Иван Иванович потускнел, оперся на метлу, шепотом выругался, а вслух сказал:
– Опер, он из Москвы или с Марса прибудет, суть одна – подловить.
– Ну извини, потерпи чуток, пойми, мне необходимо знать, – говорил Гуров просительно, даже прижал ладонь к груди, – я тебе верю, не подлавливаю.
Искренность и неожиданная открытость москвича, человека явно сдержанного, удивили и обескуражили. Оперу полагалось стучать кулаком, грозить, начальник же сочувствовал, даже просил.
– Секрет не велик, – Иван Иванович тоже сел на место. – Ну, во-первых, я мясо в сумке видел. Хорошее мясо, но старое. А Михалыч мне другое дал, светлую мякоть, явно с базару. Раз! Все собаки передохли в одночасье. Два! И Михалыч раньше меня привечал, а тут сторониться начал. Три! Он письмо в ящик опускает, я мимо иди, Михалыч меня притормозил, загудел, начал объяснять, кому письмо шлет. Я все сложил. Вот и получилось.
– Хорошо, Иван, получилось, – сказал Гуров. – Твое счастье, что ты кусок из той сумки себе не взял. Все, я пошел, спасибо за помощь. Лишних слов не говорю, ученого учить только портить. Как к директору пройти?
– В ту дверь, – указал Иван Иванович, – на второй этаж, по коридору направо.
Сыщик зашагал в указанном направлении, услышал за спиной, как парень насвистывает веселенький мотивчик.
Гуров к Колесникову не пошел, подождал, пока Рогожин освободится. Они молча шагали несколько кварталов, артист показал сыщику окно, в которое якобы неделю назад залетела пуля. Сейчас стекло было целое. Гуров проводил Рогожина назад к цирку, попросил временно от прогулок воздержаться и позвонил в управление милиции.
* * *
Начальник уголовного розыска, майор милиции Семен Григорьевич Фрищенко был лет пятидесяти, невысок, сутул, плешив, походил на человека, которого жизнь так замордовала, что он уже давно сдался, болтается в ней лишь по инерции, плохо слышит и видит, ничем не интересуется. Частично так все и было: и замордовала, и не интересуется, его зрение и слух зависели от ситуации, но розыскник Фрищенко был умелый, при необходимости старательный.
Сыщики встретились на улице. Гуров не хотел показываться в конторе и поостерегся приглашать майора в гостиницу, где его, естественно, знали.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – сказал Фрищенко, вяло пожимая протянутую Гуровым руку.
– Здравствуй, Семен Григорьевич, – ответил Гуров. – Не гляди волком, никто тебя обкладывать не собирается.
– Ага. Ты мне приглашение на «Поле чудес» привез.
Они прошли в пустынный сквер, присели на кособокую сырую скамейку. Гуров сказал о деле то, что считал нужным, передал фольгу с кусочком мяса. «Если окно действительно прострелено и пулю найдешь, дело пока не возбуждай», – сказал, прощаясь, Гуров.
– Нет, я сейчас все брошу и начну пристраивать себе на шею еще один висяк, – ответил майор и с щемящей тоской в голосе спросил: – А ты не мог в другой город податься? Россея большая, – не доставая платка, шумно высморкался, махнул рукой и зашагал в грязные сумерки.
В гостинице, несмотря на ее затрапезность, после промозглой, хлюпающей улицы показалось как в родном доме. Гуров купил три талона для междугородных телефонных переговоров, узнал, что буфет закрыт, а в ресторане нет мест, поднялся в номер, начал звонить в Москву. Орлова сыщик нашел быстро, в служебном кабинете, где, видимо, генерал и ждал звонка.
– Что скажешь, какие новости? – опуская приветствие, спросил Орлов.
– Сыро, грязно, голодно, мой друг генерал Орлов – человек сложный…
– Зато ты простой, – встрял Орлов.
– Чиновник, не перебивай трудягу. Прежде чем показать мне письмо своего друга-медвежатника, ты наводил справки. Быстро, у меня лишь пять минут. Что ты выяснил и кто еще знает о действительной цели моей поездки?
