XXI

В январе самым модным словом среди наших в Кабуле стало "оптимизировать". Его привез с собой из Москвы Ю.М.Воронцов[39]. Оно означало – сокращать состав советских представительств, доводить их до оптимального уровня. На вопрос «Как дела?» ты всякий раз получал ответ: «Еще не оптимизировали. А тебя?» Именно этими словами мой сосед по гостиничному номеру начинал каждый свой день, каждое свое письмо жене.

Посольство все больше напоминало крепость: двойная защитная стена с колючей проволокой, многотонные стальные врата, бомбоубежище и даже бронетранспортер под брезентовым чехлом.

Контакты дипломатов с внешним миром были резко ограничены Один из младших сотрудников ОДС[40] в связи с этим пожаловался мне, что девяносто процентов информации о том, что происходит в стране, он получает по радио – от Би-би-си и разных «голосов». Я и раньше подозревал, что любой наш боевой командир знает обстановку в Афганистане несравнимо лучше, чем дипломат, но теперь окончательно убедился в этой истине.

В одном из кабинетов нашего посольства, внешне напоминавшего горком партии где-нибудь в Сочи, я увидел знаменитый фотопортрет Че Гевары. Точно такой же – это было известно из английского документального фильма – возил с собой повсюду Ахмад Шах Масуд. Разглядывая фотографию Че, устремившего ввысь мечтательный взгляд, я подумал: "Интересно, а где бы сам Эрнесто, будь он жив, предпочел увидеть свой портрет – в боевом штабе Масуда где-нибудь в горах Панджшера или же в рабочем кабинете советского дипломатического советника в Кабуле?"

Афиша, уже недели три подряд бессмысленно шелестевшая на стенде близ посольского кинотеатра, всякий раз сообщала глянувшему на нее, что "Сегодня в 19.30 – новый французский фильм "Невезучие". Фильм этот так ни разу и не показали, но его название отнюдь не улучшало настроения ни сотрудников посольства, ни торгпредства.

По желтоватому дну пустого бассейна ветер гонял хрусткие эвкалиптовые листья. Теннисный корт совсем бы позабыл, для чего он предназначен, если бы шеф представительства КГБ по пятницам (единственный выходной) не напоминал ему об этом. Фантастическим казался мне этот еженедельный сорокаминутный сет с великолепными кручеными слева и потрясающими смэшами справа. Особенно когда над седой головой генерала пролетали пятнистые вертолеты огневой поддержки десанта. Но мне казалось, что свою главную партию он все-таки играет не с тем молодым человеком в хорошо отутюженном спортивном костюме, с такой прытью подыгрывавшим ему на противоположном конце корта, а со своим коллегой из американского посольства здесь же, в Кабуле.

Наше консульство ежедневно – с утра и до позднего вечера – штурмовали так называемые "совгражданки", то есть советские женщины, когда-то вышедшие замуж за афганцев и переехавшие жить в Афганистан, но теперь, когда обстановка накалилась до предела, а русофобия после девяти лет войны стала опасной для жизни, решившие вернуться в Союз вместе со своими мужьями и семьями.

По разным причинам они оказались здесь.

Алла М, была родом из Макеевки, что под Донецком. Замуж вышла восемнадцати лет. Как-то весной, еще года за три до свадьбы, возвращалась она вечером окраинной улицей домой. Двое парней налетели, сшибли с ног и, связав леской руки за спиной, изнасиловали.

– Вякнешь, на том свете достанем… – пообещал один из них.

Уже ночью, в рваном нижнем белье добралась она до дому. Билась в истерике, металась от стенки к стенке. Давилась еще детским хрипло-отчаянным плачем. К утру успокоилась, рассказала матери.

Парней приговорили к десяти годам. Через несколько месяцев после суда их кореш приехал к ней домой и сказал, чтобы сняла обвинение, иначе через десять лет ей… – И он провел пальцем по горлу. Она поняла, что в Союзе ей не жить. Как только стала совершеннолетней, выскочила за афганца.

