Он приметил: тут издалека и отовсюду сюда свезенные мастера строго блюли свою родную одежду; строже, чем у себя родных краях; блюли ее не только как память о далекой родине, а и как знак вечной верности своим народам. Обносившись, на скудный достаток шили обнову, требуя, чтобы все в ней было скроено, как в той, в которой ушли из отчей земли.
      Но между собой эти выходцы из столь разных стран жили как один народ, вместе снося тоску по родному очагу, делясь водой и хлебом. Сидя длинными рядами, бок о бок работали уйгуры и армяне, арабы и харасанцы - ряды шорников, ряды ткачей, ряды серебряников: в Синем Дворце мастеров размещали не по языкам, а по ремеслам. Здесь одни в стукотне и звоне чеканили, другие в чаду варили сплавы, иные в духоте и в полутьме ткали, и все изделия рук своих сдавали кладовщикам.
      Посторонним людям доступ сюда был закрыт, мастерам не было выхода отсюда. Но кто же остановит царского гонца, не подвластного никому из стражей! Аяр заходил сюда часто. И не без выгоды.
      Сперва похаживал, поглядывал: кто из мастеров искусней других, каков над ними надзор, каков ведется их поделкам учет, каковы нравом стражи, шатающиеся с длинными прутьями в руках позади мастеров.
      Когда Аяр ко всему вокруг пригляделся и подневольные мастера пригляделись и попривыкли к Аяру, перекинулись раз-другой мимолетным словом, гонец с мастерами, мастера - с гонцом.
      Но как ни изнурен, как ни угнетен человек, а и у раба есть свои мечты. Одним еще мечтается о родном городе с высокими башнями, садами, об отчем крове, о семье, о шустрых маленьких пальчиках своих детей... У других надежда омертвела, - этим мечтается лишь о ломте свежей лепешки, которая пахнет глиной домашнего очага, о кислом яблочке, о стручке перца.
      Раз-другой пронес сюда Аяр и лепешку, и яблоко. Подал мастерам, как подают узникам, во имя аллаха. А когда мастера приметили, что Аяр может проносить из города запретные ноши, принялись просить, приступили заказы заказывать, посулы сулить:
      - Не задаром просим, дадим кое-чего...
      Аяр зорко приглядывался к изделиям собеседника, нарочито удивлялся:
      - А чего?
      - А вот - свое рукоделье. Может, возьмешь да сбудешь? А случится сбыть, купи мне...
      Так многие, суя в руку Аяру то, что удалось утаить от стражей, наказывали купить кому что...
      Сперва Аяр разборчиво брал лишь такое, что вынести мог неприметно, а сюда проносил лишь то, что не оставляло следа, чтоб улик не осталось: если сушеных абрикосов, так без косточек; если орехов, то без скорлупы. Притом не только берегся стражей, но недоверчив был и к мастерам: из мастеров выбирал самых умелых, ибо их изделия легче сбыть; из лучших мастеров самых суровых, чтоб лишнего разговору не вышло; из суровых - самых понятливых, чтоб, шепнув одно слово, сразу обо всем договориться. Перед остальными прикидывался то тугим на ухо, то бестолковым на намек и тут уж ни на какие уговоры не поддавался.
      В один из дней он пошел на базар, за пазухой неся от араба-ткача лоскут полосатого шелка, от азербайджанца - медные бляшки для седельной сбруи, от перса - бронзовую чернильницу с коралловой шляпкой.
      На базаре из-за студеного ветра народу было мало. Купцы сидели нахохлившись, в толстых стеганых халатах, а то и в ярких шубах, подбитых лисьими мехами. Насупив на брови шапки, купцы поплясывали перед лавчонками, разминая застывшие ноги, а покупатели, наскоро накупившись, сжимая окоченевшими пальцами узелки, то и дело утирая рукавами носы и усы, пробегали, оскальзываясь на обмерзшей дороге.
      В крытых рядах было темно. Снег намело сквозь щели навесов, и время от времени морозный комок сквозь щель падал вниз, оставляя за собой седое облачко. Из-за такой погоды в рядах застыла необычная тишина.
