– Не сейчас. Мне нужно побыть одному. Требуется подумать.

Элен встала в шесть утра. Солнце еще не успело высоко подняться, но жара уже навалилась – тяжелая, влажная, удушливая жара, какую способна развеять одна только буря. На маленьком желтом комоде у постели матери аккуратной стопкой лежали зеленые купюры – накануне она вручила их матери. Та проснется и первым делом опять их увидит.

Элен убралась в крохотной кухоньке. Ни одной грязной тарелки: значит, мать снова ничего не поела. Она разгладила сильно потертую пеструю шаль, повесила ее на спинку стула, подмела, помыла клеенку, тщательно накрыла к завтраку, выставив на стол два прибора. Сходила к колонке набрать воды, подогрела и, услышав, как мать завозилась, понесла ей, чтобы та смогла вымыться.

– Чистое белье, – сказала мать, садясь в постели. – Элен, мне нужно чистое белье.

Мать долго собиралась, и, когда наконец вышла на кухню, Элен увидела результаты ее стараний: волосы тщательно уложены, лицо подкрашено, так что по контрасту с бледной кожей рот казался поразительно красным. Брови и ресницы мать тронула тушью, которая чуть размазалась. На матери были ее лучшее платье и лучшие туфли на тонком высоком каблуке. Туфли нуждались в починке. Усаживаясь за стол, мать грустно на них посмотрела и поправила швы у чулок.

– Последняя новая пара. – Она рассеянно улыбнулась Элен. – Я их берегла.

Элен молча налила матери чай, но мать не стала разводить его молоком и сделала всего несколько глотков. От еды она отказалась. Элен села и наклонилась к матери через стол.

– Мама. Мама, послушай, что я тебе скажу.

Мать подняла голову. Фиалковые глаза встретились с голубыми и скользнули куда-то в сторону.

– Ну пожалуйста, мама. Это очень важно. Я много над этим думала. Мама, нам необходимо уехать отсюда.

Необходимо.

– Разумеется, милая. Я знаю. – И вновь фиалковые глаза посмотрели ей в лицо, и вновь Элен поняла, что мать ее не видит, уж тем более не слышит. Элен беспомощно потянулась к матери и взяла ее за руку.

– Послушай, мама, ну пожалуйста. Я помню, когда была маленькая, мы часто говорили об этом, строили планы, пробовали откладывать деньги, потом на какое-то время забывали, а затем опять возвращались к нашим разговорам. Но я не хочу так, мама. Теперь нет. Я говорю серьезно. Нам необходимо уехать отсюда, и уехать немедленно. Здесь… здесь плохо. Чудовищно. Здешняя отрава проникает до мозга костей. Она… высасывает все твои силы, лишает воли. – Элен замолкла: мать ее не слушала.

– Мама, – произнесла она, сжав зубы. – Я напишу Элизабет. Твоей сестре Элизабет. Напишу сегодня же.

Это заставило мать очнуться. Элен увидела, что в ее глазах забрезжило понимание, и сильней сжала ей руку.

– Я напишу ей, мама, и все объясню. Расскажу, какая ты больная и как нам нужна помощь. – Она глубоко вздохнула. – Попрошу ее выслать нам денег на дорогу до Англии. Мама, я уверена – она нам поможет. Она же твоя сестра. Ты в жизни ее ни о чем не просила. А если она не поможет… что ж, брошу школу. Не через два года. Прямо сейчас. Я хочу бросить школу, найти работу и заработать деньги. Может, это займет больше времени, но я справлюсь, мама, честное слово, справлюсь. Я могу устроиться сразу на двух местах, как в свое время Билли Тэннер. Буду работать и днем, и по вечерам. Я молодая, мама! Мне это нетрудно. Через год накопим достаточно денег. Ты только подумай, мама. Всего один год – и все! А может, и меньше. Если поможет Элизабет, то всего два-три месяца, несколько недель…

Мать, резко дернувшись, отодвинулась от стола; при этом она задела голенью о шероховатую ножку стула. Элен замолкла. Мать осторожно распрямила ногу и глянула на чулок: белая лесенка пробежала от лодыжки до колена. Мать подняла взгляд на Элен и сказала:

– Я беременна.

