Серебряков Кирилл Федосеевич, мужчина лет около пятидесяти, но уже пенсионер, полковник-артиллерист, уволенный из армии из-за травмы ноги, полученной на учениях, шел ненастным мартовским вечером по Якиманке, прогуливал своего пуделя. Серебряков любил своего не шибко красивого пуделя, возможно, и потому, что любить отставнику было больше некого.
      Супруга скончалась еще прошлым летом, сын — капитан, служил в Ростовской области. Дочь вышла замуж и отбыла в жаркие страны по месту жительства черного мужа и нелюбимого зятя.
      Полковника уволили, как он считал, из-за дурной привычки говорить начальству, что он думает, а не то, что генералы пожелают услышать. Но колено действительно побаливало, полковник шел, слегка опираясь на толстую сучковатую палку, полированную, с красивой накладной надписью о верной безупречной службе, о непроходящей любви офицеров полка, которыми он командовал в последние годы.
      Об улице, по которой он шел, говорить нечего, каждый москвич Якиманку знает. В начале века улица считалась чуть ли не одной из заглавных в Москве, ну, в крайнем случае, третьей, после Тверской и Поварской. В былые времена особняки тут стояли богатые, сейчас они поблекли и облупились... Полковник те годы не застал, но из книг и от родителей слышал, что Якиманка считалась улицей почтенной, Ипатьевского особняка не имела, однако люди ее знали.
      Сегодняшним вечером, да еще в моросящий дождь, она не выделялась среди сотен своих московских соседей, разве что тем, что по Якиманке не гремели трамваи да троллейбусы, которые выплевывали из себя измученных работой людей. Она не привлекала и провинциалов станциями метро.
      Наш полковник шел по ней, родимой, изредка отбрасывая из-под ног мокрые и пожухлые листья деревьев, и рассуждал о том, что завтра непременно займется устройством на работу.
      Русский человек любит начинать новую жизнь по-новому с завтрашнего дня или с понедельника, хотя и не ведает, чем закончится день сегодняшний.
      Тимошка, так звали пуделя, куда-то подевался, и полковник начал его звать, поворачиваясь в разные стороны, когда из подворотни выскочила группа подростков, мгновенно заполнившая промозглую темень гиканьем и свистом.
      — Вам бы тачанку, так натуральные хлопцы батьки Махно, — усмешливо сказал полковник, и звучали в его голосе не осуждение и не угроза, а обыкновенная зависть к молодости.
      Пацаны, которым было лет по семнадцать-восемнадцать, восприняли оброненную реплику иначе, окружили прохожего. Один из них, не выделявшийся среди товарищей, недобро сказал:
      — Чего, старый пень? А ну возьми свои большевистские слова взад!
      — Гуляй, сынок! Тимоха, сукин сын, куда подевался? — вновь позвал полковник.
      — С тобой вроде разговаривают! — Парень, явно вожак стаи, вошел в круг, и он, словно по команде, сомкнулся.
      До этого момента полковник относился к происходящему несерьезно, даже с юмором. Но когда он увидел белые лица и пустые глаза нападавших, он испугался, затем разозлился и ударил главаря своей сучковатой палкой.
      Полковник не знал закон улицы: если ударил, должен нападавшего "вырубить", тогда бы он сохранил шансы на жизнь. Уличная стая всегда труслива и, получив серьезное сопротивление, отступает. Но полковник все еще считал, что имеет дело с мальчишками, почти детьми, ударил вполсилы, раскровянил главарю лоб, парень даже не покачнулся.
      Полковник почувствовал удар в бок, не понял, что его ткнули ножом, и все еще считал, что дурацкую драку можно покончить миром.
      — Ну все, спустили пар и хватит, — сказал он, получил удар под коленки, упал.
      Подлетел пудель, тявкнул, даже схватил одного из парней за ногу, точнее, за штанину, парень нагнулся, поднял верного пса за загривок и воткнул ему в живот нож.
      А лежачего хозяина били ногами, не пинали, били расчетливо, убивали.
      — По почкам его!