Нина А, вышла замуж по любви, уехала в Афганистан. Через несколько лет узнала о смерти отца. Собралась на похороны, но для ребенка билета на самолет не достала. Уехала одна. Чтобы вернуться, нужно было приглашение от мужа.

Оно затерялось. Словом, в течение пяти лет она не могла попасть в Афганистан. Тем временем муж ее умер. Ребенок остался сиротой, и родня продала его какому-то джелалабадскому дуканщику в качестве холопа. Паренек рос, как Маугли. Когда ему стукнуло двенадцать, матери удалось вернуться. Начались поиски сына. Наконец он нашелся, но дуканщик потребовал за него выкуп. Денег у матери не было.

Вмешалось консульство – заплатило… Когда мать и сына привезли в кабульский аэропорт, чтобы отправить домой, в Союз, парень, увидев махину Ил-62М, испугался, бросился со всех ног обратно. Чуть было не затерялся опять… Но все обошлось.

Светлана Д. приехала в Кабул по приглашению мужа вскоре после свадьбы. Однако очень удивилась, когда он предложил ей жить в гостинице. Первое время она не возражала, полагая, что любимый ищет подходящий дом для них двоих. Потом занервничала. Оказалось, что у любимого уже есть жена-афганка. И даже не одна, а небольшой гаремчик.

Вскоре и ей пришлось в нем поселиться. С годами Светлана привыкла и к гарему, и к чадре.

Наталья Н, приехала в Афганистан вскоре после ввода советских войск. Поселилась где-то на самой окраине страны в глухом кишлачке, который и на карте-то толком не обозначен. В ту пору вышел указ, запретивший людям вешать в своих домах портреты аятоллы Хомейни. Однажды ночью к ним в хибарку – по чьей-то наводке – ворвались представители властей, сорвали со стены портрет бородача, а мужа сбросили в тюрьму как злостного нарушителя указа.

Ее и слушать не захотели. Лишь когда его выпустили, молодоженам удалось доказать властям, что то был портрет не Хомейни, а Карла Маркса.

Словом, десятки таких вот женщин и их мужей сутками атаковали наше консульство в Кабуле, добиваясь въездных виз. А вместе с ними – обыкновенные афганцы и афганки, не связанные с СССР родственными узами, но по разным причинам боявшиеся оставаться здесь после ухода советских войск.

XXII

Командование и штаб 40-й армии, в течение войны находившиеся в бывшем дворце короля Захир Шаха, а потом Дауда, 10 января переместились в расположение нашей дивизии – тоже в Кабуле. Сюда же переехала и Оперативная группа Минобороны во главе с В.И.Варенниковым.

Кабинет командарма Громова теперь находился в одноэтажном модуле. Его рабочий день начинался в 5.30 утра и длился до 20.30. Лишь иногда днем командующий совершал короткую прогулку и опять возвращался на рабочее место.

Громов не отличается высоким ростом. Напротив, приземист, крепок.

Короткая мальчишеская челка, чуть прикрывавшая сверху сильный, выпуклый лоб, молодила его усталое лицо. Взгляд светлых глаз был твердым, даже упрямым. Что-то неразгаданно-наполеоновское таилось в нем. Впрочем, я знал людей, которые находили, что он похож на Высоцкого. Иные же утверждали, что манерами и внешностью он напоминает маршала Жукова.

Однако все соглашались. Громову не хватало полшага, чтобы превратиться в живую легенду. Армия любила его.

Все знали о том, что несколько лет назад он потерял жену.

Она погибла в авиакатастрофе, оставив Громову двух сыновей.

Еще находясь в Кабуле, он был назначен командующим войсками Киевского военного округа.

– Каковы заслуги Громова как командующего 40-й армией? – спросил я его однажды.

– Заслуги есть, – ответил он, – но не одного Громова, а всех офицеров. Я прибыл сюда летом 87-го. За полгода нам удалось уменьшить людские потери армии приблизительно в полтора раза, а потери техники – в два. Причем это связано не только с тем, что боевые действия пошли на убыль, но и с улучшением подготовки солдат.

– А потери отрядов вооруженной оппозиции?

– Я не располагаю точной статистикой. С 80-го года они каждый год теряли все больше и больше людей. Однако на протяжении последних четырех лет их потери были стабильными, не возрастали. Они ведь тоже научились воевать.

