— Ради бога, извините! Никак не мог раньше! От меня ничего не зависит! Я в шоке! Такое несчастье! Трагедия! Ужас! Варварство! Бедный Юра! — громко причитал он, задыхаясь, выпучив глаза и без остановки размахивая руками, отчего выглядел очень комично.
— Вы кто? — наконец-то удалось задать вопрос Гурову, когда толстяк на секунду замолчал.
— Кто я? — мужчина шумно сделал вдох и немного помолчал. Достав из нагрудного внутреннего кармана пиджака кипенно-белый, отделанный по краю изящной узкой кружевной лентой носовой платок, он протер лоб, на котором из-за чрезмерного возбуждения у него выступили капельки пота, и убрал платок обратно. Гордо подняв голову, с пафосом представился: — Виктор Максимович Михайлов, первый заместитель директора театра. По организационным вопросам.
— Превосходно. Мы очень рады. Только вы вот что, выйдите пока за дверь и подождите в коридоре. — Поняв, что толстяк хочет возразить, Гуров, повысив тон, добавил: — Мы вас вызовем, когда сочтем нужным.
Высокомерие замдиректора тут же улетучилось, и он, опустив голову, вышел из кабинета.
— Елизавета Евгеньевна, на сегодня у нас к вам больше вопросов нет, — обратился Гуров к уборщице. — Убедительная просьба: за пределы города пока не выезжать. Идет расследование. Мы вызовем вас для беседы, если понадобится. И не переживайте, это стандартная процедура, — и, когда Лиза уже стояла у двери, добавил: — Да, и скажите, чтоб замдиректора зашел минут через пять.
— Мутная она какая-то, — оценил поведение уборщицы Крячко, когда та вышла из комнаты. — Чего-то боится, чего-то недоговаривает. Нутром чую, неспроста. Не так здесь что-то. Ты не находишь, Лева?
— Я всегда доверял твоей интуиции, Стас. Поэтому возьми чаек. Отдадим на всякий случай в лабораторию, пусть анализ сделают, — попросил напарника Гуров.
— Да я прямо сейчас оперативникам и отдам. Они, скорее всего, еще здесь. Им все равно в лабораторию нужно. Вот наш чаек и захватят.
Крячко вынул один пакетик из коробки и приготовился положить его в карман.
— Нет, Стас! — остановил его Гуров. — Всю пачку надо брать, мало ли что.
— Да ладно. И одного пакетика хватит. Ну, куда я тебе всю пачку дену? — Крячко вытянул руки и покрутил ладонями, демонстрируя, что у него ничего нет, куда бы он смог спрятать пачку.
— Нет, надо брать все. Ты же нутром чуешь, вот и бери все. Чтобы наверняка, — Гуров расплылся в довольной улыбке.
— Ладно, возьму! — Крячко с укором посмотрел на напарника, расстегнул «молнию» на куртке, положил за пазуху пачку чая и наглухо застегнулся. — Доволен?
В дверь робко постучали, затем она со скрипом приоткрылась, и в дверном проеме появилось круглое лицо замдиректора.
— Разрешите? — спросил он неуверенно и, не дожидаясь ответа, зашел в комнату. Со скромным видом остановился в дверях. — Позвольте вам предложить продолжить наше общение у меня в кабинете. Уверяю вас, там гораздо комфортнее.
— Как вы относитесь к перемене места, Лев Иванович? — немного передразнивая толстяка, обратился Крячко к Гурову.
— Я отношусь положительно, — в тон полковнику ответил тот.
Оба сыщика покинули каморку сторожа и в сопровождении Михайлова двинулись по коридорам театра.
— Прошу! — нараспев произнес замдиректора и широко распахнул дверь перед гостями, пропуская их вперед в свой кабинет.
Апартаменты Виктора Максимовича располагались на втором этаже в противоположном крыле здания относительно директорского кабинета. Рядом была комната режуправления, где на своих рабочих местах пили чай с бутербродами и бурно обсуждали трагические события прошлой ночи заведующая труппой, заведующая литературной частью и два помощника режиссера. Дверь в кабинет была открыта, и, когда замдиректора в сопровождении двух сыщиков проходил мимо, разговоры моментально утихли.