      — А я по печени!
      — Что-то морда у него шибко гладкая, дай-ка я ему врежу!
      Они даже не понимали, что бьют труп, бросили на грудь бывшего отставного полковника безжизненное тело пуделя.
      Думаете, побежали?
      Главарь спросил:
      — На чем мы закончили?
      — Высоцкий, — ответил один из парней, а другой запел:
       Я был душой дурного общества,
       И я могу сказать тебе:
       Мою фамилью — имя — отчество
       Прекрасно знали в КГБ.
       В меня влюблялася вся улица
       И весь Савеловский вокзал,
       Я знал, что мной интересуются,
       Но все равно пренебрегал.

      В кабинете начальника Главного управления уголовного розыска Министерства внутренних дел России находились старые друзья, служившие некогда в МУРе. Генерал-лейтенант Петр Николаевич Орлов, ему недавно стукнуло 60, и полковники Гуров и Крячко. Они знали друг друга не один десяток лет, дружили домами, что не мешало им на службе соблюдать субординацию. Единственно, в чем они нарушали установленный порядок, когда не было посторонних, обращались друг к другу на "ты".
      Генерал был невысок ростом, грузен.
      Казалось, его лицо лепил то ли скульптор-неумеха, то ли изрядный юморист.
      Половину лица занимал лоб, нос никакой формы не имел, глазки прятались под мощными бровями и смотрели оттуда, словно из норок, походил генерал на русского мужика. За такой простецкой внешностью прятался хитрый житейский ум, потрясающая память и огромный опыт розыскника.
      Станислав Крячко, лет сорока с небольшим, что называется, обладал внешностью заурядной, если бы не глаза, которые чаще бывали дурацкими, порой — насмешливыми, хитрыми, умными.
      Лев Иванович Гуров, также сорок с хвостиком, был высок, атлетически сложен, лицом походил на наших предков, которых мы порой видим на старинных фотографиях, гравюрах и думаем, если такими были наши предки, то куда же все девалось? Стать, уверенность в себе, спокойный, порой насмешливый взгляд.
      Гуров неизвестным способом все перечисленные качества сохранил, ботинки всегда сверкают, костюм элегантен, в глазах то ли вопрос, то ли легкая усмешка. Гуров с Крячко были в равных званиях, но по должности Лев Иванович был выше.
      Итак, три друга собрались в генеральском кабинете, не ругались, чего за четверть века совместной работы не случалось, но говорили недоброжелательно. В основном беседа велась между Орловым и Крячко, Гуров по укоренившейся привычке стоял у окна и курил у открытой форточки.
      — Петр Николаевич, извини покорно, — четко выговаривал Крячко, — но тебе, возможно, известно, что в Москве, кроме Главка, имеются райуправления и отделения милиции. И везде есть оперативники. Забили человека насмерть — трагедия, но ребенку ясно, что преступление совершила местная шпана. Участковые и оперативники тамошнего отделения знают такую публику в сто раз лучше нас.
      Генерал сидел в кресле, прикрыв глаза, сцепив пальцы рук на животе, и явно Станислава не слушал, ждал, когда порох у него кончится.
      Станислав решил передохнуть и возмущенно взглянул на Гурова, своего непосредственного начальника и друга.
      Орлов сигнал "SOS" перехватил и ухмыльнулся.
      — А я нарочно велел такие дела подобрать, в папку сложить, сюда принести. А то в последнее, время все с банкирами да министрами занимаетесь, пора на грешную землю опуститься.
      — Да, мы последние годы работаем с верхами, — возразил Станислав. — Но у нас и агентура, и связи там.
      Орлов согласно кивнул, перелистал пухлую папку бумаг, лежавшую перед ним.
      — Я не стану перечислять, сколько за последний год совершено уличных грабежей, изнасилований, немотивированных убийств. Вы полагаете, это дела воров в законе, крутых авторитетов?
      Вчерашняя уличная шпана почувствовала нашу неорганизованность, бессилие, собрала свои команды и творит беспредел. И если мы не дадим ей по лбу, не проявим власть, то скоро можно будет объявить Москву открытым городом, ввести комендантский час, осадное положение.
