Без выбора

      Напомню С.Куняева: "...партийная верхушка сама разрушит партию, сама предаст многомиллионные партийные массы..."
      Утверждаю, перед нами почти дословные пророчества господина-товарища Троцкого.
      Троцкому простителен примитивизм понимания социалистической идеи и возможности ее реализации. Чего там! Злыдень пархатый!
      Но нам-то, добрым братцам-славянам, нам-то бы не след уподобляться...... Нам-то бы посерьезнее да поответственнее бы...... Нам ведь еще государство русское восстанавливать предстоит, а далеко ли уйдем с троцкистскими пророчествами?
      ............
      Не очень-то нравится мне все вышенаписанное, потому что произведение (именно так!) С.Куняева "Поэзия, судьба, Россия" не заслуживает ёрничества, как, впрочем и личность самого С.Куняева, именно этой книгой утвердившаяся в первой строке списка его единомышленников-литераторов. Да и тема, в каковую я вцепился клещом, в книге по объему ничтожна, иной может ее и не заметить или, по крайней мере, на ней не зациклиться, как я.
      Но все же - тема сквозная и стержневая. И если на то пошло, то для меня эта тема - коммунизм и Россия - главная в жизни.
      * * *
      Непосвященному невозможно представить уровень того духовного напряжения, в котором проходила жизнь людей в лагерях и тюрьмах 60-х. Не было еще ни диссидентства как такового, ни западного сочувствия, ни среды сочувствия на родине. Каждый был сам по себе, и каждому предстояло самостоятельно, то есть "бесколлективно", определиться на всю оставшуюся жизнь. Она же, жизнь, была ценой этого самоопределения. Воистину, нам "Русь была не словом спора"... Но споров-то этих - Боже мой, сколько их было. И по сей день не услышал еще ни одной темы, которую мы в 60-х не пропустили бы сквозь строй суждений, которую не обмусолили бы и так и этак, по которой так или иначе не определились бы.
      И, безусловно, главной темой определения был "русский коммунизм". Проблема формулировалась приблизительно так: "русский коммунизм" ("большевизм") - это "явление русского духа" (по Бердяеву и по Куняеву тоже) или только состояние его?
      Если последнее, то все проще и легче, поскольку в "состояние" народный дух впадает в силу тех или иных сложившихся обстоятельств и способен легко или нелегко "выйти из состояния", обогащенный опытом избавления...
      Если же он, "русский коммунизм", есть явление, то речь уже должна идти о некоем результативном продукте всего предыдущего исторического опыта народа - именно так трактовался "русский коммунизм" всеми виднейшими русофобами 60-70-х годов - от Янова и Ричарда Пайпса до идеологов радио "Свобода" и Бжезинского. Парадокс в том, что так же он ныне трактуется многими современными патриотическими идеологами, только с иным знаком...
      Озабоченный этой темой Н.Бердяев тоже впадал в противоречие, утверждая, что "большевизм" должен быть изжит изнутри русским народом. Простое изживание, повторюсь, возможно только для состояния, но не явления. Это противоречие он пытался разрешить в своем курсе берлинских лекций под общим названием "Соборность во Христе и товарищество в Антихристе". Но, как мне показалось, еще больше запутался в доводах и обобщениях.
      Нам было бы куда проще, не погружаясь в проблему, принять вторую посылку - о "состоянии" - и зачислить себя в передовой полк "изживания", но, как уже сказал, ставкой-то была жизнь, ни больше ни меньше, и определяться предстояло с максимальной добросовестностью. Благо, власть, отправив нас в лагеря, предоставила нам достаточный "тайм-аут". У Ю.Андропова тогда еще "не дошли руки" до лагерей и тюрем (это случилось уже к концу 70-х - ужесточение режима, в особенности относительно связи с "волей"). Мы же, в 60-х, находили возможность доставлять в лагерь самую разнообразную нужную нам литературу.
      На одиннадцатой зоне, к примеру, мы имели все пятнадцать томов "Истории..." С.Соловьева, шесть Ключевского, был Забелин, Беляев, даже Покровский, полный комплект журнала "Былое". Там же, в зоне, я впервые познакомился с удивительными документами - Уставными грамотами Русского государства. К тому же многим из нас удалось обзавестись в Москве личными "письмописателями" и в письмах получать интересующие нас тексты - получение писем режимом не ограничивалось. И по сей день храню толстущую пачку, где все - от Хомякова до Чаянова. Мне даже удалось создать своеобразную картотеку по "русскому вопросу" - опять же славянофилы, все "веховцы" и большая часть "сменовеховцев", "евразийцы", русские философы конца-начала веков - около тридцати имен... Единственный, мимо кого я прошел (как-то уж так получилось), - Лосев, его читал в 80-х и, признаться, уже без особого интереса.