      Все же, выходя из-под круглых сводов базарного перекрестка, Аяр высунул из-за пазухи край лоскута, и встречный, торопливо проходивший старик, будто осекся, круто остановился:
      - Сбываешь?
      Аяр высунул лоскут до половины:
      - Если вам очень нравится, почтеннейший...
      Явно прельстившись, но не прикасаясь к лоскуту, старик опасливо остановился:
      - Дорожишься?
      - А где такой шелк дешев?
      - Брал бы цену, был бы торг...
      - А шелк-то каков!
      Старик долго щупал лоскут, словно шелк от этого размягчится или затвердеет; понюхал, пожевал губами, помолчал и вернул Аяру:
      - Привозной!
      - Дорога длинная...
      - Багдадский!
      - Приятно, когда покупатель с понятием.
      - А цена?
      - По дороге и цена. И к тому же: воздух, а не шелк!
      - Вот и нехорошо, что воздух. Мне б поплотней.
      - Кому что! - пожал плечами Аяр и равнодушно засунул лоскут назад за пазуху.
      Старик пожевал губами и пошел прочь, но не ушел.
      Оглянулся. Остановился.
      Аяр запахнул свой халат.
      Старик вернулся:
      - Дай еще посмотреть.
      - Холодно, отец, попусту распахиваться.
      - Давай!
      Старик долго непослушными пальцами отсчитывал деньгу за деньгой, будто из каждой выжимал сок.
      Забрав покупку, он отошел и снова остановился, разглядывая ее. Снова долго щупал ее, смотрел на свет, втайне радуясь, что из самого Багдада она так прямо далась ему в руки.
      Эта сделка ободрила Аяра. Он пошел по базарным закоулкам веселее, смелей.
      Закатанные в шерстяной пояс, у него свисали с живота еще не сбытые медные поделки, но не раскладывать же всякую мелочь на дороге: и ремесленные старосты пристанут, и купцы своего выборного подошлют. Он решил отдать этот товар кому-нибудь из медников; осторожности ради не местным, а каким-нибудь иноземным, завозным - персам ли, азербайджанцам ли, - но спохватился: персы, пожалуй, догадаются, откуда взят товар, по ремеслу опознают мастера; да ведь и азербайджанцы тож: у мастеров глаз на чужие изделия остер, наметан.
      В этих сомнениях он шел мимо мастерской Назара. Назар сидел, отбивая плоские, с узором, кольца для уздечек. Аяр приостановился:
      - Успеха мастеру!
      - Да ниспошлет бог и вам...
      - Колечки на уздечки?
      - А разве не хороши?
      - У меня на всю сбрую набор завалялся. Издалека привез, да думаю: к чему он мне?
      - Ежели не надобен, чего ж ему валяться?
      - Да что же, сам я, что ли, тут лавку открою? Мне это дело не по седлу, почтеннейший. Вот взяли б да и сбыли б заодно со своими колечками.
      - Колечек-то я наковал на весь базар. Оптом сбуду. Наше дело - свое рукомесло сбывать, не чужое.
      - А взгляните, не подойдет ли?
      Аяр раскрутил пояс и высыпал нарядные бляшки перед Назаром.
      Назар раскладывал их перед собой широко, чтоб понять, как все они распределятся на сбруе, приговаривая:
      - Ну, ну, глянем... Чего ж не глянуть?.. Работа на самом деле не здешняя.
      - А вам это и сказано, почтеннейший.
      - Мало ли что говорят люди. Люди говорят, говорят... Хорошая работа. Откуда такая?
      Аяр, вспомнив родину мастера-азербайджанца, ответил:
      - Ширванская.
      - Далеко наши гонцы доскакивают.
      - Куда пошлют! - ответил Аяр и опомнился: "Да откуда же он меня знает?"
      На Аяре не было ни гонецкой шапки с красной косицей, ни короткого ятагана с тамгой на эфесе, дававшего гонцу право на скорую смену коней в пути.
      - Может, я и не гонец, почтеннейший!.. - захитрил Аяр.
      - Да я как-то в крепости вас приметил.
      Аяр забеспокоился: "В крепость хаживает! Зачем? Не оплошал ли я?"
