Уля крепче прижала куклу.
      - Ничего, ничего, садись, - сказала Раиса Нельчевна. И обратилась к ребятам: - Разрешим ей, правда? Она ведь ещё новенькая. Потом она всему научится, как и вы.
      - Посади Катю тут, между нами, - шепнула Нелё, - она тоже будет "нулевишкой".
      - Сейчас мы будем учить слова, - сказала Раиса Нельчевна и показала всем яркую картинку.
      - Это...
      Все хором сказали:
      - До-ом.
      - Правильно, - похвалила Раиса Нельчевна. И показала другую.
      - Это...
      - Оле-ень.
      Картинки были красивые, и Уле понравилось называть всё, что она на них видела. Только называла она по-ненецки. Все говорили: "река", она говорила: "яха"; все говорили: "лодка", она говорила: "нану"...
      - Ты по-русски говори, - шепнула ей Нелё.
      А как она может по-русски, если не знает? Одно слово попробовала сказать, его ребята много раз повторяли, потому что оно очень трудное: "ка-ран-даш". У неё получилось: "ра-кан-даш". И все рассмеялись. Приятно ли?!
      Раиса Нельчевна показывает и показывает. Картинок у неё так много, что Уле даже страшно стало: столько слов надо выучить! А ребятам хоть бы что - отвечают и отвечают!
      - Это...
      - Сто-ол.
      - Это...
      - Же-е-рка.
      Раиса Нельчевна качает головой.
      - Нет, ребята, это - этажерка.
      Она просит повторить, и весь класс дружно отвечает:
      - Же-е-рка.
      Раиса Нельчевна улыбается - вон в чём дело!
      А ребята обижены. Они ведь знают, что такое "жерка", и все громко сообщают об этом:
      - "Жерка" - это когда полочки вместе.
      - На жерку книжки ставят.
      - Я видела, - тянет руку Нелё, - она в пионерской комнате стоит, вся из полочек сделанная.
      Нелё ужасно хочется показать Уле, что она уже много знает.
      - Верно, - говорит Раиса Нельчевна. - Так что же это?
      - Это... Это... - Нелё набирает полную грудь воздуха. - Жжерка! радостно выпаливает она.
      - И мы говорим: жерка! - кричат все.
      Раиса Нельчевна вздыхает:
      - Ну ладно, ребята, завтра разберёмся. Это трудное слово: "этажерка". Ну-ка, а это что?
      - Соба-а-ка!
      - Это...
      - Мя-ач!
      Ребята выкрикивают весело, им нравится называть слова, которые они уже знают. А Уле стало скучно. Она ведь ничего, совсем ничего не понимала. Незнакомые слова кружили над ней, жужжали, как комары летом, в жару, и спрятаться от них некуда было.
      Уля взяла на руки Катю.
      - А ну их, - сказала она кукле, - ты их не слушай. Лучше спи.
      И, покачивая, стала баюкать:
      - Аа-а! Аа-а!
      Но разве убаюкаешь? В классе стало ещё шумнее. Раиса Нельчевна сказала:
      - Мы с вами все - гуси. Взмахнули крыльями! Летим!
      И все сразу вскочили, подняли руки, захлопали.
      - Крылья за спину! - скомандовала Раиса Нельчевна. - Хлоп-хлоп! Не получается?
      У них и правда ни у кого не получалось. За спиной хлопать трудно, руки какие-то короткие, не достают. Кто наклоняется вперёд, кто совсем назад запрокинулся. Уля только смотрела на всех, а попробовать не решалась.
      Потом все опять вскинули "крылья", замахали ими. Даже шеи у всех вытянулись по-гусиному. А Миша Тэсэдо, всегда такой серьёзный, вдруг загоготал пронзительно:
      - Го-го-го-го-о-о!
      - Всё, всё, прилетели, - заторопилась Раиса Нельчевна. - Полетали немножко, и хватит. Теперь садитесь. Мы больше не гуси, мы опять школьники.
      Сразу сесть почему-то не получилось. И руки никак не могли опять стать руками, а не крыльями, и кричать по-гусиному ещё хотелось. Но наконец угомонились. Один только Саня продолжал трепыхаться, будто он гусь-подранок.
      - Маймаго, успокойся, - сказала Раиса Нельчевна, - урок продолжается.