На второй этаж Виктор Максимович повел Гурова и Крячко нормальной дорогой через обычную лестницу, а не коротким путем, каким вел Михалыч. Попутно он провел целую экскурсию, подробно рассказывая, где какие цеха находятся и чем в них занимаются. Какие гримерные принадлежат ведущим актерам, что они играют, на сколько талантливо это им удается и что они за люди в обычной жизни. За время пути в свой кабинет замдиректора не умолкал ни на секунду, вел себя очень раскованно и задал сыщикам лишь один вопрос об их именах и званиях. Со стороны это напоминало встречу старых знакомых после многолетней разлуки. Один хвастался своими достижениями за эти годы, а двое других молча слушали и про себя ненавидели заносчивого рассказчика. Вел себя Виктор Максимович очень манерно — жесты его были жеманны, а говорил он слащаво.
— Позвольте предложить вам кофеечек, — с тошнотворной вежливостью обратился он к сыщикам, когда те сели в красные кожаные кресла у маленького журнального столика, с другой стороны которого располагался диван, тоже обтянутый такой же красной кожей.
И Гуров и Крячко машинально отметили про себя, что в кабинете директора был точно такой же набор мебели, только черного цвета. Вообще, кабинеты Юрия Юрьевича и его первого зама были очень похожи. Рабочие столы и того и другого были массивны, лампы, стоящие на них, и компьютеры с плоскими мониторами были просто одинаковыми. Тяжелые занавески на окнах, книжные полки, шерстяной ковер с высоким ворсом на полу — все словно повторяло друг друга, как отражение в зеркале. Только в кабинете директора преобладал черный цвет, а у Виктора Максимовича красный.
— Людочка у меня готовит чудный кофе. К сожалению, это единственное достоинство моей секретарши. — Михайлов неприятно рассмеялся, параллельно издавая какое-то присвистывание.
— Нет, кофе не надо, — отказался Гуров.
Его не просто раздражала манера Михайлова вести себя, но он чувствовал, что начинает злиться. И даже испытывает желание врезать толстяку по морде.
— Ну а коньячок не предлагаю. Я же понимаю, вы на службе, вам не положено, — замдиректора снова засвистел. Казалось, он уже и забыл, по какому поводу пригласил гостей и кто они такие. — Хотя жаль! Коньяк французский, божественный!
— Наливай! — Крячко больше не мог терпеть его глупые шутки. — Выпей и признавайся.
— Как признавайся?! В чем, собственно, я должен признаться? — У испуганного замдиректора на лбу снова появились капельки пота. — Это уже слишком! Я буду жаловаться!
— Где вы находились вчера с восьми вечера до сегодняшнего утра? — Гуров был спокоен и не обращал внимания на вопли толстяка.
— Я не намерен вести беседу в таком тоне! — обратился к нему Михайлов. — Прикажите вашему товарищу вести себя достойно!
Виктор Максимович нервно расхаживал по комнате и вытирал лицо носовым платком, который уже приобрел серый цвет.
— Сядь! — рявкнул Крячко. — Сегодня в шесть утра сторож обнаружил твоего директора у себя в кабинете убитым. Он лежал на полу совершенно голый. А теперь подумай, что с ним делали, прежде чем прикончить! Мое мнение, что это маньяк и что директор лишь первая жертва. Извращенца привлекают люди искусства, занимающие руководящие должности.
Крячко был настолько убедителен, что, если бы Гуров не знал, что он выдумывает, допустил бы возможность подобной версии.
— Боже, боже! Какое варварство! Как это возможно? — Толстяк был ошеломлен такой информацией.
Он сел на диван и тоном просителя начал:
— Я готов ответить на любые вопросы. Я расскажу все, что мне известно. Только я хотел бы, чтобы вы гарантировали мне безопасность. Вы же понимаете, я человек известный и после того, что случилось, моя жизнь под угрозой.