      А между тем Назар продолжал:
      - Давно оттуда? Из этого, из Ширвана?
      Аяр совсем смутился: "Как быть? Сознаться, что давно там не бывал, а мастер спросит, откуда взялись эти медяшки. Сказать, что теперь оттуда вернулся, - а может, он в крепости прознал и мои пути, во лжи уличит, нехорошо обо мне помыслит!"
      Аяр не был равнодушен к помыслам людей о нем: каковы бы ни были сами те люди, но их помыслы о нем должны быть почтительными! Аяр очень ценил от кого бы то ни было почтительное отношение к себе, он не знал, что ненависть врагов не умаляет расположения истинных друзей, не знал, что льстивый голос врага опасней, чем укоры друга.
      Аяр гордо погладил свою жидкую бородку и многозначительно ухмыльнулся:
      - Мало ли дорог у гонца!
      - Что говорить, много! Ой и много ж нынче дорог у царского гонца! Много дорог царь ваш прошел, по многим ходит. Подумать страшно, куда нынче зайдет!
      - Повелитель свои дороги сам знает! - наставительно возразил Аяр.
      - А как же! Знает! Хорошо должен знать. Потому и не везде ходит.
      - Это как так?
      - Где скользко, где морозно, где народ крепок, туда небось не идет!
      - Это что за слова о нашем повелителе! - вскинул голову Аяр, встревожившись: не услышит ли кто-нибудь таких странных слов о Тимуре. Вокруг никого не было: мастера в такой холод занимались каждый своим делом, а случайных путников не проходило.
      Назар, приметив беспокойство Аяра, усмехнулся:
      - Да какие это слова! Осторожен, говорю. Дорогу свою знает... А вам-то не случится ли снова в тот Ширван сходить?
      Тут глаза Аяра и Назара встретились. Взгляд мастера был спокоен, миролюбив, и Аяру вдруг стало неловко, не захотелось гордиться перед этим человеком с таким ясным и понятливым взглядом; Аяр ответил просто:
      - Разве сам я себе выбираю дорогу!
      - Да мне и не к чему знать. В Ширване у меня небось никого нет. А всю эту мелочь оставьте; как-нибудь сбуду. Как сбуду, так расплатимся.
      - У меня и еще такой безделицы много, почтеннейший.
      - Приносите - может, и ту продадим.
      Аяр вернулся к невольным труженикам Синего Дворца, роздал им покупки. Доверие к Аяру у мастеров укрепилось, хотя они молча понимали, что не без изрядной корысти столь великодушен этот гонец. И с того дня повелось: из дворца он выносил, с базара приносил. Смелость и ловкость возрастали с каждым днем, и все больше серебряных "княжат" застревало у гонца между пальцами.
      Едва ли выпало бы такое раздолье Аяру, будь в Самарканде сам Тимур; без Тимура здесь все шло по-другому, - и надсмотрщики стали не столь приглядливы, и стражи не те, что были. И сами мастера, словно проснулись, посмелели, поживели. Многое в городе изменялось, когда уходил Тимур, казалось, и город просторней и люди рослей.
      Когда после зимних туманов задождил прозрачными ливнями конец февраля, Мухаммед-Султан вызвал Аяра: выпала гонцу дорога к самому повелителю.
      Перед дорогой Аяр зашел в мастерскую. Мастера приметили и новые сапоги, и новую алую косицу на шапке гонца и поняли: собрался в путь.
      Многие попытались дознаться, в какую сторону лежит эта путь-дорога. Но Аяр отмолчался, отшутился:
      - Долга ль дорога, дело покажет; длинна ли, конь скажет.
      Но когда о том же спросил азербайджанец, отливший бляшки и много других мелких искусных вещиц, отнесенных к Назару, Аяр многозначительно подмигнул:
      - К тебе.
      - В Ширван?
      - Навряд ли.
      - В Марагу?
      - А что?
      - Там, на базаре, позади Купола Звездочетов, где Медный ряд...
      - Знаю.
      - Ширван-базар называется...
      - Многословен ты!
      - Сказать там человеку два слова.
      - Что за слова?
      - Ждем, верим.
      - Родня, что ли?