      Но Саня недоуменно смотрел на неё. Вот всегда так: Саня не ненец, он долган и, когда хочет, делает вид, что не понимает ни по-ненецки, ни по-русски... А сам ещё и по-нганасански говорит, ребята-то знают.
      - А я знаю, что сейчас будет, - зашептала Нелё, - сейчас будет скорая говорка, вот увидишь.
      Уля отмахнулась. Какая ещё "говорка"?
      А класс уже говорил нараспев:
      - Реч-ка те-чёт. Печ-ка пе-чёт.
      Раиса Нельчевна взмахивала руками, чтобы всем было легче говорить дружно. Сначала все её слушались, а потом у них стало говориться быстрее, быстрее... И началась такая неразбериха! Языки заплетались, каждый кричал своё, у кого как получалось:
      - Печ-ка ре-чёт. Чеч-ка че-чёт...
      Раиса Нельчевна закрыла уши ладонями и открыла их, только когда все вволю накричались.
      - А я умею скорую говорку! - радостно сказала Уле Нелё. - Вот, слушай.
      И заговорила быстро-быстро:
      - Реч-ка те-чёт, печ-ка пе-чёт, печ-ка пе-чёт, речка те-чёт...
      Ей некогда было даже вздохнуть, и она, не переводя дух, продолжала скороговорить. Слова летели крепкие и круглые, как камешки. От старания щёки у Нелё стали красными, а белые зубки так и сверкали. Уля смотрела ей прямо в рот. Ой, как здорово! Совсем здорово!
      Скоро и все ребята стали смотреть на Нелё. А Раиса Нельчевна сказала:
      - Молодец! Совсем молодец!
      Потом все опять стали говорить медленно. И тогда Уля наклонилась к кукле и, посадив её поудобнее, сказала тихонько:
      - Катя, давай и мы: реч-ка... те-чёт!..
      ПО ГОРЯЩЕМУ НЕБУ...
      Целых три дня куролесила пурга. И все три дня они не выходили на улицу. А так надоело сидеть в доме! Даже ссориться друг с дружкой начали. Засыпали, думая, что, пока спят, пурга образумится, просыпались с надеждой, что она уже кончилась. Но она не унималась, всё гудела и гудела...
      Это было нестерпимо - сидеть взаперти, в четырёх стенах. Другое дело дома, в родной тундре. Там в пургу, забравшись в чум, который дрожал и гнулся под напором ветра, они не чувствовали себя в таком плену, как здесь. Там всё было привычно: придвинешься ближе к жаркой печурке, зароешься в мягкие оленьи шкуры, и что тебе пурга! Она поёт на все голоса, и ты с ней. А чуть приподнял полог чума, можешь с ней и поразговаривать.
      Раиса Нельчевна хорошо понимала своих питомцев, потому что сама выросла в тундре и вместе с родителями кочевала с оленьим стадом. Она тоже была когда-то "нулевишкой" и так же, как теперь эти ребята, трудно привыкала ко всему новому. Окончив школу, она, может быть, тут же вернулась бы в свою тундру, но ей захотелось учиться дальше, и она не побоялась уехать очень далеко. Целую неделю плыла на теплоходе по Енисею, потом не один день ехала поездом в Ленинград.
      По ленинградским улицам и переулкам можно ходить год, и всё не осмотришь. И она бродила по этим непривычно для неё говорливым, шумным улицам, разглядывала стройные ряды каменных домов, таких разных, непохожих один на другой. Вечерами город загорался тысячами огней, будто много караванов судов пришло сразу. Побывала в знаменитых ленинградских театрах, и в детских тоже, порадовалась за ребят, которые смотрят такие интересные спектакли. А сколько книг в ленинградских библиотеках! Любую, какую тебе надо, можно найти и прочитать.
      Но почему-то прошло немного времени и всё чаще стал вспоминаться ей родной Енисей, широкий, такой, что другой берег чуть виден; розовые всплески на нём, когда летом солнце, никогда не заходя за горизонт, окрашивает розовым цветом облака; покрытая влажным мхом просторная тундра. И ребята. Любознательная, неугомонная, родная её таймырская ребятня, всем интересующаяся, непрестанно обо всём расспрашивающая - о своей тундре и о том, что очень далеко от них.
