Завернув за угол, она чуть не вскрикнула. Фонарь осветил сидевшую, прижавшись к стене, девочку. Она сначала даже не узнала Тину, старшую дочку соседей. Женщина бросилась к ней, стала тормошить. И тут увидела ещё двоих, маленьких. Она ткнула фонарь в снег, схватила Саню и Улю и бегом, спотыкаясь, взбежала на заснеженное крыльцо, что было сил забарабанила ногой в дверь.
      - Вот, возле дома нашла их! - запыхавшись, сказала она отворившей дверь хозяйке. - Глянь, что с ними...
      И побежала назад за Тиной.
      ...В избе было очень тепло, просто жарко. Пахло вяленой рыбой, невыделанными шкурками - всем таким для ребят приятным, домашним. Они полулежали на лавке, разомлевшие, слабые-слабые, а женщины старательно растирали салом их лица, руки. Кожу приятно, хоть и больно, кололо. Возле Тины хлопотала её мама - кто-то уже сбегал за ней.
      - Беда-то какая! Как же это ты, дочка?! - всё приговаривала она.
      - Вот уже и порозовели, - говорила женщина, - а то совсем белые были. Скажите спасибо вашей собаке, прямо заставила меня идти за собой! Ещё бы немного, и быть беде.
      - Это Чердыш, - блаженно улыбнулся Саня, - он умный. И сильный, я на нём верхом ездил.
      Потом они пили чай, горячий, сладкий-пресладкий, от него и в животе стало горячо, и тепло поползло по всему телу. Оно разморило, веки у ребят стали неудержимо слипаться, головы клониться. Они и чая-то не допили, свернулись калачиком на широкой лавке и крепко уснули, как провалились куда-то...
      Пронзительный луч фар неожиданно резанул по окнам. Сидевшие у стола женщины невольно зажмурились. Свет от подвешенной к потолку керосиновой лампы съёжился, будто застеснявшись. Широкий луч, ворвавшись в окно, глянул на висевшие на стене железные капканы, связки сыромятных ремней, на кучу оленьих шкур в углу и погас. Крепко спящих на лавке ребят он не коснулся, а если бы и коснулся, они бы всё равно не проснулись.
      - Никак, вездеход? Никак, и его пурга прихватила?
      Одна из женщин подошла к окну и стала всматриваться в густо опушённое лохматой изморозью стекло.
      Хлопнула наружная дверь. Кто-то тяжело затопал в сенях.
      - Час добрый, - сказал, входя в избу, дядя Вася. В голосе его чувствовалась усталость и озабоченность.
      Он хотел что-то ещё добавить - должно быть, не очень весёлое, но вдруг, увидев спящих ребят, оживился.
      - Это, случаем, не наши интернатские? - спросил он и замер, ожидая ответа.
      - Ваши, ваши! - закивали женщины.
      Дядя Вася кинулся к лавке:
      - Да это же Саня, Санька Маймаго, озорник наш! И эти - наши!
      - Это вот моя дочка, - показала на Тину её мама. - Сто шагов до своего дома не дошла, сил недостало.
      - Знамо дело, пурга, - вздохнула хозяйка дома. - Ох, как намаялись они, бедняжки!
      - Руки-ноги не поморозили?
      - Миновало. Мы их порастёрли сальцем.
      - Ну, и добро, - сказал дядя Вася. - Пойду порадую своих.
      Через минуту все, кто был в машине, ввалились в избу. Им хотелось тут же растолкать ребят, чтобы вместе порадоваться тому, что они целы, дошли, одолели пургу. Но этого, конечно, никто делать не стал: понимали, как измучены ребята после непосильно трудной дороги, ведь у них были не богатырские, а всего лишь малышовые силы.
      - Садитесь, - приглашали женщины, - вот, на шкуры, на табуретки.
      Но никому не сиделось, все топтались на месте в этой ставшей вдруг тесной избе. Распахнули шубы, скинули шапки, отогреваясь. Пётр Николаевич устало присел на край лавки. Незаметно достал из коробочки таблетку и сунул под язык. Сердце долго ещё отдавало болью в лопатку, но он уже улыбался - какая гора свалилась с плеч! Проснись сейчас ребята, и те суровые, заранее приготовленные слова, которые он собирался им сказать, наверно, так и остались бы невысказанными.