Через окно было видно медленно падавшее за горизонт солнце. Закату аккомпанировала дальняя артиллерия.

Громов задернул пестрые занавески, включил электрический свет. Достал золотистый блок сигарет. Распечатав его, закурил.

– Это "Астор". Хотите?

– Спасибо, товарищ командующий. Не откажусь.

До встречи с ним мне казалось, что если он и курит, то непременно что-нибудь очень крепкое и без фильтра. Сигареты "Астор", напротив, относились к разряду "женских" – слабые, с золотым колечком на тонком длинном фильтре.

– Какие дни были для вас самыми тяжелыми в Афганистане? – спросил я.

– Начало вывода войск, – ответил он, не раздумывая. – Отправили первые две колонны из Кабула. Думали, оппозиция начнет бить им по хвостам. Но все обошлось. Однако тяжелее всего оказалось выводить армейские части из Кандагара. Район очень трудный. Вдоль дороги сплошняком тянется "зеленка". Афганских войск маловато, да и уровень их подготовки оставлял тогда желать лучшего.

– Но сейчас-то легче?

– Пока рано говорить. Проблема номер один – Саланг.

За последние двое суток лишь на одном семидесятикилометровом участке сошло тридцать девять лавин. В районе Южного Саланга Ахмад Шах сосредоточил сильную группировку – более четырех тысяч вооруженных людей. Такого скопления еще никогда там не было. С ее помощью он планирует перекрыть дорогу на Кабул после нашего ухода. А это будет равнозначно блокаде столицы. Хоть Масуд и обещает не трогать наши колонны, мы не можем верить ему на слово. Допускаю, что он скоро развяжет боевые действия…

Понимаете, сложность состоит в том, что мы ограничены во времени. Мы обязаны покинуть страну к 8.30 утра 15 февраля. Если задержимся на несколько часов – мировой скандал. А на дороге лавины, лед. Техника идет медленно, все время остановки, пробки, аварии… Тут еще Ахмад Шах со своими четырьмя тысячами. Так что голове есть о чем болеть.

– Какое подразделение последним покинет Афганистан?

– Разведбат бывшей Кундузской дивизии. Но я пересеку мост через Амударью самым последним. Пешком.

– Вы уже знаете, что скажете в минуту окончания войны?

– Да: за моей спиной нет ни одного советского солдата.

– И все?

– Не совсем. То, что я скажу затем, не сможет выдержать ни один репортерский магнитофон – взорвется!

– Что вас ждет дальше?

– Киев. Киевский военный округ. Там я никогда не был.

Кабул знаю значительно лучше, чем украинскую столицу… Я ведь уже третий раз в Афганистане. Когда уезжаешь – среди наших бытует такая примета, – никогда нельзя говорить, что ты тут в последний раз. Вместо "последний" следует употреблять "крайний". Но я ею пренебрег. Улетая домой после первого захода, сказал: "Прощайте, братцы, обнимемся напоследок!" Но не прошло и нескольких лет, как я вернулся. Уезжая во второй раз, сказал себе: "Все, Громов, это твой последний приезд сюда – железобетонно!" Но судьба распорядилась иначе. И вот я здесь сижу с вами разговариваю, а про себя думаю: "Это мой крайний раз!"

– Боитесь, что опять пошлют?

Громов выпустил дым сквозь сжатые зубы, вдохнул его носом. Откинувшись на спинку кресла, сказал:

– Нет. Это – точка. Все!

Но я не понял, к чему относилось "Все!" – к войне или к нашей беседе. И задал последний вопрос:

– Вам часто приходится контактировать с генералом армии Варенниковым?

– Конечно. Если бы не он, наши здесь наломали бы в пять раз больше дров.