– Добытую мной информацию – не дам, она будет тебе только мешать, – ответил Орлов. – А кто знает? – он помолчал. – Два человека. Что-нибудь не так?
– Ты мне не скажешь – я тебе не скажу, мы будем работать дружно. А пока, товарищ генерал, выясните, пожалуйста, нет ли у наших подопечных каких-либо профессиональных устремлений на Австралию? Только не спрашивайте, каких устремлений. Я понятия не имею. В нашем хозяйстве последнее время упоминалась Австралия? Гражданин, груз, кенгуру в конце концов!
– Понял, – ответил Орлов. – Мне не нравится твой вопрос о том, кто знал.
– Мне тоже.
– Ладно, молчи. Как тебе Рогожин?
– Все такой же плюгавый.
– Горбатого…
Что там с горбатым, Гуров не узнал, женский голос прочирикал нечленораздельное и прихлопнул разговор частыми гудками.
– Так тебе и надо, – произнес вслух Гуров и начал вновь дозваниваться в Москву, но уже по другому номеру.
Второй разговор состоял из коротких фраз и длинных пауз, сыщик это предвидел и оплатил заранее десять минут.
– Добрый вечер, Борис Андреевич, вас беспокоит некто Гуров.
Как сыщик и ожидал, аплодисментов не последовало, даже послышался тяжелый вздох.
– Давно жду звонка, думаю, куда это пропал Лев Иванович?
– Я хотел бы с вами увидеться.
– Так я по звонку понял, вы вроде бы не в Москве.
– К сожалению, – Гуров тоже вздохнул и назвал город. – Гостиница «Центральная». Завтра.
– Да… Простенько, но со вкусом, – ответил абонент и умолк, вновь вздохнул и ответил: – Хорошо.
– Возьмите ручку и запишите, – сказал Гуров. – Я просил бы вас прихватить с собой… – и сыщик продиктовал, что конкретно ему требуется.
– Так откуда же у меня?
– Вместо Мельника кого избрали? К тому человеку и обратитесь, у него есть.
Десять минут истекли. Гуров выслушал невнятный голос телефонистки и положил трубку.
Гуров весь день не ел, понял, что если хоть чего-нибудь не перекусит, не выпьет горячего чая, то не уснет, решил спуститься в ресторан и проверить, насколько тот переполнен. Сначала пришла в голову мысль, что следует переодеться. Сыщик глянул в мутное зеркало, оценил свой поношенный джинсовый костюм положительно, заглянул в ванную, причесался, протер лицо и руки одеколоном. Начал искать ключ от номера, когда в дверь постучали и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел мужчина лет тридцати пяти.
– Добрый вечер, Лев Иванович, – незваный гость поклонился, и сыщику показалось, что он прикрыл поклоном улыбку. – Я ваш сосед – Соснин Сергей Петрович, конечно, просто – Сергей. С моей женой вы познакомились утром.
– Здравствуйте, Сергей. У вас отличная «тойота», проходите, – сказал Гуров.
– Наоборот, Лев Иванович, это мы вас приглашаем в наш номер. Услышали, что вы вернулись, подумали, человек мотался по этому кошмарному городу, наверняка голодный, нынче это проблема, а супруга у меня – дама предусмотрительная. Так как?
– Спасибо, я действительно оголодал. Сейчас позвоню администратору, скажу, что я у вас.
– Пойдемте, не стесняйтесь, от нас позвоните, – Сергей посторонился, взял Гурова под руку.
Ольга Дмитриевна оказалась дамой не только предусмотрительной, но и не ограничивавшей себя в расходах, что, впрочем, Гуров понял еще утром, лишь взглянул на бутылки.
Что ведет себя уж слишком по-простецки, сыщик подумал тогда, когда доедал последнюю чешскую сосиску. Пока гость насыщался, супруги болтали между собой. Женщину сыщик рассмотрел еще утром, сейчас приглядывался к мужчине. Хорошего роста, худощавый, чуть сутулый, в импортном, наверняка дорогом костюме, лицо вытянутое, щурится близоруко, в общем, типичный интеллигентный преподаватель либо ученый. Не только сыщику, сегодня любому обывателю ясно, что таких денег и подобной женщины ни в большевистском прошлом, ни в неизвестном будущем у интеллигента не было и быть не может.