      — Петр, ты прав, но решение принимаешь неверное. — Гуров погасил сигарету и сел на свой стул. — Каждый должен заниматься своим делом. Если в горах грозит сойти лавина и похоронить тысячи людей, бессмысленно вызывать на помощь мастеров-горнолыжников. Следует тряхнуть наших генералов, которые занимаются кадрами, поставить на их место профессионалов.
      Те в свою очередь разгонят стада бездельников, курирующих райуправления и отделения. Следует создать армию оперативников, участковых, следователей, которые работают на земле, и они будут знать бритоголовых отморозков в лицо и по имени, тогда наступит порядок. А мы вдвоем, — Гуров кивнул на Станислава, — ничего сделать не можем. И говорить об этом людей смешить.
      — Лева, ты мыслишь правильно, а предлагаешь утопию. — Орлов приподнял папку с бумагами, отпустил, она грузно шлепнулась на стол. — По данному вопросу существует приказ первого замминистра, и твоя фамилия названа.
      Если вы срочно не раскроете несколько уличных преступлений, сбудется твоя мечта, ты отправишься копать огород к отцу.
      — Ну, пугать меня, Петр, не следует, — усмехнулся Гуров. — Рапорт я могу подать сегодня. И ты прекрасно знаешь, работу в Москве я найду дня через три.
      — А три дня чего будешь делать? — наивно, с детским выражением на лице спросил Станислав.
      — Ну, по русскому обычаю два дня буду с тобой обмывать покойника и плакать, день — баня, день — бассейн.
      К тому времени друзья найдут мне местечко, где я буду получать больше, чем министр, и работать по свободному расписанию.
      — Вроде нас трое, — сказал Орлов. — Значит, меня вы бросите? — вроде бы жалобно спросил генерал, да так достоверно, что даже Гуров обманулся. Орлов по-блатному цыкнул зубом и продолжал: — Вы, пацаны, будете на этой делянке пахать, пока меня на пенсию не выпихнут. А ты. Лев Иванович Гуров, опосля в энто кресло сядешь, узнаешь, сколько кровушки вы из меня выпили. Я озабочусь, и твои фокусы о чьем-то неумении руководить — не пройдут, найду человека, которого ты послушаешь.
      "Это он моего отца имеет в виду", — понял Гуров и загрустил, знал, что против отца никогда не пойдет.
      — Ты умен, но политик херовый, — в глазах генерала плясала усмешка. Ты предлагаешь совершенно верную реорганизацию милиции. Люди устали от перестроек, власти знают, хотя бы кусок народу надо бросить сегодня. Поэтому тебя, сыщика от Бога, заставляют улицы подметать. Ты возьмешь метлу и пойдешь на улицу. Все! Совещание закончено. Уйдите добром, а то выгоню.
      Генерал взял со стола папку, протянул Гурову и, когда офицеры уже были в дверях, обронил:
      — Начальник МУРа, руководители прочих милицейских подразделений поставлены в известность, людьми вам помогут.
      Крячко повернулся, вытянулся, даже щелкнул каблуками.
      — Спасибо, господин генерал-лейтенант. Я знаю этих людей. Коли зарежут, соблаговолите над ящиком пару слов сказать, — Станислав закрыл двойные двери и одними губами матерно выругался.
      Секретарь Верочка, прекрасно зная о дружбе генерала с сыщиками, проводила их удивленным взглядом.
      Кабинет Гурова и Крячко находился рядом. Когда они вошли, Станислав чуть не заорал:
      — Где твой знаменитый норов, гений?
      — Побереги силы, Станислав, — холодно ответил Гуров. — Иначе у тебя весь пар в свисток уйдет.
      — Ты понимаешь, кого нам дадут в МУРе и в других подразделениях? ехидно поинтересовался Станислав. — Каждый хозяин сводит на сторону людей бросовых либо давно обезножевших, пьяниц да дураков.
      — Они могут выделять кого угодно, но я возьму лишь тех, кто пашет, ответил Гуров. — Ты слушал, да не понял, что нам с тобой власть отдали. А за власть, дорогой мой, люди головы кладут. А нам насильно ее всучили.
      — А в заклад взяли наши головы.
      — Не головы, только погоны. Хватит дискутировать, давай читать эту макулатуру. Начнем с убийства отставника и пуделя. Садись, — Гуров указал на кресло Станислава, которое стояло за столом, расположенным напротив. Столы сыщиков упирались лоб в лоб у единственного окна кабинета.
      Станислав с тяжелым вздохом опустился на свое место. Гуров раскрыл полученную у генерала папку, разделил лежавшие в ней материалы примерно поровну, протянул пачку другу, сказал:
      — Просмотри, затем поменяемся.
      Некоторое время они читали документы, чувствовалось, что некоторые заявления были припрятаны в отделениях, работа по ним не велась, на милицейском жаргоне это были "глухие висяки", то есть дела безнадежные, которые не регистрировались, чтобы не гробить и без того безрадостную отчетность.
      В основном сыщики читали об убийствах на улицах, разбоях, грабежах, нанесениях тяжких увечий. Бумажки были подколоты скрепками, содержали заявления потерпевшего, если он остался жив, либо заявления родственников убитого; редко — протокол осмотра места преступления, еще реже — опрос одного-двух свидетелей, которые "чегото такое видели или слышали". Ясно, что достать такие материалы из заначек оперативников было делом непростым.
      В старые времена за одно подобное укрывательство вкалывали "строгача", выносили служебное несоответствие, а то и выгоняли со службы. После Афганистана, Чечни выяснилось, что никто ни за что не отвечает, спрятать заявление в отделении милиции стало делом если не обыденным, то и не слишком скандальным. Уличенные оперативники, не смущаясь, отвечали, мол, вы с генералами и сотнями трупов разберитесь, опосля снимайте с меня шкурку, что не передал заявление в прокуратуру по столь "громкому" делу.
      Однако, читая заявления и скудные бумаги, опытные сыщики прекрасно понимали, что начальству пришлось крепко надавить, требуя от оперативников расстаться со своими заначками.
      Гуров и Станислав обменялись папками, прочитали все, взглянули друг на друга и долго молчали. Одно дело читать ежедневные сводки о совершенных преступлениях, совершенно иное — ознакомиться с таким количеством убийств, разбоев, изнасилований, когда они собраны вместе.
      — Да, Лев Иванович, снялись мы с "земли", окопались в высоких кабинетах, стали большими начальниками, — произнес наконец Станислав, растянув последние слова до предела, — и беды, горе людское остались где-то вдалеке.
      Гуров смотрел задумчиво и равнодушно, не отвечал. Станислав согласно кивнул и продолжил:
      — Известно, молчание — золото... Творится беспредел, но ты был прав, заявив Петру, что нам с тобой лавину не остановить. Повторяю, отделения, да и МУР, дадут нам ребятишек бросовых. А тут по каждому заявлению следует хотя бы подозреваемого определить, свидетелей найти. Сегодня человека, готового дать показания, в ментовку только в наручниках доставить возможно. А если и удастся, то человек после нашего душевного разговора из Москвы умотает, и я его понимаю. У каждого лишь одна жизнь, да еще семья.
      — До чего же ты умный, Станислав, — Гуров скупо улыбнулся. — Был такой тщеславный парень, вырос, философом стал. — Он помолчал, прикурил сигарету. — Мы не только перед данными людьми в долгу, но и Петру кое-чем обязаны. Когда требуется, он нас покрывает, и раз такую кучу дерьма вывалил, значит, его за горло взяли, и мы вынуждены соответствовать. Найди Валентина и Григория, завтра поутру я их жду.
      Валентин Нестеренко и Григорий Котов, отставники-менты, опытные сыщики, работали с Гуровым по нескольким делам. Но то были дела миллиардеров, и услуги сыщиков оплачивались клиентами в валюте частным образом.
      И это являлось не частной халтурой — приработком, а делами официальными.
      Богатые люди обращались в Администрацию Президента, затем к министру и получали лучших специалистов. Получать с миллионеров деньги на работу и покупку дополнительного транспорта и техники было делом нормальным. Тогда и приглашались Нестеренко и Котов, им хорошо платили, они отлично работали. Сегодняшнее дело не заказывалось банкирами, сулило лишь бессонные ночи, возможность схватить пулю или нож, все за бесплатно.
      Станислав взглянул на Гурова удивленно, послушно раскрыл записную книжку.
      Гуров позвонил Орлову, получил разрешение обратиться к первому заместителю министра. Генерал даже не поинтересовался, зачем сыщик лезет в верха, дал добро и положил трубку. Тогда Гуров позвонил в приемную генералполковника, представился и попросился на прием. После небольшой паузы, видимо, адъютант согласовывал вопрос с шефом, сыщику ответили, что вближайшие двадцать минут высокий генерал свободен и, если полковник успеет... Гуров заверил, что успеет, кивнул Станиславу и выскочил из кабинета.
      ...Генерал-полковник Василий Семенович Шубин был молод, чуть за сорок, то есть ровесник Гурова, подтянут, появился в министерстве недавно, курировал Главк утро, в деле, естественно, не понимал, но сыщик ему симпатизировал, хотя, в принципе, блатных начальников на дух не переносил. Ну за какие заслуги в таком возрасте можно получать подобные звания и должности? С Президентом водку пить и в баню ходить? В домино с Премьером играть?
      Но, видимо, оттого, что самого Гурова никакими калачами на высокую должность было заманить невозможно, да никому и в голову подобная мысль прийти не могла, сыщик большим генералам не завидовал, скорее жалел их, и к новому заму относился с симпатией. Человек в суть незнакомого дела не лез, нравоучений не читал, глупых советов не давал, — не большой генерал, а мечта любого работника.
      Шубин встретил Гурова в центре своего большого кабинета, пожал руку, жестом пригласил за стол для совещаний, где стояли две чашки кофе, вазочка с печеньем и пепельница. Прием демонстрировал, что Гурова знают и ценят, что было сыщику приятно.
      — Курите, Лев Иванович, я сейчас на весь день уеду, проветрят. Понимаю, задание мы вам поручили паршивое, но такова селяви. Во-первых, мы обязаны уличный беспредел остановить, да и мэр наш хотя и мужик настоящий, а нажаловался Самому, — Шубин ткнул пальцем в потолок, — мол, милиция совсем мышей не ловит. Дальше пояснять не надо. Громовержец, он и есть народный избранник, человек решительный, особо когда оплеуху надо выдать лицу, никем не защищенному. Министру врезали, он мне отпустил, я вашего шефа вызвал, в результате вам тачку дали. — Он тихо рассмеялся, покачал головой. — Интересно мир устроен.
      — Я, уважаемый Василий Семенович, считаю, что в конкретном случае все по справедливости, — ответил Гуров. — И людей необходимо защищать, и волю Президента следует выполнять.
      Однако мне деньги нужны. Помощь столичных ментов — хорошо, но двух сыщиков я из отставников хочу привлечь, да и на оперативную разработку дензнаки необходимы. Рынок, за бесплатно сегодня ничего не получишь.
      — Естественно, подайте рапорт на имя Петра Николаевича, я резолюцию наложу и прослежу, чтобы бумажка в канцелярии не затерялась, — сказал Шубин, взглянул на часы и поднялся. — Завтра вы деньги получите.
      Гуров вернулся в свой кабинет, на вопросительный взгляд Крячко жестом показал, мол, порядок, сел за стол, позвонил начальнику МУРа.
      — Юрий Петрович, раб Божий Гуров пристает, как у вас там жизнь молодая?
      — Здравствуй, Лев Иванович, — ответил Зимин, — так понимаю, что содержимое наших конюшен тебе вручили? Поздравляю.
      — Спасибо, я тебя тоже люблю. Ты, наверное, слышал, я пару дней на Петровке служил. Так знаешь, в дни моей молодости мы свою работу в министерство не спихивали. Тогда из Главка можно было только по шее получить. — Гуров сделал паузу.
      — Слушаю тебя. Лев Иванович, слушаю, — устало произнес Зимин. — Ты давно на земле не работал?
      — Если ты имеешь в виду отделение, то уже забыл, годы, коллега, годы мои не те, — ответил Гуров. — А что касается клиентуры, то общаюсь с ней постоянно.
      — Наслышан. Короче, тебе нужны люди. Могу тебе по старой дружбе собрать человек десять-двенадцать. Тебе обязательно с Петровки или можно привлечь ребят с районов? — спросил муровец.
      — Если я буду проводить общегородскую операцию, понадобятся минимум человек двести. А для повседневной работы мне нужны два-три мужика. Только не дворняжки, даже не овчарки, мне нужны волки. Лучше дай одного, только матерого.
      — Да где же я возьму? — возмутился Зимин. — Я понимаю, кто тебе нужен.
      Таких на весь МУР пять-шесть человек.
      Какой же начальник отдела мне такого "волка" отдаст?
      — А ты обратись к начальнику МУРа, пусть он власть применит, — пошутил Гуров.
      — Я с ним посоветовался, он говорит, что отделы разорять не вправе, люди не поймут, — совершенно серьезно ответил Зимин.
      — Тогда извини, дворню я сам наберу. Я тебе, дорогой, не угрожаю, лишь ставлю в известность. Ты на мой итоговый рапорт не серчай, лишнего не скажу, но и врать не стану, — сухо произнес Гуров и положил трубку.
      Станислав, слушавший разговор по параллельному аппарату, скривившись, сказал:
      — Коли начальник не может, чего от оперов ждать? В наши годы Турилин сказал, ты повернулся и пошел. И начальник отдела рта не откроет.
      — Не брюзжи, Станислав. В наше время никому в голову не могло прийти убийство укрыть, оно было событием, а сегодня убивают, словно в прифронтовой полосе. Нет у него людей, молодец, что не врет, и я зря трубку бросил, пригрозил, — Гуров вздохнул. — Ты прав, мы слишком большими начальниками стали. Однако нам как минимум еще один человек необходим. Где взять?
      — Позвони Георгию, он тебе должен, — сказал Станислав.
      — Кому? — прикинулся беспамятным Гуров.
      — Тулину. Который тебя в Троицком прошлым годом чудом не порешил, серьезно пояснил Станислав.
      Крячко сам любил подшутить, но на придурковатость со стороны реагировал замедленно.
      — А удобно? — Гуров почесал седой висок.
      — Он тебя ликвидировать нанялся, ты его от тюрьмы спас, обратиться за помощью, конечно, неудобно, — запоздало врубился Станислав.
      — Рискнем. Пошлет — пойду. — Гуров снял трубку, позвонил Георгию Тулину, пригласил заглянуть вечером на рюмку чая.
      — Слушай, командир, — ответил Тулин. — Я тебе, безусловно, должен, но подписываться в твои дела втемную не собираюсь.
      — Какая темная, Георгий? — удивился Гуров. — Абсолютно светлая, прямая дорога, простреливается со всех сторон. Мне по той дороге необходимо пройти.
      Желаешь — шагай рядом, не желаешь — гуляй по грибы.
      — И когда тебя убьют? — Тулин вздохнул, постучал пальцем по мембране, пояснил: — По дереву стучу, такая шуточка у нас в Афгане бытовала. Значит, к тебе домой часам к восьми?
      — Договорились. — Гуров положил трубку.
      Станислав оттопырил большой палец, кивнул:
      — Таких бойцов сейчас днем с огнем не найти. Я молодец, напомнил.
      — Спасибо, знаешь, у меня из головы вылетело.
      — В форточку, — поддержал Станислав, которому отлично было известно:
      Гуров должников своих никогда не забывает.
      Он, словно скупой рыцарь, собирает людей поштучно, и никто с Гуровым не может сравниться в умении подарить человеку свободу, порой жизнь, не обмолвиться, что дается на время, а в нужный момент получить с должника с процентами. Потому сыщик Гуров был так силен: талант талантом, но команда у него всегда была выше классом, чем у противника.
      Гуров наблюдал за другом с легкой улыбкой:
      — Это не я придумал, в Библии написано: "время разбрасывать камни, время собирать камни". Я Библию не читал, за точность не отвечаю, но смысл передаю верно.
      — Философствуешь. — Станислав ухмыльнулся, приподнял лежавшую на столе папку с бумагами. — А ведь материал мы получили страшненький: немотивированность многих преступлений, их разбросанность по городу. Я сделал пометки на карте города, они дают возможность предполагать, что это не единая группировка, а некая нечеловеческая общность. Так что их не подагентурить, не разработать и на горячем не взять. И доказательства по каждому фигуранту дохлые. — Он схватился за голову. — В случае удачи мы возьмем троих-четверых, но в принципе картина в городе не изменится.
      Гуров согласно кивнул.
      — Здесь требуется иное решение. И не спрашивай меня — какое, так как я сейчас не знаю. Известно, все начинается с дорог. Я поехал, встречусь с людьми, которые, возможно, смогут помочь.

* * *

      Мастеровой Митька Хромой при всех властях в свободное от зоны время сидел в подвале вблизи рынка, был мастером на все руки. Он мог починить модельные туфли, "взглянуть" на старинные часы, изготовить ключи для сейфа.
      Было ему сильно за сорок, седая голова, изборожденное морщинами лицо, и никаким "Митькой" он не был, являлся крупным авторитетом среди блатных разных мастей, сам участия ни в каких делах не принимал, знал, что еще одной ходки ему не одолеть. К нему приходили за советом, приглашали третейским судьей.
      Гуров вышел на Хромого, когда работал по убийству Игоря Турова, уж очень профессионально были изготовлены оставленные в сейфе ключи. Оказалось, что ключи изготовил помощник Митьки, бывший мент, Сергей Бестаев, которого можно было привлечь за попытку или соучастие, но Гуров Бестаева не тронул, законсервировал, решив, что когда-нибудь грамотный опер и свой среди преступников человек может понадобиться.
      Сыщик оставил машину в квартале от рынка, прошелся, сел в чебуречной так, чтобы была видна дверь в подвал, съел чебурек, выпил банку баварского пива, закурил. Через некоторое время в дверном проеме обрисовалась фигура Бестаева. Он снял плотный фартук, повесил на гвоздик, вытер руки ветошью, направился к чебуречной.
      Увидев Сергея, хозяйка наложила в тарелку горячих чебуреков, выставила две банки пива. Бестаев кивнул, хлопнул женщину по тугому заду, забрал тарелку и пиво, двинулся на выход, но Гуров вытянул ногу, преградил дорогу.
      Сергей, не поднимая взгляда, укоризненно покачал головой, был он парень крепкий, хорошо обученный, потому спокойно поставил тарелку и банки на пустой столик, развернулся, привычно расслабился, но Гуров ногу убрал и тихо сказал:
      — Привет, Сережа. Присядь.
      Бестаев беззвучно выругался, вслух сказал:
      — С утра день не заладился. А когда в отношении меня дело прекратили, я сотню баксов против бумажного рубля мог поставить, что скоро вас увижу.
      — Не гневи Бога, не так уж и скоро, — ответил Гуров.
      — Чебуреки Хромому отнесу и вернусь, а то отрава остынет.
      Гуров скупо улыбнулся, проводил Бестаева взглядом, подумал, вот живой пример милицейского руководства. Из хорошего оперативника благодаря самодурству изготовили квалифицированного преступника. В том, что за Бестаевым имеются не только ключи от сейфа, сыщик не сомневался, иначе Хромой его рядом бы не держал.
      Через пару минут Сергей вернулся, обжигаясь, съел два чебурека, вытер об засаленные штаны пальцы, чмокнув, открыл банку пива.
      — Ну, слушаю. — Радости в его голосе не прозвучало.
      — Я без дела, шел мимо, вспомнил, решил узнать, как живешь, не женился ли случаем.
      — Господин полковник, вы, видно, ошиблись дверью, дураки обитают по соседству, — хмыкнул Сергей. — Я в консерваторию не хожу, давайте без прелюдий.
      — Не веришь ты в искренность людей, плохо. Ты у меня не занимал, ничего не должен, Сережа, — Гуров поднял на собеседника ясные голубые глаза. — У тебя трехкомнатная квартира на Тверской, парень ты видный, от девушек наверняка отбоя нет. Вот я подумал, может, женился.
      — Я холостой, Лев Иванович, здоровье в порядке, девушки имеются, так что эту часть разговора считаем закрытой. А ясный взгляд и тихий голос Гурова известен, так что не стесняйтесь переходите к существу.
      Гурову очень хотелось поговорить с парнем, но сыщик чувствовал, Бестаев напряжен, взвинчен, разговор не получится, потому сказал:
      — Ты отойди из мастерской на часок, мне необходимо с Дмитрием потолковать. Лады?
      Сергей выпил пиво, расслабился, вытер рукавом лицо, кивнул.
      — Это можно. Вы птица большого полета, но не собираетесь ли вы Хромого вербовать?
      — Я в жизни и падал, и по голове били, однако мозги целы, Сережа, — улыбнулся Гуров. — Да я и в принципе вербовку не одобряю, ты же сам был опером, знаешь, силой в нашем деле ничего, кроме неприятностей, получить нельзя.
      — О чем же вы с Хромым толковать собираетесь? — В голосе Сергея звучал неподдельный интерес и, как показалось сыщику, некоторая обида, что важняк из Главка хочет разговаривать с Хромым, а ему, бывшему менту, туфту гонит.
      — О чем беседа будет, ты у Хромого сможешь узнать. А мне ты скажи: в тюрьму не боишься устроиться? — Гуров посмотрел проникновенно, словно разговор шел о возвышенном, заметил, как метнулись зрачки собеседника, понял — парень судорожно просчитывает, что конкретно стало известно "конторе".
      — Нормальному человеку страх очень даже ведом, ничего не боятся только дебилы. Я в своей жизни столько раз пугался и мандражил, не счесть.
      Гуров вновь закурил и задал неожиданный вопрос:
      — А вечером по улице ходишь спокойно, тебя молодые "отморозки" не достают? Они же стаей налетают, пушку достать не успеешь, да ты без дела оружие и не носишь? Или не так?
      — В вашей "конторе" ментов в достатке, но вы по коридору идете спокойно, вас каждый в лицо знает, — усмешливо ответил Сергей. — Меня округе тоже в лицо знают.
      — Как я понимаю, у такого воронья стаи нет и город не поделен, мигрируют и творят беспредел?
      — Господин полковник, бьете по больному. Сам Капитан от этих подонков в голос кричит. А что с ними сделаешь? Ни организации, ни цели, — только ограбить, разбить, замочить. По одному вылавливать, так другие дела имеются. Потом, они тупые, однако памятливые. Мы одного их парня, когда он пытался с нашего клиента мзду получить, помяли, он позже в больнице откинулся. Так они в наш кабак человек двадцать завалились и трех наших парней замочили. Так что, им войну объявлять? "Стрелку" назначали, хотели миром договориться, не приходят. Мы их и не знаем толком. Точно известен Толик Агеев, спортсмен, интеллигент, вроде у них в авторитете. Разведка у нас, господин полковник, хорошо работает.
      — Чего в свои руки не возьмешь? — осуждающе спросил Гуров.
      Бестаев наконец понял, что наговорил лишнего, и подал назад:
      — Я обыватель, к группировке не принадлежу, слухи пересказываю, через наш подвал сотни людей проходят.
      — Ясное дело, — доверчиво согласился Гуров. — Ну ты скажи Хромому, мол, отойти требуется. А я к нему спущусь.