6
      Оглавление 6. Номинализм или реализм?
      Налицо парадокс: предметность-это необходимость и всеобщность, возникшая как продукт субъективности и произвола воображения. Но именно с этой парадоксальной точки зрения Кант попытался решить многовековой спор номинализма и реализма (рационализма и эмпиризма). Оба они оказались неправы. Оба в конечном счете вынуждены апеллировать к богу. Номинализм - к мистически-иррациональному, непостижимому разумом волюнтаристическому богу; реализм - к рационалистическому, лишь разумом познаваемому богу Фомы Аквината - субъекту творческой "интеллектуальной интуиции".
      Как и реализм. Кант постулирует доопытность и всеобщность "универсалий". Он самый резкий противник сведения их лишь к "nomina" - пустым названиям, знакам. Но, в противоположность реализму, у него эти универсалии существуют не реально (вне и независимо от субъекта), но лишь как функция субъекта, да притом еще произвольная, "самодеятельная" функция.
      Как и номинализм. Кант постулирует "реальное существование" лишь эмпирического, того, что аффицирует априорную чувственность и составляет ее многообразие. Но, в противоположность номинализму, это "реально существующее" оказывается у Канта не самым близким и доступным субъекту "объектом", но, напротив, чем-то самым далеким, да и вообще адекватно непостижимым - "вещью в себе". Ведь "объектом" у Канта оказывается не "вещь в себе", но лишь "сущностная" универсалия. Не эмпирия предшествует универсалии, но, напротив, лишь в горизонте универсалиями мы впервые можем сознательно (т. е. с открытыми глазами") встретитъ эмпирическое "существование". Иными словами, не глаз как физиологический орган дает нам видение, но- понятие, а в конечном счете лишь способность воображения, есть наш подлинный "глаз", наше зрение. Без понятия (точнее - без воображения) самый совершенный орган зрения слеп. Например, орлиный глаз устроен так, что он "может" видеть неизмеримо больше и неизмеримо лучше, чем глаз человеческий. И тем не менее он не видит и тысячной доли того, что видит полуслепой, прикрытый стеклами очков глаз цивилизованного, обладающего сложнейшей системой "произвольных") понятий (предметов) человека.
      Таким образом. Кант перевернул всю традиционную теорию образования понятий как абстрагирования "свойств" реальных, вне и независимо от нас существующих предметов; теорию, лежащую в основе всей до-кантовской философии и логики. Согласно его точке зрения, понятие не продукт, но субъект представления; более того, только в произвольной синтезирующей деятельности воображения, как бы "накладывающей" на бесконечное эмпирическое многообразие времени и пространства (многообразие - вне этой деятельности совершенно "подсознательное") всеобщие и необходимые формы понятия, - представление впервые и возникает как представление. Без понятия (а в конечном счете - без воображения) мы имели бы перед собой, выражаясь языком Гегеля, лишь "темную ночь, в которой все кошки серы". Да так оно и бывает с людьми, не имеющими тех или иных понятий (это тоже один из тех "удивительных" фактов, которые обнаружила -современная экспериментальная психология). Ведь если у человека нет никакого понятия о том или ином предмете, то последний для него просто не существует. Попробуйте, например, среднего европейца заставить отличить, скажем, один китайский иероглиф от другого. А ведь филологу эта разница бьет в глаза, так же как .фальшивая нота режет слух музыкально развитого человека.
      "Всякое знание требует понятия, каким бы несовершенным или темным ни было оно", - утверждает Кант. И в этом со своих позиций ему вторит Гегель, именно в этом смысле истолковавший библейское выражение:
      "Вначале было слово".
      7
      Оглавление 7. Логическая необходимость и "вещь в себе". Миф
      Вернемся снова к парадоксу "произвольной" необходимости и "субъективной" всеобщности. Постараемся, в согласии с Кантом, ответить на вопрос-зачем нам они такие?