Гуров вообще ел мало, даже очень голодный насыщался быстро, сейчас увлекся, уж больно интересно наблюдать за супругами. Бывает театр одного актера, а тут случился театр одного зрителя.
Утром Ольге Дмитриевне понадобилось прикурить, вечером она обеспокоилась, не оголодал ли сосед. Душевные люди на Руси всегда жили, надо думать, не перевелись и сейчас. Поживем – разберемся, широта ли души побудила людей так вкусно накормить голодного человека либо ими движут более современные и корыстные цели.
Супруги говорили о житейских делах и общих знакомых, деликатно подчеркивая, что сосед может не стесняться и есть в свое удовольствие. Вырез на платье женщины начинался чуть выше пояса, и когда она подошла и наклонилась к Гурову, чтобы наполнить стакан, то тяжелые атласные груди заколыхались у лица сыщика. Он поднял взгляд выше, посмотрел ей в лицо, женщина, лукаво улыбаясь, показала ему язык, как бы говоря: знаю, знаю, но не твое. Гуров решил игру принять и театральным жестом прикрыл ладонью лицо.
– Сергей, мужчина наелся и начинает меня соблазнять, – вильнув бедрами, она быстро отошла к мужу, прося защиты.
– Здоровые инстинкты, – рассмеялся Соснин. – Сейчас мы со Львом Ивановичем со скуки выпьем, еще не то будет.
– Фи, мужлан, – Ольга Дмитриевна дернула плечиком. – В присутствии красивой женщины вы собираетесь пить со скуки.
– Красивой? Дорогая, тебя подло обманули. Ты сексапильная.
– На мой вкус, это на порядок выше, – подал реплику Гуров. Зазвонил телефон, и ни пьянки, ни древнейшей игры не состоялось. Соснин снял трубку, ответил, протянул Гурову.
– Лев Иванович, вас просит малоинтеллигентный мужчина.
– Слушаю, – сказал Гуров.
– Фрищенко говорит, – голос у майора был действительно простоват. – Там отводной трубки нет?
– Я слушаю, – ответил Гуров.
– Началось. Приезжай, креста на тебе нет, полковник.
– Куда?
– В цирк. Знал, коли прибывает важняк, значит, руби доски на гробы! Но не сей же момент!
Гуров положил трубку, взял бокал с коньяком, который так и не попробовал, сначала отставил, потом пожал плечами, выпил.
– Что-то случилось? – женщина смотрела участливо, искренне, без кокетства.
– Игры, – ответил Гуров. – Игры на лужайке. Есть такая профессия – репортер. Спасибо, извините, – поклонился и быстро вышел.
* * *
– Удар ножом под левую лопатку, прямо в сердце – смерть наступила мгновенно пять-шесть часов назад, – врач говорил уверенно, обмолвился, что вскрытие ничего не добавит. Труп нашли в деннике, обнаружили благодаря рыжей кобыле, которая к вечеру стала вести себя неспокойно, позже начала биться. Конюх вывел ее на прогулку, кобыла успокоилась, а вернуться в стойло отказалась. Конюх стал искать причину, отбросил складированное в углу сено, там он и лежал, обхватив единственной рукой поджатые к груди коленки, походя на уснувшего мальчишку.
Конюх позвал живущего в соседнем доме Александра Аверкова, то бишь Сильвера. Следом заторопился сосед, клоун Куприн, который позвонил сначала директору, а уж потом в милицию. Такую последовательность событий установят позже, на допросах, а сейчас дирекция, милиция, живущие при цирке артисты тыркались бестолково, подходили к трупу, некоторые заглядывали в спокойное лицо Ивана Ивановича.