Варенников родился в 1923 году в Краснодаре. Закончив в 42-м курсы командиров взводов при Черкасском пехотном училище, он попал на фронт в октябре того же года. Командовал взводом. С августа 43-го стал начальником артиллерии полка, а с апреля 45-го – заместителем командира полка по артиллерии. Находясь на Сталинградском, Юго-Западном, 3-м Украинском и 1 м Белорусском фронтах, он участвовал в Сталинградской битве, освобождении Донбасса, Правобережной Украины, Польши, в боях за Варшаву и взятии Берлина. Сопровождал Знамя Победы из Германии в Москву. Был трижды ранен. После войны командовал полком в одном из наших северных округов.

Шли годы – Варенников менял части, города и округа.

После учебы в академии Генштаба в июле 1967 года принял корпус, а через два года – армию. Летом 1971 года сорокавосьмилетний генерал оказался в ГДР в качестве первого заместителя главкома Группы советских войск в Германии, С июля 1973 года – командующий войсками Прикарпатского военного округа. С августа 1979-го – в Генеральном штабе.

Был начальником Главного управления, первым заместителем начальника Генштаба. Весной 1985-го он прибыл в Афганистан и возглавил здесь Оперативную группу Минобороны СССР, оставаясь в должности первого заместителя начальника Генштаба. С тех пор именно Варенникову подчинялись сменявшие друг друга командующие 40-й армией – когда-то Родионов, потом Дубынин, а на завершающем этапе войны – Громов. Упоминать фамилию Варенникова журналистам было запрещено вплоть до последнего дня войны.

…Одна из проблем, которую мы так и не смогли решить во время войны в Афганистане, заключалась, на мой взгляд, в том, что там не было единого центра управления представительствами наших суперминистерств – КГБ, МИД. МВД и Минобороны. Шефы этих представительств зачастую действовали сепаратно, слали в Москву разношерстную информацию, получали оттуда директивы, которые иной раз противоречили друг другу. По идее, именно наш посол должен был объединить под своим руководством все четыре представительства. Однако этого не произошло по той, видимо, причине, что послы СССР в Кабуле менялись слишком часто, не успевая толком войти в курс дела. После Табеева приехал Можаев, за ним – Егорычев, дальше – Воронцов. И все это – за два года. Из них лишь Юлий Воронцов был профессиональным дипломатом, имевшим значительный опыт Работы на Востоке. Остальные же сделали карьеру в партийном аппарате и не имели востоковедческого образования.

Именно поэтому многие полагали, что было бы правильным сконцентрировать всю власть в руках генерала армии Варенникова, который с 1985 года практически безвыездно находился в Кабуле.

– Понимаете, – сказал Варенников во время одной из наших бесед, – за период моего пребывания в Афганистане произошла многократная смена руководителей представительств различных наших ведомств в Кабуле. Но каждый вновь назначенный начинал свою деятельность приблизительно с одного и того же предложения: "Давайте вместе с афганцами хорошо подготовим и проведем масштабные боевые действия против банд, и люди наконец спокойно заживут!" Но все дело в том, что подавляющее большинство – это не банды, а местное мужское население, которое с оружием в руках отстаивает свои родоплеменные интересы.

Сейчас можно назвать много районов, жители которых хотя и не поддерживают центральное правительство, но при этом не пускают на свою территорию и отряды оппозиции.

Они привыкли жить самостоятельно и никому не подчиняться. Естественно, они выступают против тех, кто идет на них с оружием и насаждает силой свою власть. Мы же, поддерживая руководство Афганистана, в первые годы войны полагали, что для распространения народной власти надо "сажать" в тот или иной уезд оргядро этой власти. Но добровольно жители такую власть к себе в кишлак не пускали. Поэтому использовались войска, оружие: там, где было сопротивление, применялась сила. Для охраны оргядра "народной" власти размещали в уезде воинскую часть, и отдельные товарищи спешили отрапортовать, что "еще один район освобожден от душманов". Абсурд? Конечно!

Разговор шел поздно вечером. Ночь проникла сквозь стекло в кабинет Варенникова, но он не включал света – давал отдохнуть глазам. Я видел лишь смутные очертания его лица, белые пятна висков да полоску тонких усов.

Время от времени трещал телефон, Варенников снимал трубку и внимательно выслушивал очередной доклад. Но иногда сам звонил, проверял, как идет доставка муки в город по воздушному мосту.

