XIII. Последняя ночь

Карлисты спленным генералом Мануэлем Павиа остановились сначала в брошенном лагере, в лесу, и здесь ждали Тристани с его отрядом. Отряд этот, обращенный в бегство, через несколько часов в беспорядке начал прибывать в лагерь.

Жиль преследовал их и Доррегарая с его кавалеристами и совершенно разбил их.

Быстро отступая к северу, карлисты тащили за собой и пленника, которому приходилось терпеть страшные оскорбления и лишения, но он переносил их с мрачным спокойствием.

Изидор Тристани послал дону Карлосу верховых сообщить о результатах атаки и о захвате в плен Мануэля, потом велел завязать последнему глаза, чтобы он не знал численности их войска и чтобы не видел дороги, по которой они шли.

Отступление совершалось день и ночь с такой поспешностью, которая доказывала, что карлисты находятся в большой опасности. Это пробудило в Мануэле надежду, что Жиль освободит его, но вскоре надежда исчезла, так как он слышал, что маленький отряд Тристани увеличивается и карлисты громко ликуют.

Они хвастались атакой, говорили о новых нападениях и клялись не оставить в живых ни одного республиканца. Это было для Мануэля тяжелым ударом, и он просил Тристани дать ему какое-нибудь оружие, чтобы поскорее покончить с собой.

Но Изидор отвечал смехом,

— Такая геройская смерть не для вас, генерал Павиа! — говорил он презрительно. — Вы пленник короля Карла VII, и военный суд определит, быть вам расстрелянным или вздернутым на дерево. А пока вы пленник Тристани. Вот ведь судьба-то как изменилась, генерал! Капрал, которого вы прежде едва удостаивали взглядом, теперь ваш начальник, и вы должны относиться к нему с величайшим почтением, а? Кто бы мог ожидать? Не хотел бы ябыть в вашей шкуре! Что вы узнали? — обратился он к двум подошедшим карлистам.

— Не так далеко отсюда, капрал, есть старый замок, — сообщил один из них, — владелец уезжает в Мадрид и оставляет его в полное наше распоряжение. Тут можно устроить отличную тюрьму.

— Только бы нам покрепче запереть пленника, тогда он не станет больше задерживать нас! Вы уверены, что замок надежен?

— Его очень хорошо будут стеречь, а вверху, под крышей, есть комнаты, из которых бежать невозможно, — отвечали оба карлиста.

— Ну, так пусть пленник там ожидает приговора. Кто живет в этом замке?

— Теперь никто, кроме старого кастеляна.

— Отведите туда генерала Павиа Албукерке, да стерегите хорошенько! Вы отвечаете мне за него жизнью!

— Не беспокойтесь, капрал, оттуда не уйдет!

— Завяжите ему сначала глаза, — сказал Тристани. Карлисты увели Мануэля в старый замок, находившийся недалеко от Ираны.

Это было здание старинной архитектуры, в Испании еще встречается очень много подобных построек.

На нем не было никаких украшений, толстые, крепкие, грязно-серые стены его поднимались у подножия крутого горного хребта, поросшего деревьями. Здание имело всего три этажа, окна верхнего и нижнего несколько выдавались вперед. Портал и окна среднего, в котором жил обыкновенно сам хозяин, имели стрельчатую форму. Комнаты здесь были высоки и обширны, как залы.

Тяжеловесные каменные ступени лестницы были так же грубы и лишены украшений, как и стены.

Невысокие окна нижнего этажа, занимаемого обыкновенно прислугой, а теперь одним стариком кастеляном, были заделаны крепкими решетками. На внутреннем дворе, куда выходило широкое мощеное крыльцо, находились конюшни и разные хозяйственные постройки.

Владелец мрачного замка предпочел уехать в Мадрид от беспорядков войны, взяв с собой семейство и драгоценности.

Хозяин рассчитывал, что старый замок, добровольно оставленный карлистам, будет сохранен от разрушения. Замок окружали вековые деревья парка, а невдалеке шла дорога в Ирану. Теперь по ней никто не ездил, кроме карлистских отрядов.

Здесь предстояло Мануэлю ожидать своего приговора и умереть преждевременной насильственной смертью!

Вооруженные с головы до ног карлисты привели его в замок с завязанными глазами. Там их ожидал еще третий.

— Ну что, Джулио? Как дела? — крикнули они ему,

подходя.

