Неделя обещала быть напряженной. Гуров давно заметил, что, если утро понедельника начинается со звонка начальства и срочного вызова на работу, хороших новостей не жди. А если этот понедельник совпал, как сегодня, с началом месяца и ты должен немедленно выехать на место преступления, то дело будет не просто запутанным и сложным, а архисложным. Подъезжая к театру, он увидел, как по аллее по направлению к центральному входу неспешно идет Крячко. Старший уполномоченный по особо важным делам припарковал свой старенький «Пежо», который уже давно не соответствовал его солидной должности, рядом с машиной из отдела. За рулем мирно спал водитель. Гуров не стал его будить. Во-первых, водитель работал недавно в управлении, и Гуров даже не помнил его имени, чтобы окликнуть, а во-вторых, сыщику было дорого время. Он знал, что оперативная группа работает здесь более часа, а значит, предварительные результаты осмотра уже должны быть готовы.
      Гуров вышел из машины и встал на крыльце здания. Крячко давно заметил его, но шага не прибавил. Прикурив сигарету, он медленно доплелся до крыльца.
      — Здорово! — не выпуская сигареты изо рта, приветствовал Стас напарника. — Хорошее начало недели! — он усмехнулся. — А с другой стороны, когда бы мы еще к твоей Марии в театр попали?
      — Пойдем, — сухо проговорил Гуров.
      — Дай хотя бы докурить! Не убежит наш жмурик! — жадно затягиваясь, возмутился Крячко.
      Жмуриком был директор театра Юрий Юрьевич Равец. Сегодня в шесть утра во время обхода сторож обнаружил его мертвым в собственном кабинете.
      Окончив театральный институт, Равец пристроился на работу в Министерство культуры. Он быстро поднимался по служебной лестнице и через несколько лет был назначен директором театра. Карьера актера его никогда не прельщала, но, заняв директорский пост, он в полной мере проявил свои актерские способности в закулисных интригах. По словам жены Гурова, Марии Строевой, которая работала в этом же театре, Равец играл в жизни то, что из-за своей бездарности никогда не сыграл бы на сцене.
      Центральный вход в театр был закрыт. Сыщики обошли здание, которое снаружи чем-то напоминало гигантскую оранжерею, и оказались у служебного входа. Он тоже был заперт. Гуров нажал на кнопку звонка. Через секунду в окне на первом этаже, которое было защищено решеткой, отодвинулась желтая занавеска, и на обозрение прибывшим предстало сморщенное, испуганное лицо старичка. Так как дверь сыщикам открывать никто не спешил, Крячко достал из кармана куртки удостоверение и в развернутом виде прислонил его к оконному стеклу.
      — Раньше надо было, дедуля, бдительность проявлять, — пробурчал Станислав, когда старик открыл дверь.
      — А что, я ничего… Я не знал, я просто сторож. Я ж милицию, как положено, вызвал…
      — Проведите нас на место происшествия! — прервал Гуров лепет старика.
      — И помолчи. Мы тебя, когда надо, сами спросим, чего ты ничего, — раздраженно добавил Крячко.
      — Да! — выкрикнул старик, вытянувшись по стойке «смирно».
      Он лихо, по-солдатски, развернулся кругом и пошел впереди, показывая, по его же собственным словам, короткую дорогу в директорский кабинет. Все трое спустились в подвальное помещение, прошли под сценой и вышли к черной лестнице, сделанной на случай пожара.
      — Осторожно, ступенечки узкие. Ноги поберегите, — это была единственная фраза, произнесенная сторожем за все время пути.
      Поднявшись по лестнице, все трое через буфет прошли в огромное фойе, где были вывешены фотографии артистов и служащих театра. Гуров против воли замедлил шаг у портрета жены. Это был снимок сцены из спектакля «Ревизор», где Мария блистала в роли дочери городничего, пока новый директор не изъял спектакль из репертуара.
      — Ну вот, видите, как быстрехонько дошли, — со счастливым выражением лица проговорил сторож, указывая на коридор в конце фойе. — Другой дорогой бы блуждали и блуждали…
      — Все, иди. Дальше мы сами, — Крячко тяжело дышал из-за быстрой ходьбы по крутой лестнице. — Скоро мы тебя вызовем. Будь здесь.