      Следствием субъективного происхождения предмета является то, что он, в противоположность "вещи в себе", существованию остается лишь сущностью, "понятием". А необходимость понятия не есть необходимость "существования", не есть необходимость "вещей самих по себе". Это логическая, или априорная, т. е. "доопытная" необходимость. Такая необходимость может быть выражена, например, формулой: если А есть В, то С есть Д и. т. д. Следует подчеркнуть, что необходимость перехода от А к Д и далее здесь, так сказать, "фатальная", ибо она априорна и неумолимо действует независимо от чего бы то ни было. Абсолютно независимо! Но именно в этом-то и заключается ее главный порок, ее "первородный грех" - печать "незаконного брака" с произволом воображения. Она - лишь логическая необходимость, но не необходимость бытия.
      В самом деле, раз А есть В, то с абсолютной необходимостью "работает" вся система точно, как в математике. Ну а если А - не есть?
      Например, априорно (в результате цепи логических умозаключений) установлено, что если А (луна, "сама Во себе") действительно есть В (т. е. действительно есть тот предмет, которому, согласно нашему сегодняшнему убеждению, присущи данные математически точные законы движения в солнечной системе), то необходимо следует Д (необходимо следует, что 10 мая 2000 года в 12 часов 8 минут московского времени произойдет солнечное затмение).
      Итак, если А есть В! - на этом держится вся сложил цепь логической необходимости. Ну, а если А - не есть..? Ведь эмпирия бытия не зависит от нашего сознает и она отнюдь не обязана (коль нет "предустановленной гармонии") считаться с необходимостью, a priori установленной "самодеятельностью" продуктивного воображения. Что если луна столкнется с огромным метеоритом или разрушится согласно неизвестной нам пока внутренней "необходимости", если она, наконец, окажется чем-то существенно иным по сравнению с нашим сегодняшним понятием (предметом) луны, что и обнаружится впервые, скажем, именно 10 мая 2000 года обнаружится в том, что затмение не состоится! Что если...
      Математика не допускает подобных "метафизических" вопросов. Она независима от "низменной" эмпирии. Но ведь и эмпирия независима от математики. Ведь эмпирия, в отличие от сущности, - существование! - и существует она "сама по себе", ежедневно и ежечасно опровергая и тем самым поправляя, а главное, направляя математические построения, поскольку последние хотят быть приложимыми к чему-либо существующему, а не оставаться лишь чистой математикой, чистой и непорочной необходимостью и всеобщностью. Эта "ущербность" математического знания буквально "шокирует" современных неопозитивистов, противопоставивших "метафизике" идеал строгой "научности" и математической точности Ведь, согласно Б. Расселу, оказывается, что "математика есть наука, в которой мы не знаем ни того, о чем мы говорим, ни того, истинно ли то, что мы утверждаем".
      Итак, всякий предмет (как и. всякая предметная, логическая необходимость) есть предмет идеальный или, что то же самое, не есть "вещь сама по себе". В самом деле на протяжении истории развития общества (а следовательно, и сознания) человеческая продуктивная способность воображения, например, создала довольно значительное число различных "предметов" под названием "луна". Одно дело луна в представлении, скажем, древнего грека эпохи родового строя, который и видел ее в ином образе, чем мы, а именно - с глазами, ртом и прочими атрибутами живого человеческого лица. Ведь антропоморфизм был когда-то не просто теорией, а способом ("схемой"!) представления. Мы уже не сможем увидеть этой "луны", сколько бы ни старались. Ибо даже воображая себе лунный нос, мы знаем, что это лишь воображение. Переход от первоначального целостного образа к новому - тоже целостному! - образованию - процесс необратимый. Обнаружив, что перед нами незавершенный эллипс, мы не можем заставить себя вновь увидеть в нем круг.
      Совсем другое дело луна в представлении, скажем, современного обывателя, хотя физиологическое строение его глаза то же, что и у древнего грека. И уж совсем иную "луну" знает современный астрофизик.