      Закончив институт, Раиса Нельчевна тут же вернулась в свой далёкий бревенчатый посёлок учить своих северных ребятишек.
      Когда за окнами вдруг стихло и продолжало гудеть уже только наверху, над крышей, ребята сразу побежали одеваться.
      Старшие остановили их:
      - Куда вы, на улицу носа высунуть нельзя!
      - А мы не боимся, - ответил за всех Егорка. - Что мы, пурги не видали?! Она уже уходит.
      И высунулись - с трудом, все вместе навалившись на дверь. Однако снежный вихрь так крутанул, что тут же все влетели обратно. Что они! Взрослые-то - ворвутся с улицы и никак не отдышатся. Оказывается, пурга и не собиралась сдаваться. Ничего не оставалось делать, только ждать. Да ещё слушать: как она там, воет?..
      И до чего же были рады, когда ещё через три дня на всех словно глухота напала - никто больше не слышал ни свиста, ни воя... А Раиса Нельчевна сказала:
      - Однако, пурга-то прошла. Уж сегодня-то после уроков мы обязательно пойдём гулять.
      Все закричали, запрыгали. Егорка умудрился перекувырнуться через голову. Потом затихли: вдруг все пойдут гулять, а тебя одного оставят!
      Последний урок показался особенно длинным. Громко выводили хором:
      На уроке я сижу,
      Я читаю и пишу...
      А сами только и думали: скорее бы на улицу, скорее бы поиграть!
      Наконец пропели последнюю песенку:
      Я считаю: раз, два.
      Я пишу, учу слова,
      и - наперегонки в раздевалку.
      Морозом крепко охватило лицо, едва только выскочили наружу, защипало, закололо иголками. Здравствуй, Мороз Иванович, вот и мы к тебе!
      А снегу-то! Сугробы выше головы, дома все занесло по крышу, ни окон, ни дверей, только трубы торчат. К дверям тоннели прокопаны. Школа большая снежная гора, да и только. Вот почему там, внутри, пурги не слышно было - потому что под снегом.
      Снег искрится, мерцает - то ли звёзды играют в нём, то ли луна издалека, от горизонта, поддразнивает, спрячется - выглянет... Прибитый ветром снег крепок: топай - не провалишься, звонко скрипит под ногами видно, рад ребятам.
      Старшеклассники с железными лопатами (деревянными тут делать нечего) рубят снег, очищают крыльцо, дорожку - не лазать же по сугробищам! А снег не поддаётся, только маленькие кусочки и отскакивают. Тогда сбегали за пилой. Дело пошло быстрее. Стали пилить снег, как дрова. Заклубились снежные опилки. И сразу одна, другая глыба отвалились. Миша, Егорка, другие мальчишки бросились помогать, оттаскивать в сторону снежные бруски.
      Потом стали строить из них крепость.
      Саня Маймаго - вот хитрющий! - ему то ли лень было таскать снежные глыбы, то ли хотелось показать, что он уже настоящий каюр*, - запряг в санки свою, вернее, школьную собаку и подкатил.
      _______________
      * К а ю р - погонщик собак или оленей, запряжённых в нарты.
      - Накладывай! Чердыш, пошёл!
      Чердыш - большая, сильная ездовая собака - послушно рванул с места.
      В школу Чердыша ещё щенком привёз старший брат Сани, Вася Маймаго. Поэтому Саня и считает Чердыша почти своим и льнёт к нему.
      Снегу навозили, натаскали полно. Сложили высокую стену, спрятались за ней.
      - А ну, кто войной пойдёт?
      Метких снежков целая куча наготовлена.
      - Э-эй, доро-гу-у!
      Мимо крепости прямо с крыши школы лихо промчался на лыжах мальчишка. Уже в конце горки не удержался, упал, забарахтался. Другие ребята тащили кто лыжи, кто санки. Нелё и Уля побежали в сени, схватили маленькие санки, одни на двоих.
      Взбираться по крутой горе трудно, ноги скользят. Всё равно карабкались, подталкивали друг друга. Наконец и они на крыше. Глянули вниз, сердце так и ёкнуло: как же съехать с такой высоты! А как же другие-то? Смеются, пищат и - съезжают. Тогда и они развернули санки, придержали их, чтобы не ускакали пустыми, плюхнулись, ойкнули и покатили. Хотя им никто не мешал, они тоже громко кричали:
      - Доро-о-гу-у-у!!