      "Самиздат" по интересующим нас вопросам тоже отслеживался. Популярную в 60-х брошюру А.Амальрика "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года", к примеру, мы получили на семнадцатую зону в виде нескольких чистых тетрадей, страницы которых надо было только прогладить утюгом. Была проблема утюга, но и она решилась. Посредством писем я, положим, внимательно следил за творчеством в те времена, по моему мнению, главного теоретика "антирусизма" Г.Померанца, ни одна его статья мимо меня не прошла. По взаимной договоренности выписывая все литературные журналы, мы, конечно же, обратили внимание и на явление "молодогвардейства", увидели в нем пока еще робкую и не очень внятную попытку переосмысления русской истории, сокрушались, когда она была пресечена... без сопротивления.
      Если в лагере со свободным временем было жестко, то во Владимирской тюрьме, куда многие из нас так или иначе попадали за "строптивость", тюремная администрация, не желая способствовать общению политзэков и не имея возможности создать нужное количество рабочих камер, от работы нас освободила вообще - двадцать четыре часа (минус сон) читай, думай, пиши, спорь...
      За два с половиной года Владимирской тюрьмы пару гуманитарных факультетов я точно освоил...
      Последние годы 60-х для политических заключенных были особой эпохой. Ранее попав в лагерь в состоянии той или иной персональной "идейной дурости", всякий тут же оказывался в атмосфере чрезвычайных идейных страстей. Поскольку в 50-х и в начале 60-х хватали и сажали "кого ни попадя", идеологическая пестрота в лагерях скопилась несусветная. Коммунисты-ленинцы, социал-демократы-плехановцы, националисты, анархисты, анархо-синдикалисты и даже монархо-синдикалисты. К концу 60-х ситуация значительно упростилась, и в основном за счет индивидуального самоопределения по отношению к Западу. Образцовый пример самоопределения и, соответственно, "разделения" - судьба Владимира Осипова и Владимира Буковского, бывших "подельников", а ныне идейных антиподов. Упрощение идейной ситуации шло также по религиозной линии. Русские социал-демократы, анархисты и прочие становились ортодоксальными православными, евреи самых различных идейных толков азартно изучали иврит и готовились к возвращению на "историческую родину". Националисты, в основном украинцы и прибалты, "русофобились" на глазах, формируя в своих рядах будущих духовных лидеров "самостийности".
      Русские национально-государственной ориентации, составлявшие в общей массе политзэков ничтожное меньшинство, не выпадая из стихийно сложившихся микроколлективов, духовно, тем не менее, все более и более обособлялись. Сравнительно небольшие наши "срока" к началу 70-х были уже на исходе, и каждому предстояло принципиально определиться "на всю оставшуюся жизнь" уйти с позиции или остаться на ней. Разумеется, речь не шла о позиции мировоззренческой, но исключительно о той или иной степени сопротивления и противостояния. Слово "борьба" у нас никогда не употреблялось, и состояние, соответствующее этому слову, в виду не имелось. Речь шла о "правилах игры" в "большой зоне": принимать или не принимать. Не было таких, кто был бы готов рано или поздно снова оказаться в "малой зоне". Готовность таковая противоестественна. Однако большинство настраивало себя на искусную конспирацию обретенного знания о системе, в которой предстояло доживать жизнь. Кто-то, напротив, знал, что в силу характера игра такая не по силам... Я был в числе последних...