      - Надо ехать, - озабоченно сказала наконец Елизавета Прокопьевна, как бы пурга-то пуще не разыгралась.
      - А вы переждите, пока утихнет, - встрепенулись женщины, - места у нас всем хватит.
      - Нет, дома нас ждут, - поднялся с лавки Пётр Николаевич. Он тяжело вздохнул: - Эти беглецы весь посёлок всполошили.
      - Беглецы? - охнула Тинина мама. - И моя тоже?
      Она бросилась к Тине:
      - Вставай, дочка! Что ж ты наделала! Вставай!
      Тина никак не могла проснуться. Она что-то бормотала, приподнималась с закрытыми глазами, они словно слиплись у неё. Потом открыла их, оглядела всех и снова заснула. Ей, должно быть, казалось, что всё это - тёплая изба, много людей - ей только снится.
      Пётр Николаевич подошёл к Тининой маме.
      - Не надо, - сказал он, - не будите.
      Та с надеждой посмотрела на Петра Николаевича, хотела и не решалась сказать: может, можно дочке остаться, ведь дома-то как все рады будут малые братишки... Ждут её, спрашивают... И, почувствовав, что Пётр Николаевич понимает её, торопливо заговорила:
      - Кабы разрешили ей остаться... Мы бы с отцом привезли её к сроку, верно слово, на собачьей упряжке, как он только с охоты вернётся!
      Заскрипела тут, медленно отворилась дверь, и в избу неуклюже ввалились два засыпанных снегом "колобка" - дом рядом, а пурга, как видно, успела как следует с ними наиграться.
      "Колобки" остановились у порога, оглядывая из-под надвинутых капюшонов такое множество людей. Увидев Тину, они дружно крикнули что-то вроде "И-а!.." и быстро затопали к ней. Обхватили крепко, ткнулись носами.
      У Петра Николаевича опять защемило сердце, крепко, но теперь не от боли, а от другого...
      Он так ясно увидел себя мальчишкой, белоголовым, вихрастым, непутёвым... Совсем маленького, оставшегося без матери, - его взяли на воспитание бездетные родственники. Они хорошо относились к нему, даже баловали. Но он знал, что в другой деревне, далеко от них, живут его отец, старшие братья, сестра. Как же тянуло его к ним, они и во сне ему снились! А ездил к ним редко - может быть, раз в год, на праздник. Старый отцовский дом с земляной завалинкой казался ему тогда самым весёлым местом на земле. Там, прямо за сараем, журчала по камешкам речушка, они, ребята, купались в её неглубоких бочажках, прямо руками ловили под камешками пескариков и тут же выпускали на волю. Это было не здесь, в тундре, а за тысячи километров... в его детстве...
      - Эх, беглянка ты непутёвая! - пожалел он крепко спящую девочку. Пусть остаётся.
      - К сроку привезём, верно слово, - обрадованно засуетилась Тинина мама.
      - А что с этими делать? - показывая на разметавшихся во сне Улю и Саню, спросил водитель.
      - У Сани здесь никого нет, - раздумчиво сказал Пётр Николаевич, - его родители на той стороне. Вообще непонятно, зачем он сюда пошёл. Уле до её посёлка на Малой Хете ещё идти и идти... Да нет, разве можно их так оставить?
      - Всё ясно, - сказал водитель и подхватил Улю на руки.
      Саню взял на руки дядя Вася.
      На улице ветер, снег словно подкарауливали, снова ударили в лицо. Саня заворочался.
      - А где Чердыш? - всполошился он.
      - Чердыш! Чердыш! - стали все звать.
      Мальчики побежали за дом.
      - Наверно, с подветренной стороны спасается от пурги.
      - Черды-ыш!!
      Ближний сугроб вдруг зашевелился, и из него показалась сначала собачья морда, потом, энергично встряхиваясь от набившегося в густую шерсть снега, и весь пёс.
      В машину Чердыш залез проворно. От мотора шло тепло, и он тут же улёгся в ногах у Сани.
      Машина рвалась сквозь пургу. В свете фар - мешанина снега, всё куда-то неслось, закручивалось, то вздымалось вверх, в темноту, то путалось впереди. Казалось, все снежинки, какие есть, слетелись сюда, чтобы попрыгать в ярком свете фар. Смотреть на пургу сквозь ветровое стекло, слушать из машины её то тоскливое, то сердитое насвистывание куда веселее, чем быть у неё в плену. Но скоро от этой снежной путаницы у Сани в глазах всё тоже перепуталось и, привалившись боком к Петру Николаевичу, он уснул.