— Это вы, Педро и Фернандо? Все хорошо, — отвечал он, идя к ним навстречу. — Что это за птицу вы привезли?

— Его надо запереть там, наверху, — сказал Фернандо, — и мы втроем будем стеречь.

— О, да это генерал! — вскричал Джулио. — Я уже вижу по пестрым перьям. Ну, теперь конец его командованию, теперь мы командиры!

— Ха-ха-ха! — смеялся Педро. — Птица-то онемела, не поет!

— Говорил ты с кастеляном? — спросил Фернандо.

— Все устроил. Мы можем распоряжаться и верхним, и нижним этажами, — отвечал Джулио. — В доме много хлеба, вина и мяса, кастелян готов поделиться с нами, а в лесу — бездна дичи.

— Ну и прекрасно, — сказал Педро. — Ступайте, — прибавил он, повернув Мануэля за плечо и подтолкнув к порталу.

Там было совершенно тихо и пусто, так как кастелян поселился в маленькой комнатке нижнего этажа и не показывался оттуда.

— Где ключи от верхней комнаты? — спросил Фернандо у Джулио.

— Там, в двери, — отвечал последний.

— Отведите скорей пленника, заприте его хорошенько, да возвращайтесь, можем поиграть в карты. У меня еще есть несколько реалов, а пока в моем кошельке деньги, я играть не перестану.

— Позаботься о вине, пока мы отведем пленника, — сказал Педро, и Мануэля повели к узенькой каменной лестнице. На площадке перед лестницей, которая вела в верхний этаж, была неуклюжая, толстая дверь, что очень обрадовало карлистов. Они отворили ее и, пройдя наверх, ввели Мануэля в маленькую комнатку. Толстые стены и крепкий замок не позволяли и думать о бегстве отсюда.

В комнате был сводчатый потолок, как в монастырских кельях, кровать с одеялом, стол, несколько старых стульев и низенький шкаф. Свет поступал через небольшое окно. Эта комната производила мрачное, неприятное впечатление, как настоящая древняя тюрьма. Из окна, находившегося как раз под плоской крышей, виден был только кусочек голубого неба.

Бесчисленное множество пауков опутало своими тонкими сетями потолок, все углы и рамы окна, отчего в комнате казалось еще темнее, тем более что пленника привели сюда уже вечером.

Развязав ему глаза, карлисты вышли из комнаты, заперли ее на ключ и сошли вниз к ожидавшему их Джулио. Он уже приготовил вино и карты, и все трое начали играть, пить, ругаться, стучать кулаками и петь.

Мануэль стоял со сложенными на груди руками и неподвижно смотрел в одну точку. Лицо его было мрачно. При нем не было даже оружия, чтобы он мог покончить с жизнью! Это, впрочем, была бы не слишком почетная смерть. Подойдя к окну и сняв паутину, он посмотрел на вечернее небо, загоревшееся первыми звездами. Долго стоял он в глубокой задумчивости, и, наконец, сердце его стало биться спокойнее, хотя грудь по-прежнему тяжело вздымалась. Он решил безропотно перенести все, даже смерть, потому что погибнет за родину, а что лучше такой смерти?

Он не увидит больше Инес, прекрасная девушка останется одна на свете, эта мысль заставляла его страшно страдать! Инес потеряла отца, должна была уйти из отеческого дома, а теперь, с его смертью, лишится последней опоры и всех надежд в жизни. Конечно, патер Антонио готов для нее на любую жертву, но Мануэля она любила со всем жаром первой любви! Его смерть будет для нее сокрушительным ударом! Он не мог даже проститься с ней.

Единственный выход из замка выводил на открытую лесную поляну, где его тотчас настигли бы пули карлистов.

Мануэль молча глядел на звездное небо, мысленно прощаясь со своей любимой. Наконец сон начал одолевать его, он лег и заснул.

На другое утро Педро принес ему хлеб, воду и фрукты. Он ни слова не сказал пленнику и, казалось, еще не опомнился от вчерашней попойки или остался в проигрыше, это заметно было по налитым кровью глазам и черным кругам под ними.

Мануэль подкрепился. Теперь, при дневном свете, он мог лучше рассмотреть свою комнату, а открыв окно, рассмотрел, насколько было можно, и местоположение старого замка.

