Гарнизон "Алые паруса"

 

***

 
      Полковник - разъярённый, бледный, с изжёванными губами - прямо сидит на стуле перед капитаном милиции. У капитана вчера не сложился день, да ещё у дочери в школе проблемы с химичкой. Капитан устал, но ему искренне жаль этого старика в форме старого образца. Капитан хочет, чтобы старик хотя бы ещё день отоспался в тепле. Капитан даже попросил жену приготовить сегодня не три, как всегда, а шесть бутербродов и большой термос с чаем.
 
      Вчера ребята вернулись с наряда и притащили упирающегося деда - тот ругался в электричке с кондуктором и грозился расстрелять всех из именного оружия. В кобуре оказалось двести сорок рублей мелкими купюрами, а в клетчатой сумке, которую дед никак не хотел раскрывать, пятьдесят банок говяжьей тушёнки из стратегических запасов.
      Капитан вернул деду деньги, тушёнку и закрыл его на ключ в собственном кабинете, предварительно угостив чаем с печеньем. Дед возмущался, стучал кулаком о стол, потом ломился в тяжёлую дверь, но капитан уже спал дома, а дежурный был предупреждён, что старика трогать не надо. «Пусть хоть ночь в тепле, а то октябрь - зябко», - приказал капитан, и дежурный согласился. «Проверил документы, и правда - полковник в отставке. С головой, конечно, не дружит, но жалко же», - доложил с утра старлей, тот что привёл нарушителя в отделение. «Родных бы найти, пусть заберут», - капитан поднялся по лестнице, открыл дверь ключом и тихо, чтобы не разбудить спящего Полковника, втиснулся за стол.
 
      Теперь Полковник проснулся и орёт на капитана срывающимся голосом. Капитан думает, что этому вояке в лётных погонах хорошо бы помочь, но у капитана своих бед больше чем» достаточно и поэтому он обращается с Полковником сурово, без церемоний.
 
      – Куда ты пойдёшь? Ну? Вчера с электрички ссадили, завтра замёрзнешь. Ведь тебе уже за семьдесят. Семья-то есть?
      – Как вы обращаетесь к старшему по званию? - шумит Полковник. - Приказываю вам немедленно выпустить меня.
 
      Капитан милиции вздыхает, тянется за термосом, достаёт из тумбочки кружку. Коричневый налёт на фаянсе пахнет казёнщиной.
 
      – Ну, какой упрямый. Хочу же как лучше. Сейчас в военкомат позвоним. Глядишь, в санаторий пристроим или в госпиталь.
 
      – Отпустите. - Голос Полковника срывается, и он судорожно сглатывает. Берёт из рук капитана кружку, громко хлебает. - Отпустите. Меня ждут. Ждут меня. На Кубу… Надо… Сегодня… Пожалуйста, отпустите. Я прошу.
 
      Капитан слушает. Капитан хочет усмехнуться и покрутить пальцем у виска. Капитан пьёт сладкий чай, заваренный женой в чайнике без крышечки, и ему страшно. Капитан не знает, что сказать этому сумасшедшему старику, который теребит в морщинистых руках фуражку с уже неуставной тульей.
 
      – Это важно. Если мы вылетим сегодня, то успеем к седьмому ноября, - Полковник уже успокоился и голос опять звучит, как на плацу, - поэтому вы обязаны мне подчиниться.
 
      – Машина свободна? - спрашивает капитан у чёрных дырочек телефона. - Подгони к подъезду, а. Я сам тебя отвезу, и если врёшь - прямиком в госпиталь. Ясно?
 
      – Да. - Полковник выглядит довольным.
 

***

 
      Из лыжных палок гнули каркас. Сержант засыпал песок в алюминиевые трубки, а инженер медленно водил горелкой, следя за тем, чтобы металл не лопнул. На огромном листе ватмана угольными рёбрами щетинился чертёж. Медленно. Медленно. Очень медленно. Каркас, гондола, сплетённая из прутьев и того же алюминия; отец Михаил смешно слюнявил ободранные пальцы и листал странички пособия, взятого в мастерской под табличкой «Умелые руки». Инженер, ставший на время главнокомандующим, бегал по лагерю вприпрыжку.
 
      – Холодильники на кухне разобрать и достать мне оттуда трубки для горелки. Ясно? - наскакивал он на Сержанта. Сержант послушно ковырял внутренности холодильника.
 