Этого слова Элен от матери еще ни разу не слышала. Мать произнесла его спокойно и тихо, без всякого выражения. Затем кашлянула и прочистила горло.

– Вот уже два месяца. Восемь недель. Можно ждать до трех месяцев, но чем дольше откладывать, тем опаснее. А в два месяца не о чем волноваться. Теперь у меня есть деньги – спасибо тебе, Элен. Сегодня поеду в Монтгомери и развяжусь с этим делом.

Она говорила так, словно речь шла об удалении зуба.

– Мама…

– Милая, все будет в полном порядке. Знаю, это противозаконно, но закон очень глупый, он никуда не годится. Слава богу, у нас всегда были врачи, которые с этим считаются и готовы помочь. И не только врачи, но и другие. Поговаривали, что Миссисипи Мэри иной раз оказывала подобные услуги, но точно не знаю. Я бы все равно не пошла ни к ней, ни к таким, как она, так что за меня не волнуйся. А в Монтгомери – самый настоящий врач. У него и диплом имеется. Медицинский. Со мной все будет в порядке.

Мать замолчала. Она осторожно высвободила руку, подняла глаза, посмотрела в окно. Лицо у нее было спокойное, голос ровный.

– Сегодня он это сделает. Мне кажется, все будет просто и быстро. Я вернусь домой сегодня же вечером, часов в шесть – после операции следует немного полежать. А когда я вернусь, милая, мы поговорим о всех твоих планах. Сегодня. Или завтра. Ты ведь, Элен, понимаешь, что сейчас мне не до них, правда? – Она сделала паузу, слегка нахмурилась, будто пыталась вспомнить что-то выпавшее из памяти – какую-то совершенную мелочь вроде «чего еще не забыть купить?». – Я, конечно, не собиралась тебе об этом рассказывать, такие вещи обсуждать не принято, правда? – Она слабо улыбнулась. – Но вообще-то, думаю, тебе следует знать. Видишь ли, я поступила очень глупо, сейчас мне это ясно. Хотелось бы верить, что ты не повторишь моих ошибок. Никогда не верь мужчине, Элен. Никогда не полагайся на них. – Мать неопределенно махнула рукой. – Разумеется, это очень трудно. Тебе кажется, что ты любишь – женщинам это часто кажется, – и поэтому ты становишься чудовищно уязвимой. Порой я думаю: если б женщины не влюблялись как дурочки, жизнь у них была бы много счастливей и проще. Понимаешь, они бы тогда не верили лжи. Я поверила в то, что мне врал твой отец, Элен, а врал он напропалую. Рассказывал мне… рассказывал, что вернется на свою ферму, когда отслужит в армии. Рассказывал, что мы заживем в красивом доме, а когда я сюда приехала, то выяснилось – жить придется в мерзком тесном одноэтажном домишке вместе с его матерью, братьями и сестрами. Он говорил, Элен, что боготворит землю, по которой я ступаю… – Она запнулась. – Я и сама не понимаю, как все получилось, но шла война, все американцы казались славными ребятами, он не был похож ни на одного из моих знакомых. Вот я и вышла за него, перебралась сюда с тобой, а ты была совсем крошка. И тут я обнаружила, что все его слова были ложью. Все до последнего. Конечно, я от него ушла. У меня была своя гордость. – Она остановилась и посмотрела на Элен. – Ты родилась в Англии, милая. Мне всегда казалось, что об этом следует помнить. Ты будешь помнить, не забудешь?

– Мама. Прошу тебя. Хватит. Не надо. – Элен потупилась, и мать вздохнула.

– Да, верно, ты, пожалуй, права. Нет смысла думать о прошлом. Теперь я это понимаю. Слишком много я о нем думала. А смысла и вправду нет, потому что оно ничему не учит. История повторяется. Продолжаешь делать все те же ошибки, слушать все ту же ложь, ту самую, только произнесенную другим голосом, и верить ей. – Она отодвинула чашку и блюдце, рассеянно щелкнула пальцем по ложечке. – Что ж, со мной такого не повторится. Особенно после сегодняшнего. Надеюсь, Элен, ты ничего не упустила – мне очень важно, чтобы мои слова до тебя дошли. Ты уже взрослая женщина, милая, жизнь у тебя только начинается и…

Она внезапно замолчала, и Элен подняла глаза. Мать смотрела на настенные часы. Старые красные наклейки были на старом месте; они выцвели и запачкались, но красовались по-прежнему.