      — Да! — бодро ответил сторож и снова встал по стойке «смирно».
      — Жаль, что он не откозырял, — со вздохом проговорил Крячко, когда они с Гуровым отошли от сторожа, который стоял не шевелясь, словно приклеенный к паркету. — Я уже начал ощущать себя генералом.
      Гуров ничего не ответил, а лишь с легким раздражением мельком посмотрел на напарника. Этот взгляд Стасу был хорошо известен. Крячко прекратил пустую болтовню и постарался настроиться на работу.
      Пройти в директорский кабинет, который располагался в самом дальнем углу здания, можно было только через небольшую приемную. В ней не было ничего примечательного. Стулья расставлены вдоль стен, у окна стол секретарши, на нем компьютер и миниатюрная вазочка. Все было выдержано в серо-голубых тонах, кроме массивной темно-коричневой деревянной двери — последней преграды к директорскому кабинету.
      — Да это не дверь, а врата! — Крячко не смог удержаться от ехидного замечания. Он усмехнулся. — Тебе случайно жена не говорила, это врата в рай или в ад?
      Вместо ответа Гуров с силой рванул дверь на себя, проигнорировав шутку напарника. Картина, которая предстала глазам сыщиков, заставила застыть их на месте. Книги, одежда, какие-то бумаги — все было разбросано повсюду. Свободным оставался только маленький островок на полу в центре кабинета, где с широко раздвинутыми руками и ногами лицом кверху лежало обнаженное тело Юрия Юрьевича. У тела, склонившись, сидела судебно-медицинский эксперт Зинаида Артуровна Штольц.
      — Привет! Я скоро закончу. А ребята, не отстрелявшись, уже перерыв себе устроили. — Она кивнула в сторону открытого окна, у которого, прислонившись к подоконнику, стояли Борис Пивцов, фотограф отдела, и молодой криминалист Миша Савичев.
      — Здорово! — приветствовал коллег Крячко.
      Подойдя к окну, он по очереди пожал руки Борису и Михаилу.
      — Забавный у него вид! Прямо морская звезда на берегу после отлива! — сказал Стас, прикуривая сигарету. Михаил, оценив шутку, хихикнул, но тут же осекся, поймав брошенный в его сторону недовольный взгляд Гурова.
      — Ну, вот и все! — Зинаида Артуровна поднялась с колен.
      Она сняла резиновые перчатки, положила их в полиэтиленовый пакет и убрала в небольшой кейс, стоящий рядом. Туда же отправились и пакетики с пробами.
      — Я в фойе Машенькину фотографию видела, — обратилась она к Гурову. — Да, хороша она была в этом спектакле! Сто лет мы с ней не встречались. По телефону особо не поболтаешь… Да я и не люблю по телефону поговорить, ты же знаешь.
      Зинаида Артуровна считала себя подругой Марины Строевой, хотя таковой не являлась. Просто Маша приглашала ее на премьерные спектакли, и пару раз они заходили в кафе выпить по чашечке кофе.
      — Как она? Как здоровье?
      — Нормально, — сухо ответил Гуров.
      Его интересовало дело, а не светская беседа.
      — Что скажешь в предварительном заключении? — спросил он деловым тоном.
      — Что скажу? — обиженно проговорила Зинаида Артуровна. Отведя взгляд в сторону, она официально равнодушным тоном продолжила: — На теле явные признаки насильственной смерти, которая предположительно наступила в промежуток времени от часа до половины второго ночи вследствие нанесения удара тупым предметом в левую височную область головы, — и, глядя в глаза Гурову, четко произнесла: — Точные данные, Лев Иванович, я смогу сообщить вам только после вскрытия.
      — Зинуля, ну зачем так? — Крячко подошел к ней и, одной рукой обняв за плечи, со страстным видом прошептал: — Красивой женщине не идет грубость!
      Зинаида Артуровна обладала яркой внешностью. Жгучая брюнетка с черными глазами и несколько великоватым носом, она умела скрывать недостатки и подчеркивать свои достоинства. Ей было пятьдесят два года, но выглядела она неплохо и всем говорила, что ей чуть за сорок. Красавицей ее можно было назвать с некоторой натяжкой, но она свято верила в ею же созданный миф о своей привлекательности.