      Крепко спала и Уля, примостившись на коленях у Елизаветы Прокопьевны.
      А мотор вдруг стал гудеть натужно, захлёбываясь на высокой ноте. Вездеход изо всех сил карабкался на кручу. Сане спросонок показалось, что они лезут прямо на небо - вездеходу, видно, тоже надоела пурга. Как взберётся на тучи, где нет ни снега, а может, и ветра, одни только звёзды... Переваливаясь с сугроба на сугроб, вездеход пополз мимо каких-то тёмных строений. Вместо звёзд Саня увидел огоньки в окнах и сразу догадался: "Дома! Посёлок!" Значит, взбирались они по их крутому берегу.
      Скоро машина остановилась возле удивительно знакомого крыльца. Это же школа! Вот чудеса! Столько времени шли они через весь Енисей, плутали, замерзали... А обратно - только сели в машину, только закрыл он на минутку глаза, как тут же приехали!..
      УТРОМ
      Все девочки проснулись раньше Ули. Ведь им не довелось отмеривать шагами двадцать километров по льду Енисея, да ещё в пургу!
      Первым делом они глянули на Улину кровать. Когда они ложились, кровать была пуста. И им было очень страшно за Улю. Ведь за окном уже вовсю насвистывал ветер, стучал снегом в стёкла. Они хорошо знали, каково людям, оказавшимся в такую непогоду в тундре. Да ещё не взрослым, а таким, как Уля и Саня, их ветер мог покатить, покатить и унести неизвестно куда, на льду ведь и ухватиться не за что.
      Сейчас на Улиной кровати кто-то спал, свернувшись калачиком.
      Девочки зашептались:
      - Кто это? Уля?
      - Её нашли? Когда?
      Никто не мог ответить, потому что ночью все спали. Девочки одна за другой, как были, босые и неодетые, стали быстро перебегать к Нелё на койку. Нелё - подружка Ули, уж она-то, наверное, что-то знает.
      А Нелё действительно знала, немного, но всё-таки...
      Нелё вчера очень долго не могла уснуть. Глаза слипались, а уши слушали пургу, и сон не приходил. А потом она услышала какую-то возню в дверях и как кто-то тихонько сказал:
      - Осторожнее, не ударь...
      Глаза Нелё сразу перестали слипаться. И теперь она уже в какой раз рассказывает девочкам потихоньку, шёпотом:
      - Улю принёс дядя Вася-истопник. Сонную. Когда с неё снимали пальто, бокарики, она так и не проснулась, ни одного словечка не сказала и глаз не открыла.
      - Теперь, наверно, долго она будет спать?
      - Конечно, долго.
      В коридоре зазвонил звонок - громко и надоедливо.
      - Ну чего он так раззвенелся, ведь разбудит! - зашептали девочки.
      Уля и на самом деле заворочалась, откинула от лица уголок одеяла, приоткрыла глаза, ещё сонно посмотрела на девочек и вдруг резко села на постели.
      - Почему я не дома? - удивлённо оглядывалась она. - Ведь мы дошли! Я помню, как мы уже совсем дошли...
      - Ты в школе, - наперебой заговорили девочки, - разве не узнаёшь?
      - А Тая твою куклу укладывала спать, а мы ей говорили: не надо, а она всё равно укладывала.
      - А тебя дядя Вася принёс, не веришь? Вот спроси Нелё.
      Уля не хотела ни спрашивать, ни слушать, она уже поняла, что она опять в интернате. Но она не хочет здесь быть! Она столько шла по льду! Девочки не знают, как им было трудно! Не знают, что они одолели пургу! И потом в тёплой избе их напоили чаем. Это было ещё не у мамы с папой, но где-то там, уже близко... И Уля вдруг тихо, но решительно сказала:
      - Я всё равно уйду домой. Сейчас.
      И, схватив с тумбочки свою одежду, стала торопливо одеваться.
      - Что ты, Уля! Что ты!
      Девочки окружили Улю.
      А она уже натянула платье, натянула один чулок... Но вдруг остановилась, плечики её задрожали, и она горько-горько заплакала.