— Я рад, что наконец-то вы это поняли.
Стас еще больше усилил волнение толстяка.
— Вчера в девять утра я уже был в театре. Нужно было закончить смету. Мы запускаем новую постановку. Планы грандиозные. Островский, классика. У меня мозг закипал, но к четырем дня я все закончил и понес смету на согласование к Юрию Юрьевичу. Его все устроило. Мы отметили это, выпив по рюмочке коньяка. В начале седьмого к нему пришел бывший однокурсник по театральному институту, а на сегодняшний день известный преуспевающий бизнесмен. Я не знаю его фамилии. Видел его впервые. Замечательный рассказчик… Вообще очень милый человек. Несмотря на невзрачность, после короткого общения я даже назвал бы его очень привлекательным мужчиной…
Михайлов понял, что чересчур увлекся. Он провел ладонью по волосам. На указательном пальце левой руки блеснул золотой перстень с опалом.
— Я недолго побыл с ними. Мне нужно было идти. Я обещал своему другу… — Он снова осекся, а затем, очень по-женски смущаясь, улыбнулся и продолжил: — Нет, не поймите меня неправильно. Просто у моего старого товарища вчера был день рождения. У него в квартире идет капитальный ремонт, ну я и оказал ему услугу… В общем, на время ремонта предложил переехать пожить ко мне. Вы же понимаете! У него день рождения, он в моем доме, а меня нет! — неумело придумывал на ходу замдиректора историю. — Я уехал, а Юра… Извините, Юрий Юрьевич с этим товарищем остались допивать коньяк. К восьми вечера я попал домой и пробыл там, никуда не отлучаясь, до того момента, когда мне сегодня позвонили по телефону и сообщили о смерти Юры. Что я не лгу, может подтвердить Илюша… То есть Илья — друг, который переехал ко мне на время ремонта…
Михайлов был явно собой недоволен. Он понимал, что проговорился. Меньше всего ему хотелось, чтобы сыщики догадались о его сексуальных предпочтениях, хотя его ориентация была понятна с первого взгляда.
— Были у Равца враги в театре? Может быть, ему угрожали? — Гуров спешил закончить беседу, потому что желание врезать толстяку возрастало с бешеной скоростью.
— Ну а как вы думаете? Только дураки и бедняки врагов не имеют, — замдиректора широко улыбнулся и поднял глаза к потолку, как будто вспомнил что-то очень приятное. — Конечно, ему завидовали. Еще бы! Настоящий мужчина! К тридцати семи годам уже директор такого театра! Замечательный делец, мудрый руководитель, умница во всех отношениях… Он отличался строгостью. В театре многим это не нравилось, особенно в актерской среде. Но актеры вечно чем-то недовольны. То им не ту роль дали, то зарплату маленькую начислили, то режиссер бездарный, то пьеса устаревшая, то гастроли длинные… А винят во всем, конечно, меня и директора. — Виктор Максимович почувствовал, что начинает злиться, поэтому прервал свой монолог, глубоко вздохнул, в очередной раз вытер платком лоб и продолжил: — В общем, недоброжелателей хватает! Но чтобы кто-нибудь из них угрожал? Или тем более на убийство решился?.. Нет! Никто из них ни на что подобное неспособен. Самое большее, что они могут, — это распускать сплетни по театру. Шушера! Это на сцене они короли и рыцари, благородные лорды, а в обычной жизни трусы, слюнтяи, лизоблюды и попрошайки.
Михайлов снова достал платок. Только сейчас замдиректора заметил, что он у него уже несвежий. Он с видом истерика скомкал платок и с силой швырнул на пол рядом с диваном.
— Поведение Равца в последнее время не показалось вам странным? Особенно это касается вашей вчерашней встречи. — Гуров обратил внимание, что Стас уже минут десять сидит в кресле, сжимая кулаки.