      Отъехали далеко, санки ещё вздрагивают, катят, а позади уже догоняют другие:
      - Доро-о-гу-у-у!!
      Пусть всем им пришлось поскучать столько дней, зато пурга приготовила для них вон какую гору! Они снова и снова взбирались на неё, снова съезжали, запыхавшиеся, все в снегу.
      - Сияние! - вдруг сказала Уля и остановилась, запрокинув голову.
      - Подумаешь, невидаль! - отмахнулись мальчишки.
      Они были заняты другим: торопливо набирали полные руки снежков - у крепости уже шло настоящее сражение, с гиком бежала туда ребятня, самые задиристые. Нелё тоже схватила снежок, повертела его - а кидать-то она совсем не умеет, вот жалость!
      Уля даже не глянула на крепость, на сражающихся. Она смотрела вверх. Там через всё звёздное небо, из конца в конец, перекинулась светящаяся зелёная полоса. Она играла, будто живая, то ярче загоралась, то чуть притухала, расширялась, снова сжималась...
      Северное сияние!
      Бросив санки, Уля быстро полезла на гору.
      - Куда ты? - крикнула Нелё и полезла следом. - Ой, на трубу карабкается! Чего ты там не видела?
      - Лезь сюда! - позвала сверху Уля. - Смотри, как здесь всё видно!
      - С крыши тоже видно, - возразила Нелё. И подумала: "А может, не всё..."
      И, ухватившись за обледенелые кирпичи, стала тоже взбираться. Уля потянула её за рукав, чуть сама не свалилась. Скоро они обе уже стояли на самой макушке трубы, крепко держась друг за дружку. Выше них мог бы подняться один только дым, если бы он шёл из этой чёрной дыры. Но печку сейчас не топили, и дыма не было. Выше всех сейчас были они.
      Внизу у крепости дружно летели снежки, мальчишки горланили "Ура-а!", шли на приступ.
      А вдали у горизонта уходила за снежные холмы зелёная небесная дорога.
      - Смотри, она прямо к нашему посёлку идёт, - таинственно зашептала Уля. - Во-он там, далеко, за Енисеем. Да?
      - Ага, - подхватила Нелё, вглядываясь. - Там Малая Хета и там посёлок.
      - Если бы залезть на эту зелёную полосу да покатить по ней на санках... - Уля даже задохнулась. - Так к нашему дому и прикатили бы!..
      - Ты что?! - ахнула Нелё. - С неба-то?.. А однако, здорово! Вот все удивились бы! Твой Вовка совсем бы рот разинул.
      - Да Вовка сам бы на неё влез, - вступилась за брата Уля. - Вовка у нас знаешь какой ловкий!
      Зелёная мерцающая полоса, словно не желая, чтобы по ней съезжали, вдруг рассыпалась длинными иголками. Потом иголки стали розовыми, малиновыми, побежали по небу быстро-быстро - не углядишь как. И вот уже повисли в вышине огромным разноцветным пологом. Должно быть, ветер раздувал там складки полога, не давая им покоя: они трепыхались наверху, раскачивались, яркие, светящиеся... Вдруг всё небо вспыхнуло так, что совсем светло стало. Снег окрасился розовым цветом, горящие отблески дрожали на нём, перебегали с сугроба на сугроб.
      Теперь и у крепости стало тихо. Все смотрели на небо.
      Но не на сияние, а на стремительно скользящую мимо неподвижных звёзд яркую точку.
      - Это же спутник!
      - И космонавт в нём, да?
      - А как же он там помещается? Спутник такой маленький.
      - Совсем и не маленький. Это с Земли так кажется, потому что далеко. А в нём и по два, и по три космонавта сразу помещаются. Только в этом нет космонавтов, а есть приборы, специальные, для телепередач. Поди, не знаете, почему мы телевизор можем смотреть? Знамо дело, потому что спутник летает.
      Так объясняли старшие ребята, а малыши слушали, хоть и не всё понимали. Ну и что? Чем непонятнее, тем интереснее!
      Они проводили взглядом летящую звёздочку. Сияние уже затухало. Чуть переливался в небе неяркий розовый свет.