Даже будучи лицом официально старшим, находясь на месте преступления, полковник Гуров пережидал эту сцену, стоял в стороне. Отработал фотограф, закончил осмотр врач, криминалисту тут делать нечего, кобыла перепахала пол, а на неструганых досках пальцевые отпечатки не остаются. Собаку сразу увели, она существо умное, самолюбивое, ни один проводник издеваться над другом не позволит.
Гуров стоял во дворе, курил, непроизвольно, совершенно бессмысленно отмечал присутствующих.
Седой головой возвышался над всеми Рогожин. Хоть и темно, а сыщик видит, как задубело лицо ветерана. Колесников, по кличке Капитан, стоит набычившись, опустив плечи, выставив тугой живот. Вокруг директора движение, люди подходят узнать, нет ли каких указаний. Капитан голову поворачивает тяжело, будто через силу, дергает подбородком, кривит в ответ губы. Сильвер на месте не стоит, хромает от группы к группе, в свете одинокого фонаря сверкнет золотым зубом.
«А ведь Сильвер, похоже, сидел, – лениво думает сыщик. – А может, и удержался, но ходил по краю. Это точно».
Высокий худой мужчина с огромными, словно подведенными глазами, ломкий и беззащитный, видимо, клоун Куприн, по кличке Классик. Он стоит неподвижно, сжимает и разжимает пальцы. Сыщик, конечно, не слышал, но почему-то был уверен, что пальцы хрустят. И еще сыщик полагал, что клоун и зарезанный парень молчаливо дружили.
Еще один цирковой, но о нем сыщик ничего пока не знает. Среднего возраста и роста, с красивым медальным профилем а-ля Ален Делон. Он в костюме, белоснежной рубашке и при галстуке, видимо, так одевается повседневно.
Служащие отдельной группой, они стремятся быть вместе. Сыщик почему-то решил, что убийцы среди них нет. Сознание шарахается в сторону, формируется в совершенно непотребную мысль о том, что соседи, когда он вернется, будут, конечно, спать, и выпить, оглушить себя и заснуть не удастся.
Милицейские держатся спокойно. Они к трупам привыкшие, покойника не знали. Для коллег полковника Гурова одна беда – мокрый висяк, значит, ломаются планы, отменяются отпуска, намеченные субботние бани и рыбалка.
«Наверно, я так по старинке рассуждаю, – одергивает себя сыщик. – Это в моей молодости убийство ставило всех на голову, сегодня убийство просто лишняя неприятность. Наговариваю». Сыщик оглянулся, увидел майора Фрищенко, неторопливо подошел, достал блокнот и сказал:
– Товарищ майор, несколько слов для прессы, – и отвел в сторону.
– А откуда ты, конспиратор, знаешь, что я тут старший, да еще и майор?
– Люди подсказали, – Гуров ткнул в темноту. – Видишь, сколько людей?
– Ну, доволен, значит, прибыл не зря? Черт тебя принес, Лев Иванович!
– Побойся Бога, Семен Григорьевич, – миролюбиво ответил Гуров. – Будто я убийцу из Москвы привез.
– Может, и нет, но не толкался бы тут, парня бы не зарезали, факт. Окно прострелили, и пулю мы из стены ковырнули, тоже факт. Но стреляли – уж неделя прошла, а ты прибыл… – Фрищенко замолчал, махнул рукой. – Иди спать, кого надо, мы допросим, позже познакомишься.
Гуров согласно кивнул и отошел, чуть не налетел на Колесникова.
– Писать будете? – Капитан воинственно задирал подбородок, но глаза у него были больные, растерянные.
– Это не по моей части, – ответил Гуров. – А блокнот я рефлекторно вытянул, вот ничего и не написал. Спокойной ночи. Извините, совсем плохой.
Так закончился первый день.
Глава третья
Бессонница
Он лежал на спине, скрестив руки, спрятав ладони под мышки, согреваясь. Поначалу было холодно, топить в гостинице перестали. Видимо, отцы города полагают, что раз март по календарю месяц весенний, то не важно, какая погода на дворе, следует беречь энергию.