      - Родня.
      - Я скажу два слова, а услышат два уха. Да вдруг не те? Этак я и сам без головы останусь.
      - Всего два слова, - отблагодарим!..
      - Бляшками? Прошло время с ними шутить.
      - Отблагодарим!
      - Чем уж!..
      - Намедни серьги отливал. Большой сердолик в щель закатился.
      - У тебя?
      - С меня взыскали б! Главный обронил. Искали - не нашли. Кругом обшарили - нету. А вам найдем.
      - Хороших сердоликов давно не видал. Да хорош ли?
      - Целебный камень. Если носить, кому помогает от печени, кому от...
      - Знаю.
      - За Куполом направо третья мастерская. Там старик, совсем стар. Вот ему сказать: из Самарканда, мол, Реза велел сказать: ждем, верим.
      - А вдруг да нет того старика? Помер!
      Узколицый азербайджанец, у которого усы вились из-под большого, тяжелого носа, взглянул тяжелыми, как камни, круглыми глазами, медленным, пытливым взглядом посмотрел на Аяра: "Передаст ли, не выдаст ли?" - и уверил гонца:
      - Старик там всегда есть.
      Разговор прервался: во мглу мастерской, пригибаясь под сводами, вошел главный. Аяр успел шепнуть:
      - Вечером зайду за сердоликом.
      И, сменив по дороге гонецкую шапку на простой треух, пошел к Назару получить должок за последний принос медного ковья и литья.
      В мастерской работал один Борис. Он обтер о кожаный фартук черные ладони и вышел сказать Назару о приходе Аяра; вернувшись, объяснил:
      - Вчера мой мастер кувалду на ногу обронил, теперь лежит. Пойдем к нему.
      Борис провел Аяра через мастерскую в небольшую низенькую келью, по всему полу застланную серыми кошмами. На приземистой широкой скамье лежал мастер, до плеч накрывшись стеганым зеленым халатом.
      Аяр посочувствовал:
      - Заболел?
      - Да не то чтобы... А не могу стоять на ноге. Лежу жду, пока она снова меня держать будет.
      Аяр сел на край скамьи.
      - А мне ехать пора.
      - В какую теперь сторону?
      Борис стоял у двери, и Аяр покосился на него:
      - В какую сторону ни пойди, все стороны темны без денег.
      - Ваш товар я сбыл. Выручка - вот она.
      Назар приподнялся и отвернулся к стене, вытягивая из-под подушки кисет с деньгами.
      Аяр смотрел на широкие плечи кузнеца, на его смуглую мускулистую шею, осененную подстриженными в кружок густыми волосами. Что-то прочное - не то воинское, не то крестьянское, - что-то очень сродни Аяру было в этом хорошо сложенном теле Назара.
      Но Аяр строго напомнил:
      - Цена - как уговорились. Меньше не возьму.
      Назар, не поворачиваясь к Аяру, высыпал деньги на ладонь и, отсчитывая их, ответил:
      - Зачем меньше? По уговору. Вот она, выручка...
      Он засунул кисет обратно и повернулся к гонцу:
      - Хватит на дорогу?
      Аяр не ответил, деловито углубившись в подсчет денег.
      Назар спросил:
      - Так в какую же теперь сторону?
      Аяр по привычке хотел уклониться от прямого ответа, но Назар спросил так дружелюбно и просто, что Аяр, как и в первый свой приход сюда, сам того не чая, ответил так же прямо и просто:
      - К самому. К повелителю.
      - За Хвалынь, значит! - усмехнулся Назар, не скрывая, что хорошо знает, где теперь находится Тимур.
      Аяр насторожился: не оплошал ли? Негоже тайные дела царских гонцов выносить на базар!
      Назар уловил тревожный взгляд Аяра и равнодушно сказал:
      - В такую дождливую пору только у себя дома хорошо, под плотной крышей.
      Перекинувшись быстрым взглядом с Борисом, он добавил:
      - Поди, Борис, да поскорей, понял?
      Едва Борис вышел, Назар повторил!
      - Дело к весне. Дороги теперь скользкие, не расскачешься!