Он не знал, в каком направлении его вели, но догадывался, что находится недалеко от Логроньо, и твердо знал, что в этой местности сосредоточены главные силы дона Карлоса, так как иначе его не привели бы сюда.

В полдень Педро снова явился, принеся дичь, добытую его товарищами. Мануэль слышал их выстрелы, но приписал их начинавшемуся где-то сражению. Следующие два дня по очереди дежурили Джулио и Фернандо.

Дни проходили за днями в томительном однообразии. Пленнику уже делалось невыносимо, приговор дона Карлоса слишком долго заставлял себя ждать. Наконец однажды послышался топот лошадей, а затем громкие приказания. Немного погодя у его дверей раздались шаги и голоса.

— Отвори дверь, — раздался голос Тристани. Наступила наконец решительная минута! Карлист Педро, открыв дверь, встал на пороге с большим подсвечником в четыре свечи.

Вошел Изидор Тристани с двумя карлистскими офицерами. Мануэль с достоинством встретил их, стоя у окна.

— Мануэль Павиа де Албукерке, — начал Тристани, — я пришел объявить вам приговор! Его величество, всемилостивейший король Карл VII, приказал расстрелять вас завтра рано утром здесь, в лесу, как вождя бунтовщиков, идущих против него с оружием в руках. Следовательно, эта ночь будет для вас последней!

— Я готов умереть за родину, — отвечал Мануэль.

— Мы привели вам патера, который проведет эту ночь вместе с вами и приготовит вас к смерти, — продолжал Тристани и прибавил, обращаясь к Педро, — принеси сюда вина и свечей. Ступай!

Карлист ушел за офицерами, поставив на стол подсвечник.

Мануэль стоял неподвижно. Итак, судьба его решена! Он должен умереть. Смерть была ему не страшна, его мучила только мысль об Инес.

Вскоре ключ опять повернулся в замке, и вошедший карлист пропустил маленького, откормленного монаха, поставил на стол кувшин вина и вышел, заперев дверь.

Монах откинул капюшон и, взглянув на Мануэля, серьезно поклонился ему. У него было круглое лицо и скудный венчик коротких, темных волос вокруг гладко выбритой, огромной лысины. Он опустился на стул, тяжело дыша, — высокая лестница утомила его.

— Я пришел приготовить вас к последнему пути, а завтра, рано утром, приобщить святых тайн, генерал, — сказал он наконец, и таким равнодушным тоном, как будто говорил о самых обыкновенных вещах, но уж никак не о смерти. — Я останусь у вас всю эту ночь, хоть это и нелегко для меня, потому что я болезненный человек, но так повелевает мне святой долг!

Толстяк все продолжал сидеть, по-видимому, сильно утомившись ходьбой. Его лицо отличалось добродушием и очень красным носом.

Вино, стоявшее на столе рядом с подсвечником, казалось, больше всего его привлекало; он беспрестанно поглядывал на кувшин, как будто пытаясь по запаху оценить достоинство вина.

— Несмотря на свою слабость, я решился ехать с этим отрядом благочестивейшего короля Карла, чтобы напутствовать умирающих, — продолжал он. — Лучше было бы, если бы бунтовщиков не существовало, но если уж иначе не может быть, так они должны погибнуть, это их собственная воля!

Мануэль терпеливо выслушал его, не говоря ни слова. Он знал, что невозможно заставить патера изменить свое мнение. Мадридские инквизиторы повелевали всем служителям церкви на севере признать дона Карлоса королем и содействовать всеми силами его планам. Приказание это исполнялось со слепым повиновением.

—Раскайтесь и принесите покаяние перед смертью, — продолжал монах деловым тоном нараспев. —Вся сила в покаянии. Сохрани Бог предстать перед вечностью нераскаявшимся грешником! Да, сын мой, это ваша последняя ночь. Искупление близко! Смерть не должна пугать вас, потому что за вратами ее блаженство… но позвольте один вопрос, не выпьете ли немножко из этого кувшина? Тогда и я позволю себе сделать глоток. Ядолго шел по пыльной дороге, и у меня пересохло горло!

Монах придвинул к себе кувшин и с видимым удовольствием стал тянуть вино.