Стараясь заснуть, Гуров обычно заставлял себя думать о море, ритмично накатывающих волнах, о загадочном сумраке под волнами, призрачных растениях, рыбах. Сегодня он таких попыток даже не предпринимал, вглядывался в сухой профиль Ивана Ивановича, допытывался, о чем же парень промолчал. «Что вообще он мог знать? В пьяной драке, при неудачной попытке ограбления могут убить случайно, с испугу. Ивана зарезал профессионал, который хотя и плевал на чужую жизнь, к собственной относился бережно и на такое убийство пойдет только в крайнем случае. Парня зарезали примерно через час после нашего разговора, значит, нас видели. В цирке находился либо убийца, либо соучастник-осведомитель, последовала передача информации, затем приказ и исполнение. Да, мой маскарад годится только для посторонних, а действующие лица отлично знают, кто я такой. И дунули из Москвы, опережая меня, и потекло из кабинета Петра.
В цирке разговаривать с парнем было нельзя. И ты, сыщик, виноват, и не в первый раз, тут ошибочка, там просчет. Сколько их было? Вспоминать страшно. Виноват… Виноват…
В партии двенадцать лет состоял? Виноват. Покайся! Когда ты впервые услышал, что все бывшие члены бывшей партии должны покаяться, то даже не рассмеялся, настолько абсурдным посчитал подобное заявление. Может, кому и есть в чем каяться, только не ему – сыщику Гурову. Он в партию добровольно не вступал и не выходил из нее. Его желания никто не спрашивал, сначала включили, так же, не спрашивая, и выключили, как штепсель из розетки».
Он отлично помнит, как сидел в кабинете на Петровке, отписывал эти чертовые бумаги, когда раздался телефонный звонок.
– Лева, это Пискунов. Зайди на минуточку.
Пискунов был старшим опером, недавно стал секретарем партбюро. Когда Гуров пришел, Пискунов указал на стул, придвинул к себе тоненькую папочку, раскрыл и сказал:
– Тебе месяц назад двадцать семь стукнуло, пора расстаться с комсомолом, вступай в партию.
И никакого вопроса в тоне секретаря не звучало, просто констатация обыденного факта: мол, прошел май, наступил июнь.
И не оттого, что не хотел вступать в партию, для опера МУРа – операция обязательная, как для еврея обрезание, а от неожиданности Гуров ответил:
– Хорошо, Федя, я подумаю, поговорю со стариками, ведь нужны рекомендации.
– А думать тут нечего, вот образец, пиши заявление, – Пискунов протянул через стол два листка, один чистый другой с образцом.
Заявление Гуров мог бы и сочинить, но легче было переписать, он переписал и встал.
– Я пошел, Федя, через недельку сообщу о рекомендациях.
– А рекомендации уже здесь, – Пискунов ткнул в папку и назвал фамилии уважаемых в МУРе полковников. – А партбюро сегодня в семнадцать.
Ни на партбюро, ни на собрании, ни при вступлении в кандидаты, ни через год в члены всемогущей партии Гурову не задали ни одного вопроса, даже слова не дали молвить, бумажки зачитали, руки подняли, чуть позже похлопали по плечу. Двенадцать лет он платил взносы, если не удавалось увернуться, отсиживал на партсобрании. Надо сказать, что они проходили специфически, лозунги проговаривались скороговоркой, быстро переходили к оперативной работе. Конечно, он голосовал, чаще даже не вникая в суть вопроса, порой задумавшись о своем, не успевал поднять руку, что не имело никакого значения. Риторические вопросы: «Кто против?», «Кто воздержался?» – так же никого не касались, на них просто не обращали внимания.