      Девочки спрыгнули с трубы, а потом "на своих двоих" съехали и с крыши.
      И тут к ним подошла высокая незнакомая девочка - может, из третьего, а то и из пятого класса, такая высокая. Посмотрела на них чуть прищурившись и сказала:
      - Я видела, как вы на трубу залезли. Это ты придумала? - кивнула она Уле. И, не дожидаясь ответа, сказала: - Смелая. Буду с тобой дружить, ты мне нравишься. Меня зовут Тина. И я возьму тебя с собой в тундру, хочешь?
      В тундру! В её родную тундру!.. Это было так неожиданно, что Уля как держала в руке заснеженную рукавичку, так с ней и застыла.
      А Нелё ужасно рассердилась. "Вот тебе и раз! Разве так дружат? Сразу - командовать". Она посмотрела на эту надменную девочку, тоже прищурилась и громко сказала:
      - Уля - моя подружка, мы с ней ещё дома дружили.
      - Твоя-а? - нараспев проговорила Тина. - А теперь будет моя. - И она рассмеялась.
      Нелё ждала, что Уля тоже скажет, что у неё подружка - она, Нелё. Но Уля ничего не сказала...
      Уля смотрела на эту незнакомую большую и, наверно, очень умную девочку, которая хочет с ней дружить и даже взять с собой в тундру... далеко... может, туда, где мама и папа. Это Нелё уже привыкла к школе, она здесь давно, а Уля... нет, Уля ещё не сумела привыкнуть.
      РАЗВЕ МОЖНО БЕЗ СОЛНЦА?
      Вся жизнь в интернате начинается по звонку. Дня-то зимой у них нет, только ночь - утром, вечером, днём и ночью... То звёздная или лунная, и тогда многое что видно: антенны на крышах, столбики дыма, поднимающиеся из труб, даже узоры на малицах прохожих; то тёмная - это когда небо закрыто облаками. Только по звонку все в интернате узнают, что наступило утро.
      Самый первый звонок звонит так долго, что поднимает всех - кто хочет вставать и кто не хочет. И спрятаться от него невозможно. Если даже сунешь голову под подушку, он и там найдёт. А не найдёт, ему помогут твои же подружки, мигом сдёрнут с тебя одеяло - вставай, соня! - ещё и пятки пощекочут.
      Потом звонков бывает много: на уроки, на перемены. Последним ударяет гонг. Это до блеска начищенная медная тарелка. Она как маленькое солнце, прямо горит. Гонг висит высоко, возле учительской комнаты. Он звучит мягко, с каким-то переливом, не говорит, а нашёптывает тебе: "Спать, спать..."
      И хотя спать ещё не хочется, но на гонг никто не обижается. А вот на первый звонок...
      Уля никак не может привыкнуть всё делать по звонку. Зачем вставать, если спать хочется? Зачем сидеть за партой, если гулять хочется?
      В первые дни она и уходила из класса. Но тогда ей становилось совсем скучно.
      Всё же понемножку она привыкла и к интернату и к школе. Правда, русских слов она ещё знала немного. Но в этом все ей помогают. Не только подружка Нелё, но и другие девочки и даже мальчишки. Утром Уля встаёт, а ей кричат:
      - Уля, убери постель!
      Сначала она не понимала, чего от неё хотят. Но теперь она уже знает, что такое одеяло, подушка, простыня, и научилась застилать кровать не хуже других девочек.
      Потом выучила слова "мыло", "вода", "полотенце". Самое интересное, что слова учатся лучше всего тогда, когда что-нибудь случается. Как-то во время умывания мыло попало Уле в глаза и стало больно щипать. Уля стала тереть глаза руками, а от этого ещё больше стало щипать, и она запищала, запрыгала. А тут ей все кричат:
      - Это мыло, мыло, мыло! Ты скорей водой, водой, водой!
      Вот так она сразу и запомнила и мыло, и воду, и полотенце.