– Помнишь, милая, как ты ждала маму, когда я уходила? Ты была послушной девочкой. – Она нежно улыбнулась, глядя в пространство поверх головы Элен. – Серое с белым платье от Бергдорфа Гудмена. Чудесное платье! Чистый шелк. Я долгие годы не видела шелка, последний раз еще до войны. С платья все и началось. То есть началось раньше, но робко. Я замечала, что он на меня иногда поглядывает, когда я приходила к ним в дом укладывать его жене волосы. Но тогда я впервые согласилась с ним встретиться. На другой день, когда он подарил мне то платье…

Элен почувствовала, что становится каменной, в животе у нее сделалось пусто. А мать мечтательно продолжала:

– Было чудесно, Элен. Обычно он возил меня в машине по плантации. В саду стоит старая беседка, в ней мы встречались. Беседка, конечно, ветхая, но мне она напоминала о детстве. При доме, где я выросла, была почти такая же. Помню, я ему об этом сказала. Он проявил большой интерес. Он способен очаровать – такой красивый, и манеры безупречные…

Она запнулась, словно ей вспомнилось что-то, идущее вразрез с этими словами, и Элен вонзила ногти в ладонь.

– Все было весьма романтично, Элен. Важно, чтобы ты это поняла. Не хочется, чтобы ты думала, будто я впуталась во что-то… скажем, гнусное или малопривлекательное. Я, естественно, знала, что он женат, но он был несчастлив в браке, и это почему-то заставляло по-другому смотреть на вещи. Мне казалось… ну, одно время казалось, что он разведется и возьмет меня в жены. Видишь ли, он говорил, что ему этого хочется, а детей у них не было, поэтому особых сложностей не предвиделось. Вот только все деньги принадлежат ей. На ее деньги существует плантация. Так что для него, разумеется, это было бы трудно, я понимала. Я никогда на него не давила, Элен, – на такое, по-моему, способны только вульгарные женщины. Я была готова ждать. Он довольно часто заводил разговор о женитьбе. Мы строили планы – сама знаешь, всякие глупости. Как переделаем дом, когда станем в нем жить. Как украсим его. Как будем принимать гостей. Миссис Калверт почти не принимает; мне казалось, она не права, если подумать, кто она такая и какое положение занимает. Я бы вела себя совсем иначе…

– Мама – прошу тебя!

– И я ему верила, Элен, – сказала мать с легкой укоризной. – Помнишь тот вечер, когда ты пересчитала деньги и заговорила о возвращении в Англию, мы еще тогда поругались? Я тогда пыталась тебе объяснить, как все еще может повернуться. Видишь ли, тогда он пообещал мне, что поговорит с женой. – Она помолчала. – Само собой разумеется, он с ней так и не поговорил. Не думаю, что он хотел меня обмануть, тут все сложнее. Мужчины не лгут заведомо. Они врут, но в такие минуты и сами наполовину верят в свое вранье. Вот почему с ними нужно быть осторожней, Элен. Им так легко, так просто поверить.

– Мама. – Элен подалась вперед. В голове у нее было одно – заставить мать прекратить этот чудовищно спокойный безумный монолог. Настойчивость в ее голосе возымела действие: мечтательные фиалковые глаза вновь обратились к ней.

– Да, милая?

– Мама, он знает?

– Об этом, милая? – улыбнулась мать. – Нет. Разумеется, нет. – Она запнулась. – Видишь ли, милая, у него появилась другая женщина.

– Другая? – Элен побледнела.