      Марксизмом рационализированная хилиастическая раннехристианская ересь про построение Царства Небесного на земле, жестоким способом инспирированная в России, вынужденно переориентированная со всего человечества на "отдельно взятую", она была обречена на разложение и крах с тяжкими для России последствиями. Русская "ересь жидовствующих", отрицающих "трудную" мудрость христианской философии, повенчанная с либералистской идеей прогресса, породила в начале ХХ века тип "жидобольшевика" - по "белогвардейской" терминологии, реализатора химерической идеи достижения абсолютной социальной справедливости посредством физико-механического оперирования с социальными классами. По мере материализации идеи исполнитель-фанат самоуничтожался (именно так!) за ненадобностью, оставляя после себя в остатке некий полупродукт- человека советского, будто бы являвшего собой некий высший этап человеческой эволюции, но пребывающего на длительной стадии становления, в помощь чему, собственно, и обоснован постоянный контроль за "становлением" по времени вплоть до всемирового торжества коммунизма, когда сам по себе исчезнет фактор дурного влияния со стороны "несозревшей" части человечества. Через денационализацию русских (то есть советизацию) и посредничество относительно денационализированного еврейства удалось сотворить феномен "дружбы народов" опять же под неусыпным контролем соответствующих ведомств, каковым по работе скучать не приходилось, о чем свидетельствовали контингенты концлагерей...
      Противоестественность осуществляемой социальной модели, вынужденно ориентированной на экономическую самодостаточность, напоминала опыт того самого доброго дяденьки - Роберта Оуэна, которому на первых порах удалось достичь поразительных результатов как в производительности труда, так и в сфере человеческого фактора - как в цирк приходили подивиться и "буржуи", и монархи на чудачества идеалиста-энтузиаста. Но кончился буржуйский капитал и лопнул социалистический эксперимент. Вчерашние "добрые коммунары" словно маски скинули, возвращаясь в облики, каковыми были наделены наследственностью и эпохой.
      У российского социализма тоже был капитал, стимулирующий идейный пафос строителей коммунизма. Если Роберт Оуэн на каждую копейку роста производительности "незаметно" подкидывал в дело копейку из своего капитала, то "подкидная копейка" социализма российского конспирировалась куда тщательнее, ибо копейку эту вырабатывали рабы. Когда-нибудь будет просчитана роль рабского труда в строительстве социализма, но и без подсчета она очевидна: база так называемой оборонки, столь обожаемой нынешними необольшевиками, создавалась ведомством ГУЛАГа... Драгметаллы, а затем и ядерное сырье, "великие стройки коммунизма" от Волго-Дона до Куйбышевской ГЭС... И наконец, великий лесоповал...
      На каждой странице сочинений сталинских соколов литературы отпечаток пальца зэка...
      Преступлением против социализма Никиты Хрущева было не столько "развенчание Сталина", сколько экономически не просчитанный роспуск значительной, в сути, ударной части контингента ГУЛАГа. Именно с этого момента, когда отменена была "социалистическая халява", - с этого времени отмечаются первые тревожные судороги экономической системы социализма в целом. Миллионные трудармии, предусмотренные на заре соцстроительства подлинным большевиком Троцким и воплощенные в реальность другим подлинным большевиком - Сталиным - в течение тридцати лет безотказно обеспечивали тылы социалистической экономике. Хрущев и Ельцин - вот знаковые фигуры загнивания и распада государства, сотворенного поперек человеческой природы.
      На первом, пафосном этапе революции ее вожди мечтали об обществе интернационалистов, обществе Иванов, не помнящих родства, но в итоге трансформации революционных идей получили общество Иванов, молчащих о родстве. Сколько из нынешних "большевиков" хвастались мне (именно так!), что у них вся родова выбита, и это хвастовство надо было понимать как некую супермудрость - дескать, что поделаешь, иначе бы не выстоять Великому государству... Подлинная социалистическая гражданственность - в том и суть, чтобы уметь обеими ногами стоять "на горле" собственных родственных чувств, и не просто стоять, но слегка приплясывать... Иначе бы не выстоять!
      Так ведь не выстояло же! Но нет, последнее не в счет, потому что план Даллеса, ЦРУ, агенты влияния и вообще холодная война, которую проиграли. Партийная верхушка загнила к тому же...
      Но когда остатки этой самой "верхушки" попытались тормознуть процесс, "который пошел"...
      Вот Станислав Юрьевич Куняев запомнил трясущиеся руки Янаева... Да еще бы им не трястись! Ведь не против мирового империализма поднялись бедные "гэкачеписты"! Я слушал радио. Еще несколько дней продержась, получили бы "янаевцы" мировое признание - в этом никто не сомневается. Западный мир со всеми его даллесами и бжезинскими в тот момент еще не понимал, куда катится красное социалистическое колесо. Только все куда как хуже - восстали они ("гэкачеписты") против всего вчерашнего советского народа, каковой, как и "Большой Совет" Союза писателей вместе со Станиславом Юрьевичем Куняевым, отчего-то вдруг "помудрел" настолько, что решил "не поддаваться на провокацию".