      Раньше никто не видел у Ули слёз, а тут они лились не переставая.
      Нелё подсела к ней, обняла.
      - Хочу к маме, хочу к маме... - твердила Уля.
      А кто не хотел к маме? Каждая девочка, которая была тут, только и думала о том, как бы повидать маму. Они таили в себе это желание, потому что знали, что это невозможно. Но сейчас, когда Уля так горько плакала, повторяя "хочу к маме", они тоже стали потихоньку шептать: "И я хочу к маме, к моей маме!.." И у многих на глазах тоже навернулись слёзы. Наверно, они и полились бы в три ручья. Но тут невесть откуда вдруг появился Саня. После сна ещё взъерошенный, но, как всегда, деловой.
      - Чего это она? - кивнул он на Улю.
      - Мало ли чего, - отмахнулись девочки. - Она домой хотела, а её назад привезли.
      - Тю-ю-у, - скорчил рожицу Саня, - а её никто и не привозил, её ветром принесло. И меня ветром принесло, - уже совсем решительно заявил он.
      Девочки захихикали.
      - Не верите? Я же вместе с Улей и вместе с этой, с Тиной, и с нами Чердыш ещё был - мы все Енисей переходили.
      - Енисей вон какой, до другого берега и не дойти! - запротестовали девочки.
      - Тю-ю-у, - насмешливо протянул Саня, - а мы дошли.
      Он уже разошёлся и не мог остановиться. Да и как тут остановишься, если все девчонки развесили уши, слушают его, даже Уля плакать перестала. И он выпятил грудь.
      - Дошли, - повторил он. - Помнишь, Уль? Мы сначала шли, а потом на четвереньках ползли, а потом с сугроба как съехали и я лбом об стену бум!.. - Саня потёр лоб, хотя никакого синяка там не было. - А потом как налетел ветер... - Санино лицо стало хитрющим-прехитрющим, - как налетел... Я схватился за Улю, а ветер схватил нас и понёс, и понёс - то по льду, то опять по воздуху...
      Яростно размахивая руками, Саня уже бегал между кроватями, показывая, как ветер нёс их с Улей.
      - А потом... - Саня на секунду задумался. - Ветер нас как плюхнет в снег! Вон там, у крутого берега...
      Саня плюхнулся на кровать и замолчал, внимательно посматривая на девочек щёлочками сощуренных глаз.
      - А потом? - стали приставать девочки.
      - А потом нас нашли, я не знаю кто, - уже безразлично сказал Саня. Ему дальше было неинтересно.
      - Неправда, - сказала Уля, - нас ветер не нёс.
      Она смутно помнила, как их везли в машине.
      - Нет, правда! - запротестовали девочки. Они во всём верили Сане. Ты, может, скажешь, и то неправда, что, пока вы пропадали, Санин брат Вася подо льдом побывал и с рыбами разговаривал, да?
      Уля смолкла и растерянно заморгала, а Саня от удивления рот раскрыл. И глаза как фонари стали.
      - Кто тут не верит? - спросил вдруг, входя в комнату, Вася.
      - Вот! Уля и Саня, - загалдели девочки.
      Вася подсел к братишке. И рассказал, как луна-обманщица его подловила: сверкнула тоненькой льдинкой, будто вода...
      - Я и скакнул через неё... - усмехнулся Вася. - Да прямо в лунку! Не успел крикнуть: "Ой, какая вода тёплая!" - как очутился на дне речном.
      - Вода в реке не бывает тёплой, - вся съёжилась Нелё.
      - Тёплая! - рассмеялся Вася. - Снаружи мороз, а там - ну совсем как в бане!
      Девочки придвинулись поближе. Они уже подметили, что Вася каждый раз рассказывает по-другому, ну и что из того?
      - ...Очутился я на дне, - продолжал Вася. - Огляделся. Смотрю подплывает ко мне чудище: три рыбьих глаза, тридцать три плавника разноцветных, а на макушке, - Вася потрогал свой хохолок, - золотая корона зубчатая. Я сразу догадался: это царь Речной, а может, даже и Морской. Уставился он на меня глазищами и спрашивает: "Ты зачем к нам пожаловал?" Встал я этак перед ним, шапку на затылок и говорю: "Однако, пришёл я посмотреть, как тебя, Морской царь, рыбий народ слушается".