      — Прекрати ребячиться, Стас! — с улыбкой приняв комплимент, Зинаида Аркадьевна убрала его руку с плеча.
      — А ты прекрати обижаться, потому что это не идет не только красивым, но и умным женщинам! — тут же ответил Крячко.
      — Стас прав, — Гуров понял, что если сейчас не вмешаться, то Крячко будет говорить комплименты до вечера. — Поэтому, как умный и внимательный человек, ты нам расскажешь поподробнее, что тебе удалось выяснить относительно трупа? — в тон напарнику проговорил полковник и вынужденно улыбнулся.
      — Льстецы! — Зинаида Аркадьевна звонко рассмеялась.
      — Ничего от нас не скрывай, — Крячко в шутку погрозил ей пальцем.
      — Не скрою. Расскажу, извините за каламбур, голую правду.
      Зинаида Артуровна вынула из кармана пиджака пачку сигарет. Крячко, как галантный кавалер, дал даме прикурить. Она с наслаждением сделала пару затяжек и тоном экскурсовода начала излагать свои предположения:
      — Это преднамеренное убийство. Скорее всего, запланированное. Оно совершено не на бытовой почве, не по каким-либо религиозным мотивам или обрядам…
      — А почему он голый? — перебил ее нетерпеливый Крячко.
      — Почему? — Зинаида снисходительно улыбнулась. — Стас, это как раз неудивительно. Понятно, что в таком виде человек либо ванну решил принять, либо, как в нашем случае, сексом заняться.
      — Вот они, люди искусства! Шекспировские страсти! Убийство на почве ревности, — с наигранной трагичностью произнес Крячко.
      — Вполне возможно. Жертва недавно вступала в сексуальную связь, а вот был ли половой акт совершен до убийства или после, покажет вскрытие. — Зинаида Аркадьевна подошла к открытому окну и выбросила недокуренную сигарету на улицу.
      — Половой акт с мужчиной, Зинуля, после смерти невозможен технически! — насмешливо произнес Крячко.
      — Возможен, Стасик, если мужчина — гомосексуалист, — парировала она. — Именно о таком контакте я и говорила. У нас тот самый случай.
      — Ты знал? — с возмущением обратился Крячко к невозмутимому Гурову.
      — Да об этом весь город знает, — ответил за сыщика подошедший Борис. Он навел объектив фотокамеры на Крячко и сделал снимок. — Извини, не удержался. У тебя сейчас лицо было очень выразительное, — после чего счел нужным пояснить: — Конечно, он это не афишировал, но и тайны особой не делал.
      — Почему ты допускаешь возможность запланированного убийства? — деловым тоном спросил у Зинаиды Гуров.
      — Обрати внимание на шею.
      Она подошла к трупу, и сыщики последовали за ней.
      — Вот видите, характерная странгуляционная борозда. Возможно, это след от шелкового шнурка. Скорее всего, убийца приготовил его заранее и во время сексуального контакта сзади накинул шнурок жертве на шею. Но убитый оказался сильнее, чем предполагал нападающий, и его пришлось каким-то тяжелым предметом ударить по голове, что и повлекло за собой смерть. Сильных повреждений и переломов на теле я не обнаружила. Есть только незначительные ссадины, по-видимому, полученные в момент удушения. О телосложении убийцы пока ничего сказать не могу. Скорее всего, покойный находился в горизонтальном положении в момент нападения, — довольная собой, Зинаида Артуровна с победоносным видом посмотрела на Гурова.
      — Что с местностью? — обратился старший уполномоченный к криминалисту.
      — Ни орудия убийства, ни предмета, который оставил борозду на шее, на месте преступления мной не обнаружено, — тоном ученика, отвечающего урок, выпалил Михаил.
      Он очень уважал Гурова, восхищался его работой и немного побаивался.
      — Да ты не переживай так, Миша, излагай поспокойнее, — усмехнулся Крячко.