      Аяр, соглашаясь, посетовал:
      - У нашего брата гонца дороги всегда скользки.
      - Все мы весь свой век векуем на оскользе.
      - Весь век! - согласился Аяр.
      Они не спеша разговаривали на том базарной языке, где слышались слова персидские и тюркские; на языке, которым говорили не одну сотню лет на всех базарах просторной Азии. И хотя давно было пора Аяру уйти и собираться в дорогу, ему не хотелось уходить от мастера, из этой теплой, тихой кельи, от спокойной, неторопливой речи Назара, словно прибыл Аяр наконец домой. И сам не знал, откуда взялось это чувство. Может быть, он просто устал от вечной настороженности, от долгих бездомных скитаний...
      Вернулся Борис и на безмолвный вопрос Назара ответил лишь отрывистым кивком головы.
      Аяр, как бы винясь, говорил Назару:
      - Весь век в седле, а вашей земли не видел. Вашими дорогами не ездил. Москва далека!
      - Не так чтобы... - задумчиво ответил Назар. - Не так-то и далека...
      - Русских много видел, а земли вашей не знаю.
      Вдруг в разговор вмешался Борис:
      - А русских - где?
      За Аяра ответил Назар:
      - Русских кругом много. Тут без тебя гонец рассказывал: в каждом большом городе - на ремесле, на земле, в садах, - везде много нашего народу.
      - Тысячи! - подтвердил Аяр.
      Борис усомнился:
      - Откуда же столько?
      Опять ответил Назар:
      - Ордынцами навезены. С Волги, с Оки - отовсюду, где ордынцы невзначай грабили, где безоружных врасплох застигали. Там нахватают, сюда сбывают. А отсюда уйти назад - длинна дорога: стража кругом, негде по пути притулиться, куда уйдешь! Вот и живут как бог даст. Иные десятки лет тут живут, в труде, в терпении, в помыслах о родной стороне, о своей земле.
      Борис заметил по-русски:
      - Воля божья. А я так помышляю: настанет пора - вызволят. Москва-то крепнет!
      Аяр, вздрогнув, взглянул на Бориса:
      - Что ты сказал о Москве?
      Назар покосился на Аяра, но ничего не приметил в гонце, кроме любопытства.
      Борис отмолвился по-тюркски:
      - Москва мне родина.
      В это время, постучав колечком, подвешенным к двери, вошел коренастый сарбадар, у которого рыжеватая борода сглажена на одну сторону.
      Аяр и сарбадар быстро, настороженно оглядели друг друга, словно две тонкие, кривые сабли, звякнув, схлестнулись в воздухе, и тотчас каждая скрылась в своих ножнах.
      Назар объяснил Аяру:
      - Сосед наш. Шерстобой. Вишь, войлок тут на полу, - от него. А с войлоками зимой теплей.
      Аяр согласился:
      - С войлоком теплее.
      - О Руси беседовали? - спросил кривобородый.
      Ответил Аяр:
      - Вот, говорю, ездил много, а Русской [так] земли не видывал.
      - Ваши дороги там лежат, где наш повелитель ходит.
      - Истинно, почтеннейший! - согласился успокоившийся Аяр.
      Назар сказал кривобородому:
      - Теперь вот снова наш гонец в путь собрался.
      Кривобородый улыбнулся:
      - Если б в сторону повелителя ваш путь лежал, мы туда поклон бы послали.
      - Поклон легко везти: места не занимает! - согласился Аяр. - Кому?
      - В Мараге-городе не случится ли побывать?
      - А вдруг случится?
      - Есть там Ширван-базар. Позади Купола Звездочетов.
      - Знаю! - усмехнулся Аяр.
      - Есть на том базаре литейщик. Зовут его Али-зада. Ему сказать: просил, мол, человек из Самарканда поклон передать. Просил, мол, сказать: ждем товару, верим, что товар будет хорош. А покупателей у нас, мол, по всему нашему Междуречью есть сколько надо. Только б товар хорош был! Не запамятуете?
      - Сказать нетрудно, да как бы не забыть...
      - А мы чего-нибудь дадим на память! - решил Назар.
      Аяр удивился:
      - Кому же из вас этот товар? Кузнецу одно надо, а шерстобою другое!