      Было много "предметов" под названием луна. Возможно, в процессе дальнейшего уточнения сегодняшнего целостного представления (гештальта) появятся и новые предметы этого рода. Но луна "сама по себе" была, есть и будет... луной "самой по себе". Иными словами, банальная истина (но не для гегельянцев, конечно!) - бытие не есть сознание, сознание не есть бытие. Т. е., конечно, с точки зрения "онтологии", космически-метафизической спекуляции чистого, не обремененного никакими представлениями разума, бытие и сознание тождественны. Но поскольку человек хочет познавать, вообще сознательно и лишь постольку свободно действовать, он должен отличать идеальную сущность от реального существования, от "вещи самой по себе", от бытия. И лишь это различение впервые дает человеку стимул к собственно теоретическому (в отличие от чисто прагматической, утилитарной и, отсюда стихийной слепой деятельности человека родового или раннерабовладельческого общества) познанию, стимул к постоянному исправлению и уточнению своих первоначальных представлений.
      Более того, это "различение" и есть тот колоссальный .качественный скачок выделения человека из природы, становления собственно человека как "существа мыслящего". Конечно, само это "различение" предполагает акт труда. Но мы не ставим этот вопрос, ибо рассматриваемый здесь Кант был далек от "сознательной" его постановки, хотя, как мы увидим дальше, вполне определенные "догадки" у него были.
      В историко-философском плане здесь огромный интерес представляет проблема возникновения философии, отчленения ее от прагматически-фетишистского, антропоморфического мифа, - вычленения, происшедшего на основе разложения в результате развития производительных сил родовой общины, а следовательно, и расчленения первоначально целостного фетишистского, прагматически-мифического первобытного сознания.
      Современный человек видит в мифе лишь продукт воображения. И иначе он не может, как не может видеть он и луну с человеческим носом. Но для первобытного человека миф был отнюдь не продукт свободной фантазии "художника". Первобытный человек вообще еще слишком мало отличал свое воображение от реального существования, себя самого (со всем своим сознанием) от природы в целом. Миф для него был целостной, окончательной, единственно реально существующей (идеально-реальной, в смысле абсолютной тождественности обоих компонентов) действительностью. Поэтому возникновение философии (рефлексии вообще), явившейся свидетельством распада мифа и рождения уже в некоторой степени размышляющего человеческого индивидуума, было колоссальным шагом вперед.
      О том, что древняя натурфилософия возникла и развивалась в постоянной борьбе с "единовластием" мифа, свидетельствуют, например, страстные выступления всех древнегреческих натурфилософов, а затем софистов, против "ортодоксальной" мифологии. Сократ, например, который, подобно ранним буржуазным просветителям, хотел, чтобы все предстало "пред судом разума", ибо только разум есть высшее благо, - был даже приговорен к смерти за "подрыв" старинных мифологических родовых традиций, на которых держался уже начавший разлагаться Афинский полис. Гераклит (а ведь это был типичный аристократ и по происхождению - из царского рода, по убеждениям считал Гомера чуть ли не самым вредным злодеем за то, что тот "пропагандировал" мифологию.
      Однако было бы крупнейшей ошибкой поддаться соблазну принять речи древнегреческих мыслителей за "чистую монету". Несмотря на подчас страстную борьбу с мифом, античная философия не вышла за его пределы. Можно сказать, что вся античная философия, включая неоплатоников (предтечу христианства), лишь рефлектировала по поводу все того же древнего "пралогического" и когда-то монолитно целостного мифа, тем самым рационализируя его. При этом должно быть ясно, что вышеупотребленное словечко "лишь" нужно принимать "со щепоткой соли", ибо это "лишь" обозначает огромную историческую эпоху в развитии человеческого сознания. (Масштабы здесь весьма громоздки. Ведь слово лишь можно употребить и по отношению к буржуазной философии, которая, как выяснил еще Фейербах, в значительной своей части только рационализировала миф христианский.)