      — Вообще особых следов борьбы я не заметил, — откашлявшись, начал тот. — А погром в кабинете… Ну, наверное, что-то искали. Вот только странно, пальчиков много, а сейф идеально чистый. Ни одного отпечатка, словно его специально протерли. Или не пытались вскрыть… Да, и еще! Одежда убитого была аккуратно сложена и лежала на диване. Вот здесь.
      — Молодец, Михаил! — Гуров не мог не похвалить Савичева.
      Он понял по взгляду, что криминалист именно этого ждет.
      — Спасибо, Лев Иванович, — Миша был смущен и доволен.
      — Ладно, пойдем. Нужно сторожа допросить, — не обращая внимания на слова благодарности, Гуров направился к выходу. — Удачи. Увидимся.
      — Стас! — окликнул Борис Крячко, когда тот уже был в дверях. — Портрет я тебе к концу недели обещаю сделать.
      — Да пошел ты!
      Кроме самого полковника, шутка понравилась всем.
      Когда Гуров и Крячко вышли в фойе, они увидели сторожа. Он стоял на том же месте, где с ним расстались сыщики.
      — Ты что, дед, так и простоял здесь все время? — искренне удивился Стас.
      — Да вы же сами сказали, будь здесь…
      — Я театр имел в виду, — сказал Крячко, еле сдерживая смех.
      — Ну а я чего, думаю, вдруг позовут, спросить захотят, узнать, все выяснить, а меня нет… А я чего, я ничего, думаю, так даже лучше. Ничего, подожду здесь.
      — Как тебя звать, «чего ничего»? — рассмеялся Станислав.
      — Василий Михайлович, — старик неуверенно, видимо, из-за привычки бесприкословно подчиняться начальству, издал звук, отдаленно напоминающий смех.
      — Нам нужно задать вам несколько вопросов, — разрушая идиллию, командным тоном произнес Гуров. — Пройдемте в какой-нибудь свободный кабинет. Ключи от комнат у вас?
      — Да! — с готовностью ответил сторож. — На вахте все ключи. Только зачем в кабинет?.. Может, лучше ко мне в каморку? У меня и чаек есть. Можно…
      — А кофеек есть? — оживленно поинтересовался Крячко.
      — Нет, — старик растерялся.
      — Ну, что же ты, Михалыч! Ладно, веди, чаек тоже пойдет. Мы со Львом Ивановичем чаек тоже уважаем, — сказал Станислав и с наслаждением вздохнул в предвкушении удовольствия от горячего чая.
      — Я извиняюсь, а как вас самого величать и в каком вы звании? — с уважением спросил сторож.
      — Лев Иванович у нас — старший оперуполномоченный по особо важным делам. А я… — Крячко сделал многозначительную паузу. — Полковник Крячко. Ну, где твоя каморка?
      — На первом этаже, рядом с вахтой.
      — Ну, веди! — скомандовал Стас.
      На первый этаж они возвращались той же дорогой, которая привела их к директорскому кабинету. На обратном пути сторож снова был не очень разговорчив. Только у черной лестницы он дословно повторил фразу об опасных ступеньках. И на выходе из подвальных помещений предупредил о низенькой балочке. Обе фразы о соблюдении техники безопасности он адресовал Крячко, потому что считал звание полковника выше должности старшего оперуполномоченного, тем более что Стас именно так это и преподнес, а Гуров не возражал.
      Комната сторожа была очень маленькой и отличалась сравнительной чистотой и унылой мебелью, которая имела такой вид, словно ее принесли со свалки. Единственным ярким цветовым пятном в интерьере были желтые занавески. У окна стоял круглый столик, весь в черных пятнах от сигаретного пепла и белесых разводах от стаканов. На нем были пепельница и электрический чайник. Рядом со столом стояли старенькая деревянная табуретка и кресло, сделанное очень грубо в стиле восемнадцатого века. По всей вероятности, списанный реквизит из какого-то спектакля. У одной стены стоял выцветший двухстворчатый шкаф, у другой — продавленный низкий диван, на котором сидела молодая симпатичная женщина. Она обернулась на звук открывающейся двери. Лицо у нее было бледным, немного припухшим, а глаза красными, как будто она недавно плакала или плохо спала ночью. А может, и то и другое вместе.
