XXVIII. Работник палача

Вечером, после кровавой бойни в ночлежном зале герцогини, прегонеро брел по одному из темных переулков Мадрида. Шапка его была надвинута низко на лоб, сам он, по-видимому, был погружен в глубокую думу, так как шел, ничего не замечая, не обращая ни на что внимания и тихо разговаривая сам с собой. Время от времени он делал какие-то жесты руками, но тут же быстро прятал их опять в карманы своих темных панталон.

Очевидно было, что он принял какое-то важное решение. Шел он возле самых домов, может быть, для того, чтоб укрыться в их тени от нескромных взоров прохожих.

В некотором отдалении следовали за ним два господина, плотно закутанные в темные плащи. Они, видимо, наблюдали за ним; как только он свернул в другой переулок, вслед за ним свернули и они, тихонько разговаривая между собой.

— Так ли это, полковник? — спросил один из них с выражением удивления в голосе и на лице. — Я не могу в это поверить. Мне кажется, это невозможно!

— Даю вам честное слово, принципе, что я не ошибаюсь.

— Как далеко вы дошли?

— До Логроньо, где ожидали дон Карлос и дон Альфонс, чтоб вместе с нами далее продолжать путь! Будьте уверены, принципе, Доррегарай не даст промаха, не беспокойтесь! Я слишком осторожен и, когда нужно, умею хитрить! Планы принца кажутся мне очень подозрительны и странны, особенно относительно вас, граф Кортецилла!

— Итак, чтоб вас подкупить и для большей уверенности, он сделал вас генералом?

— Да, принципе, и с правом самому набирать войска и увеличивать их по своему усмотрению; в настоящее время в моем распоряжении около четырехсот человек, которых я расположил около Логроньо, в лесу!

— И вы действительно уверены, что принц имеет планы, которые… — сказал с расстановкой Кортецилла.

— Я уверен, что принц хочет провести вас, что он не собирается жениться на графине, вашей дочери!

—Стало быть, онузнал о безрассудном поступке графини? Это невозможно, немыслимо!

—Дело совсем не в том, принципе, принц намерен жениться на принцессе Маргарите Пармской, —прошептал Доррегарай.

—Из чего вы это заключаете, генерал?

— В Логроньо у него было секретное свидание с двумя благородными иностранцами, и он долго совещался с ними!

— Кто же были эти иностранцы?

— Я сумел проникнуть в эту тайну, принципе, и могу уверенно сказать, что это были братья принцессы Маргариты, герцог Пармский и граф Барди! Между ними произошло очень важное совещание и назначено другое, они договорились встретиться по ту сторону границы.

Граф Кортецилла нахмурил брови, и взгляд его омрачился.

— В таком случае, я действительно был бы обманут, —проговорил он сквозь зубы.

—Во всяком случае, теперь вам все известно, —продолжал Доррегарай. —Гардунии все равно чрезвычайно выгоден союз с доном Карлосом, даже если предполагаемый брак не состоится!

Кортецилла, по-видимому, не разделял мнения своего товарища; сознание того, что корону отнимают, крадут у его дома, было ему нестерпимо! Душа его переполнялась горечью и раздражением, так как тщеславие его не знало границ и преобладало над всеми прочими чувствами.

— Я никак не могу поверить в возможность вашего предположения, — сказал он. — Как это может быть, чтоб после заключенного между нами письменного условия, заключенного не более как две-три недели тому назад, принц вдруг вздумал изменить свои планы и нарушить свое обязательство!

— Недалекое будущее покажет вам, принципе, ошибаюсь я или нет в своих предположениях относительно планов принца жениться на Маргарите Пармской; я убежден, что об этом давно идут переговоры между доном Карлосом и герцогом Пармским, что это задумано не вчера и не нынче.

— Стало быть, я был жертвой мистификации! Но это оскорбление, это позор для меня! — воскликнул Кортецилла глухим голосом.

— Оставьте это, принципе, вспомните об интересах Гардунии, которым мы все служим, которые должны быть для нас важнее всего прочего в этом мире, — заметил горячо Доррегарай. — Эти интересы не пострадают, если расстроится брак принца с графиней, вашей дочерью!

— Но они бы сильно выиграли, если б брак состоялся!

— Вы должны будете свыкнуться с мыслью, что он не состоится, и отложить всякие помышления о нем в сторону!

— O! Я не так скоро откажусь от этой мысли, как вы думаете, генерал!

— А если бы этого требовали интересы Гардунии? — спросил Доррегарай, наблюдая внимательно за выражением лица графа.

— Тогда, разумеется, принципе подчинится этим требованиям, — ответил граф Кортецилла, делая над собой очевидное усилие.

Он боялся или не смел, по-видимому, сознаться, что брак дочери с принцем был для него важнее интересов, о которых в таинственных выражениях говорил капитан.

— Почему вы так хотите короны для принцессы, чего вам недостает? Разве вы и без того не первейшее лицо в Испании, разве вы не всемогущий владыка, которому повинуются тысячи, десятки тысяч людей?

— Да, все это так, генерал!

— Смотрите, принципе, — заметил Доррегарай, прерывая вдруг разговор, — прегонеро свернул на прибрежную улицу!

— Мои предсказания оправдываются, — заметил граф.

— Он пошел направо, а там и находится дом палача!

— Рассказывая про вчерашний случай в доме герцогини, я заранее сказал вам, что он пойдет к палачу! А теперь я вам расскажу, почему я так решил. После моего разговора с Тобалем Царцарозой я был уверен, что он полюбопытствует узнать, кто был его тайный собеседник и непременно последует за мной.