      - А в воде нельзя говорить, - сказала Уля. Слёзы у неё уже просохли, и она, как и другие девочки, слушала "во все уши".
      - Не перебивай! - зашептали девочки.
      Что-то похожее на Санину хитрецу мелькнуло в Васиных глазах. Понятно, ведь они братья.
      - В воде дышать нельзя, - сказал он, - а говорить - пожалуйста, сколько хочешь!
      - "По делу пришёл, - говорит Морской царь, - ну что ж, посмотри". Махнул он плавником, и поплыли мимо меня сиги, лини - жирные, ленивые, плывут и одним глазом мне подмигивают. Махнул царь другим плавником поплыли сомы. Усищи - во! - Вася развёл руки. - Нельмы такие большущие, каких я и в жизни-то не видывал! "Так это взро-о-слые, - сказал я Морскому царю. - Взрослые-то и у нас, в школе, Петра Николаевича, нашего директора, вот как слушаются. А ты покажи мелюзгу, вот что!" Тут царь Морской как затрепыхал всеми тридцатью тремя плавниками! Как тут набежали со всех сторон лещики, окуньки, подчирки, щурёнки и всякие другие рыбёшки... По знаку царя как понеслись они вокруг меня наперегонки! И вдруг всё перемешалось, толкутся вверх-вниз, как мошка летом, тычутся мне в лицо, в грудь, в рукава, под шапку, хвостиками взбрыкивают. И смеются, тоненько так: "Хи-хи-хи..." Тут и я как рассмеялся: "Ха-ха-ха!" Руками как взмахну, и мелюзга вся - фью-и-ить! - и врассыпную. "Ну, говорю, царь Морской, и правда мелюзга тебя тоже слушается. Пойду, однако, расскажу об этом у нас в интернате". - "Иди, иди", - говорит царь. Подплыли тут ко мне два большущих сома, подхватили плавниками да как подбросят! Я головой в лунку и, как пробка, наружу выскочил.
      - Это всё неправда, да? - спросил брата Саня. - Это ты сказку рассказал?
      Вася почесал в затылке.
      - Ну, если только мало-мало сказку... Однако, остальное всё так и было. Точно.
      - Пётр Николаевич заболел! - вдруг встревоженно крикнул какой-то мальчишка в коридоре и, не задерживаясь, побежал дальше.
      "Нулевишки" высыпали из спальни, стали спрашивать старших, тех, кто ходил к Петру Николаевичу:
      - Когда заболел?
      - Почему?
      А сами понимали: наверно, из-за той беды, что сотворили вчера ребята. Пётр Николаевич пока искал их, был крепок, а вот как их нашли, как вернулся домой, тут и заболел.
      Улю никто не винил, она маленькая, "нулевишка", ещё мало что понимает. Но сама-то она... "Это из-за меня заболел Пётр Николаевич!" говорила она себе и не знала, что же ей делать. Она вспомнила, какой весёлый был Пётр Николаевич на их празднике, как радовался, глядя на то, как они готовились к нему... А сейчас ему, наверно, очень плохо!..
      - Пётр Николаевич выздоровеет? - с тревогой спрашивала она Нелё.
      Нелё не знала, что сказать, и только пожимала плечами.
      - А Раиса Нельчевна, когда всё узнает, тоже заболеет, да? спрашивала Уля и ждала, что Нелё скажет: "Нет, не заболеет".
      И Нелё говорила:
      - Наверно, нет. Ведь Раиса Нельчевна на войне не была. А Петра Николаевича на войне сильно ранило.
      - А куда ранило?
      На это Нелё тоже не могла ответить. Она говорила только то, что сама слышала от других.
      - Однако, наверно, в сердце, - догадалась Уля, - раз сейчас у него сердце болит.
      Потом они опять спрашивали всех, кто появлялся, скоро ли поправится Пётр Николаевич.
      - Если ещё чего-нибудь не натворите, то скоро, - сердито сказала им Лида.
      Когда укладывались спать, Уля, как давно уже этого не было, подлезла к Нелё под одеяло. И они опять шептались, вспоминали новогодний праздник. И Уля уже думала: как же она могла бросить Дедушку Мороза и его мастерскую?!