      — Лиза? — сторож был явно удивлен, увидев у себя в комнате гостью. — Ты чего тут? Видишь, я тут с товарищами! Иди! У нас разговор серьезный! — сказал он тоном начальника.
      — Да я, дядя Вася, швабру взять зашла.
      Оправдываясь, женщина встала с дивана и подошла к шкафу.
      — Я вчера уборку не успела закончить, — доставая из шкафа швабру и ведро, Лиза продолжала говорить монотонно, словно разговаривала сама с собой. — Ничего, я быстренько. Мне чуть— чуть осталось.
      — Вы — уборщица и вчера были в театре? — Гуров произнес фразу очень быстро.
      Лиза выронила ведро, и оно с грохотом упало на пол.
      — Что с тобой? Ты чего какая-то странная? — поднимая ведро, обратился сторож к неподвижно стоящей женщине.
      — Да. Я была вчера в театре, — ответила она наконец на вопрос сыщика.
      — В таком случае подождите на вахте. Нам надо задать вам несколько вопросов. Мы вас вызовем. — Гуров прошел в комнату и сел на табурет.
      — Ты чего, Лиза? Тебя товарищи из органов просят. Что с тобой? — отчитывал продолжавшую стоять уборщицу Михалыч, убирая обратно в шкаф швабру и ведро.
      После того как Лиза услышала информацию, что с ней разговаривают товарищи из органов, бледность на ее лице исчезла, и на щеках появился неестественно яркий румянец.
      — Хорошо, — тихо сказала она и, опустив голову, быстро вышла из комнаты.
      — Опять, наверное, со своим поссорилась, — прокомментировал состояние уборщицы Михалыч.
      Он поставил на стол две чашки из разных сервизов, которые достал из шкафа, и пачку чая в пакетиках.
      — Жалко, молодая баба еще, — вздохнул сторож и нажал кнопку электрического чайника.
      — А кто у нас свой? — поинтересовался Крячко и уселся в кресло.
      — Да Сашка Штырев. Он шофером у нас работает. — Михалыч скривил лицо. — Мерзкий тип.
      — Начальство возит? — Крячко положил в чашки пакетики с чаем и налил кипяток.
      — Да кто ж ему доверит! — Сторож, как фокусник, высыпал на стол горсть неизвестно откуда появившихся у него дешевых карамельных конфет. — Вот, угощайтесь. Кисленькие, — он сел на диван. — А Сашка у нас по мелочовке. Ну, там, билеты на заказной спектакль подвезти или реквизит какой. Бывает, и за актерами посылают. Ну, там, кто со съемок на спектакль опаздывает или еще чего.
      — Ну а почему ты решил, что девушка из-за него расстроена? — не успокаивался Станислав.
      — Да из-за него и есть. Ревнивый он, как черт. Главное сам ее сюда работать пристроил, а теперь ревнует к каждому задрипанному актеру.
      Постепенно Михалыч совсем освоился. Первоначальный испуг исчез, и он беседовал с Крячко, как со старым знакомым.
      — А может, она повод давала? — Стас сделал глоток чая. — Все бабы одинаковые. Прикидываются честными, а сами…
      — Нет, Лизка не такая! — с уверенностью ответил сторож. — Она даже последнее время по ночам работать стала, когда в театре никого нет. Ну, что б этот обормот не подозревал ее ни в чем.
      — И вчера ночью работала? — с сочувствием спросил полковник.
      — А как же! Ровно в одиннадцать пришла, как штык. Уж неделю так, — Михалыч снова взял конфету.
      — А ушла во сколько? — подал голос Гуров.
      — А вот этого не скажу, — сторож засмущался. — Вздремнул я малость. Как уходила, не видел.
      По его лицу было видно, что он мысленно пытался восстановить события прошлой ночи. Мышцы на лице были напряжены, Михалыч даже перестал жевать конфеты, которые до этого ел без перерыва.
      — Но в двенадцать часов она еще была. Я как раз обход делал, а она в режуправлении полы мыла. Я видел.
      — Ну а теперь рассказывайте все с самого начала о всех событиях вчерашнего дня, — вкрадчивым тоном произнес Гуров.