– Валентин Иванович, – начал я свой вопрос, – не кажется ли вам, что наши работники, в чьи обязанности входило информировать Москву о положении дел в Афганистане, зачастую слали в Москву лишь ту информацию, которая могла в столице понравиться, чтобы не рассердить начальство и не вызвать на себя его гнев. Я имею в виду не только 1979 год, но и последующий период.

Усмехнувшись, он ответил:

– Не берусь оценивать уровень подготовки соответствующих работников того времени – это должны сделать компетентные лица, но что касается подачи приятной для Москвы информации, то это, несомненно, было, и не только, допустим, у дипломатов. К сожалению, такова общая болезнь времен застоя – докладывать в центр только то, что могло понравиться, но не то, что происходило на самом деле. "Приписками" тогда болела у нас не одна лишь экономика.

Прежняя практика наносила гигантский вред стране: руководство порой получало информацию, которая расходилась с реальным положением дел. В результате в Москве могли приниматься не лучшие решения. Много проблем возникало также из-за нашего догматизма, инертности, неповоротливости. По этой причине не были, например, приняты предложения о создании в рамках единого Афганистана некоторых автономий – опасались, что развалится Афганистан. Хотя автономии значительно бы ослабили напряженность в отношениях между центральной властью и рядом провинциальных лидеров.

Очевидно также, что, если бы мы пораньше согласились на открытый диалог с лидерами вооруженной оппозиции – как внутри Афганистана, так и за его пределами, – он мог бы дать более ощутимые результаты…

Опять по-кошачьи зарычал телефон. Варенников снял трубку. Кивнув своему невидимому собеседнику на другом конце провода, он сказал:

– Спасибо. Благодарю за информацию. – Положил трубку и опять повернулся ко мне:

– Сообщают, что очередной Ил-76 сел в аэропорту – муку привез… В тупиковую ситуацию загоняет нас Ахмад Шах, не оставляет нам выбора.

Боюсь, скоро придется скрестить с ним шпаги на Южном Саланге. Его отряды подошли к самой дороге. В принципе мы готовы передать Масуду все сторожевые заставы вдоль трассы. При том, конечно, условии, что он возьмет на себя обязательство не пропускать через нее никого, кроме транспортных и боевых колонн Наджибуллы, защищать дорогу от посягательств всех других оппозиционных группировок.

Для этого мы хотим, чтобы он подписал договор с представителями правительственных войск. Но он отказывается.

Значит, если мы уйдем, он сядет на дорогу (а она – жизненная артерия страны), блокирует на ней все движение правительственного транспорта, и тогда Кабул окажется в еще более критическом положении, нежели сейчас. Допустить это мы не можем. Придется воевать. Всеми путями мы стремились избежать этого: кому охота воевать в последние недели войны?! У советского командования в Кабуле такого желания нет. Но мы связаны союзническими обязательствами, а Ахмад Шах, повторяю, не оставляет нам выбора.

Варенников говорил сущую правду: 40-я армия менее всех хотела воевать под занавес войны. Во-первых, была опасность увязнуть в боевых действиях и не успеть выйти из Афганистана к утру 15 февраля. Во-вторых, перспектива новых неизбежных жертв, как среди афганцев, так и среди советских солдат, оказывала мучительно-депрессивное воздействие на души и умы наших офицеров. Что же касается рядовых бойцов, находившихся в двадцатых числах января 89-го в районе южного Саланга, никто из них не жаждал стать ПОСЛЕДНИМ СОВЕТСКИМ СОЛДАТОМ, УБИТЫМ В АФГАНИСТАНЕ.

Люди помрачнели, притихли. Еще недавняя радость, которую внушал скорый конец девятилетней войны, сменилась тяжким чувством безысходности и тоски.

На иных заставах в канун последней битвы пели "Как служил солдат службу ратную, службу ратную – службу горькую…" На других – "Печален путь мой, горька судьба".

А на одной мальчишеский тенорок неумело выводил, навевая ледяную печаль:

Но Кабул давил на Москву, и командованию армии оставалось лишь подчиниться приказу.