      Между прочим, этот раздел книги в оглавлении подан так: "Мое сопротивление "перестройке"".
      "Настала очередь моя!" - писал В.Солоухин, имея в виду, разумеется, не только самого себя... Увы! Так и не настала. Отсиделись. И лишь потом, когда "перестройка" победила настолько, что ей уже никто не был страшен, началось энергичное махание кулаками, каковое продолжается и ныне и именуется борьбой.
      Именуется, однако же, не совсем без оснований. Как бы там ни было, КПРФ при поддержке нынешних на всякий случай беспартийных "необольшевиков" так или иначе, но все же придерживает за штаны рвущихся в объятия общественного прогресса отечественных, заезжих и гастролирующих либералов, зачарованных западным благоденствием. Этот дивный соцконсерватизм - прямое порождение духовной смуты - реальный факт политической жизни страны. Он не конструктивен, потому что не имеет позитивной программы, если не принимать во внимание программу собственно КПРФ, от каковой "необольшевики" застенчиво дистанцируются. Он, соцконсерватизм, базируется в основном на литературно-философских эмоциях: общинность и коллективизм, издревле присущие русскому народу (не путать с соборностью - в общем-то и не путают, в соборности разочаровавшись, поскольку последняя не дает социального эффекта); антибуржуазность русского народа - опять же исключительно в социальном ее проявлении - нестяжательстве как идее, но отнюдь не практики; инстинктивное отрицание западных ценностей...
      Загляните, однако ж, в квартиру современного популярного московского почвенника - она от пола до потолка забита этими самыми ценностями, евроремонтом окаймленными и спецдверями охраняемыми. Или попробуйте на какой-нибудь общественно известной активной патриотке обнаружить хотя бы лоскут отечественного производства.
      Станислав Куняев подробно описывает писательскую поездку в Америку, но ни слова о том ажиотаже "шопинга", в каковой окунулись все мы, патриоты, за исключением разве Лихоносова (помню, он был перегружен книгами) видеокамеры, телевизоры, шубы для жен, причем исключительно на щедрые американские командировочные - ну, не производило наше Великое государство интересных вещей для своих граждан, разве в том их вина?..
      Не случайно ехидная "комсомольская бригада", что назвалась программой "Взгляд" (это по И.Талькову), подлавливала нас в аэропорту, чтоб заснять по рост загруженные "западными ценностями" наши тележки для ручной клади.
      Передергиваю? Ну конечно же. "Не хлебом единым жив человек, ежели он настоящий". В данном случае не Евангелие цитирую, а Дудинцева, с каковым С.Куняев, по-моему, несправедливо, как-то уж слишком "ревностно" обошелся в своих воспоминаниях.
      "Только через труп бюрократизма мы сможем увидеть огни коммунизма".
      Это строка одного в те же времена начинающего поэта. И знаменито-скандальный роман Дудинцева тоже - на большее и не претендовал, и потому едва ли заслуживает столь сурового разноса. Скорее всего, в те годы Станислав Юрьевич дышал со своей партией слишком в унисон, ведь не одни "кэгебисты" верили, что Никита Хрущев - первый настоящий русский мужик у власти. К тому же всяких там абстракционистов не жаловал- значит, традиционалистов, напротив, жаловал. Ну, а что церкви рушил, так разрушенный храм Станиславу Юрьевичу чем-то даже мил в отличие от всяких восстановленных, где сомнительная публика со свечками в руках... Одно из самых спорных мест в мемуарах...
      Кстати, о спорах. Ни в период нашего тесного "американского" общения, ни после, когда коротко встречались, спора по какому-либо "идеологическому" поводу у нас с С.Куняевым не случалось. Однако внимательно прочитавший двухтомник заметит - спор есть. Нет-нет да мелькает мое имя, и непременно в связи с главной и больной темой - отношение к русскому коммунизму. Или, как любит С.Куняев говаривать, - к советской цивилизации.
      Что цивилизации существуют несколько больше, чем семьдесят лет, автор мемуаров, безусловно, знает; но поскольку разрушение "советской цивилизации" произошло, по мнению значительной части русских патриотов, по независящим от нее обстоятельствам - это во-первых, и возрождение ее неизбежно - это во-вторых, то да будет именно цивилизация!