Один год в управление нахлынули комсомольские вожди, хоть и не высокого ранга, они сразу получали майоров, назначались начальниками отделов. Вожди пытались руководить и воспитывать, но оперативная работа – не кукурузу сеять, можно сгореть без дыма, и выдвиженцы исчезали так же незаметно, как и появлялись, лишь некоторые застревали, но только в управлении кадров. Он этих лизоблюдов терпеть не мог, никогда не скрывал своего отношения, имел от этого неприятности. За все его мучения и нечеловеческое терпение теперь призывают покаяться?… Он имел от членства в партии лишь ошейник и лишний кнут за спиной. А президент, который именно в партии добрался до высоты, сам же ее объявил вне закона. А все Председатели Президиумов, Премьеры и Вице-Премьеры, которые карабкались наверх, подставляя, продавая и заплевывая конкурентов? Они что – ползли не по партийной лестнице, лизали не ее ковер? «Так ведь другой лестницы, уважаемые господа, не существовало. Так вот вы и кайтесь, а я ни в чем не виноват».
Убедившись таким образом в полной невиновности Льва Ивановича Гурова, он успокаивался, даже гордился этим порядочным мужиком и отличным сыщиком. Он действительно был умен, поэтому эйфория продолжалась недолго, появлялись мысли иные, окутывали, мешали жить.
А что повторяет убежденно твой клиент, работодатель, вор и убийца? Он украл меньше, чем главные воры, убил по неосторожности, защищаясь, либо водка довела. А водкой он заливал обиду, унижения и прочая, и прочая. Ты его слушаешь? Так, вполуха, неизменно возражая, что каждый отвечает за себя, не существует воров и убийц больших и маленьких, есть преступники. Его ты не слушаешь, а себя очень даже внимательно, с любовью и пониманием. Оправдываешь: мол, не верхолаз, по партийным ступенькам не карабкался, ложку не выпрашивал, миску с дополнительной порцией похлебки не просил. Но если бы ты взносы не платил, руку не тянул, той лестницы бы вообще не существовало. Ты не восстал, не поднялся супротив, а люди шли в лагеря. А ты не только судьбами, их именами не интересовался, словно они не земляне, а с далекого Марса. У тебя работа конкретная, мужская, ты всегда гордился, что у тебя мужская работа и ты рискуешь, и не трус, и тебя уважают коллеги. Но сегодня ясно – ты виноват, виноват…
Гуров сел, опустил ноги на холодный пол, взглянул на часы, стрелок не увидел, бросил их на тумбочку. Сейчас бы стакан водки и тарелку горячего супа, иначе не заснуть. Парня зарезали, ты, сыщик, должен разыскать убийцу. А ты, как всякий интеллигент, занят самокопанием, завел себя до дрожи, не спишь, а нужны силы, поспать бы часа два-три… А если толкнуться к соседям, извиниться, попросить таблетку. У них есть плитка, можно выпить горячего и холодного тоже можно выпить. Ты не сыщик, обыкновенный пьяница, ни один алкаш в этом себе не признается, ты и здесь не исключение.
Гуров натянул тренировочный костюм, забрался в остывшую неуютную койку.
Соседи. Интересная пара, как же она попала в глухую провинцию, почему им интересуется? Они приехали до тебя. И мы уже такое проходили. Года три назад и тоже в непогоду на берег Черного моря приехал интересный мужик с красавицей и тоже до тебя, разница лишь в том, что у тех была «Волга», а у этих «тойота». И тогда, сыщик, ты чуть было не зевнул и не расплатился за ротозейство жизнью. А расплатился твой приятель и коллега, хороший человек, которого прижали на семье и вынудили…
«Ну почему я не могу думать о море, волнах? Или я ничего толкового в жизни не сделал? Только плохое вспоминается. Все виноват да виноват. Нет. Нет, все-таки соседи люди любопытные, их следует иметь в виду. Если не ошибаюсь, я им нужен, и они проявятся. Они вынуждены сделать ход, ты будешь выжидать. Какие дела завтра, то есть уже сегодня? Майор Фрищенко. Возможно, у него появилась дополнительная информация. Сегодня должен прибыть Борис Андреевич Юдин. Он мог просто положить трубку, матюгнуться и забыть. Нет, не мог, иначе я не сыщик».