      В это время он посмотрел на Крячко. Напарник тут же сообразил, что нужно сделать. Они очень давно работали вместе, и Стасу было достаточно беглого взгляда товарища, чтобы понять, чего Гуров хочет. Он должен проверить, на месте ли уборщица. Крячко встал, потянулся и лениво вышел из комнаты.
      — Я поздно проснулся… — неторопливо начал сторож.
      — Нет, с того момента, как вы пришли в театр, — прервал сыщик Михалыча. — И ничего не пропуская. Это может быть важным. Кого видели, с кем общались. Все до момента, как вы обнаружили труп директора.
      — Ну, да… А то чего это я? — сторож засуетился.
      За время непринужденной беседы с полковником события, связанные с убийством директора, в сознании Михалыча как-то отошли на второй план. В комнату вернулся Крячко. Он посмотрел на Гурова и слегка улыбнулся. Гуров понял, что зря беспокоился. Уборщица была на вахте. Стас снова сел в кресло.
      — Я на службу должен заступать в восемь вечера, но прихожу всегда раньше на полчаса, — с гордостью, как о подвиге, произнес Михалыч. — Ну, так же и вчера. Сменил я, значит, Тамарку. Бестолковая баба, и дочь в нее пошла. Обе бестолковые и толстые. У меня дача с ними по соседству. Так в прошлом году они…
      — Не отвлекайтесь. Говорите по существу, — прервал Гуров сторожа, который не в меру стал словоохотлив.
      — А я чего. Я ничего. Я по существу. Вы сами сказали: не пропуская… Важным может оказаться, — обиженно произнес сторож.
      — Ладно, Михалыч, не затягивай. У нас времени и так в обрез. Ты рассказывай подробно, но о главном. Не уходи в воспоминания, — с улыбкой проинструктировал Крячко старика.
      — Хорошо! — во время всего последующего рассказа Михалыч обращался к полковнику, демонстративно игнорируя Гурова. — Значит, пришел я в половине восьмого. Тамарка тут же убежала, даже восьми не дождалась. С дочерью ей надо было встретиться, корове…
      — Михалыч! — Крячко показал на наручные часы, напоминая сторожу о нехватке времени.
      — Ну вот, спектакль уже начался, — словно опомнившись, заговорил старик в два раза быстрее. — У нас спектакли в семь начинаются. До конца спектакля на вахту из актеров только Степанов заходил. У него дочка заболела. Домой звонил. Потом Ксюшка, молодая костюмерша, за булкой выбегала в двадцать минут девятого. Вернулась с батоном через двенадцать минут.
      — Откуда такая точность? — с усмешкой поинтересовался Гуров.
      — Откуда-откуда, — выказав свое пренебрежение сыщику, старик продолжил, обращаясь к Крячко: — У меня ж перед глазами на стенке напротив электронные часы висят. Ну, поневоле, когда людей мало проходит, смотришь, кто во сколько пришел, во сколько ушел. Сейчас уже в привычку вошло. Я здесь пятый год работаю. Пятый год на них смотрю. Если сломаются, мне, наверное, без них неуютно будет. Прикипаю я к вещам. Эти часы для меня, как человек. Как будто живыми стали. Родными что ли, — после лирического отступления, сторож глубоко вздохнул и через мгновение как ни в чем не бывало бодро продолжил: — Ну вот, а в девять часов восемнадцать минут директор со спонсором появились. Быстро мимо меня прошли, в машину директорскую сели и уехали. Я в окошечко видел. Оба веселые, может, даже не вполне трезвые. Спонсор Юрий Юрьевичу шепотом, наверное, какой-то анекдот рассказывал, потому что директор заливался от смеха, как маленький. А вообще-то, он человек серьезный. Такого поведения себе никогда ни с кем не позволял. Я прям удивился. Чего он, думаю, так распустил себя? Он себя обычно со спонсорами в строгости держит.
      — А часто ты, Михалыч, его со спонсорами видел? — недоверчиво спросил Крячко.
      — Да приходилось! — заносчиво ответил старик. — Бывало, и ночью он с ними в театр приезжал. Оно понятно, дел у директора много, за день всего не переделаешь, вот он ночь и захватывал.