— Ну что вы! — рассмеялся Виктор Максимович, как всегда, присвистывая. — Вчера он, как обычно, был обходителен и галантен. В общем, блестящ! — Он резко переменился в лице. — Ужас! Ужас! До сих пор не могу поверить, что его нет!..
— Понятно. До свидания, Виктор Максимович. — Гуров встал из кресла. Крячко тоже быстро поднялся. — Оставайтесь здесь, а мы сейчас направим к вам нашего художника. Вы поможете ему составить портрет того человека, что был вчера у Равца. Сможете?
Михайлов кивнул.
— И предупреждаю вас, идет следствие. Пределы города не покидать. Мы вас еще вызовем для беседы.
Оба сыщика поспешили к выходу.
— Сколько угодно! Вызывайте! Конечно! — с необычайной легкостью Михайлов вскочил с дивана, одним прыжком догнал Крячко и вцепился в его руку мертвой хваткой. — А что же с моей охраной? Я очень известный человек! Моя жизнь в опасности.
— Я лично прослежу за решением этого вопроса! — скрывая отвращение, солгал полковник, освобождаясь от липких ладоней замдиректора. — И я, и Лев Иванович полностью отдаем себе отчет, насколько ценна жизнь такого человека!
С этими словами Станислав покинул кабинет Михайлова вслед за уже шагнувшим через порог напарником.
Глава 2
— Здравствуйте, Лада, — Реджаковский с важным видом прошел в приемную министра на втором этаже и остановился возле секретарского стола.
— Здравствуйте, — подчеркнуто высокомерно произнесла секретарша, бросив мимолетный взгляд на Геннадия Афанасьевича.
Реджаковского неприветливый прием помощницы министра, казалось бы, нисколько не смутил. Он привычно уверенной походкой подошел к вешалке в углу комнаты, снял плащ и, повесив его на плечики, аккуратно пристроил на вешалке. Затем так же спокойно снял фетровую шляпу и бережно опустил ее на полочку для головных уборов. Все действия Геннадия Афанасьевича отличались педантической аккуратностью.
— У Аркадия Михайловича кто-то есть? — поинтересовался Реджаковский.
Его хорошо поставленный глубокий баритон звучал уверенно и спокойно.
Секретарь, проигнорировав вопрос художественного руководителя театра, нажала кнопку на аппарате внутренней связи.
— Аркадий Михайлович, Реджаковский в приемной.
Что ответил министр, Геннадий Афанасьевич не слышал.
— Присядьте, пожалуйста, — обратилась девушка к Реджаковскому после паузы и вновь уткнулась в экран монитора, — министр занят. Вас пригласят. Подождите.
Реджаковский занял один из стульев напротив входной двери в кабинет министра культуры, а на соседний стул опустился огромный портфель художественного руководителя. Геннадий Афанасьевич посмотрел на часы. Десять ноль одна. Он удовлетворенно и глубоко вздохнул, достал из кармана носовой платок и промокнул им голову с редеющими волосами на макушке и вспотевшее от быстрой ходьбы лицо.
Звонок из приемной министра культуры застал Реджаковского дома в состоянии болезненной дремы. Было уже раннее утро, когда Геннадию Афанасьевичу удалось наконец уснуть. Именно в это время на журнальном столике рядом с кроватью зазвонил телефон. Геннадий Афанасьевич не спешил снимать трубку. «Только бы пережить сегодняшний день! Дальше будет легче. У всех свои заботы. Как-нибудь пронесет. Забудется, в конце концов…» — успокаивал себя Реджаковский.
После пятого сигнала вызова он взял трубку. Откашлявшись, Геннадий Афанасьевич поздоровался с абонентом на том конце провода. Выслушав короткое сообщение, Реджаковский бухнул трубку на аппарат и поспешно встал с кровати. Трясущимися руками он натянул на себя брюки. На ходу надевая рубашку и свитер, добежал до ванной комнаты и подставил лицо под струю ледяной воды.