      – Мотор нужен. Лучше четыре. Лучше от бензопил.
 
      Лев Соломонович долго трусил. Целых два месяца. Потом ещё два, потому как боялся, что на лесопилке вспомнят чудного еврея, что толкался вокруг, расспрашивая про какую-то ерунду.
 
      – Теперь пузырь, - командовал Инженер. - Пузырь из чего делать будем, а?
      – Шторки, - Милка открыла подсобку, куда складывались отжившие свой трёхмесячный век капроновые тряпочки, - тут шторок много. Если не хватит, можно с окон поснимать, но, поди, поистрепались уже.
 
      Они строчили в две машинки: Милка и Лев Соломонович. Иногда на смену приходил Сержант. Иногда - отец Михаил. Кружок «Умелые руки» стал похож на мавзолей: пол, стены, окна - всё полыхало алым, ярким, отчаянным.
 
      Каркас закончили к майским праздникам. Он возвышался на распорках над стадионом, точно кошмар палеонтологов, а машинки всё стрекотали, стягивая полосы в один огромный ковёр.
      Натягивали пузырь трудно - несколько дней, но когда над плетёной лодкой заметался капроновый парус, ещё спущенный, но уже готовый взлететь, у Милки засвербело в носу.
 
      – Красный - прекрасный, прям какая-то фееричная штукенция, - поморщился Инженер.
      – Хорошо, что красный. Сразу понятно - свои летят. - Полковник погладил трепыхающийся бок.
      – Но я предупреждаю, материала было мало, и поэтому грузоподъёмность - фюить. Так что будем решать, кому на Кубу, а кому и здесь червей кормить… - сообщил Инженер вечером, когда «бессаме мучьо» отзвенело последними аккордами.
      – Жребий бросим, - Лев Соломонович разглядывал шорты, которые только что сметал.
      – Нет. Летим все. Все! Ясно?
      – Так точно! - ответил Сержант. Остальные промолчали.
 
      Милка гуляла возле дирижабля, вздрагивала, когда ветер вдруг вздувал провисшее полотно, и думала, что надо бы набрать побольше хны, потому что кто знает, чем на Кубе красят волосы.
 

***

 
      Возле указателя жигуль тормозит, и капитан строго переспрашивает Полковника: «Здесь?». Полковник зажат на заднем сиденье между новой резиной и старлеем. Капитан впереди на пассажирском месте. За рулём новенький, капитан плохо помнит как его фамилия, поэтому обращается к нему по званию: старший лейтенант. Это неудобно, потому что на обращение отзываются оба. У новенького волосы сбриты почти налысо, как у братков в девяностые. Капитану это не нравится. Ещё капитану нужно позвонить жене и договориться, кто пойдёт сегодня в школу ругаться с химичкой. У капитана бурлит в животе, но он решил, что бутерброды оставит деду, а сами они поедят где-нибудь на заправке или в придорожном кафе. «Алые паруса» - буквы почти стёрлись, но звезда на воротах блестит свежей краской.
 
      – Здесь, - произносит Полковник, и старший лейтенант послушно жмёт на тормоз.
      – Та-а-а-к. Ну? И где эта твоя команда авиаторов? - Капитан выбирается первым, потягивается, жадно вдыхает ночной дождь и прелую траву. - Где?
      – В столовой ждут, наверное.
      Полковник дёргает калитку и только тогда, когда калитка пружинит обратно, замечает замок. Полковник ещё раз, просто чтобы не стоять, опустив руки по швам, дёргает калитку. И ещё.
 
      – Наврал, получается. Нехорошо. - Капитан подходит к решётке и вглядывается внутрь. По пустым дорожкам ветер гоняет листву, смешанную с капроновыми лоскутками, будто горящее перекати-поле мечется туда-сюда по степи.
 
      – Погоди, - шепчет Полковник. Полковник не верит, что они могли улететь на Кубу без него. Полковник надеется, что они его ждут. Он смотрит туда, где над краем крыши должен колыхаться пузырь дирижабля, но из-за подступивших слёз ничего не видит. Полковник не знает, что ему делать. Первый раз в жизни Полковник не знает, что ему делать.
 
      – Дед. Эй… Ты чего? - Капитан милиции, уставший и очень голодный, принимает решение. Главное, капитан понимает, что решение это неправильное. И он, обращаясь сразу к двум подчинённым, говорит: - Старлей, ломик достань из багажника. И дедову тушёнку.
 