      Есть слова, которые легко выговариваются и запоминаются. Вот слово "мел" - его Уля сразу выучила. Чего тут учить? Это слово само изо рта выскакивает. Оно такое простое, что его даже на картинке у Раисы Нельчевны нет. Кусочком мела пишут на классной доске. Пока выводишь палочки-крючочки, руку испачкаешь. Вытрешь руку о платье - платье испачкаешь. Потом оказалось, что мелом окрашены и потолки, и стены школы, и даже в листочках тетрадки есть мел, поэтому бумага и белая, так Раиса Нельчевна сказала. Вот он какой - мел! А на вкус мел никакой. Уля лизнула - оказался он и не сладкий, и не горький, не солёный, не холодный, не горячий.
      Есть слова трудные-претрудные. Вот попробуйте сказать слово "здравствуйте". Не получится. Это слово Уля много раз про себя повторяла, пока не выучила его, и потом уже со всеми вместе стала говорить, когда Раиса Нельчевна входила в класс.
      О том, что это слово доброе и вежливое и что его нужно говорить не только Раисе Нельчевне, но и всем, кого повстречаешь, Уля узнала не сразу. Оказывается, этого не знала и Тая, Улина однофамилица, Лырмина, что сидит за соседней партой. Тае это слово тоже очень нравилось. И они с Улей, взявшись за руки, выбегали в коридор, чтобы побольше всем сказать "здравствуйте!" Чаще всего они говорили это, конечно, Раисе Нельчевне. Повстречают её, скажут: "Здравствуйте!" "Здравствуйте!" - ответит Раиса Нельчевна и пройдёт дальше. А они забегут вперёд и опять ей навстречу: "Здравствуйте!" Раиса Нельчевна зайдёт на минутку в учительскую и только выйдет, они тут как тут: "Здравствуйте!" Так на дню раз пятнадцать. Пятнадцать раз - это очень много. Если одному и тому же человеку говорить столько раз "здравствуйте", он в конце концов рассердится. Но Раиса Нельчевна не сердилась. Как она могла сердиться, если они научились вежливости?
      Уроки в "нулевой" обычно кончаются задолго до звонка. Ведь они маленькие, даже ещё не "первоклашки". И всё бы хорошо. Но вот шуметь и бегать по коридору нельзя, потому что старшие ещё занимаются.
      А сегодня Раису Нельчевну вдруг во время урока вызвали к директору, и она сказала ребятам:
      - Я ведь могу на вас понадеяться - будет тихо, правда?
      Все хором пообещали:
      - Будет!
      И было в классе тихо, наверно, целых три минуты. А потом...
      Егорка вскочил на парту и грубым голосом закричал:
      - Я волк! Бойтесь меня!
      - Мяу! - послышалось ему в ответ.
      Девочки с визгом кинулись в сторону. Но тут же и они повскакали на парты, потому что под партами объявился какой-то другой "зверь" и, рыча, хватал всех за ноги.
      - Миша! Тэсэдо! Давай пускать самолётики! Чей дальше полетит? тоненько перекрикивал всех Витя Ямкин и, размахнувшись, уже запустил первую бумажную модельку.
      Миша тут же запустил свою.
      - Мой дальше!
      Миша уже не раз говорил всем, что, когда вырастет, будет вертолётчиком, будет на вертолёте ребят в школу возить.
      За первыми самолётиками по всему классу полетели ещё.
      - Э-э, кувырнулся!
      - А мой летит!
      И тут в этот тарарам вошла любимая всеми, не только пионерами, но и самыми маленькими "нулевишками", пионервожатая Лида. Она сначала чуть зажмурилась, а потом громко, так, чтобы все услышали, сказала:
      - Что, "нулики", скучаете?
      - Лида, Лида пришла! - обрадовались девочки и побежали к ней. Они знали: Лида обязательно придумает что-нибудь интересное.
      Лида оглядела всех, тряхнула косичками.
      - Давайте рисовать, - предложила она, - кому что хочется. Смотрите, сколько у меня карандашей.
      Оранжевые, красные, жёлтые - ребята сразу расхватали все. А потом уже брали какой нужен: синий, зелёный...
      - А я не знаю, что рисовать, - растерянно сказала Тая. От обиды, что все знают, а она не знает, у неё даже губы задрожали.
      - Рисуй медведя, - подтолкнул её Витя Ямкин. - Или космонавта. Видишь, какого я рисую, в стеклянном шлеме! Он по звёздам будет прыгать во как!
      - Это я не умею, - вздохнула Тая.