      ...Пётр Николаевич пришёл в интернат только на третий день. Когда кто-то крикнул: "Пётр Николаевич идёт!" - все, кто где был, сорвались с места, бросились к нему навстречу. Обступили со всех сторон, не давали пройти.
      - Пётр Николаевич, здравствуйте!
      - Пётр Николаевич, вы же больны, зачем встали?
      - Пётр Николаевич, вам доктор велел лежать!
      - Ничего, ничего, ребята, я уже себя хорошо чувствую, ну почти хорошо.
      Пётр Николаевич шёл по коридору медленно, словно ноги у него были очень тяжёлые.
      Нелё думала, что Уля тут же убежит, чтобы не попадаться Петру Николаевичу на глаза. Она, Нелё, наверно, так бы и сделала. Но Уля не убежала. Она только замерла и крепко прислонилась боком к стене - эта стена, должно быть, помогала ей, не разрешала убежать. Не мигая, Уля следила за каждым шагом Петра Николаевича.
      Нелё тоже прижалась к стене, хотя ей бояться было и нечего. Она думала, что Пётр Николаевич их не заметит, пройдёт мимо. Но он заметил. Подошёл. Взял Улю за подбородок, поглядел в глаза.
      - Ну, беглянка, горе ты моё... - грустно сказал он. - Зачем же ты убежала? Разве тебе у нас плохо?
      Он не ругал Улю, ни капельки. Уля не всё поняла, что он сказал, но по голосу почувствовала, как он огорчён. Ладонь у него была тёплая, добрая.
      Все проводили Петра Николаевича до учительской, и, когда он скрылся за дверь, Уля потянула Нелё за собой и побежала в спальню. Там она достала свою Катю, пригладила ей волосы, поправила капюшон, потом шепнула:
      - Катя, ты не скучай без меня, ладно?
      - Будем играть? - спросила Нелё.
      Уля покачала головой. И прямым путём отправилась к учительской. Нелё шла рядом, не понимая, что Уля ещё надумала.
      А Уля подошла к двери, послушала. Пётр Николаевич там разговаривал громко - должно быть, по телефону. Когда кончил говорить, Уля осторожно приоткрыла дверь.
      - Заходи, - позвал Пётр Николаевич.
      Уля вошла. А Нелё осталась в коридоре и, глядя в приоткрытую дверь, не выпускала из вида подружку.
      Уля подошла к столу и положила перед Петром Николаевичем куклу.
      - О-о, какая красивая! - Пётр Николаевич взял куклу в руки. - Как ловко парка расшита. Это мама смастерила?
      Уля замотала головой.
      - А кто же? Сама? Ну молодец!
      Полюбовавшись, Пётр Николаевич протянул куклу Уле. Но Уля не взяла. И даже руки спрятала за спину.
      - Это Катя, - сказала она. - Самая хорошая. Теперь она у вас будет жить.
      У Петра Николаевича от удивления брови поднялись высоко-высоко.
      - Но я в куклы не играю, - растерянно сказал он, - я уже взрослый, да где там, уже старый. Я когда мальчишкой-то был, больше молотком орудовал.
      - Катя - хорошая дочка, - повторила Уля, - она малых нянчить умеет. Теперь она ваша. И она не будет убегать ко мне.
      - Вот задачу ты мне задала, - даже поднялся со стула Пётр Николаевич. А потом сказал: - Ну хорошо, раз ты так хочешь, я возьму её. А где же мы её поместим?
      Он оглядел комнату.
      - Вот тут, - показала Уля на кусочек пустого места на книжной полке.
      - Хорошо.
      Пётр Николаевич раздвинул немного книги и посадил туда куклу удобно, как в гнёздышке.
      - И впрямь ей здесь неплохо, - обернулся он к Уле. - А ты, как соскучишься, приходи сюда, она тебя будет ждать. Договорились? О бэй?
      - О бэй, - довольная, кивнула Уля.
      ВОТ И СВИДЕЛИСЬ!
      - Везут, смотрите, везут кого-то!
      - Наверно, надоело дома, соскучился, вот и везут.
      Все ребята, что были на улице, кинулись к школе. Им хотелось посмотреть на этого чудака, которого везут раньше срока, ведь до конца каникул ещё целых три дня.
      Снег звенел под их ногами, пел под полозьями санок, хрустел под лыжами. И в эту снежную музыку уже вливался еле слышный перезвон. Нелё и Уля замерли - бубенцы! Девочки побежали за сарай и увидели мчащуюся к ним оленью упряжку. Оленьи морды, рога белы от инея. Мчат олешки издалека. А бубенцы на их шеях выговаривают:
      "Вот и мы! Вот и мы!"
      На нартах двое - взрослый и маленький, тоже заиндевелые. Маленький из-под оленьей шкуры так и зыркает глазами. Едва олени, уткнувшись в крыльцо, стали, он первым соскользнул с нарт и кинулся прямо к Уле и Нелё, чуть было не сбил их с ног и звонко закричал:
      - Это я! Что, не узнали?
      Девочки и впрямь в этом заиндевелом медвежонке не сразу признали своего Вовку, потому что никак не ждали, что он прикатит к ним.
      - Ой, Вовка, Вовка!
      Они тискали, тормошили его. Наконец Уля оторвалась от братишки и кинулась к маме. Потому что это её мама примчалась на оленьей упряжке. Мария Вэрковна подхватила Улю на руки:
      - Ну, здравствуй, здравствуй, дочка!
      У Ули от неожиданной радости дух перехватило, и она не могла вымолвить ни словечка. Подбежала и Нелё:
      - Здравствуйте, тётя Вэрковна.
      - Это новенького привезли? - переговаривались собравшиеся вокруг ребята.
      - Только больно мал.
      - Мал, да удал.
      В раздевалке, когда скинули пальтишки, Мария Вэрковна только головой покачала, оглядывая девочек.
      - Однако, большие стали. А платья на вас какие хорошие. А косичек-то нет!..
      Уля крепко прижалась к маме и зашептала:
      - Я так хотела к тебе, так хотела!..
      - И мы, однако, соскучились. Отец сбирался сам поехать, но я сказала: "Нет, я поеду. Повидаю нашу Улю, посмотрю, как ей там живётся на стороне".
      - И я сказал: поеду, - заявил Вовка.
      - Мы с отцом его отговаривали, дорога длинная, мороз, но разве его отговоришь?
      Мария Вэрковна приглаживала Улины волосы, заглядывала ей в глаза.
      - Юлька про тебя всё спрашивает: "Где наша Уля?"
      У Нелё к горлу подкатил комок. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы и её мама была тут рядом, чтобы и она могла так же крепко прижаться к ней. И, боясь, что она вот-вот разревётся, Нелё вдруг громко спросила Вовку:
      - Хочешь, я тебе покажу нашу школу?
      - Хочу, - встрепенулся Вовка.
      - Да, да, Улекоча, Нелёко*, покажите! - обрадовалась Мария Вэрковна.
      _______________
      * Когда ненцы хотят сказать ласково, они прибавляют к имени "ко", "коча" - "Улекоча", "Нелёко" - значит: "Улечка", "Нелёчка".
      Как когда-то Нелё показывала школу Уле, так теперь они вместе, держа Вовку за руку, показывали ему и Улиной маме, где у них классы, где пионерская комната, где спальня. Скоро Мария Вэрковна приотстала, потому что её встретил Пётр Николаевич и попросил зайти в учительскую. А Уля, Нелё и Вовка пошли дальше. Вовка таращил на всё глаза и без устали спрашивал:
      - Это что? Это что?
      Совсем как на уроке Раисы Нельчевны, когда они учили слова по картинкам.
      Уля показала Вовке свою кровать, он тут же надавил руками матрац:
      - Однако, мягко.
      - Только без ног, - предупредила Уля. - Нам не разрешают.
      Но Вовка уже вскочил на кровать и стал подпрыгивать.
      - Хорошо! - рассмеялся он.
      И тут же перескочил на кровать Нелёны и на ней покачался.
      Когда проходили мимо умывальников, он, конечно, толкнул железную палочку вверх - что будет? Тотчас ему в руки полилась вода. Вовка от неожиданности отскочил.
      - Не бойся, - рассмеялась Уля, - вода - хорошо, надо руки помыть.
      Но Вовка не собирался мыть. Он просто толкал по очереди все палочки. А вода лилась из всех!
      Спортивная комната Вовке, пожалуй, понравилась больше всего. Первым делом он попытался пробежать по бревну и, конечно, свалился. Но не растерялся. Тут же стал подпрыгивать, чтобы достать кольцо. Эх, обида, не дорос немножко! Тогда он полез по гимнастической лестнице, быстро-быстро перебирая руками и ногами, и, когда ухватился за самую верхнюю перекладину, довольный, обернулся - вот я где! И тут ахнул - через открытую дверь в кафе "Льдинка" он увидел ёлку, не на картинке, а настоящую, живую, пребольшую, всю увешанную игрушками.
      Вовка кубарем скатился вниз, вбежал в кафе и остановился перед ёлкой, не в силах отвести от неё глаз. Потом на цыпочках подошёл ближе, стал гладить мягкие зелёные иголки, потянулся к игрушкам, осторожно трогая их одним пальчиком. Тогда Уля и Нелё попросили старших ребят зажечь ёлку, хотя бы на минутку. И ёлка вспыхнула разноцветными огнями, и все игрушки заискрились, будто ожили.
      Вот тут Вовка твёрдо заявил, что домой он не поедет, а останется здесь насовсем. Сначала он сказал это Уле и Нелё, потом сказал маме, а потом не побоялся и сказал даже Петру Николаевичу. Вот какой упрямый! И хотя все ему говорили, что он ещё мал и ему надо подрасти, он всё равно твердил своё: "Останусь тут, домой пусть едет Уля".
      - Может, и правда, дочка, поменяешься с Вовкой? - спросила Мария Вэрковна не то всерьёз, не то в шутку.
      Все думали, что Уля с радостью согласится, ведь всего несколько дней назад она так рвалась домой. Нелё с отчаянием смотрела на неё: вот сейчас она скажет "да" и уедет, бросит её, подружку, и школу... Но Уля сказала совсем другое.
      - Нет, - сказала она, - я учусь в школе, а домой поеду, когда поедут все.
      Уля решила это твёрдо, хотя знала, что до того дня, когда домой поедут все, ещё далеко. Через три дня окончатся каникулы. Много интересного будет рассказывать им на уроках Раиса Нельчевна. И много ещё выучат они новых русских слов. А в свободное время их будет ждать в живом уголке куропатка, она уже научилась брать корм прямо из рук. И в мастерской Дедушки Мороза они будут теперь мастерить кормушки для птиц, которые прилетят к ним, когда приблизится весна.
      Пройдёт студёный январь, и из глубоких снежных сугробов выберется наконец солнце и прогонит полярную ночь, и они, ребята, в честь солнца будут петь песни и, взявшись за руки, станцуют танец Солнца - Хейро.
      Потом они будут встречать пуночек. Пуночки первыми прилетят к ним издалека, с юга, и звонкими песнями известят всех, что идёт весна. А с севера, взламывая на Енисее лёд, придут могучие ледоколы, ведя за собой караваны судов.
      А уже потом придёт май, ещё морозный, пуржистый. Дедушка Мороз не сразу уйдёт из тундры, он ещё будет пощипывать за нос, за щёки, но это не страшно, потому что солнце тогда уже поднимется выше, день станет долгим и не таким студёным.
      В мае - конец занятий. В мае Раиса Нельчевна и Пётр Николаевич поздравят их с переходом в первый класс, и они станут называться уже не "нулевишками", а "первоклашками". Вот тогда на оленьих, на собачьих упряжках, даже на вертолётах примчат за ними родители и увезут домой на всё лето.
      ...Проводить Марию Вэрковну и Вовку прибежали все ребята: уж больно Вовка им приглянулся. Пётр Николаевич твёрдо деговорился с Вовкой, что на будущий год ждёт его в школу.
      Ребята крутились возле упряжки, поглаживая олешков, которые, почуяв близкую дорогу, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Ребята присаживались на уголки нарт, примерялись, чтобы хоть немножко прокатиться.
      Уля и при прощании не заплакала, не попросилась домой, только очень крепко обняла маму.
      Мария Вэрковна взмахнула хореем. Все закричали:
      - До свидания! Удачной дороги!
      Олешки прямо с места взяли в рысь. Они, должно быть, тоже спешили к дому.
      - Наперегонки бежим! - закричали мальчишки и припустились сбоку нарт. Но где там, быстро отстали.
      Когда упряжка, круто развернувшись, скрылась за поворотом, все стали расходиться кто куда, одни лишь Уля и Нелё не ушли, они долго слушали, как, удаляясь, тает в морозном воздухе перезвон бубенцов...