      До того, то есть "тыщу" лет, надо полагать, существовала антисоветская цивилизация?
      Или нет!
      До того тысячу лет Русь-Россия созревала для высшего своего состояния. И созрела, когда б не троцкисты, план Даллеса да прогнившая партийная верхушка...
      И вот, как бы мимоходом, рассказывает С.Куняев такую историю:
      "...Несколько русских литераторов неожиданно для Бородина на "круглом столе" в журнале "Москва", не сговариваясь, каждый по-своему стали размышлять о том, что борьба с советской цивилизацией неизбежно должна была повлечь за собой разрушение России.
      - Так неужели я два срока зря сидел? - вспылил вдруг Леонид Иванович".
      Поскольку это пересказ с чужих слов, претензий к С.Куняеву не имею.
      Однако именно данный эпизод, лишь неточно воспроизведенный, определил мою жизнь вперед, по меньшей мере, на десятилетие - потому о нем стоит несколько подробнее...
      Это было время, когда в воздухе пахло реставрацией, то есть той самой "провокацией", на каковую так и не поддались "умудренные" руководители Союза писателей. Это было время, когда некоторые коммунисты, год назад побросавшие свои партбилеты в глубину письменных столов, извлекали их оттуда и срочно уплачивали членские взносы, огласке, однако же, сии действия не предавая.
      Журнал "Москва" незадолго до того перешел в руки В.Крупина и на своих страницах уже заявил о той ориентации, каковой придерживается и поныне: традиционализм в литературе; корректность в публицистическом слове; в политике - поиск форм русской государственности и, наконец, Православие как национальная форма мировидения и миропонимания.
      Тогда-то и состоялся отнюдь не случайный приход "нескольких русских писателей", в основном авторов журнала "Наш современник", в редакцию журнала "Москва". И вовсе не случайно, но с самого начала разговор зашел о русском социализме... О том, что надо бы журналу "Москва" повернуться лицом к этому явлению, перспективы какового несомненны, то есть "имела место" попытка повлиять на В.Крупина, убедить его отказаться от заявленной ориентации и присоединиться к походу "Нашего современника" за справедливость в оценке опыта русского коммунизма..
      Но то ли гости журнала недооценили В.Крупина, то ли просто толком не подготовились к разговору, но только разговор пошел на уровне несоизмеримо низшем относительно действительного интеллекта каждого из пришедших.
      ...Русская идея, о которой говорили славянофилы, и есть социализм... И Достоевский задумывал Алешу Карамазова отправить к революционерам, а Раскольникову сочувствовал... Россия изжила в себе нерусскую составную в коммунизме... Да и вообще народ жил лучше...
      Как член редколлегии, присутствовавший на этой встрече, я поначалу пытался вывести разговор на соответствующий теме уровень, но поняв, что объектом разговора в основном является Владимир Николаевич Крупин, отступил, наблюдая за его реакцией.
      Фраза про двукратное сидение действительно была произнесена, только вот уж что неверно - "вспылив"! То есть как бы обидевшись "за свою борьбу против советской цивилизации"!
      В советские времена следователи по политическим делам раньше прочего в интересах дела и для себя лично старались в каждом инакомыслящем отыскать обиду на советскую власть. Обнаруженный комплекс обиды упрощал понимание подследственного. Следователь снисходительно добрел. Но только в личном отношении к подследственному. На нее же, на "обиду", было списано в свое время и почти миллионное "власовство", и двухмиллионное активное, но "невоенное" сотрудничество советских граждан с оккупационным немецким режимом. В самом слове "обида" виделось нечто глубоко субъективное, близкое к недомыслию, но отнюдь не смягчающее вину обстоятельство.
      С Вадимом Валерьяновичем Кожиновым у меня всегда были, несмотря на разномыслие по многим вопросам, взаимоуважительные отношения. Присутствовавший на той встрече, но, в отличие от С.Ю. Куняева, читавший и мои статьи самиздатского периода, опубликованные в "Нашем современнике", и все, что я писал в журнале "Москва", он, с присущей ему добросовестностью и дотошностью мышления, искренно пытался понять мою позицию по "русскому коммунизму", не однажды при встречах затевал разговор на эту тему и как-то даже признался, что "та моя фраза о сроках" соблазняет его... Такое признание дорогого стоило, но, однако же, обстоятельный разговор "по трудным вопросам" у нас так и не состоялся. По причине обычной суеты. Все как-нибудь да как-нибудь...