—Мы, люди, должны заботиться о подкреплении сил во время нашего земного странствия, —заговорил он снова, прищелкивая языком, —но вы завтра уже будете у цели его! Послушайте моего совета, раскайтесь! Вы согрешили, поднимая оружие на своего короля и повелителя, но раскаявшемуся грешнику прощаются все грехи, когда он искупает их смертью. Да, сын мой, я обязан возвращать грешников на путь истины, хотя это и очень мне трудно, силы мои слабы! — и монах снова поднес к губам тяжелый кувшин, довольно долго подкрепляя свои слабые силы, и основательно подкрепил их! Когда он поставил кувшин на стол, тот был наполовину пуст.

Мануэль, стоя поодаль, смотрел на него.

— Свет полон лжи и зла, — продолжал монах, — и потому часто приходится применять наказания. Много крови прольется, но это необходимо для примера! Людей поражает ослепление и безумие, они не хотят признать своего короля! Это-то и терзает мне душу, сынмой! Раскайтесь же и принесите покаяние!

Еще раз подкрепившись вином, монах уже не мог продолжать своих увещеваний, унего заплетался язык, и около полуночи ему уже хотелось спать.

—Видите, какой я хилый, —сказал он слабым голосом. — Если вам не нужна постель, я бы прилег на несколько часов, чтобы потом с обновленными силами приготовить вас к предстоящему последнему пути.

— Я не могу спать, — отвечал Мануэль.

Монах улегся, вздохнул, еще раз пожаловался на свою слабость и хилость и заснул.

Свечи догорали и понемногу потухли совсем. В замке царила глубокая ночь. Кругом было совершенно темно, все спало, под сводами комнаты Мануэля слышался только равномерный храп крепко спавшего монаха. Вино так разгорячило его, что он не только не накрылся одеялом, но откинул даже и свою рясу.

Мануэль думал об Инес, о завтрашней смерти —и глядел в темную ночь, окружавшую его со всех сторон.

Эта последняя его ночь наполовину прошла, а утром он будет расстрелян.

XIV. Салон дукезы

Сеньор Капучио и его супруга договорились с Сарой Кондоро насчет покупки их салона на улице Сиерво, и дукеза, наконец, купила его на деньги, полученные от Рикардо за найденного дукечито.

Она добилась своей цели и тотчас приступила к устройству заведения, еще не виданного в Мадриде. Прежде всего она сняла старую вывеску с надписью черными буквами и прибила новую, золоченую, на которой было написано: «Бальный салон дукезы».

Это было благозвучнее, нежели «Салон Капучио». Капучио — такое обыкновенное имя! Но «Салон дукезы» — совсем другое: сюда пойдет знать, этот салон много обещает!

Хитрой старухе, умеющей обделывать дела, удалось выгодно продать свою ночлежку, и она тотчас же приступила к отделке заведения, ничего не жалея на его убранство.

Между тем сеньор и сеньора Капучио осуществили свой план — уехали к себе на виллу, около Аранхуэса, чтобы наслаждаться полным спокойствием. Они не заботились больше о своих бальных залах, с помощью которых, да еще сводничества, составили себе изрядное состояние.

Что касается декоративного убранства салона, дукеза многое решала сама, припоминая виденное в былое время при дворе, она сама приглашала танцовщиц и певиц, слуг и служанок, выбирая непременно красивых.

Затем она занялась своим костюмом, чтобы выйти на сцену достойной хозяйкой, наняла метрдотеля, который должен был заправлять всем от ее имени, сама же она хотела оставаться только главной распорядительницей.

На открытие салона съехалось много знати. Дукеза достигла своей цели, спустя долгое время опять получила возможность вволю наслаждаться издавна любимым напитком — шампанским, конечно, только в торжественных случаях! Но эти торжественные случаи у нее почти не прекращались, и она блаженствовала.

Салон вызвал общие похвалы в высших кругах аристократии. Все восхищались его убранством.

Главный зал, где давались балы, был убран с восточным великолепием. Пунцовые с золотом обои покрывали стены, в которых сделаны были ниши, закрывавшиеся при желании портьерами. В промежутках между нишами били маленькие фонтанчики или львиные головы выбрасывали воду из пастей. С прекрасно расписанного потолка спускалось множество люстр, зеркала в глубине зала увеличивали его до бесконечности.

Внутренность каждой ниши была отделана пунцовым бархатом, там стояло несколько кресел. С потолка спускалась круглая лампа, а в стене был сделан звонок, чтобы вызывать прислугу.