Несмотря на то что до назначенного времени оставалось всего сорок минут, Геннадий Афанасьевич не сел в автобус. К Министерству культуры он пошел пешком…
Ожидание встречи с министром в приемной становилось невыносимым. Прошло пять минут, и Реджаковский успел подробнейшим образом изучить детали обстановки. Опытный актерский взгляд отмечал даже самые незначительные детали. Ему и раньше приходилось бывать в этом кабинете, хотя и при несколько иных обстоятельствах. Подолгу сидеть в приемной не приходилось. Он про себя отметил, что у Лады, одной из двух сменных секретарей министра, очень пухленькие и милые ножки. Стол, за которым сидела девушка, был обращен к посетителям своей тыльной стороной, и Реджаковский незаметно для девушки беззастенчиво рассматривал похотливым взглядом ее голени, щиколотки и изящные крохотные туфельки. Лада время от времени вставала и подходила к факсимильному аппарату на соседнем столике, и тогда Реджаковский переводил взгляд на дверь кабинета министра с блестящей с золотым отливом табличкой «Брызгунов Аркадий Михайлович».
Ожидание становилось невыносимым. Посидев в приемной еще пару минут, Реджаковский стал отчаянно кашлять. Он схватил портфель и, приложив носовой платок ко рту, вышел из помещения. Все еще громко кашляя, он быстро прошагал по коридору до лестницы, ведущей на первый этаж. Затем спустился вниз. Резко дернув на себя дверь уборной, шагнул внутрь и закрыл за собой дверь на щеколду.
Оказавшись в одиночестве, Реджаковский открыл портфель, покопался в одном из отделений и извлек оттуда двухсотграммовую плоскую бутылочку водки.
«Дальше непременно будет проще. Со временем все забудется и потечет своим чередом. Все займутся своими делами, не будет никаких вопросов, встреч…»
Геннадий Афанасьевич нервно свинтил с бутылки крышку, жадно приложился к горлышку и выпил водку, оставив немного на донышке.
«Это на посошок», — подумал Реджаковский и привычным жестом завинтил крышку.
Напряжение стало понемногу отпускать, мысли легко понеслись в голове Геннадия Афанасьевича.
— Лицо. Лицо выдает, — едва слышно сказал Реджаковский, глядя на собственное отражение в зеркале.
Он достал из чемоданчика маленькую пудреницу с поролоновым пуфиком. Пара отработанных до автоматизма движений, и гримирование было завершено. Тон пудры был немного светлее, чем раскрасневшееся лицо худрука, и темные круги под глазами сменили белесые пятна под нижними веками.
«Так лучше», — подумал Геннадий Афанасьевич, сложив свои пожитки в потайной кармашек чемоданчика, свел створки и застегнул «молнию».
Часы показывали пятнадцать минут одиннадцатого, когда художественный руководитель театра вновь перешагнул порог приемной Брызгунова.
— Вас уже спрашивали, — секретарша с нескрываемым удовольствием произнесла эти слова. — Пройдите к министру в кабинет.
Реждаковский подошел к двери и потянул за ручку.
Аркадий Михайлович Брызгунов, невысокого роста молодой мужчина, сидел на своем рабочем месте. Напротив него за длинным столом, примыкающим к столу министра в форме буквы Т, расположились две сотрудницы министерства, начальники отделов. При появлении художественного руководителя обе женщины перевели взгляды с бумаг, разложенных перед ними на столе, на вошедшего Реджаковского.
— Здравствуйте, Геннадий Афанасьевич, присаживайтесь, — сухо произнес министр, указывая на один из стульев за столом для посетителей, — Юлия Павловна, я подпишу сметы. Возьмете их у Лады и отправляйте в Министерство финансов, не задерживайте. Править больше ничего не будем. Все, у меня больше к вам вопросов нет. И скажите секретарю, чтобы не впускала никого. Я занят.
Женщины послушно удалились, и Аркадий Михайлович остался один на один с Реджаковским. Последний робко опустился на предложенный ранее стул.
— Мои соболезнования театру, Геннадий Афанасьевич! — начал министр, когда дверь за его подчиненными закрылась.