Гуров встретился с Борисом Андреевичем Юдиным осенью прошлого года в загородной резиденции ЦК КПСС. И партию, и резиденцию закрыли, роскошный особняк, как бывает в России, остался бесхозным, но свято место пусто не бывает, его негласно оккупировала Корпорация – преступная организация, курировавшая центральную часть России. В особняке собрались авторитеты Корпорации. Любая банда время от времени собирается на пленум, чтобы утрясти вопросы: кому, сколько причитается, кто за что отвечает, а в какую область не вмешиваться. Корпорация не претендовала на роль Единственной, Ведущей и Направляющей, потому собралась не тысячными отрядами, а скромненько: на совещание прибыли всего четыре человека. Одним из них и был Борис Андреевич Юдин. Оказался в резиденции и пятый, никем не приглашенный полковник Гуров – сыщики всегда лезут куда не надо. Авторитеты передрались между собой, история произошла кровавая, Гуров и Юдин выбрались из нее весьма потрепанными. Но так как Борис Андреевич был умница и чистодел и лично никаких преступлений не совершал, то претензий у органов к нему не оказалось. История, до слез знакомая: чем выше пост занимает человек в банде, тем меньше у правоохранительных органов к нему претензий. Юдин, человек умный и обязательный, после кровавых разборок в финале истории оказал Гурову серьезную услугу, ради справедливости следует отметить, что чуть раньше полковник спас авторитету жизнь.
Таким образом, расставаясь после двухдневною знакомства, сыщик и авторитет оказались взаимосвязанными. В процессе кровавой междоусобицы переходили из рук в руки бриллианты громадной ценности. Сыщик их никогда не видел, но о месте их нахождения в момент, когда убрали трупы и упал занавес, знал. Гуров был убежден, что если расстаешься с противником не на пороге тюремной камеры, то последний должен чувствовать себя должником.
Сейчас, ворочаясь без сна в неуютной постели, вспоминая прошлогоднюю историю, сыщик самодовольно улыбнулся. Крючок он забросил классно – авторитет схватил на лету. Прощаясь, сыщик сказал:
– Разберите «мерседес» покойного на молекулы, и, если в ваших руках ничего не останется, я брошу свою работу и наймусь к вам водителем.
С того дня они не встречались, по телефону впервые переговорили вчера вечером. «Юдин сегодня приедет, или я не сыщик», – переворачиваясь на другой бок, думал Гуров.
* * *
Константин Васильевич Роговой обладал отменным аппетитом и здоровьем, железными нервами и год назад даже не подозревал о существовании бессонницы. Только слышал, что кто-то почему-то не может заснуть, но относился к слухам насмешливо, убежденный, что подобная аномалия может происходить лишь с неврастениками и душевнобольными. Банально звучит, но вода действительно камень точит. А заботы Константина Васильевича отнюдь не вода, да и сам он здоров, конечно, однако не камень.
Сами посудите: депутат Верховного Совета, начальник управления союзного министерства, хозяин Корпорации – для одного человека многовато получается. Справедливости ради следует отметить, что на место хозяина Корпорации постоянно претендовали несколько человек. Нынешний преступник измельчал: вот большевики изберут Генерального, так до самой смерти остальные долу гнутся, голову поднимают лишь для поцелуя в то место, куда дотянутся. В общем, в Корпорации Роговой был не единоличным правителем, а сопредседателем.
Верховный Совет разбежался, значок с лацкана пиджака просили снять, официальных привилегий несколько уменьшилось. Министерство переформировалось, Роговой в кабинете остался, руководить стало сложнее, появились молодые голодные конкуренты, каждый хочет себе кусок отхватить, а пирог больше не стал, на всех не хватает. Корпорация разрастается, дробится на удельные княжества, рядовые называют себя лейтенантами, последние лезут в полковники. А от полковников, известно, кроме путча или военного переворота, и ждать нечего.