      Тот, что новенький, сбивает замок. Другой выгружает клеёнчатую сумку с колесиками.
 
      – Ладно. Счастливо тебе. Привет мулаткам.
 
      Жигуль трогается с места, выплёскивая из-под лысых шин грязь и осень. «Тьфу ты, бутерброды забыл отдать», - сокрушается про себя капитан, но уже поздно, потому что указатель остался позади, а если возвращаться, то подчинённые подумают неладное.
 
      Голая мачта флагштока опасно кренится. Полковник ступает медленно, волоча за собой клеёнчатую сумку, совсем не похожую на вещмешок. Ему бы поднять глаза, но он боится. И только тогда, когда из-за угла первого корпуса показывается неаккуратная корзина под капроновым пузырём, Полковник снова начинает дышать. Банки липнут к рукам, воняют солидолом, и, чтобы не запачкать шинель, Полковник снимает её и вешает на рябину. Воробьи вспархивают и разлетаются, оставив рыжую гроздь в покое. Полковник собран и аккуратен, он укладывает тушёнку в угол, возле канистр с бензином. Когда последняя банка, осторожно встаёт на верхушку пирамиды, Полковник выпрямляется.
 
      – Вот. Наверное, уже пора? - Милка стоит на траве у дирижабля, держа на вытянутых руках папаху. Сержант рядом. Бережно протягивает Полковнику шинель - ту самую, новую, из серого сукна.
 
      – Ну. И что же вас задержало? - язвит Инженер, забираясь в корзину.
      – Дела. - Полковник кивает на горелку: - Приступайте.
      – Решили, кто летит? - Инженер суетлив, но доволен. В глазах его искорки любопытства. - Жребий давайте бросать.
      – А тебе-то зачем на Кубу? - неожиданно взрывается Лев Соломонович. - Полковник понятно почему. Сержант тоже - куда Полковник, туда и он. Отцу Михаилу на людей разных подивиться охота. У меня, вон, шорты есть. А ты? Ты и оставайся.
      – Как? - пугается Инженер. - Как это? Я с вами. Я один не хочу больше…
      – Отставить споры, - Полковник командует. - Все на борт!
      – Не взлетим. Хотя, может, и взлетим… - Инженер успокаивается, у него даже перестают дрожать губы. - Давайте уже, черти.
 
      Последним через борт переваливается Лев Соломонович. Отец Михаил освобождает ему место на низенькой скамеечке, сам пересаживается к горелке. Милка мнётся внизу и думает, что надо будет перестирать бельё и вытряхнуть матрасы, прежде чем вернуть их на место. Ещё она думает, что так и не призналась Полковнику, и уже, скорее всего, не успеет.
 
      – Людмила, что вы там топчетесь? Долго ждать? - кричит Полковник, перевалившись через край.
 
      Милка думает, что пластинку с «бессаме мучьо» жалко оставлять, но на Кубе наверняка найдётся похожая. Полковник протягивает руки, и Милка доверчиво опирается на них и оказывается внутри. Над её головой плещет маками каландрированный капрон, из которого можно пошить галстуки для тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч пионеров, а пальцы её зажаты в тёплых пальцах Полковника. Воздух вокруг с треском разламывается на куски, или это хлопает раздувшийся пузырь над дирижаблем?
 

***

 
      – Отлить надо, - сипит новенький и вопросительно смотрит на капитана.
      – Ну, останови.
 
      Капитан трудно поднимается, трёт веки, вздыхает. Старлей новый и просто старлей отбегают метра на три, и капитан злится, потому что раньше при старшем по званию так себя не вели, что вся эта демократия до добра не доведёт и что прижучить состав не мешало бы. Но потом у капитана поёт мобильник, и ему приходится зайти за машину, потому что жена нервничает и слишком кричит в трубку. Капитан слушает, соглашается, опять слушает и вдруг замолкает. И закрывает крышку. И смотрит в небо.
      Ему хочется встать по стойке смирно, приложить ладонь к козырьку, но рядом подчинённые, и, вообще, всё это здорово попахивает дурацкими сериалами. Поэтому капитан просто следит, как над заревом октября поднимается в небо алый, невыносимо прекрасный, неторопливый дирижабль, похожий на сказочную бригантину.