Брызгунов встал из-за стола и направился к окну. Строгий, с иголочки деловой костюм сидел на нем безупречно. Аркадий Михайлович поправил пиджак и встал у окна спиной к Реджаковскому.
— Неожиданно… и трагично!..
— Да, Аркадий Михайлович! Это все действительно ужасно! — машинально повторил Геннадий Афанасьевич.
На несколько секунд в кабинете воцарилась тишина. Затем Аркадий Михайлович вполоборота развернулся к Реджаковскому и стал неспешно передвигаться по комнате вдоль стола, заложив за спину обе руки.
— Ужасно, Геннадий Афанасьевич. Вы правы… Но должен вам признаться, у меня давно появлялось желание обсудить с руководством театра, многие вещи! У министерства, поверьте, помимо вашего театра достаточно дел. Руки не доходили! Мы все думали, что то, что происходит в театре, — это временное явление, что администрация театра оценит отношение к себе министерства. Но теперь, когда события приобретают уголовный оттенок!..
Геннадий Афанасьевич с серьезным лицом внимательно наблюдал за движениями министра и мысленно благодарил себя за то, что успел-таки перед визитом к министру заглянуть в уборную. Живительные сто граммов уже оказывали свое расслабляющее действие.
— То, что произошло, — это не просто большая трагедия для театра! Это еще и удар по репутации министерства. А значит, и вся вверенная нам сфера находится под ударом! Я, Геннадий Афанасьевич, вынужден говорить об этих вещах в такой день! Начнем с того, что там у вас произошло сегодня ночью! Я вас слушаю!
Реджаковский нервно сглотнул.
— Сегодня ночью… Был убит Юрий Юрьевич. — Геннадий Афанасьевич замялся.
— Да-да, я вас слушаю, говорите. — Брызгунов продолжал медленно перемещаться вдоль стола.
— Утром мне позвонили из театра и сообщили, что Равец погиб. Обнаружил труп сторож. Убили его прямо в кабинете, но кто убил, почему, это все мне неизвестно… Я сам ничего не знаю…
— Ну, это, положим, и не наша забота. На то есть следственные органы, которые, я надеюсь, сделают правильные выводы… А вот что касается вашего выражения «я сам ничего не знаю…», Геннадий Афанасьевич! Руководителю учреждения, подобному вашему, следовало бы избавляться от таких несолидных формулировок! Вы должны… Нет, вы просто обязаны знать все, что происходит во вверенном вам учреждении… Вы — уважаемый человек. Актер с почти сорокалетним стажем… Человек, по определению, призванный замечать детали. Более пяти лет вы руководите творческой деятельностью театра и из них два года работали в связке с Юрием Юрьевичем! Вы прекрасно знаете ваш коллектив, отношения внутри коллектива… И сейчас вы говорите мне, что ничего не знаете. Во-первых, мне сложно в это поверить, Геннадий Афанасьевич. А во-вторых, вы просто обязаны знать. Что я должен подумать, скажите мне? Напрашиваются два варианта: либо вы по какой-то причине недоговариваете мне всей правды о том, что у вас там происходит в театре, либо действительно вы устали руководить. Тогда, может быть, мне подыскать вам замену?
Реджаковский вздрогнул. Он нервно заерзал на стуле. Кожаная обивка сиденья заскрипела под тяжестью тела Геннадия Афанасьевича.
— Ну, зачем вы так, Аркадий Михайлович?.. — лицо Реджаковского вытянулось.
— Вот и мне бы не хотелось! Меня тоже устраивает, что театром руководят люди, не первый год мне известные, проверенные, так сказать, — продолжил министр. — Но для того чтобы я продлил с вами контракт… А это время уже не за горами. Перед Новым годом мы будем вызывать всех руководителей подведомственных нам учреждений с целью переоформления трудовых договоров… Так вот, для того чтобы я мог назначить вас и дальше руководить творческой деятельностью театра, я должен быть уверен, что коллективом руководит человек, способный держать руку на пульсе! И при этом… готовый оказать министерству всяческое содействие в осуществлении наших совместных планов.