– Я, понятно, ее не знаю. Не мое это дело. Честно говоря, я думаю, у него, вероятно, всегда были… другие. Время от времени. Цветные. Его отец отличался по этой части, так мне, по крайней мере, рассказывали. Он южанин. У него это в крови. Таков уж он от природы, и я про это знать не желаю, раз было, так было. У нас с ним сложилось совсем по-другому, вот это я знала. Мы долго встречались. Очень долго. Порой, конечно, ругались, временами не виделись неделями, а то и месяцами. Но рано или поздно он всегда ко мне возвращался. По-моему, Элен, он меня любил. Какое-то время. Еще недавно мы довольно часто встречались. Не так часто, как раньше, но он все еще нуждался во мне. Иногда. А потом это случилось – очень глупо с моей стороны, очень неосторожно, но он два месяца пробыл в Филадельфии, я так обрадовалась, когда он вернулся… – Она на минуту замолкла и отхлебнула чаю, лицо у нее смягчилось. – Знаешь, Элен, я горжусь, что не сказала ему. Могла бы, вероятно, сказать. Чего проще – умолять и лить слезы, но мне такое не по душе. Просто прекращу с ним встречаться, только и всего. Ему и знать не надо, Элен. Дело в том… – Она помолчала. – Видимо, он напомнил мне твоего отца. Наверняка в этом все дело. Поэтому у нас и началось. Когда я познакомилась с твоим отцом, Элен, на мне было светлое шелковое платье, красивое-красивое, розовато-лиловое, а к плечу я прикалывала розу. Мы, помнится, отправились в кафе «Ройал» большой компанией; ах, какой был великолепный вечер, как мы повеселились, все были такие милые. Тогда я поняла, что твой отец от меня в восхищении. Это было видно…

Она вдруг замолкла, опустила голову и легонько ею покачала, словно отгоняя ненужные мысли. Загоревшиеся было глаза ее опять потускнели.

– Семнадцать лет тому назад. А теперь вот это. Как глупо.

Элен встала. Когда он вернулся из Филадельфии. Два месяца назад. Она оперлась ладонями о столешницу, чтобы унять дрожь.

– Я бы его убила, – сказала она. – О господи. Я бы его убила.

Мать рассеянно на нее посмотрела, будто не слышала. Потом кинула взгляд на часы на холодильнике. Стрелки показывали девять. Мать встала.

– Принеси, пожалуйста, сумку, Элен. Я там кое-что собрала, вдруг понадобится. Она в спальне.

В Оранджберге нельзя было и шагу ступить, не привлекая внимания. Элен ненавидела поселок еще и по этой причине. «Плюнь в два часа на Главной улице, – любил шутить Билли, когда они еще были детьми, – а в три езжай в Мэйбери, и там тебе скажут, куда угодил плевок».

Иногда Элен видела зевак. В Оранджберге хватало таких, кому не было другого дела, как сплетничать, привалившись спиной к магазинным витринам, особенно в гнусную жарищу вроде той, что стояла сейчас. Иногда Элен замечала приподнятую шторку, неуловимое движение в проеме окна, тень на сетке от мух и каждый раз ощущала на себе любопытные взгляды.

Но в этот день было хуже обычного. Две витрины забиты досками, тротуар перед ними усыпан осколками. На улице ни одного цветного; только белые мужчины и женщины, собравшись в кучки, тихо переговаривались, замолкали с приближением Элен и матери и возобновляли разговор, когда те проходили.

Остов сгоревшего автомобиля куда-то свезли. В конце Главной улицы стояла в тени полицейская машина; на ее крыше вращалась синяя мигалка. В воздухе висела пыль; напряженность чувствовалась буквально во всем. Элен с матерью дошли до автобусной остановки; над землей дрожало марево.

Остановка была прямо у дверей салона Касси Уайет; ждать приходилось на солнце – навеса не было. Мать, казалось, не замечала жары – спокойно стояла, прижимая к груди маленький саквояж на «молнии», и глядела в ту сторону, откуда должен был появиться автобус. Элен не ехала с матерью в Монтгомери: та запретила.

Немного погодя на улицу вышла Касси Уайет прямо в рабочем халате. Утром по субботам в салоне бывал наплыв клиенток. Сквозь зеркальную витрину Элен видела, что все четыре сушилки работают на полную мощность. Одна из недавно принятых помощниц подстригала клиентку, другая мыла своей голову в новой раковине – Касси несколько дней назад установила раковины с выемкой для шеи, так что клиентки теперь не наклонялись вперед, а откидывались назад. Касси гордилась своим приобретением: раковины были самой последней конструкции.