От происшедших катаклизмов здоровье Константина Васильевича дрогнуло, он сильно похудел, почти дистрофиком стал, весу осталось центнер с небольшим, и в эту ночь не спал, мучаясь сомнениями. Художественный руководитель огромного коллектива сейчас зависел от мышиной возни, которая происходила в уездном городишке, который Роговой никогда не видел и знать не желал. Исполнители непонятно кто, личный эмиссар там в одиночестве. Он сегодня и сообщил, что в простенькую, как кукиш, комбинацию неожиданно ввалился полковник Гуров. В прошлом году Роговой впервые в жизни приказал ликвидировать человека. Константин Васильевич всегда с гордостью утверждал: мол, мы, коммерсанты, выше уголовщины и руки в крови не замараем. Но когда чертов сыщик все-таки вцепился мертвой хваткой и все ближе к горлу подбирался, пришлось о белых перчатках забыть. Для выполнения приговора был выбран опытнейший боевик по кличке Эффенди – исполнитель высочайшего класса. Встреча состоялась. Убийца и полковник обменялись визитными карточками. Но Бога нет, и Эффенди устроился в крематорий, а сыщик отлежался в реанимации, теперь снова объявился на пути, дергает стрелку, желает пустить под откос. Никогда Россия не станет цивилизованной. В зачуханной стране неизвестно какого мира человек может позвонить по телефону, заплатить деньги, и мешающая человеку личность перестанет существовать.
В эту бессонную ночь Патрон, так звали между своих Рогового, имел перед полковником ряд существенных преимуществ: постель была теплая и уютная, главное же – бар, полный разнокалиберных бутылок. Патрон выпил пива, потянулся все еще могучим телом и невольно начал вспоминать, как удачно начиналась, затем проходила операция, которую он называл «Последний раунд».
Прошлой весной, будучи при всех званиях, неприкасаемым депутатом, Константин Васильевич Роговой прилетел в Берлин якобы в служебную командировку.
Изящные фигуры манекенов, застыв в прозрачных витринах, демонстрировали меха и кружева, драгоценности и последние достижения модельеров. Сверкала реклама, отражаясь тысячами огней в сверкающих телах катящихся плотными рядами лимузинов, – бесконечный поток света, благополучия и роскоши. И музыка, музыка…
«БМВ» последней модели бесшумно выкатился на площадь и остановился напротив Бранденбургских ворот.
Из-за руля легко выскочил Ким Наумович Суслов, а вот сидевший рядом с ним Константин Васильевич Роговой выбрался из машины тяжело, так как был непомерно грузен. Суслов жестом подозвал Рогового. Когда тот обошел машину, захлопнул свою дверцу, сказал:
– И все двери автоматически заперлись.
Роговой понимающе кивнул. Он, привыкший говорить, наставлять, делать замечания, здесь чувствовал себя дискомфортно, потому молчал, лишь сердито сопел.
Суслов, лет сорока, фигурой легок, в дорогом костюме, белоснежной рубашке с галстуком, смотрелся на этой торговой площади опереточным артистом, но чувствовалось, что это его нимало не смущает, даже забавляет. Он знакомил Рогового с городом, как человек показывает собственную квартиру.
– Бранденбургские ворота. Здесь была стена… Слава вашему Горби, теперь мы едины.
– Мы, – проворчал Роговой. – Ты хоть немного шпрехаешь?
– Константин Васильевич, обижаешь. За девять лет китайскому обучишься.
– Девять? – Роговой нахмурился. – Да. Жизнь! – он вздохнул и посмотрел на площадь, заполненную торговым разноплеменным людом. – Будто вчера.
– Здесь можно купить все. От зубочистки до танка, – сообщил Суслов голосом зазывалы.
– Как в Одессе, видели, – проворчал Роговой. Неожиданно шутовская улыбочка соскочила с лица Суслова, оно строго одернулось, глаза остекленели, голос упал до шепота:
– Не «как» и не «видели», – Суслов застыл перед Роговым. – И ты забудь совдеповские мерки, девять лет и то, кем был тогда ты и кем – я. Мы с тобой встретились не по старой памяти, а по новому интересу.
– Ладно, ладно, – проворчал Роговой. – Чего ты.
– Не ладно! – Суслов ткнул тонким пальцем в богатырскую грудь Рогового. —Я знаю твои возможности там, но здесь ты только полупоц.
Суслов продолжал тыкать пальцем и шипеть:
– Я прокачал тебя через Интерпол, ты у них не проходишь, потому мы и говорим.