Брызгунов вплотную подошел к столу, за которым сидел художественный руководитель, и, встав напротив, оперся руками о столешницу. Геннадий Афанасьевич невольно обратил внимание на коротенькие, с аккуратно остриженными ногтями пальцы министра. Аркадий Михайлович стал барабанить ими по столу, выстукивая четкий ритм.
— Тогда, со своей стороны, я могу гарантировать поддержку, какой бы, так сказать, сложной ни оказалась ситуация в театре…
Министр развернулся на каблуках и пошел к своему рабочему месту. Огромное обтянутое коричневой кожей кресло на колесиках слегка скрипнуло и подалось назад.
— Давайте проверим прямо сейчас, насколько серьезные у нас с вами перспективы в плане дальнейшего сотрудничества. Для начала доложите мне о сложившейся в театре ситуации! Такой, какая она есть. — Министр замолчал на минуту и после добавил: — Вы сами когда в последний раз видели Равца?
— В субботу вечером. Вчера я Юрия Юрьевича даже не видел. А убили его сегодня ночью. Вчера у нас был вечерний спектакль. Я был в театре, но так как я в спектакле занят сам… во втором акте… Я прихожу ко второму акту и сразу в гримерку. А потом за кулисы. В дирекцию я даже не зашел. После спектакля я заглянул в буфет. Еще обратил внимание, что дверь у Равца закрыта. То есть его в театре не было… А утром мне этот звонок… Сторож делал обход и обнаружил, что Юрия Юрьевича убили. Василий Михайлович мне и позвонил.
— То есть вы не видели его в день убийства? — уточнил министр.
— Нет. Как я и сказал, последний раз мы общались с Равцом в субботу. У нас также вечерний спектакль был. Я перед началом зашел к Юре. Он обычно всегда в театре перед началом спектакля бывает. Мы выпили по чашечке кофе у него в кабинете. Обсудили предстоящую сдачу Островского и попрощались… И больше я Юру не видел.
— Ну а в театре, может, кто-нибудь заметил у Равца какого— нибудь необычного посетителя или еще что-то?
— Трудно сказать. Надо поговорить с людьми! Но думаю, что нет.
— Вы, как художественный руководитель, наверняка знаете все подводные течения, так сказать… В каких Равец был отношениях с подчиненными, тоже наверняка знаете. Может быть, вы можете хотя бы предположить, кому была нужна смерть этого человека? Кому он был особенно неприятен?
— Были, конечно, люди, недовольные политикой директора. Это понятно. В основном актеры. — Реджаковский потер подбородок. Он явно волновался.
Голос министра прервал ход его мыслей:
— Так вот, когда вы будете говорить с представителями милиции, не забудьте детали! Постарайтесь вспомнить все. Я, как министр, в первую очередь заинтересован в том, чтобы знать всю правду. Юрий Юрьевич был хорошим директором. И мне сложно будет найти ему замену. Вы ведь понимаете, Геннадий Афанасьевич, что теперь, в отсутствие первого лица в театре, директора, вы представляете учреждение. Кроме того, вы несете ответственность за все, что там происходит. И особенно я бы хотел, чтобы вы обратили внимание на дисциплину, — министр, не отводя глаз, смотрел в лицо Реджаковскому. — Вы не думайте, Геннадий Афанасьевич, что если из министерства нет, так сказать, нареканий, то здесь ничего и не знают о том, что там у вас делается в театре! О том, что в театре давно стала падать дисциплина, говорят уже все вокруг. И мне сдается, что то ужасное событие, которое произошло в театре вчера, является следствием общего беспорядка, если так можно выразиться… То, что у вас лично с директором были последнее время конфликты, тоже стало общеизвестным фактом.
Реджаковский побледнел.
— Как говорится, о покойных либо хорошо, либо никак, — пролепетал он. — Юрий Юрьевич, безусловно, был руководитель опытный и с театром знакомый, что называется, изнутри… Но, к сожалению, на мой взгляд, он несколько превышал свои должностные обязанности. По Уставу за весь творческий процесс отвечаю я. Но реально Юрий Юрьевич в последнее время стал контролировать буквально все. И вопросы, касающиеся творчества в том числе.