      Кривобородый объяснил:
      - Будет товар хорош, каждому годится!
      Назар заколебался:
      - Вот только... Чего бы вам на память дать?
      Аяр небрежно отмахнулся:
      - А чего не жалко...
      - Народ мы бедный, хорошую памятку взять неоткуда: мелочь давать недостойно...
      Кривобородый, решительно засунув руку за пазуху, вытянул, обтер о халат и протянул Аяру белую, похожую на плоскую пуговицу вещицу:
      - Вот, случилось этой осенью купить у воина. Примите!
      Аяр взял из его ладони круглую костяную серьгу. На ней был искусно выточен крошечный слон и две порхающие птички.
      Кривобородый приговаривал:
      - И вся-то не больше ногтя, а ведь уместил же резчик целого слона в ней и птичек с распахнутыми крылышками!
      Аяр не сумел скрыть удивления:
      - Мала, а мастерство.
      Назар:
      - Мала... Мала, а вот человек изощрился, и что задумал, то все и вместил! Не размером меряй мастерство, о труде судить не по величине, а по уменью надо.
      Аяр:
      - Мастерство явное!
      Он хотел еще что-то сказать, но спохватился: незачем радоваться подарку, любой подарок надо принимать как вещь незначительную, - когда наидрагоценнейшую диковину принимаешь как должное, как нечто обычное, тогда уважение окружающих к тебе возрастает; если же удивительному удивляться, над непонятным задумываться, прекрасным восхищаться, не возвысишься в глазах людей! Нет, людям надо представляться человеком, видавшим виды, чтоб они не считали тебя подобным каждому из них.
      Пренебрежительно подкинув серьгу, Аяр поймал ее на раскрытую ладонь и усмехнулся:
      - Трудился резчик, видать, немало над ней. А к чему? Что с ней делать? Какая от нее польза? Может, в девичье ушко она и годилась бы... Да и то, будь цела к ней вторая серьга. А для уха воину навряд ли она подходит. А, почтеннейший?
      - Это вам видней! - согласился кривобородый.
      Аяр продолжал разглядывать серьгу:
      - Не наша!
      - В походе небось добыта! - предположил Назар. - Может, индийская...
      Борис задумчиво сказал:
      - А ведь было время - было их две вместе. Да поди-ка найди теперь, где она та, пара-то от нее. Может, и есть где, за тридевять земель отсель, а поди-ка найди! Так и с людьми тоже случается... Да и чьей прежде она была, об той тоже ежели додумать...
      Аяру пора было уходить. Но уходить от этих людей не хотелось. Сказал Борису:
      - Верно говоришь, пара-то от нее где? А без пары что ей за цена!
      Уже стоя посреди кельи, как бы завершая главные разговор, вздохнул:
      - Ваш народ - неразговорчивый народ, невеселый. Строгие люди! Как их ни обхаживают, они своей земли не забывают, в нашу веру не идут. Скольких видел - все одинаковы: дичатся, таятся. Между собой как братья, тесно живут. Видно, хороша ваша земля, когда так помнят!
      Назар охотно согласился:
      - Хороша!
      - Дичатся, таятся, будто чего-то ждут. Каждый чего-то ждет. И все вместе чего-то ждут. Будто непременно что-то для них сбудется! Непонятен ваш народ, почтеннейший. Чего ждут?
      - Им виднее! - ответил Назар.
      Аяр еще потоптался среди комнаты. Спрятал серьгу за пазуху, но медлил уйти.
      Когда же, пригнувшись, проходил в дверь, он заметил, как через двор легко перебежала стройная темнолицая женщина.
      Поутру, едва отворили городские ворота, Аяр покинул Самарканд.
      Третья глава
      ДОРОГА ГОНЦА
      Аяра сопровождали четверо воинов. У каждого - свежий конь из джизакских табунов Тимура, под чекменем - короткий ятаган, в руке - легкое копье.
      Вокруг простиралась зимняя бесснежная, серая гладь степей. Вдали синели горы, то задернутые туманами, то покрытые суровым снегом.