      - Всё равно рисуй, синим цветом.
      Вите обязательно нужно командовать, он просто удержаться не может. А Тае не хочется синим. Она будет рисовать самым красивым - красным карандашом. Вот только... что?
      Все ребята уже старательно трудились. Шмыгали носами, елозили - когда рисуешь, трудно усидеть смирно.
      Лида подошла к Нелё. Нелё рисовала совсем маленького оленёнка, нескладного, на тоненьких ножках. Карандаш двигался по бумаге осторожно-осторожно. Такого нежного нельзя рисовать грубо. Глаза у оленёнка большие, таких на самом деле, наверно, не бывает, но это неважно. Оленёнок грустно смотрел на Нелё. Нелё взяла и пририсовала ему ещё и длинные ресницы.
      - Это твой авка?* - спросила Лида.
      _______________
      * А в к а - ручной оленёнок, который живёт в чуме на правах домашних животных.
      Нелё кивнула:
      - Ага.
      И стала рисовать оленёнку копытца.
      Лида задумалась.
      - Знаешь, - подсела она к Нелё, - у меня летом, когда я ездила домой, в стойбище такой же был, губастенький. В стаде малыши болеть стали, и их раздали ребятам, чтобы выходили. Мой хромал, слабенький был, а всё равно: чуть не углядишь - хром-хром, и убежит в стадо. Пришлось привязать. Мама съездила в посёлок, привезла бочонок сухого молока. Я разводила и поила его. Ничего, нравилось. Потом он окреп и ужас как привязался ко мне! Куда ни пойду, слышу - топает за мной.
      - И мой тоже! - обрадовалась Нелё.
      "Лида такая большая, - подумала она, - а тоже скучает..."
      - Когда я уезжала, - продолжала Лида, - не хотел отпускать, бежал за мной до самого катера и по мостику - чуть в воду не свалился. Я его уговаривала: не ходи! А он тычется мордочкой, и всё. Мама его подхватила на руки. У него на глазах слёзы. И я реву. А капитан смеётся: "Бери, говорит, его с собой, он тоже хочет в школу".
      - У меня нет жёлтого карандаша, - вдруг сказала Уля.
      - Возьми, - протянула ей Нелё свой. - Ух, какой у тебя катер красивый! Это тот, что к нам за рыбой приходил, да?
      - А почему из трубы как будто птички летят? - спросила Лида.
      - Это не птички, - сказала Уля. - Это "у". Много "у". Катер так гудит: "У-у-у-ууу!.."
      - Ой, какая я недогадливая! - засмеялась Лида. - А только почему твои "у" разноцветные?
      - А катер весело гудит, - объяснила Уля, - он меня домой везёт.
      - А я кита нарисовал! - крикнул Егорка и замахал рисунком. - Как он у нас в Енисее плавает.
      - В Енисее китов нет, - твёрдо сказал Миша Тэсэдо, даже не взглянув на Егоркиного кита.
      - А вот и есть, - не сдавался Егорка, - мне дедушка говорил!
      - Дедушка!.. Так это, может, сто лет назад.
      - Вовсе и не сто...
      - Всё равно нету.
      Миша ко всяким выдумкам был строг.
      - А ведь правда, ребята, киты раньше заплывали в Енисей из океана, сказала Лида, - когда ещё здесь не ходило столько теплоходов. Знаете, почему?
      - Не-ет, - повернулись все к Лиде.
      - Чтобы избавиться от моллюсков - это ракушки такие, они впиваются в китовую кожу, и от этого кит сильно мучается. В пресной воде моллюски не могут жить и отлепляются. Ну, а тот кит, которого Егорка нарисовал, наверно, ещё и любопытный, раз так далеко заплыл.
      - И большущий, - обрадовался Егорка. - Смотрите: от берега до берега!
      - А почему у него на спине солнце сидит? - удивились ребята.
      На Егоркином ките и правда, растопырив оранжевые лучи, сидело весело улыбающееся солнце.
      Егорка подёргал себя за вихор, пригладил, опять подёргал. Потом спросил:
      - А как же без солнца? - И тут же ответил: - Однако, нельзя. Вот кит его и принёс.