— Почему вы говорите мне об этом только сейчас? Вашей прямой обязанностью было доложить в министерство о том, что происходит. А в чем это выражалось, вы можете привести конкретные факты? — Аркадий Михайлович оттолкнулся ногами от пола и вместе с креслом на колесиках откатился назад.
— В прошлом году в творческий план работы театра была включена постановка спектакля по пьесе Михаила Булгакова. И еще четыре спектакля. Два детских и два современных авторов, рассчитанные преимущественно на молодежную аудиторию. Дирекция, насколько мне было известно, была против постановки пьесы Булгакова, но художественный совет настоял, и пьесу включили в сметы. Но реально мне даже не дали приступить к репетициям. На протяжении всего театрального сезона я заваливал дирекцию служебными записками с просьбой издать приказ о начале репетиций.
Геннадий Афанасьевич не на шутку распалился. Он подался вперед и навис всем корпусом над столом. Он не заметил, как Аркадий Михайлович встал из-за стола и снова стал расхаживать по кабинету.
— Так, так, — подбадривал министр Реджаковского.
Он курсировал по комнате из одного угла в другой вдоль стенки. Услышав голос Брызгунова у себя за спиной, Геннадий Афанасьевич вздрогнул и посмотрел назад.
— Продолжайте, — повторил министр. — По какой причине Равец, как вы говорите, не разрешал вам приступить к спектаклю? Смета была оформлена правильно? Проекты договоров на режиссера, композитора?..
— Все документы были в порядке. Вернее, как?.. Всегда можно найти, к чему придраться. Смета была. Экспликацию я тоже предоставил. Сначала урезали почти наполовину смету…
— Простите, что прерываю, но какая сумма у вас там была?
— Около семисот тысяч…
— Ну, это немалые деньги! — живо отреагировал Брызгунов.
— Я Юрию Юрьевичу сразу назвал несколько пунктов, по которым можно было подвинуться, — начал оправдываться Реджаковский. — Декорации минимальные, часть реквизита из подборки… Да что там говорить теперь!
— В конечном счете, насколько мне известно, в театре начали репетировать Булгакова, — Аркадий Михайлович подошел к своему рабочему столу и снял с телефонного аппарата трубку.
— Да, действительно начали. Две недели назад. Но с приглашенным из другого театра режиссером и в несколько ином актерском составе…
— Лада, пригласите мне Олега Павловича в кабинет, пожалуйста… Да, прямо сейчас, — сказал министр в трубку и снова обратился к собеседнику: — Насколько мне известно, Юрий Юрьевич вел переговоры с одним очень интересным режиссером из провинции. Это тот самый человек?
— Ну, интересным его действительно можно назвать. Он поставил потрясающее шоу с обнаженными актерами по пьесе Шекспира в одном из театров… не помню, где точно. В роли Джульетты у него выходила немолодая особа…
— Я прошу прощения, но давайте не будем удаляться от темы. У меня еще две встречи перед совещанием в правительстве, — поторопил Реджаковского министр.
— Я только хочу сказать, что задумка этого режиссера в отношении нового спектакля не имела никакого отношения к творческому направлению театра. И я даже рад, что в конечном итоге репетиции отменили.
— Я, Геннадий Афанасьевич, вас услышал. И по-прежнему остаюсь убежденным в том, что Равец был человеком с прекрасным деловым чутьем. Его профессиональное актерское образование давало основание в полной мере полагаться и на его, так сказать, понимание вашей творческой концепции. Но не будем сейчас вдаваться в подробности творческого процесса. Я должен еще раз вас предупредить, что сейчас, после убийства Равца, и к театру, и к министерству будут проявлять повышенное внимание. На вас ложится вся ответственность за дисциплину. То есть фактически за все, что происходит в коллективе. В театре дисциплина, как говорил Станиславский, — это главное. Так?