Касси, как заметила Элен, подошла к матери, посмотрела и переменилась в лице. Она остановилась, глядя на нее с ужасом, потом шагнула и взяла мать за руку.

– Вайолет? Вайолет, что с тобой? – спросила она, покосившись на саквояжик в руках у матери.

– Со мной все в порядке, спасибо, Касси. Жду автобус до Монтгомери.

Мать даже не взглянула на Касси.

– Может, зайдешь и присядешь? Такая жарища, а проклятый автобус еще неизвестно когда подойдет, вдруг через полчаса. Заходи, дай ногам отдохнуть. У меня там вентиляторы…

– Спасибо, Касси, но, кажется, автобус уже показался.

Мать повернулась вполоборота. По ее щеке медленно скатилась слезинка, мать смахнула ее рукой.

Невыразительное лицо Касси смягчилось, на нем появилось выражение неподдельной заботы.

– Ну же, Вайолет, – ласково сказала она, – у тебя больной вид. Зайди и отдохни. Если хочешь, пройдешь в заднюю комнату, там тихо. Автобусы еще будут, поедешь в Монтгомери позже. Давай пойдем.

– Нет, мне надо сейчас. Я договорилась, Касси.

В устах матери это прозвучало внушительно, будто речь шла о деловом совещании или важной встрече за ленчем. Она подняла руку и помахала водителю. На ней были белые матерчатые перчатки, на одном пальце темнело пятнышко штопки.

– Все в порядке, Касси, – пробормотала Элен. Прохожие уже стали на них оборачиваться. В парикмахерской помощница перестала стричь клиентку и уставилась на улицу.

Подъехал автобус, подняв облако пыли. Касси обратилась к Элен:

– Ты с мамой, Элен?

– Нет, я еду одна, – ответила мать. Элен переступила с ноги на ногу.

– Я буду ждать ее, Касси, – выдавила она. – Встречу с обратным автобусом.

Автобус остановился, дверцы с шипением разошлись. Мать замешкалась.

– Я не забыла кошелек? Нет, вот он. – Она торопливо повернулась к Элен и коснулась сухими губами ее щеки. – До свидания, милая, до вечера. Я вернусь часов в шесть…

Она поднялась в салон, дверцы с шипением затворились. Дизель рыгнул, выпустив синее облачко, автобус отошел. Элен на прощание подняла руку и сразу же опустила. Глянула на часики – подарок к шестнадцатилетию, тряхнула – они иногда останавливались. На этот раз часики послушно тикали. Было десять утра.

Ей много чего хотелось. Хотелось вернуться в прицеп, броситься на постель и выплакаться. Хотелось пойти на плантацию и убить Неда Калверта выстрелом в сердце. Хотелось написать Элизабет и сразу отправить письмо. Хотелось поговорить с Билли. Хотелось сесть в ближайший автобус до Монтгомери, разыскать мать и привезти домой. Хотелось перевести стрелки часов назад – на месяц, на год, как можно дальше, в то время, когда этого еще не случилось, до начала всего. Ей хотелось, чтобы мать никогда больше не обманывала саму себя, не рассказывала ей своим ровным голосом о вещах, которые еще сильнее раздирали ее, Элен, и без того разорванный мир.

В конце концов она пошла вверх по Главной улице, свернула за автозаправкой, миновала стоянку. Там находился пустой участок, на котором стояли щиты агентства недвижимой собственности, извещавшие о новой застройке.

На площадке не было ни души. Элен вошла под покосившийся жестяной навес, который давал хоть какую-то тень, и присела, уставясь в пространство, мысленно погоняя время. Она смотрела на заросли крапивы, на уцелевший участок старой бетонной дорожки, на стену, покрытую ядовитым плющом. Когда-то здесь стоял дом; навес торчал в бывшем саду. От жары она прикрыла глаза; в ушах у нее прозвучали слова: «Англия, Европа, Англия». Посидев, она встала и пошла к заправочной станции. Остановилась.