      — А как выглядел вчерашний спонсор? — Гурову начинали надоедать рассуждения сторожа.
      — Как все! В костюме! — грубо отреагировал на его вопрос сторож и дружелюбно обратился к Стасу: — Не похож он был на тех, с кем директор по ночам приезжал. Те спонсоры всегда как с картинки были. Моложавые, высокие, спортивные… Спонсоры, одним словом. А этот, какой-то шнырь плюгавый, даже ниже Юрия Юрьевича. И голос у него противный, бабий какой-то, писклявый. Он хоть и шепотом говорил, но у меня, несмотря на возраст, слух как у музыканта. Вижу, не стану врать, погано, а вот слышу все, вплоть до ультразвука.
      — Как же ты не услышал, как директор ночью вернулся? — с сочувствием произнес Крячко. И высказал предположение: — А мог он через парадный вход пройти?
      — Мог, наверное. Только он, когда ночью приезжал, всегда через служебный вход в театр заходил… Как получилось, сам не пойму. У меня уже лет восемь бессонница, поэтому и сторожить пошел. Жена, покойница, говорила: «Иди в сторожа, все равно не спишь, как лунатик по дому из угла в угол всю ночь шастаешь. Иди, тебе за это еще и зарплату начислять будут». Вот я и пошел… Никогда я на работе не то чтобы не спал, не дремал даже, а здесь… Я Лизу после двенадцатичасового обхода позвал чай пить. Она мне вот этот импортный в пакетах принесла. Сам я обычный «Майский» в чайничке завариваю, а она дорогой принесла. Побаловала старика. Хорошая она, добрая, мужика бы ей путного. — Михалыч посмотрел на Крячко с таким видом, словно сватал Лизу ему в жены. — Ну, выпили по чашечке, она поплакалась мне о дураке своем и пошла убирать. А я через минут десять буквально свалился. Да так крепко заснул, что ничего не слышал: ни как Лиза уходила, ни как директор вернулся.
      Крячко машинально отодвинул от себя чашку с недопитым чаем.
      — Прямо наваждение какое-то. Проснулся я, посмотрел на часы, а на них пять тридцать восемь. Я, конечно, удивился сильно, что заснул, да еще так надолго. Ну, и пошел обход делать. Во-первых, положено, а во-вторых, за Лизкой все проверить нужно. Рассеянная она. Ну, дошел до приемной, а там дверь настежь. Я, конечно, поматерил Лизку про себя… Захожу, а там!.. Дверь в директорский кабинет тоже открыта была. В общем, увидел я Юрия Юрьевича во всей красе. Испугался. Все, думаю, пропал я. Буду свой век в тюрьме доживать. Ну а потом на вахту побежал, вам звонить. Вы уж меня не сажайте. Я ж чего, понимаю, что виноват. Не засни я, может, убийца чего и побоялся бы… Не сажайте. Умереть хочется по-человечески, в своей постели, не в казенной. — Глаза старика наполнились слезами, и он с мольбой смотрел на Крячко.
      — Ты, отец, ступай, позови Лизу. И не переживай. Поймаем мы преступника, все в порядке будет. — Крячко почувствовал жалость к сторожу, но внешне вида не показал.
      — Да, и не уходите далеко. — Гуров остановил сторожа в дверях и для самого себя неожиданно мягко добавил: — Поможете осмотреть нам здание, после того как мы допросим уборщицу.
      — Сентиментальными мы, Лева, становимся с возрастом, — вздохнув, сказал Крячко, когда они с Гуровым остались одни, и с иронией уточнил: — Мешать это будет нашей работе.
      — Можно? — войдя, спросила Лиза.
      За то время, пока сыщики беседовали со сторожем, она успела прийти в себя и теперь выглядела гораздо лучше. Припухлость с лица исчезла, и оно было уже не таким бледным. Лиза успела накрасить губы и слегка подвести глаза. Вела она себя более уверенно и даже как будто демонстрировала это.
      — Даже нужно, — ответил Крячко и вытянул руку в направлении дивана, указывая место, где ей сесть, хотя других вариантов, в общем-то, и не было.