      Будучи, несомненно, главным идеологом журнала "Наш современник", В.Кожинов, тем не менее, под некоторыми принципиальными суждениями С.Куняева едва ли бы подписался, потому что любой, кто добросовестно прочитал все, написанное им за последние годы, не мог не почувствовать состояния постоянного поиска, предельного напряжения мысли и при том, несмотря на частую категоричность суждений, неудовлетворенность... Каждая новая его работа как бы уточняла предыдущую, детализировала.... Я уверен - жизнь его прервалась в поиске...
      Возвращаясь к встрече в журнале "Москва"... Фраза, что так легла на душу С.Куняеву, была сказана мною в отмашку, в шутку, как иногда говорю, дескать, не чапай, поскольку "всю жись" по тюрьмам и ссылкам. Для меня тогда наиважнейшим было - позиция В.Крупина, поскольку от нее зависело мое дальнейшее пребывание в журнале. Крупин устоял, православным чутьем учуяв неизбывную родственность социалистической идеи и атеизма, в какие бы одежды ни рядилась древняя хилиастическая ересь. Наверное, также понял или знал, что "социализация бытия" и социализм- не одно и то же, что социальная справедливость лишь объект спекуляции обезбоженного сознания, стремящегося обожествиться в реалиях посюстороннего мира, что собственно социалисты, то есть адепты идеи, - чаще всего жертвы трансформации сознания, и степень их фанатизма зачастую пропорциональна честности помыслов. Что, наконец, единственная возможность социально упорядочить бытие без того, чтобы спровоцировать процесс энтропии, - эта возможность предусмотрена в канонах национальной религии, и только то, что в них предусмотрено, безопасно в исторической перспективе, что утрата религиозного понимания мира - путь в пропасть.
      Впрочем, возможно, что все вышесказанное в адрес В.Крупина - мое домысление, поскольку инструмент религиозного сознания часто - интуиция без мотивации.
      Устоял Крупин - устоял журнал. И тот непроговоренный спор, что сквозит в книге С.Куняева, это в действительности никак и нигде не заявленный спор-разногласие журналов "Москва" и "Наш современник". Суть разногласия проста - она в понимании природы и происхождения конкретного исторического явления - российского коммунизма, по моему пониманию, изначально, как уже говорил, запрограммированного не только на саморазрушение, но и на разрушение своего пространства. Элементы взрывного механизма по отдельности давно опознаны политологами. Право наций на самоопределение, положим. Как известно, Ленин Сталина убедил: не заманить ту же Украину в царство социализма без хотя бы формальных гарантий, каковые со временем, дескать, станут неактуальными по мере формирования "нового человека". "Утробные" инстинкты должны быть искоренены, а к таковым помимо национальных отнесены были и религиозные предрассудки, и личностная экономическая инициатива, и право на сомнение, и даже право на неучастие в социальных процедурах. Еще в 60-х отказ от участия в так называемых выборах мог вызвать политическое или психиатрическое преследование. Но это мелочь!
      Определенная часть народов подлежала физическому истреблению во имя утверждения социалистического порядка. Без названной процедуры не дожить бы нам до зрелого социализма, "приспособленного к народным нуждам".
      Вот еще один любопытный момент "полемизма" в книге С.Куняева. Приводится текст, каковой будто бы являлся финальным в романе Ирины Головкиной "Побежденные".
      "Большевизм... процесс этот самобытен и глубоко органичен..."
      И далее в стиле С.Куняева панегирик советскому правительству и коммунистической России, которая "в муках рождает новые государственные формы и новых богатырей, для которых все классовое должно быть чуждо..."
      Поскольку о существовании этого романа С.Куняев узнал от меня, чего он не отрицает, то берусь категорически утверждать, что ничего подобного в тексте романа не существовало до того, как он из рук КГБ попал в руки редактора "Нашего современника". Да и любой, добросовестно прочитавший роман, увидит противоестественность "публицисцизма" вышеприведенных строк в контексте трагического лиризма романа...