      Потянулась длинная, на многие дни, мокрая, скользкая, дальняя дорога. Через степи, горы, пустыни, через родные свои селенья; через чужие покоренные города, через становища одичалых племен, через нежилые развалины недавних городов, где повелитель пожелал создать пустыри, чтобы умелых мастеров отсюда увести в свои города; через чужие заброшенные поля, куда повелитель пожелал пустить пустыню, чтобы земледельцев отсюда переселить на свои земли, чтобы их руками рыть оросительные канавы на своих полях.
      Аяр сидел в седле небрежно, но крепко. Воины, приноравливаясь к нему, то сбавляли рысь, когда пересекали безлюдные места, то пускались вскачь, когда показывались селенья, чтоб народ сторонился перед ними: велика честь селенью, что по его улице мчится царский гонец.
      В отяжелевших от дождей и от пота чекменях, в широких лохматых треухах, одними лишь копьями напоминали они, что не простые всадники скачут следом за красной косицей гонца, но сами воины повелителя.
      Кругом простирались мутные февральские просторы, словно в воздух, как в воду, плеснули молока.
      В Каршах, в тесном древнем городе, остановились ночевать под кровом многолюдного, шумного караван-сарая, заслоненного от базара строем больших, ветвистых карагачей. Аяр знал эти деревья летом, когда, смыкаясь кронами, они распростирали густую благотворную тень. Теперь они высились голые и неподвижные.
      К ночи заветрело. На черных ветвях карагачей большая стая ворон подняла неумолчный гомон, перекликаясь с другой стаей, носившейся в хмуром, темнеющем небе.
      Зимние деревья никого не могли укрыть от студеного сырого ветра с востока. Ветер загулял и по просторному двору караван-сарая, сметая на людей мусор с кровель.
      Аяр, разогревшийся от быстрой езды, скинул чекмень, скинул теплый халат и, прежде чем отдыхать, прошел на конный двор выбрать сменных лошадей, чтоб их подготовили ему к рассвету.
      Для долгого отдыха в пути у гонца не было времени: пути гонца, как и все переходы караванов, четко расчислены в книге "Дорожник", и этого расчисленья никто из гонцов и никто из караванщиков не смел нарушать. Каравану полагалось идти от Бухары до Каршей четыре дня; гонцу - три. Каравану идти от Каршей до Балха - восемь дней; гонцу - пять. И так по любой дороге, до любого города. Если гонец на сменных, отстоявшихся лошадях ухитрялся пройти расчисленный путь быстрей, награждался.
      Стемнело. Уже не видно стало городских строений, а ветер не унимался. И вдруг повалил снег. Накаркали вороны! По снегу не расскачешься. Вот тебе и Карши - родной город великой госпожи - царицы Сарай-Мульк-ханым. Потому и город ныне прозывается Каршами, а не прежним именем - Несеф. Карши - значит дворец. А дворец в Несефе поставил правнук Чингиза Казан-хан, отец великой госпожи; тут и родилась она, в этом самом дворце, тут и росла до пятилетнего возраста, пока не убил Казан-хана хан Казаган. Как зять Казан-хана, нынче прозывается Тимур Гураганом, ханским зятем. А дворца того в Каршах уже нет. Хан Тохтамыш разрушил тот дворец лет десять назад, когда повздорил с Тимуром. Где-то он нынче, неблагодарный Тохтамыш-хан? Дважды Тимур ходил его бить за неблагодарность. Под Чистополем во чистом поле бил. На Тереке-реке бил. А все еще цел Тохтамыш-хан, а все еще где-то скрипит зубами, точит меч, не угомонился, не поклонился Повелителю Мира.
      Может быть, тысячу лет стоит этот город Несеф, нынешний Карши. Много дел тут поделалось, много всяких людей побывало, пожило, сошло в забвенье. Много снегу сюда наметало со степи, много его здесь перетаяло. А вот опять наметает, метет, валит. А на рассвете надо выезжать и ехать наскоро.
      Всю ночь Аяр вскакивал, выходил глядеть, не стихает ли снег, не светает ли утро.
      Когда в предрассветной синеве выехали из ворот, Аяра знобило. Никак не мог согреться.