У колонок был припаркован большой черный «Кадиллак» с откинутым верхом. Спиной к ней, опершись о багажник, стоял Нед Калверт. Он разговаривал. Их там собралась целая группа – пять белых мужчин, в том числе Мерв Питере и другой помоложе, Эдди Хайнс, как ей показалось. Двух других она не знала. У одного на плече висело охотничье ружье.

Какое-то время она наблюдала за ними, съежившись у стены, потом повернулась и крадучись отошла, решив выйти на Главную улицу задами – переулком, мимо мусорных баков и задних двориков, где на веревках сушилось белье. Мимо стены, на которой красной краской были выведены буквы ККК[47]. Она посмотрела, плюнула и пошла дальше.

Притворившись, будто разглядывает витрины, она послонялась по Главной улице; на самом деле она ждала ближайшего автобуса из Монтгомери. Вопреки всякой логике ей вдруг подумалось, что мать вернется с ним. Но сошли только двое белых мужчин. Автобус укатил. «Господи, умоляю, – сказала Элен про себя, – пусть с ней ничего не случится. Пусть все будет в порядке».

Она понимала, куда обратится мать, что бы та ни говорила. Богатые женщины не ездят в Монтгомери делать аборты, даже ей это было известно. Они улетают из Соединенных Штатов на Пуэрто-Рико или в Мексику, где в частных больницах оказывают подобные услуги. У Сьюзи Маршалл была знакомая, у которой знакомая так однажды и сделала. Или так, или платят врачу с именем, по-настоящему дорогому врачу, за заключение, что нуждаются в прерывании беременности по состоянию здоровья. Можно представить, что за врач делает аборты за семьдесят долларов. И как они вообще делаются? «Не знаю, – сказала тогда Сьюзен Маршалл. – Вроде как выскребают. Это еще не настоящий младенчик, верно? Просто что-то вроде студня. По-моему…»

Элен передернулась, ей стало нехорошо. В горле у нее так пересохло, что она не могла сглотнуть. Ей отчаянно хотелось пить; она подумала, не рискнуть ли зайти в заведение Мерва Питерса выпить стакан содовой. Самого его не было на месте, она это знала… Она прошлась мимо и бросила взгляд в помещение. Присциллы-Энн тоже не было. Значит, можно попробовать. За стойкой дежурила незнакомая девушка.

Элен толкнула дверь и вошла. Ее окатила волна прохлады. Год назад Мерв Питерс установил кондиционеры и музыкальный автомат. В автомате крутилась пластинка.

Она уселась на высокий табурет у окна, откуда было видно Главную улицу и автобусную остановку. В углу у автомата сидели девчонки из Селмской средней, хихикали и болтали вполголоса. Если они и заметили Элен, то вида не подали.

– Пожалуйста, стакан содовой. – Она отсчитала пятицентовые монетки, сложив их столбиком.

Девушка пододвинула запотевший стакан.

– Спасибо.

– На здоровье.

Элвис Пресли допел. Одна из школьниц опустила в прорезь автомата четвертак и нажала на кнопки. Звучный голос негритянской певицы заполнил маленький зал – голос низкий, глубокий, медлительный, печальный. Белые девушки притихли и с мечтательным выражением в глазах откинулись на спинки стульев. Певица исполняла «Голубую луну». Пластинку проиграли три раза подряд; Элен растянула содовую, чтобы прослушать ее до конца. Потом соскользнула с табурета и вышла. Ей нравилась эта пластинка, но она понимала – больше ей никогда не захочется ее слушать. До самой смерти. Никогда…

– Билли Тэннер…

Это сказала одна из школьниц, когда Элен закрывала за собой дверь. Она окинула улицу взглядом и увидела тоже, что и они.

По Главной улице шел Билли Тэннер, шел медленно, совсем один. И все на него глазели. Касси Уайет появилась в дверях своего салона, а ее помощница вытянула шею, чтобы увидеть его в окно. Перед скобяной лавкой мужчина подметал тротуар; он прекратил мести и стал, опершись на метлу, загородив Билли проход, однако и не подумал отойти в сторону. Билли пришлось ступить на проезжую часть.

Он прошел мимо патрульной машины, на которой все еще крутилась синяя мигалка. Из машины вылез полицейский и молча прислонился спиной к дверце, опустив одну руку на крышу автомобиля, другую на кобуру. Внезапно на улицу пала тишина: ни голоса, ни движения. Из зеленной лавки Мерва Питерса вышла женщина с ребенком; обеими руками она прижимала к груди большой пакет с покупками. Женщина застыла, окинула улицу взглядом, посмотрела на ребенка и, толкнув дверь, втащила его назад в магазин. Элен оглянулась. Девчонки из Селмской средней, забыв про музыкальный автомат, столпились у окна. От возбуждения лица у них побледнели, глаза округлились. Одна была в мелких кудряшках. Элен снова перевела взгляд на улицу: стекло и раскаленный металл сверкали на солнце. У заправочной станции взревел и заурчал мощный мотор.

Элен на миг замерла в тени под тентом, затем выскочила под жгучее солнце, перебежала на противоположную сторону и взяла Билли за руку.

– Билли, – произнесла она. – Билли. Пойдем домой. Пойдем искупаемся.

Ее звонкий голос с английским акцентом разнесся по всей улице. Билли глянул на нее с высоты своего роста, помотал головой и попытался выдернуть руку, но Элен не обратила на это внимания, только вцепилась в него еще крепче. Билли вздохнул, улыбнулся, и они пошли рядом.

Оба молчали. Они шли рука об руку по Главной улице, мимо лавок и магазинов, мимо беспорядочно толпящихся зданий, автомобильных кладбищ и винных лавок, отмечающих конец городской черты. Они прошли вдоль первых хлопковых полей, пересекли железнодорожный путь на оранджбергском переезде. Миновали квартал ветхих каркасных домиков – их построили для белых, но теперь там жили негры; квадратную кирпичную церковь южных баптистов и огромный щит с надписью: «Иисус спасает!» Все это время черный «Кадиллак» полз за ними в десяти шагах.

На полпути между городом и трейлерной стоянкой Элен остановилась. Билли попытался заставить ее идти дальше одну, но она не ослабила хватки и не сдвинулась с места. «Кадиллак» еще больше сбавил скорость, приблизился, поравнялся с ними. Нед Калверт не мог на нее посмотреть – его взгляд был прикован к дороге, – но остальным ничто не мешало. Четыре ухмыляющиеся белые рожи, одна впереди рядом с водителем, три на заднем сиденье; блеск солнца на хромированных задних бамперах и на стволе охотничьего ружья. Элен взглянула на них в упор: Нед Калверт, Мерв Питерс, Эдди Хайнс и двое незнакомых.

– Вам что-то нужно? – вдруг крикнула она им. – Может, скажете, что вам нужно?

Ее слова отскочили от хромировки, растаяли в душном безмолвии. Один из мужчин рассмеялся. Эдди Хайнс вытащил изо рта жвачку и щелчком отправил в пыль.

– Ты только что лишился работы, парень, – произнес он и тронул Неда Калверта за плечо.

«Кадиллак» проехал вплотную, обдал их пылью и быстро укатил. Элен провожала машину глазами, пока та не пропала из вида. Потом посмотрела на часы. За полдень, около часа. Когда они свернули с шоссе и медленно направились к трейлерной стоянке, солнце стояло почти в зените.

– Не стоит тебе вмешиваться в эти дела. – Синие глаза Билли глянули на нее сверху вниз. – Ты знаешь, куда я ходил?

– В полицию? Конечно, знаю.

– Зря ты в это вмешалась. – Он покачал головой. – Я не хочу, чтобы ты попала в беду.

– Билли. – Она сжала его руку. – Жарко. Пойдем искупаемся.

Они стояли под бумажными деревьями, в недвижно застывшей тени. Силуэты веток отбрасывали полоски тени на лица. Слышно было только их дыхание.

– Элен!

– Я хочу искупаться, Билли.

Она на шаг отступила от него, тень и свет мешались в ее сознании. Жара этого утра и тень бумажных деревьев. Она точно знала, что именно собирается делать. Не знала почему, но это и не имело значения; «почему» было совсем неважным и ничтожным.

Билли пристально смотрел на нее; в его теле чувствовались настороженность и напряжение, словно, несмотря на хладнокровие ее интонаций, он чуял в ней лихорадку и исступление.