      Но после цитирования (фактически самого себя) Станислав Юрьевич вдруг снова вспоминает обо мне в следующем контексте:
      "Неужели он (Бородин) до сих пор считает свою оценку "русского большевизма" более справедливой, нежели та, которую выстрадала Ирина Владимировна Римская-Корсакова?"
      Весьма некорректная постановка вопроса, потому что и я мог бы сказать: "Неужели он, Станислав Куняев, более прав в данном вопросе, чем я, выстрадавший..." и так далее. Мог бы сказать, но не скажу, потому чтоувы! - страдания не в счет, поскольку знал людей, погибших в страдании за идеи настолько вздорные, что о них и говорить неприлично.
      "Римская-Корсакова умерла за год до публикации романа", - пишет С.Ю. Куняев. Но за год до публикации (то есть в 1990 году) он и сам не знал о существовании романа. Именно в это время мы были в Америке, где я ему и рассказал... И повторюсь: в том романе, который попал в КГБ во время обыска у моего друга Игоря Николаевича Хохлушкина, никаких публицистических приписок не было, и если автор романа умерла в девяностом, то авторство приведенного С.Куняевым текста следует искать в другом месте.
      Начало 90-х - то было наисмутнейшее время за все годы новой русской смуты. Русский парламент почти единогласно голосует за развал... Миллионы русских на Украине голосуют за самостийность... К суверенитету рвутся лидеры, которые этого слова выговорить не могут... Тысячи безызвестных и прежде безынициативных объявляются в роли криминальных "экономических пассионариев"... Русские патриоты-литераторы, вдруг возжелавшие политической роли, с треском проваливаются на выборах - причем все: простота и конфетообразность демократических лозунгов выигрывает в сравнении с кашеподобной советско-постсоветской патриотической пропозицией...
      Как говорится, на все сто я не рискну утверждать, что нас не ожидают более трагические события, но если, не дай Бог, случится... То все же будет схватка идей, уже "отстоявшихся" в смуте.
      Что же до самой смуты, то, несмотря на некоторую весьма видимую заданность, новая книга С.Куняева эту всеобщую "смятенность" воспроизводит добросовестно и убедительно, чем и особенно ценна. Страницы о событиях 91-го и 93-го интересны каждой строкой, поскольку в критических эпизодах истории с наибольшей полнотой раскрывается душевное состояние как непосредственных участников событий, так и неучастников.
      И без того известно, а воспоминания С.Куняева это подтверждают, что в 91-м, в отличие от 93-го, поклонники "великой советской цивилизации" имели реальный шанс на реванш. Реальный, разумеется, только в пределах условно-сослагательного наклонения. Они им не воспользовались. И не потому, что испугались, хотя, возможно, кто-то и испугался. Но и испуг здесь вторичен. Первичен тот факт, что и они, советские патриоты, были равноправными микробоносителями смуты.
      Стоит только перечитать личный "план борьбы" С.Куняева с "перестройкой"...
      Именно потому познавательной цены не имеют оценочные суждения С.Куняева, положим, о событиях ГКЧП - что он в дневнике записывал да какие интервью давал. Цену имеют только поступки. А они в вопиющем противоречии с суждениями. Лично автора воспоминаний это никак не компрометирует, но лишь свидетельствует о душевном состоянии - оно было далеко не столь однозначным, как нынче хотелось бы его видеть мемуаристу.
      Вспомним: автор мчится в Москву, узнав о "перевороте".
      "На душе было радостно (неужели кончается горбачевское гнилое время?!) и тревожно... Зачем такая громада стальных чудовищ?"
      Менее добросовестный человек наверняка умолчал бы о сем противоречии чувств.
      Или вот еще один чрезвычайно характерный эпизод, о котором кто-нибудь другой (но не С.Куняев), скорее всего, умолчал бы.
      Поняв уклонение писателей-патриотов от поддержки "гэкачепистов" как молчаливую капитуляцию, противная сторона (во многих отношениях очень даже противная) решается с наскоку лишить писателей их коллективной собственности. Писатели не поддаются, сопротивляются и вроде бы побеждают. Но в победе не уверены. И что же они предпринимают?
      "В полной надсаде и растерянности, не зная, что нам делать, на кого опереться, где найти сочувствие (!), поддержку, а может быть и помощь, ночью 31 августа мы с Володей Бондаренко поехали в гостиницу "Россия"".
      Там съехались на конгресс "старики из первой эмиграции либо их дети, бывшие власовцы и энтээсовцы..."