      На городских кровлях лежали белые тяжелые слои снега. Весь город казался разглаженным белыми плоскостями кровель; и между ними вздымались в небо серые султаны голых тополей да желтели сырой глиной стены строений.
      Кони увязали в снегу, в глубоком, рыхлом снегу, прикрывшем всю землю ровной гладью. Кони то оскользались, то спотыкались, - не разглядишь ни канав, ни кочек.
      В каршинской степи, на бескрайнем просторе, понесло навстречу всадникам студеным ветром. Заиндевела шерсть лошадей. Слезились глаза от стужи, от ветра.
      Когда добрались до Маймурга, смерклось. Заночевали в низенькой келье постоялого двора, заполненного большим овечьим гуртом.
      Под заношенным холодным одеялом Аяр ворочался всю ночь, пересиливая себя, не желая поддаться тяжелой слабости, силясь перебороть болезнь.
      Утром, ослабевший, пошатываясь, он все же сел в седло и поехал дальше. Но все трудней стало ему держаться в седле. Тело настойчиво тянулось к земле, к покою. Впереди был постоялый двор - Рабат-Астан. Можно было остановиться там. В этом рабате [так] редко останавливались, предпочитали добираться до Миянкалы, укрепленного караван-сарая, где всегда стояло много проезжих, где были запасы корма для лошадей и верблюдов и хорошая харчевня. Но не только до Миянкалы доехать, а и до Рабат-Астана у Аяра не хватило сил.
      В какой-то небольшой, до кровель заваленной снегом деревушке Аяр остановился. Воины помогли ему дойти до первой мазанки.
      Постучались в черную от времени низенькую калитку.
      Вышел старик в широких засаленных овчинных штанах. Их шов кое-где распоролся, и в прорехах торчала бурая овечья шерсть. Серые глаза слезились над свалявшейся бородой, похожей на лоскут овчины.
      Длинная домотканая рубаха, распахнутая на груди, на пронзительном ветру не могла укрыть от стужи костлявого старого тела, но старик неторопливо здоровался с гостями, неторопливо вел их по двору, гремя по оледенелой земле одеревенелыми туфлями, надетыми на босу ногу.
      В приземистой лачуге, в темной комнатке под черным низеньким потолком, на глиняном полу ничего не было, кроме истертой войлочной подстилки да глиняного кувшина у двери. Но вошедшим сразу показалось здесь теплей, чем снаружи, хотя теплей здесь было лишь оттого, что толстые стены укрыли иззябших путников от ветра.
      - Один из воинов начал было объяснять хозяину, что Аяр заболел, но старик, как бы успокаивая их, поднял перед воином ладонь, приговаривая:
      - Погоди, погоди...
      И торопливо нырнул в другое жилье, откуда принес две овечьи шкуры. Он расстелил их на войлоке, и Аяр беспомощно опустился на них. Постояв над ним, старик снова ушел. Он вернулся с широким, много раз латанным шерстяным чекменем, накрыл Аяра и сказал:
      - Лежи.
      Воины внесли переметные мешки и поставили их у стены около двери, а седло уложили возле Аяра, чтобы ему было на что опереться. Но прежде чем лечь, Аяр, закрыв глаза, вытянул из-за голенища кисет, засунул его за ворот, где под мышкой был у него потайной карман, и сказал воинам:
      - Хозяин меня обережет, а вам тут места нет. Поезжайте, ждите меня в Рабат-Астане. Да сыщите там лепешек или еще какой еды, а завтра один из вас привез бы мне сюда. Тут у них у самих ничего нет.
      - Есть! Есть! Гостю найдем! - самоотверженно заволновался хозяин. Обидеть нас хочешь?
      Аяр послушался, но остерег свою охрану:
      - Ждите меня в рабате. А тут ни у кого ничего не трогать, не брать.
      Воины переглянулись с неудовольствием: не в их обычае было отказываться от того, что можно вырвать. Если сам царский гонец захворал, никто за такое дело не попрекнул бы. Однако Аяр был тверд:
      - Езжайте, не то до темноты не поспеете!
      И, потеряв силы, лег. Он только сказал, когда хозяин проводил воинов: