XIX. Сара Кондоро

В один из следующих дней по набережной шла какая-то странная женщина. Она направлялась к глухой отдаленной части улицы, с трудом передвигая вязнущие в песке ноги. Глубокие следы колес вели к уединенному двору, обнесенному черным забором, выходившим прямо на обрывистый берег Мансанареса. Место это поражало тишиной и пустынным видом.

На старухе был большой пестрый платок, соломенная шляпка, когда-то очень дорогая, но теперь совсем изношенная и грязная, и манто, затканное большими шелковыми цветами, оборванное на подоле и хлопавшее ее по ногам. Отвратительное лицо этой маленькой, несколько сгорбленной, но крепкой старухи имело какой-то сизый оттенок, доказывавший чрезмерное употребление спиртных напитков. Длинный, крючковатый нос делал ее похожей на хищную птицу, маленькие глазки блестели, рот шевелился — видно было, что старуха говорит сама с собой.

Между тем что-то в ее осанке и походке говорило, что она не из низших слоев, а видала лучшие времена и лучшее общество.

Хозяева таверны на «Маленькой Прадо», по-видимому, знали ее, потому что один из них, стоявший у дверей, снял шапку, когда она проходила мимо. Старуха отвечала приветливым кивком.

— Куда так рано, дукеза4 Кондоро? — спросил он.

— По делу, — отвечала она, указывая на уединенный двор вдали.

— К палачу? Какое же это у вас к нему дело?

— Спросить надо кое-что, — сказала она и поспешила дальше.

— Вы, кажется, назвали ее герцогиней? — обратился к хозяину таверны один из посетителей. — Верно, это шуточное прозвище?

— Разве вы не знаете этой старухи? — улыбаясь, спросил хозяин. — У нее, действительно, то ли муж, то ли любовник был герцогом. Недавно мне говорил один господин, что она имеет полное право на титул герцогини. Он знал ее много лет тому назад, когда она еще бывала при дворе. А теперь она содержит ночлежку для нищих в цыганском квартале, недалеко от Растро.

Посетитель встал и вышел посмотреть вслед странной старухе.

— Но как она могла опуститься до такой степени? — спросил он.

— Говорят, у нее было много любовных похождений — гонялись, конечно, не за красотой, а за деньгами— и герцог наконец прогнал ее и уехал за границу. У нее и до него и после похождений хватало, кроме того она сильно пила. Ну а теперь имеет неплохой доход от своей ночлежки, да еще, говорят, ведет и другие дела. Когда она заходит выпить, так всегда платит по-королевски и никогда не берет сдачи. Это уж ее обычай.

Посетитель с улыбкой покачал головой и вернулся в таверну, между тем как старуха спокойно продолжала идти своей дорогой.

Теперь уж она не ездила больше в экипажах, а храбро шагала по глубокому песку, утопая в нем на каждом шагу.

Двор, к которому она направилась, лежал далеко от других домов набережной. Тут не только не видно и не слышно было ни одной живой души, но, казалось, даже растительность чужда была этому месту. Не было ни одного деревца, ни одного кустика — разве только кое-где тощая былинка выглядывала из песка.

Длинный черный забор, казалось, отделял от внешнего мира не совсем обычное жилье. Глубоко протоптанные дорожки вели к запертым воротам, возле которых была маленькая, тоже запертая, калитка. Несколько в глубине, за забором, видна была верхняя часть уютного, увитого виноградной лозой домика.

Герцогиня Кондоро пыхтела и обливалась потом, но не позволила себе отдохнуть. Она только, не задумываясь, сняла с себя полные песка башмаки и вытрясла их. О, герцогиня Кондоро не признавала никаких церемоний, но мы еще расскажем об этом впоследствии. Она сама говорила, что давно отбросила глупую совестливость и жеманство. Вообще, это была чрезвычайно интересная особа. Не раз за стаканом вина, сделавшись разговорчивой, она рассказывала знакомым о прошлых временах, о королевах Христине и Изабелле, о Серрано, Олоцаго, Навреце и Эспартеро, которых знала очень близко, когда являлась при дворе и жила со своим супругом на площади Майор во дворце Кондоро.

При этом она признавалась некоторым, близко знавшим ее, что делала то же, что и все знатные придворные дамы того времени, только они были счастливее в своих любовных похождениях или мужья их были снисходительнее, тогда как ее, восемнадцати-двадцатилетнюю девушку, сбили с толку и бросили на погибель.

Да в чем же ее такой уж особенный грех, скажите пожалуйста? В том, что принимала у себя молодого придворного, а герцог вернулся домой, в том, что выслушала признание генерала Прима, или в том, что имела небольшую интрижку с гувернером сына? Это было в моде тогда, сама королева Изабелла подавала подобный пример. Но только ей одной пришлось каяться за свои поступки, и с досады, гнева и отчаяния она предалась своей прежней страсти — вину. Скоро все имущество было ею промотано, ни герцог, ни другие ее бывшие мужья не хотели теперь ничего о ней знать, и вот она дошла до того, что стала содержать ночлежку для нищих.

Несмотря, однако, на своей поношенный костюм и на то, что ее называли теперь просто Сара Кондоро, старуха все еще придавала значение титулу, но она любила, чтобы ее называли герцогиней чиновные лица, потому что когда так говорили простолюдины и посетители ее ночлежки, в громком титуле слышалась обыкновенная насмешка.

Герцогине не раз, впрочем, в щекотливых делах приходилось сталкиваться с законом, но она всегда удивительно ловко умела увернуться от опасности. Она держалась в тени и старалась не давать поводов говорить о себе, чтобы иметь возможность жить так, как ей хочется. Женщины и мужчины, первый раз приехавшие в Мадрид и не имевшие средств оплатить свой ночлег в гостинице, нищие, цыгане и странствующие артисты могли за небольшую плату получить в ее заведении пристанище на ночь. Днем тут никто не имел права оставаться. Это была ночлежка вроде тех, какие давно уже существуют в Париже, Лондоне, Нью-Йорке и Берлине.

Полиция почти не заглядывала в ночлежку Сары Кондоро, и, как ни странно, никогда не бывало там никаких ссор, скандалов, никогда она не упоминалась в сводках происшествий. Это было заведение, необходимое в большом городе, оно уберегало бедный, бесприютный люд от бесчинств: бедняки предпочитали, заплатив ничтожную сумму, отправиться в ночлежку, нежели, оставаясь на улице, попасть в руки полиции.

Сара Кондоро, по-видимому, начала очень полезное, выгодное дело — она по опыту знала, что значит быть без пристанища. Теперь, однако, жизнь ее хорошо устроилась, и часто она даже позволяла себе вспомнить прежнюю страсть, но пила только самые дорогие вина.

— Ворота заперты, — пробормотала она, попробовав замок. — Первый раз я иду к нему, он должен быть тут. Да, не часто мне приходилось бывать в этом квартале.

Она огляделась вокруг. Лицо ее было отвратительно и говорило не только о бурно прожитой жизни, загубленной дурными страстями, которым давалась полная воля, но и о нравственной испорченности.

— А, вот звонок! — сказала она, взявшись за его ручку своей жилистой рукой.

В глубине двора раздался громкий звон колокольчика, и вслед за ним — шаги.

— Что вам угодно, сеньора? — спросил вышедший к ней человек в пестрой рубашке с засученными рукавами, шароварах и с непокрытой головой. — Кого вы ищете?

— Дома ли сыночек Тобаль? Гм, что это я говорю! — поправилась она. — Дома ли сеньор Царцароза?

— Хозяин? Да, он у себя в комнате, — отвечал бородатый малый, указывая на приветливый домик в глубине двора. — Вам угодно поговорить с ним?

— Непременно, сыночек, — сказала старуха, протиснувшись мимо него в ворота и оглядываясь вокруг.

— Так ступайте туда и постучите, у хозяина никого нет.

Сара Кондоро, покачивая головой, смотрела на лежавшие в стороне, около забора, доски, балки, колья, на сушившиеся позади увитого зеленью домика куски черного сукна.

В задней части двора развешаны были одежды утопленников и самоубийц, найденных за последнее время, а дальше, в ящиках, лежали и сами трупы. У пруда какие-то грубо хохочущие люди, стоя на коленях, мыли в грязной воде обрубок дерева. И возле всего этого — хорошенький, мирный домик! Поразительный контраст!

Поднявшись по старым деревянным ступеням, которые вели к двери дома, дукеза взглянула на роскошно увитую виноградом стену и отворила дверь.

Она очутилась в чистенькой, посыпанной песком прихожей. Судя по двору, здесь можно было ожидать запаха крови и тяжелого воздуха — ведь в этом доме жил палач — но вместо этого глаз радовали порядок и опрятность, воздух был чист и свеж.

Сара Кондоро постучала, и дверь отворилась. Посреди уютной комнатки у стола сидел огромный Тобаль Царцароза, просматривая документы. Виноградные ветви, наполовину закрывавшие окна, давали благодатную тень и прохладу.

Дукеза с некоторым смущением остановилась на пороге. Царцароза с минуту неподвижно смотрел на нее, как на какое-то внезапно явившееся привидение, видимо, не веря своим глазам. Лицо его сделалось мрачным.

— Это я, Тобаль, сыночек, это я, — прервала она, наконец, молчание. — Разве ты не узнаешь меня? Давно я тебя не видела! Какой ты стал красавец — вылитый отец, алькальд Царцароза из Биролы! Такой же широкоплечий, с такой же темно-русой бородой…

Тобаль успел между тем оправиться. Дукеза подошла к столу.

— Как ты вошла сюда? Как ты попала во двор? — спросил он, даже не подавая ей руки.

— Прежде всего спроси, как я узнала, что ты здесь, потому что ведь здешнего палача называют прежним именем Вермудеца. Все случай, Тобаль, случай да знакомые! Недавно у меня был старый Дорофаго из Биролы и сказал мне об этом. Я тогда же хотела прийти к тебе, но подумала, что ведь Тобалю это будет не совсем приятно?

— Кто тебя впустил сюда, я спрашиваю? — боязливо повторил палач.

— Человек в пестрой рубашке!

— Он знал тебя, называл по имени? — Он меня назвал просто сеньорой.

— И ты сказала ему…

— Ничего, — быстро прервала Сара Кондоро ветревоженного Царцарозу, — ничего не сказала, сыночек.

Наступила тяжелая пауза. Странные чувства боролись в душе этого человека.

— Да, перед тобой Тобаль Царцароза, мадридский палач! Положением своим он обязан своей матери, так называемой дукезе, а тем, что не сделался преступником и убийцей, — отцу! Алькальд из Биролы был честным человеком, и я свято чту его память!

— Понимаю, сынок, ты хочешь упрекнуть меня в том, что я о тебе не заботилась, но…

— Тем, что я палач, я обязан тебе! Если бы не ты, я был бы теперь, может быть, тоже алькальдом в каком-нибудь маленьком городке! Но что ты от меня хочешь? Я не думал больше увидеться с тобой!

— И я тоже не думала, Тобаль! Из всех моих детей ты один остался.

— А где же маленький герцог Кондоро, дукечито, воспитанный в шелку и бархате?

Дукеза пожала плечами.

— Умер, должно быть, — отвечала она не слишком печальным голосом, — но что делать, все мы умрем! Яне для того пришла к тебе, чтобы жаловаться и горевать. Мое нынешнее занятие выгодно! Но еще немного, и я оставлю его и примусь за новое, только не решила еще, что выбрать — танцевальные вечера или кафешантан на парижский манер? Это будет очень интересно, очень мило, тогда дукеза Кондоро опять сможет выйти на сцену!

— Я слышал, ты содержишь ночлежку, и даже раз был твоим клиентом, хотя ты этого не знала.

— Ты, сыночек? В моей ночлежке?

— Давно уже! Кто этот малый с израненным лицом, принимающий деньги?

— Этот прегонеро5 — хороший, умелый человек!

— Оно и видно. Глядя на его лицо, можно подумать, что он несколько раз спасался от смерти только тем, что срезал себе с лица по куску мяса. Но что же тебе нужно от меня, Сара Кондоро? Ведь не материнское же чувство привело тебя ко мне — это мы оба хорошо знаем!

— Не будем ссориться, сынок. Я рада была услышать, что ты жив и живешь тут, — отвечала нежная мать. — Правда, радовалась, ведь ты один у меня остался!

— Бог знает, что делает! Ты не заслужила иметь и одного, ну да это в сторону, — сказал Царцароза, махнув рукой, как будто отгоняя тяжелые воспоминания. — Говори, зачем ты пришла сюда?

— Я устала, сынок, старость начинает сказываться, я присяду. Ну, вылитый отец! Алькальд Царцароза тоже никогда не предложил бы стула ни своему начальнику, ни родному брату. А лицо, а эта прекрасная темно-русая борода — ну да полно об этом! Ты прав, я пришла по делу, — продолжала она, садясь. — Дело серьезное и деликатное, оно должно остаться между нами! Никого нет в соседней комнате? Ты женат?

— Палач ждет себе прощения, — тихо и выразительно отвечал Тобаль. — Здесь нет никого, кроме нас!

— Ты, верно, знаешь кое-что об этом, сынок, — таинственно сказала Сара, — все от тебя зависит. Дело легкое, не рискованное, а главное, прибыльное. Ты ведь знаешь, что в прошлом году в Памплоне обокрали почту, взяв при этом более ста тысяч дуро, и что ничего до сих пор не найдено?

— Говори короче, Сара Кондоро, что тебя привело сюда?

— Слушай дальше, сынок! Тебе известно, конечно, и то, что два года тому назад был ограблен и сгорел Байонский банк. При этом подозрение пало на Алано Тицона, которого видели у здания банка. Наконец, нынешней весной сгорел дом богатого альцеста, вся семья его убита, имущество украдено. Алано Тицона опять видели кравшимся к дому и заметили кровавые пятна на его одежде. Он был схвачен и приговорен к смерти! Приговор будет исполнен на днях, не так ли?

— Ты знаешь больше меня! Я еще не получал приказаний.

— Это престранная история, Тобаль! Алано, наверняка, принадлежит к какому-нибудь сильному тайному обществу, которое имеет здесь, в Мадриде, могущественных членов! Вчера ко мне пришел какой-то знатный господин и, сказав, что дело Алано может быть пересмотрено, спросил, не могла бы я попросить тебя оттянуть исполнение приговора. Я не соглашалась, тогда он снова пришел вечером и сказал, что тебе ничего не стоит отсрочить казнь на несколько недель, При этом он дал двести дуро, сыночек, — сто для меня, сто для тебя, — прибавила старуха, выкладывая перед ним деньги из кармана своего шелкового платья.

— Что же это за человек? Сара пожала плечами.

— Не знаю, Тобаль, не знаю, мой сыночек! Он пришел поздней ночью в маске, но у дукезы опытный глаз! Я сразу по фигуре поняла, что это далеко не простой и не бедный человек. О, у Алано Тицона, кажется, влиятельные покровители!

— Узнала ты имя этого покровителя?

— Нет, сынок! Он так упрашивал меня пойти отнести тебе деньги, что я подумала: ответственности на тебе не будет, значит, деньги достаются легко — отчего же их не принять? А сто дуро не пустяки. На, вот они!

— Спрячь, они мне не нужны!

— Как, Тобаль! Ты отказываешься от денег? Надо брать и брать! У меня скоро столько их будет, что я оставлю свою ночлежку и примусь за что-нибудь другое. Но у тебя денег меньше моего.

— Говорю тебе, возьми обратно эти сто дуро, — решительно повторил Царцароза.

Старуха всплеснула руками.

— Вылитый покойный алькальд! Вылитый отец! — вскричала она. — Вот игра природы! Будто сам покойный встал из гроба!

— Мой отец был честный человек.

— Знаю, знаю! Но здесь не о том речь, сынок. Я рада, что могу сделать что-нибудь для тебя, ведь ты один у меня остался! Бери все двести дуро.

Она держала деньги и так смотрела на них, будто ей очень тяжело было с ними расстаться.

— Бери, сынок! Такие деньги не каждый день приходят. Ведь двести дуро всего лишь за небольшое промедление…

Палач взглянул на настойчиво упрашивавшую старуху, уже положившую деньги на стол.

— Возьми их назад, — гневно сказал он, — они мне не нужны!

— Святой Бонифацио, какая глупость! Но послушай, Тобаль, не отказывайся от моего предложения, говорю тебе, общество большое и сильное, дело может стоит тебе жизни, если ты не отсрочишь казнь Тицона. Тебя спровадят— и все равно достигнут своей цели. Неужели мне придется потерять и тебя!..

— Возьми назад деньги! — повелительно повторил Царцароза, и старуха наконец со вздохом согласилась. — Что касается отсрочки казни, — продолжал он, — я посмотрю. Придет к тебе еще раз этот знатный господин?

— Не знаю, думаю, что придет.

— Когда он будет у тебя, дай мне знать, Сара Кондоро, я сам переговорю с ним.

— Ого, ты хочешь лично условиться о цене? Так, так, теперь понимаю, — говорила старуха, лукаво прищуриваясь и подмигивая, — ты хочешь выманить у него побольше?

— Очень может быть. Когда ты мне дашь знать, что он у тебя, я приду в твою ночлежку и переговорю с ним.

— Хорошо, хорошо, сыночек, — вскричала Сара, вставая и бережно пряча деньги, — сделаю это, охотно сделаю! Сам дело обделай, он может оплатить, ты прав.

И кивнув ему, она хотела было протянуть руку, но передумала, боясь, что он не возьмет ее.

—До свидания, Тобаль, —говорила Сара, —да смотри же, не проболтайся! Вылитый отец! —пробормотала она, выходя из домика, увитого зеленью.

XX. Во мраке ночи

Тягостная тишина нависла над дворцом графа Кортециллы.

Антонио был серьезен и грустен. Он видел, что Инес глубоко страдает из-за непреклонности своего отца. Ему известен был железный характер этого человека, с которым так загадочно связала его судьба. Если графу пришла мысль соединить свою дочь с принцем Карлосом Бурбонским, чтобы таким образом дать корону своему роду, он, не колеблясь, принесет в жертву этому плану даже счастье своей родной дочери. Никто никогда не сможет сбить его с этого пути.

На Инес слишком тяжело подействовало решение отца. Она все еще не могла прийти в себя от последней сцены и ходила как во сне, видимо, что-то обдумывая.

Слова отца и его строгость в таком деле, где затронуты были самые нежные ее чувства, тяжело потрясли ее. Она видела, что жизнь подошла к роковому рубежу, за которым нет надежды на счастье. Ни за что не согласилась бы она принять руку обольстителя Амаранты, которого не могла не только любить, но и уважать.

Неужели у отца хватит жестокости принудить ее к браку с ним? Неужели он действительно готов принести ее в жертву?

Невозможно! Немыслимо! Столько раз он доказывал ей свою горячую любовь, с радостью исполнял каждое ее желание, в ней видел цель и смысл своей жизни. И вдруг всю эту великую любовь затмило желание надеть корону на голову дочери?

Инес не в состоянии была понять этой загадки!

Мучительно раздумывая, как ей поступить, она твердо знала одно — женой дона Карлоса она никогда не будет, хотя бы ей пришлось нишей уйти из замка отца!

Раз вечером, когда патер Антонио ушел от нее с тяжелым и грустным убеждением, что душевное состояние молодой графини непоправимо, Инес решила покончить наконец с мучительной неизвестностью. Она хотела еще раз попытаться смягчить отца и уговорить его отказаться от своих планов. От этого разговора зависели ее дальнейшие решения.

Помолившись и попросив Бога помочь ей в этом последнем, трудном шаге, который должен был решить ее судьбу, а может быть, спасти ее, Инес пошла на половину отца.

Она шла мужественно, но у дверей его комнаты мужество оставило ее. Ей стало страшно, сердце сильно забилось.

Она вошла в маленький кабинет, где отец обыкновенно писал и проверял счета по вечерам. У него было, по-видимому, много тайных дел, потому что он вел огромную переписку и принимал у себя множество народа.

Кабинет оказался пуст на этот раз — граф, вероятно, еще не возвращался домой. Инес решила подождать его и села в кресло, стоявшее у стены, около портьеры, отделявшей кабинет от гостиной. Она решила просить его со всей нежностью, со всей горячностью своей любви к нему и надеялась, что он наконец уступит ее мольбам. Она хотела показать ему, какое несчастье ожидает ее в этом насильственном браке. Отец любит ее и должен принести честолюбие в жертву этой любви. Инес надеялась, что ей удастся не допустить чего-нибудь худшего.

Но вот прошла четверть часа и еще четверть, а граф Эстебан не возвращался! Лампы и канделябры ярко освещали комнаты, волнение одиноко сидевшей графини было так сильно, что ей ясно представился ее разговор с отцом. Вскоре, однако, тревогу сменила неодолимая усталость, и она задремала, слабо опустив руки и прислонясь головой к мягкой подушке кресла.

Инес видела во сне Мануэля. Ей снилось, что отец смягчился в ответ на ее мольбы и отдал ее любимому, что Мануэль держит ее в своих объятиях. Теперь она могла признаться ему, как невыразимо и давно его любит. Он нашептывал ей сладкие слова любви, целовал ее, и она отвечала на его поцелуи. Сон был прекрасен и давал ей то блаженство, в котором отказывала действительность.

Она долго слышала над собой этот сладкий шепот, как вдруг ей показалось, что заговорил ее отец, и она испугалась. Что же это? Разве они не соединены навсегда с Мануэлем?

Слова делались все явственнее, ей послышалось, что упомянули ее имя, и тут она открыла глаза…

Прекрасный сон перешел в жестокую действительность — она сидела в кабинете отца, ожидая, когда он придет, чтобы в последний раз попытаться уговорить его отказаться от своего решения… Один голос был знаком ей, это был голос отца, но другого она не знала.

Инес сидела, затаив дыхание: в соседней комнате решалась ее участь.

— Я твердо решил поспешить с браком графини Инес, моей дочери, и принца, — говорил граф. — Здесь, в Мадриде, конечно, нельзя совершить бракосочетание, так как дела принца относительно престола еще не решены.

— Поэтому вы хотите уехать с графиней Инес во Францию? — спросил незнакомый голос.

— Да! Графиня развеется и скорее согласится. Мы встретимся с доном Карлосом за границей, там, где он назначит, там же и будет торжественно совершено бракосочетание.

— План хорош. Когда вы думаете ехать?

— Завтра. Чем скорее дочь освободится от впечатлений здешней жизни, тем легче подчинится плану и поймет, как важны были мои распоряжения и моя решимость.

Инес встала и так, стоя неподвижно как статуя, слушала дальше.

— Я уведомлю принца, — сказал незнакомый голос. — Не угодно ли вам будет назначить место встречи?

— Это я предоставляю жениху! В По мы будем ожидать известия, а затем отправимся с графиней в назначенное место.

— Я позабочусь, чтобы все было готово к церемонии бракосочетания.

— Через несколько недель оно уже может совершиться. Принц и его супруга, которая станет герцогиней Мадридской…

— Разумеется, граф! — подтвердил незнакомый голос.

— …принц и его супруга, — продолжал граф, — поселятся где-нибудь в южной Франции, и я уверен, что вы, министр и доверенный нашего короля Карла, употребите все, чтобы…

Голоса удалились, разговаривавшие перешли в дальние комнаты.

Инес, бледная как полотно, стояла неподвижно. Теперь ее судьба решена, спасения, помощи ждать неоткуда. Счастливый случай привел ее сюда в этот час — теперь она знала все, и если не вырвется отсюда сама, так погибнет безвозвратно. Отец ради своего честолюбия обрекал ее на несчастье и гибель. Медлить было нельзя! Она поспешно ушла к себе. Служанка еще ждала ее, но Инес отправила ее спать, сказав, что и сама сейчас ляжет.

Оставшись одна, графиня закрыла лицо руками и разрыдалась. Она видела только один выход, сердце ее при этом разрывалось от горя — расстаться с отцом, с домом, в котором она выросла, с патером Антонио, со всем, что было ей дорого, и уйти, ни от кого не ожидая помощи и защиты! Она хотела, она должна была разрушить планы отца!

Страшная эта была ночь для Инес! Все слышанное заставило ее сделать решительный шаг, но буквально лишило ее сил, и нравственных, и физических. Долго лежала она, не шевелясь, пока не смогла наконец подняться. Кругом было тихо: все спали. Бежать было непросто. У дверей в соседней комнате спала старая служанка. Эта предосторожность соблюдалась из-за странной наклонности Инес вставать во сне и бессознательно ходить по комнатам, поднимаясь даже на крышу дворца. У служанки был чуткий сон, но это не могло остановить графиню — сегодня надо бежать во что бы то ни стало, завтра будет поздно.

Со слезами посмотрела она вокруг, взглядом прощаясь со своей комнатой, сердце ее болело при мысли о разлуке с отчим домом. Затем прекрасное лицо Инес приняло выражение решимости, она завернулась в темный плащ, тихонько на цыпочках подошла к двери соседней комнаты и отворила ее, там, как обычно, слабо горела лампа.

У стены, в углу, спала старая служанка. Инес тихонько прошла через комнату, но шаги ее все-таки разбудили чуткую старуху.

— Простите, донья Инес, — вскричала она, — я должна разбудить вас! Вы можете навредить себе!

— Навредить? — повторила графиня, но старуха не заметила, что она говорит не во сне.

— Вернитесь, донья, — просила служанка, — я уложу вас. Теперь поздно, полночь, надо спать.

Инес дала отвести себя в спальню и легла, сказав, что теперь заснет. Служанка ничего не подозревала. Но как только она вернулась на свою постель, Инес опять встала. Старуха не должна была помешать ее планам.

Подождав еще с час, молодая графиня опять так же тихо прошла в соседнюю комнату, остановилась у постели служанки и, убедившись, что она крепко спит, затушила лампу. В комнате стало совершенно темно.

Беглянка неслышно, как тень, прокралась к двери, но, попытавшись отворить ее, увидела с ужасом, что дверь заперта на ключ и его нет в замке. С минуту она стояла в глубоком отчаянии — верная старая служанка заперла дверь на ключ! Инес оказалась пленницей в своих покоях, другого сообщения с дворцом, кроме этой запертой двери, не было.

Но она знала, что должна уйти сейчас во что бы то ни стало, завтра будет поздно! Это заставило ее, озираясь в темноте, лихорадочно искать путь к спасению. Попытка найти ключ, который служанка вынула из замочной скважины, была опасна: поиски могли разбудить ее, и тогда не осталось бы никакой возможности бежать.

Вдруг ее осенило, она нашла выход. В одной из ее комнат была маленькая дверь, выходившая во внутренние покои дворца, оттуда вела узкая лестница в парк. «Выбравшись в парк, — размышляла она, — я окажусь на свободе, оттуда уже легко можно будет убежать». Сообразив все это в одну минуту, она бесшумно начала отступать от двери к той комнате, которая обещала ей спасение.

Удачно выбравшись в темные необитаемые комнаты дворца, не теряя ни минуты, она храбро пошла в потемках по пустынным коридорам, направляясь к выходу в парк. Она не чувствовала ни малейшего страха, в отчаявшихся людях просыпается отвага.

Как мы уже сказали выше, эта часть дворца была необитаема, только комнаты отца Антонио примыкали к коридорам, по которым Инес скользила как тень, но помехи с его стороны она не боялась и, проходя мимо двери, которая вела в эти комнаты, мысленно попрощалась с их обитателем, остановись на минуту, в душе прося прощения за то горе, которое причиняла ему своим поступком, потому что она знала благородство его души и знала, сколько беспокойства и тревоги доставит ему ее побег.

«Вперед, вперед! — мысленно воскликнула она. — Антонио поймет меня!»

Быстрыми шагами она подошла к лестнице, внизу которой была дверь, ведущая в сад, неслышно сошла по каменным ступенькам вниз. Дверь, к счастью, оказалась незапертой. Торопливо отворив ее, Инес очутилась в саду.

Холодный ночной воздух повеял ей в лицо. Перед ней лежал парк, тот прелестный парк, по которому она так охотно бродила с Антонио, внимая его речам, тот парк, в ротонде которого отец объявил ей так недавно свою непреклонную волю.

Глубокая ночная тишина царила кругом, не слышно было ни малейшего звука, даже шелеста листьев, как будто все растения и деревья были погружены в глубокий непробудный сон.

Инес бросила последний взгляд на старый, мрачный дворец позади себя, который оставляла навсегда — она сознавала вполне, что после побега возвращение сюда для нее невозможно!

Она чувствовала, что разрывает всякую связь со своим прошлым, со всем, что окружало ее до сих пор! Сердце ее забилось при этой мысли, она содрогнулась. «Нет, нет, — шептал ей внутренний голос, — иди, не останавливайся!» И она бросилась вперед по темным аллеям парка, будто испугавшись, что угрызения совести и воспоминания могут заставить ее вернуться назад. Как тень, как привидение, не касаясь земли, бежала Инес дальше и дальше.