XXIII

На третью неделю января зима начала потихоньку сдавать. С каждым часом солнце наливалось силой, днем слышался стеклянный звон горных ручьев, а снег покрывался корочкой.

По ночам же мороз вновь брал свое: все окрест цепенело, воздух становился колким, обжигал легкие.

Волчьи клыки Саланга по-прежнему скалились на небо.

Но теперь это был предсмертный оскал раненого зверя. Даже спустя неделю после боевых действий горы не могли остыть от них. В воздухе стоял крепкий дух только что пролитой крови.

Там, где огонь был наиболее сильным, по обеим сторонам дороги лежали обугленные развалины кишлачных хижин. Почти все население Южного Саланга покинуло родные деревни. Люди ушли в горы или в сторону Чарикара.

Лишь от нескольких глинобитных домиков тянулись в небо неуверенные, хилые струйки печного горького дыма.

Боевые действия начались в 7.30 утра вдоль дороги на ее двадцатидвухкилометровом отрезке от Джабаль-Уссараджа до южных подступов к перевалу Саланг. Огонь открыли из всех средств, имевшихся у дивизии на трассе. Захлебывались в кашле 82-миллиметровые автоматические минометы.

Ухала артиллерия, стремясь вызвать завалы троп и воспрепятствовать выходу к дороге дополнительных повстанческих отрядов. Работала авиация, нанося бомбоштурмовые удары на северо-западе от Чарикара, по ущельям Панджшер, Гарбанд, Шутуль, Марги, Арзу и Катломи. В операции были задействованы Су-24, Су-17, Су-25 и МиГи. Тряслась, дыбом вставала земля. Крошились скалы.

Партизаны открыли спорадический ответный огонь из кишлаков, поливая чахлыми пулеметными очередями наши заставы, сторожевые посты и боевую технику на трассе. К десяти утра в Кабул пришли сообщения о первых раненых.

Вскоре после начала боевых действий мирные[41] стали выбрасывать из окон белые флаги. Но из пробоин в соседних стенах по прежнему били снайперы. И в таких случаях оператор-наводчик БМП не успевал разобрать, кто есть кто, сносил все подряд. Тогда женщины, старики и дети, подняв руки, начали спускаться вниз к дороге. Они несли раненых и трупы, складывая их длинными штабелями вдоль обочины.

Смуглые лица убитых еще больше почернели на солнце. Наши солдаты впервые порадовались холодам.

Близ Чаугани мы развернули палаточный городок для афганских раненых и тех, кто лишился крова, с обогревом и раздачей пищи. Но раненые женщины не подпускали наших солдат к себе, предпочитая смерть, отвергая медицинскую помощь "неверных"

Чистые горные ручьи в тот день окрасились в алый цвет.

Снег припух, стал ноздреватым и серым от тысяч разрывов и густой пороховой гари.

На востоке в тот день медленно восходил зодиакальный знак Водолея.

Наиболее ожесточенные боевые действия развернулись в восьмистах метрах от 42-й заставы близ кишлака Калатак.

Именно там, по данным разведки, засел отряд Карима – всего человек сто двадцать. У повстанцев были автоматы, горная пушка, безоткатное орудие и ДШК. Из завала работал снайпер. В ответ наши дали залп артиллерии, положив вокруг его укрытия десять снарядов. Он умолк.

Начальник штаба второго парашютно-десантного батальона майор Юрасов с отрядом солдат окружили кишлак. В нем находилось много мирных. Юрасов знал об этом и потому предложил Кариму сдаться. Но тот начал уходить в горы со своими боевиками, прикрываясь жителями кишлака.

Юрасов попытался отсечь мирных от партизан, вызвал резервную группу с КП батальона. В ту самую минуту из кишлака брызнула косая пулеметная струя, задела Юрасова, пробив ему бедро и пах, перерезав бедренную артерию. Хватаясь руками за воздух, он несколько раз беспомощно взмахнул ими и медленно повалился в снег. Рядовому Шаповалову, бросившемуся Юрасову на подмогу, срезало пулеметной очередью ушанку Но он продолжал ползти, вдавливаясь телом в снег. Побледнел только. Каримовского пулеметчика забросали гранатами.