      — Как ваше имя-отчество? Кем вы работаете в театре? — задал он вопрос Лизе, когда та села.
      — Елизавета Евгеньевна Пеленева. Уборщица.
      — Что вы делали вчера ночью в театре? — Гуров видел, как после его вопроса девушка начала еле заметно постукивать указательным пальцем по коленке.
      — Как чего делала? Убирала! — Лиза явно нервничала, но старалась казаться спокойной и независимой.
      — Почему ночью? У вас есть договор с дирекцией? — вопросы Гуров задавал быстро и монотонно, глядя в глаза молодой женщине.
      — Ночью мне удобнее! А начальству какая разница? Главное, чтоб чисто было, — раздраженно почти прокричала она.
      — То, что вы находились ночью в театре без ведома руководства — грубое нарушение трудовой дисциплины. — Гуров заметил, что Лиза уже не может скрывать своего волнения. Ее щеки покраснели, в глазах появился детский испуг, а руки она сжала в крепкий замок так, что пальцы побелели. Сыщик решил надавить на нее посильнее. — Помните, что за дачу ложных показаний вы понесете наказание. Изложите все, что вчера происходило в театре с момента вашего появления на работе.
      — Да ничего не происходило, — во время рассказа у Лизы дрожали губы, она часто дышала и некоторые слова повторяла дважды. — Я пришла в одиннадцать, провела уборку, а около часа ушла домой. Я плохо себя почувствовала, не все сделать успела, поэтому сегодня утром доубираться пришла.
      — Где был сторож, когда вы уходили? — в голосе Гурова появились металлические нотки.
      — Дядя Вася вот на этом диванчике спал. Я переоделась и ушла потихоньку, — она произнесла это как само собой разумеющееся.
      — Значит, некому подтвердить время вашего ухода?
      — Значит, некому подтвердить, — обреченно повторила за Гуровым Лиза.
      — Кто приходил в театр за время вашего пребывания на работе? — еще жестче спросил Гуров.
      — Никто не приходил, никого не было, — испуганно затараторила Лиза.
      — Вы убирали в кабинете директора? Как вы узнали о его гибели? — напирал сыщик.
      — Я в кабинете не убирала! Я вообще в то крыло не заходила! — оправдывалась уборщица. — А что Юрия Юрьевича убили, я сегодня узнала, когда на работу пришла. Мне заведующая костюмерным цехом, Наталья Петровна, сказала.
      — Странно. Мне помнится, мы объявлений с этой информацией не развешивали, — съязвил Крячко.
      — Это же театр, — с усмешкой ответила Лиза. — Слухи молниеносно распространяются. Это еще хорошо, что понедельник. У актеров выходной, людей в театре мало. Если бы это в другой день случилось, сейчас бы здесь такой шум стоял. Актеры — люди эмоциональные, несдержанные и нередко завистливые. Они бы друг друга подозревать стали и обвинять начали…
      — Почему вы не сказали, что пили чай со сторожем? — неожиданным вопросом Крячко застал Лизу врасплох.
      — Я не знала… Я не думала… — начала она сбивчиво. — Мне показалось это не важным.
      — В данной ситуации мы решаем, что важно, а что нет, — Крячко даже изменился в лице. До этого излучающее добродушие, теперь оно выражало строгость и непреклонность. — Может быть, вы еще умолчали о каких-нибудь фактах, которые посчитали незначительными?
      — Нет! Нет, я все рассказала! — уборщица так кричала, как будто ей зачитали смертный приговор. — Я ничего не видела! Ничего больше не было!
      — Здравствуйте! Прошу прощения! Я спешил, но на дорогах жуткие пробки! Я выехал сразу, как только мне позвонили!
      В дверь ворвался невысокий полный мужчина лет пятидесяти. На нем был светло-коричневый, очевидно, очень дорогой, замшевый пиджак, который плотно облегал его фигуру и еле сходился на талии, от чего мужчина казался еще полнее. У него были светлые жидкие волосы, и на макушке просвечивала еле заметная лысина. Темно-синие джины чересчур сильно обтягивали короткие ноги. А завершал наряд шелковый ярко-синий шейный платок.