкость, с которой эти девушки умели изменять свою внешность, потрясала. Вот, к примеру, Линда Евангелиста: то с белыми волосами, то рыжая, то брюнетка…
      Через полчаса Линдсей закончила свои телефонные переговоры. Она подошла к Джини и вручила ей несколько листков с записями. Вид у нее был весьма довольный.
      По мере того, как Джини читала записи, глаза ее расширялись от изумления, а внутри нарастало возбуждение. Она читала молча, а когда закончила, то спросила:
      – Ты абсолютно в этом уверена?
      Линдсей кивнула.
      – На все сто. Я хорошо знакома с управляющим Шанель, и сейчас говорила с ним лично. Ошибки быть не может.
      – Они часто идут на такие соглашения?
      – Когда речь идет о знаменитостях, хороших клиентах, конечно, а как ты думала! – Она внимательнее всмотрелась в лицо Джини. – Ты взволнована, Джини, и мне хорошо знаком этот твой взгляд. Это настолько важно для тебя? Что-то серьезное?
      – Да нет, не очень, – осторожно ответила Джини. – Так, проверяю кое-что. Спасибо тебе, Линдсей. И, пожалуйста, не рассказывай никому об этой моей просьбе, договорились?
      – Ни слова, обещаю.
      Линдсей вернулась к своей работе, но оглянувшись, бросила взгляд на Джини, которая собирала свои вещи. Линдсей поняла: что-то произошло. Лицо Джини окаменело, на нем застыло злое выражение. Она как будто пыталась сосредоточиться на работе, но что-то не давало ей покоя. «Джини редко можно увидеть раздраженной», – подумала Линдсей. Джини была ее самой близкой подругой в редакции «Ньюс», но никогда прежде Линдсей не видела подругу в таком состоянии.
      Джини потянулась за плащом, но Линдсей остановила ее.
      – Эй, погоди. Джини, с тобой все в порядке?
      – Нет, не совсем. Точнее, совсем нет, – быстро взглянула на подругу Джини и передернула плечами. – Сама знаешь, как это бывает. Чертово место!
      – Кофе? – Линдсей пристально смотрела на Джини. Они с ней говорили на специфическом женском языке. В данном случае предложение кофе означало предложение поболтать.
      Джини колебалась.
      – Мне бы не следовало… Если только минут десять, не больше.
      – Я и сама с удовольствием сделаю перерыв. Пойдем ко мне в кабинет. Там не такой бедлам, как здесь.
      – Хорошо. Спасибо, Линдсей. Я совсем забыла про обед. С удовольствием хотя бы выпью кофе. Но только на десять минут, а потом побегу.
      – Ты слишком много бегаешь, – улыбнулась Линдсей. – Это одна из твоих вечных проблем. Чего ты боишься, Джини? Что у тебя появится время остановиться и задуматься о жизни?!
 
      Как только они оказались в кабинете Линдсей и дверь за ними закрылась, Джини дала волю эмоциям. Она сняла только что надетый плащ и с яростью швырнула его на кресло. За плащом последовал шарф, туго набитая всякой всячиной сумка, с которой Джини никогда не расставалась, и красные перчатки. С удивлением глядя на подругу, Линдсей включила электрический чайник. В ярком свете флюоресцентных ламп волосы Джини отливали серебром, черты лица обрисовались более резко.
      – Господи, Линдсей, – воскликнула она, нервно расхаживая по кабинету. – Все, не могу больше. Здесь все принадлежит мужикам…
      Линдсей промолчала. Она всегда считала Джини очень сдержанным человеком, никогда раньше она не видела подругу в таком состоянии. Джини умела держать себя в руках. Линдсей не раз задумывалась, чего ей это стоило, а теперь увидела своими глазами.
      – Как ты только можешь выносить все это, Линдсей? – обернулась к ней Джини, остановившись на мгновение. – Все эти бесконечные взгляды, смешки, намеки, шлепки по заднице, когда стоишь у ксерокса, указания от мужиков типа Николаса Дженкинса, и никогда не можешь высказать то, что думаешь, только потому, что ты женщина. Ты должна быть тише воды и ниже травы, не можешь выйти из себя, не имеешь права высказать свое мнение, потому что если осмелишься, – если ты только осмелишься! – они лишь убедятся в том, что были правы.
      Джини вновь резко обернулась.
      – Тебе никогда не хочется все выложить им? Ну хотя бы разик? Высказать все, пусть тебя назовут истеричкой, или решат, что у тебя месячные, или примут за мужененавистницу? О Линдсей, неужели тебе никогда не хочется перестать притворяться?
      Наступило молчание. Линдсей заварила кофе и поставила маленький кофейник на стол. Джини все еще не могла успокоиться, внезапно она сорвала ленту, которой на затылке были подхвачены ее волосы, и они рассыпались по ее плечам. Линдсей наблюдала, как подруга откинула пряди назад, продолжая метаться по кабинету, словно по клетке. В эту минуту Джини была похожа на вакханку – само воплощение прекрасной и всепобеждающей женской силы.
      – У меня свои владения, Джини, – ответила Линдсей, чуть помолчав. – Чисто женские владения, поэтому в них я чувствую себя спокойно. Мужчины сюда не заходят, а если кто и появится, я вполне могу сразу указать ему на дверь. Они не принимают нас всерьез, считая, что мода не составит им конкуренции.
      – О Господи, Господи… – Джини резко стукнула напряженно сжатыми кулаками по столу. – Иногда мне просто хочется взорвать к чертям собачьим всю эту поганую газету.
      – Ну и в чем же дело? Давай, Джини, если ты такая отважная и можешь высказать все, что в тебе накопилось, сделай это хоть раз.
      – В чем дело? В Дженкинсе. Я ненавижу его, презираю и испытываю к нему отвращение. А еще я ненавижу, презираю и испытываю отвращение к самой себе за то, что работаю на него. Мне нужно было уходить давным-давно, а я этого не сделала. Я не должна была выслушивать все его лживые обещания. «Возможно, через месяц, Джини, мы пошлем тебя за границу… – Она зло, но очень точно скопировала манеру Дженкинса. – А сейчас, Джини, займись этой крайне важной темой. Темой телефонного секса…»
      – Ну ладно, – Линдсей закурила. Она просто не верила своим глазам. Джини – холодная, спокойная, выдержанная Джини, которая никогда не теряла голову, – вела себя подобным образом. – Ну ладно, – сказала она, – что еще?
      – Что еще? Для начала то, что эти козлы пускают по кругу фотографии с Соней Свон.