      Лида посмотрела на другие рисунки. На всех - над тундрой, над чумами, над бегущими оленями, даже над звёздами, которые бывают только ночью, везде-везде светило жаркое солнце. Самое красное, самое большое, во весь лист, нарисовала Тая. Его заботливые лучи дотягивались до каждой веточки, до каждого цветка в тундре.
      Уже больше месяца как солнце зарылось в сугробы и не показывается. Только в январе начнутся короткие зори. Не скоро ещё солнце растопит свою снежную берлогу и вылезет из неё, чтобы всё лето кружить над тундрой утром, днём, вечером, ночью...
      Все ждут его.
      ЖИВЫЕ КАРТИНКИ
      Вечером, после ужина, когда уже нагулялись, на санках накатались перед сном, когда все предоставлены самим себе, Уля не знает, чем заняться. Она уходит в спальню - в это время там пусто, - берёт Катю, садится с ней возле окна и смотрит на улицу.
      Напротив - стена дома. И крыша. Вот и всё. Больше ничего не видно. Стена почти чёрная, в трещинах, в морщинах, очень старая. А крыша - белая от снега. В этом доме живёт дядя Вася, истопник. Он в их школе каждый день печки топит. Дядя Вася старый, и лицо у него такое же тёмное, как стена дома, и на нём такие же морщины, и такие же снежные седины в усах и бороде, как сугробики, что пурга наметает на оконные наличники. Вот только шапка на нём серая, из волчьего меха, а на доме - белая.
      Иногда мимо дома прошлёпают на лыжах мальчишки, пробежит Чердыш - их школьная собака, понюхает, поищет чего-то и убежит.
      В комнате жарко, к печке притронуться нельзя, так огнём и пышет. Это дядя Вася её так раскалил. Дядя Вася боится, что им, "нулевишкам", будет холодно. И чего бояться? Ведь они все из тундры. В тундре ух какие морозы бывают! И опять тундра, родной чум, олени всплывают в Улиной памяти...
      В спальню забежала Нелё.
      - Ты что тут сидишь? - затормошила она Улю. - Сейчас телевизор будут показывать, бежим!
      Телевизор у них в школе появился недавно, и ребята готовы смотреть хоть все передачи подряд. Но пионерская комната, где он стоит, небольшая, все не помещаются. Поэтому смотрят то первоклашки, то старшие ребята, а вот теперь дошла очередь и до "нулевишек".
      - А что это - те-ле-вис? - тихонько спросила Уля.
      - Это всё равно что кино, - уверенно пояснила Нелё.
      Кино-то Уля видела, ещё когда была совсем маленькой. Однажды к ним в стойбище приехал Красный чум. Это так называется: чум, а на самом деле это балок, домик на полозьях. В нём и показывали кино. На стене висела белая материя, и прямо по этой материи ходили люди, летал самолёт, машины ездили. Было очень здорово. А когда всё кончилось, ни на стене, ни на материи даже следов никаких не осталось. А ведь колёса-то у машин вон какие большие были!
      В пионерской комнате на столах лежали газеты, журналы, на стенах висели разные рисунки. А белой материи, на которой должны были показывать кино, не было. "Может, на потолке будут показывать? - подумала Уля. - Он тоже белый и гладкий".
      Но тут она увидела, что все ребята смотрят на красивый ящик, который стоит возле самой стены.
      Егорка первым делом крутанул какую-то ручку, и оттуда сразу послышалось:
      "Говорит Норильск. Восемнадцать часов, тридцать..."
      Ух, как громко! Егорка поскорее крутанул ручку обратно.
      А Уля встрепенулась:
      - Подожди, может, там и моей мамы слова оттают...
      - Как это - оттают? - удивились ребята.
      Уля растерялась. Как им объяснить?
      - Ну, бывает такой мороз... - Она остановилась. - Даже слова замерзают, льдинками становятся. Я видела: мама говорит с соседкой, а эти льдинки сыплются, сыплются, целый сугроб насыпался. Не верите? Их ведёрком зачерпнуть, насыпать в этот ящик...
      У Лиды губы смешно задрожали.
      - И эти замороженные слова разморозятся и заговорят, да?
      - Тум-бум-чим-там-лим-пум!.. - затараторил Егорка, подпрыгивая.
      - Чего это ты? - вытаращили глаза ребята.
      - А это те слова в ведёрке перемешались.