Элен подняла руки без всяких признаков дрожи и начала расстегивать кофточку. Она сняла кофточку, часы, джинсы, сандалии, белье. Билли не шевельнулся. Оказавшись обнаженной, она на мгновение застыла. Билли вздохнул. Тогда она повернулась и, как рыба, скользнула в холодную коричневатую воду. Вот она вынырнула на поверхность и откинула с лица мокрые волосы, струйки воды блестели на ее руках как алмазы.

– Ну, пожалуйста, Билли…

На секунду ей показалось, что он сейчас откажется, хотя она знала, что он все понял. Но он медленно стащил с себя рубашку и высвободился из тапочек. Оставаясь в джинсах, он так же медленно вошел в воду, она поднималась по его телу, словно он собирался принять крещение. Когда вода дошла до груди, он остановился и улыбнулся Элен легкой смущенной улыбкой. И вдруг он бросился в воду головой вперед и вынырнул в вихре брызг. Он засмеялся, это было как громкий внезапный вскрик чистого восторга, и поплыл с ней рядом.

Они плавали довольно долго, рядышком, туда и обратно, не дотрагиваясь друг до друга. Элен вышла из воды первой. Она стала там, где берег полого спускался к низине, тенистой и поросшей папоротниками. Она ждала. Она знала, что он придет к ней, что время остановилось, знала, что не существует ни Оранджберга, ни Монтгомери, ни прошлого, ни будущего. Существовало только это – единственно верное в мире, свихнувшемся с ума.

Наконец Билли вышел из воды. Взобрался на берег и стал рядом, вглядываясь в ее лицо с высоты своего роста. Всполох синевы, как взлет зимородка; глаза, в которых читались печаль и тревога.

– Я не могу, – сказал он в конце концов. – Не сейчас. Не так. Я не могу поступить неправильно по отношению к тебе… и ты это знаешь.

– Нет, правильно! Правильно! – Она подняла руки и положила ему на грудь. – Это очень важно. Я знаю, ты понимаешь.

– Я понимаю. – Он легко накрыл ее руки своими и прижал к себе. – Но это все равно неправильно. Сейчас. Здесь.

– Особенно здесь. – Она опустила голову. – Я хочу, чтобы ты был у меня первым, Билли.

И она почувствовала, как его руки напряглись и тело вздрогнуло. Она взглянула ему в лицо.

– Ты знал? Знал, что я встречаюсь с Недом Калвертом?

– Я однажды увидел вас вместе. – Билли пожал плечами. – И решил ничего тебе не говорить. Решил, что ты сама скоро разберешься… кто он такой. Так было лучше.

– Не говори мне о нем! Я не хочу о нем думать! Пожалуйста, Билли… я больше ни о чем тебя не буду просить, только не надо об этом.

– Я так давно тебя любил. Так давно. Сколько я себя помню. – Он покачал головой, и дрожь прошла по его телу. – Если б я знал, что ты тоже любишь меня… Если б я только мог так подумать… – Он замолчал и, когда Элен собралась заговорить, мягко приложил палец к ее губам. – Только ты сейчас не лги. Не надо лжи, слышишь? Она не нужна. Между тобой и мной, во всяком случае…

Элен взглянула на него. Его лицо было ласковым, в глазах бесконечная печаль. Медленно она подняла руки и обвила вокруг его шеи, коснувшись грудью его обнаженной кожи. Она прижала губы к его щеке, потом к губам. И отпрянула.

– Я знаю, что поступаю правильно. Я еще никогда, за всю свою жизнь не совершила более правильного поступка. – Ее голубые глаза сверкнули. – Я знаю, что могла бы заставить тебя, Билли…

– Я тоже это знаю. – Билли улыбнулся. – Я понимаю. В этом нет надобности.

Он ласково обнял ее и бережно опустил на землю. И тогда посмотрел ей в глаза, словно хотел, чтобы она поняла нечто такое, чего он не может высказать.

– Моя первая и последняя. – Он чуть нахмурился. – Вот что ты для меня, Элен. В тебе мое начало и мой конец. Вот и все. Скажи мне, что ты знаешь об этом.