Чтоб убедиться в своих предположениях, выйдя из дома, я спрятался поблизости. Тобаль Царцароза из дома не вышел, потому что в это время там случилось то, что я вам рассказывал и что возбудило во мне уверенность, что прегонеро, побежденный палачом, почувствует к нему сильнейшее влечение и уважение, как из-за его силы, так и из-за почтенного его ремесла, и непременно отправится его отыскивать.

— Верное заключение! Вы действительно не без основания сделались нашим принципе, граф Кортецилла, — заметил Доррегарай с непритворным удивлением.

— Это заключение немудрено было вывести, я давал лучшие доказательства своей сметливости! Прегонеро— маньяк и одержим в такой степени страстью к убийству, что, увидев кровь, становится бешеным, сумасшедшим, хотя в спокойном состоянии он человек скромный, тихий и покорный! Весьма естественно, что такой субъект, встречая человека отважного, сильного, способного удержать его во время припадка, привяжется к этому человеку, будет чувствовать к нему страшное влечение и подчинится ему вполне!

— В таком случае, прегонеро не может быть нам полезен, — заметил Доррегарай, поворачивая с графом вслед за прегонеро на прибрежную улицу.

— Почему же вы думаете, что он не может нам быть полезен, генерал?

— Если он подчинился палачу, чувствует к нему непреодолимое влечение, сможет ли он тогда поднять на него руку?

— Он подчиняется ему, он предан ему, как раб! А разве вы не знаете, что каждый раб ради сохранения своей жизни готов сбросить с себя удерживающую его цепь, что он способен при удобном случае сокрушить власть, лишающую его свободы, хотя бы власть эту он признал над собой добровольно; для этого нужно только суметь пробудить в нем инстинкт свободы и направить на это его мысли, — сказал тихо Кортецилла. — То же самое случится и с прегонеро, если только внушить ему, что он может избавиться от тяготеющей над ним власти, что он не будет дышать свободно, пока не избавится от нее, что он теперь не более чем раб, тогда как мог бы сам быть господином; ему нужно внушить, что в случае смерти палача он может занять его место и тогда свою жажду крови, свою манию, он может удовлетворять под защитой закона, что только на этом кровавом поприще он будет чувствовать себя на своем месте.

— Да, принципе, вы правы; внушив ему это, рисуя пред ним возможность такой карьеры, можно его подтолкнуть на все! Удивляюсь вашей проницательности, вашему умению извлекать из всего пользу, удивляюсь вам, принципе!.. — воскликнул опять Доррегарай. — Это, конечно, отдаст его в наши руки, и он послужит нам орудием для осуществления наших планов!

Граф Кортецилла холодно улыбнулся восторженным похвалам генерала, как будто не придавая им никакого значения и даже пренебрегая ими.

— Все это так просто, что не много нужно сообразительности, чтоб придумать, — сказал он холодно, — не более, как прямая дорога к цели, которую всякий может видеть и найти!

Разговаривая таким образом, спутники продолжали следовать за прегонеро. Он уже дошел до конца улицы, миновал последние дома и круто повернул на дорогу, которая вела ко двору палача.

Некрасива эта прибрежная местность Мансанареса — ровная, песчаная пустыня, усеянная большими камнями; тяжелое, неприятное впечатление производит она как днем, так и ночью.

С одной стороны двора палача находилось несколько старых, обломанных, полусгнивших деревьев.

Пока прегонеро шел к воротам почерневшего забора, окружавшего двор, в глубине двора показались огоньки.

Шагая за прегонеро по глубокому песку, граф Кортецилла и его спутник прервали свой разговор и несколько минут шли в глубоком молчании.

— Что теперь будет, принципе, с вашим планом? — спросил наконец Доррегарай.

— Я решил исполнить его сегодня же вечером, так как наверняка знаю, что Тобаль Царцароза через два-три часа уйдет на площадь Кабада!

— Стало быть, виселицу для Алано Тицона устроят ночью!

— Я полагаю, что нам лучше всего здесь дождаться ухода палача!

— И тогда вы сами пойдете к прегонеро?

— Нет, этого я не хочу! Вы пойдете туда, капитан!

— Я сочту за честь быть исполнителем вашего плана, принципе. Я заставлю его действовать в наших целях — и тогда завтра в Мадриде не будет палача, а значит, казнь Алано Тицона отложится! Царцароза не согласился на нашу просьбу — так пусть поплатится за свое упрямство!

— Я не беру этого на себя, — проговорил тихо Кортецилла, слегка дрожащим голосом, — не хочу подстрекать прегонеро на это дело вследствие некоторых обстоятельств, о которых должен умолчать, а потому предоставляю вам сделать это!

— Не мое дело рассуждать, принципе! Вы приказываете — я повинуюсь!

— Пойдемте туда, под деревья, дождемся ухода палача, и вы отправитесь во двор!

Граф со своим спутником направились к деревьям, а прегонеро в это время подошел к воротам и, найдя их запертыми, позвонил.

Во дворе ходили взад и вперед люди с фонарями и слышался страшный крик и шум.

На звон колокольчика один из этих людей подошел к воротам и отворил их.

Прегонеро хотел пройти мимо него.

— Ого, постойте! — вскрикнул тот. — Кто вы и что вам нужно?

— Мне нужен мастер. Где он?

Работник с изумлением смотрел на огромного человека, стоявшего перед ним, — прегонеро был выше его на целую голову.

— Зачем вам нужен мастер? — спросил он наконец великана.

— У меня к нему дело, о котором нужно переговорить наедине!

— Мастер занят, и, кроме того, уже ночь, почему вы не пришли днем?

— Значит, были причины прийти теперь, а не днем. Где мастер? Покажите мне, он знает меня.

— Он там, в доме напротив, где горит свеча, — ответил работник, указывая на известный уже нам домик, опутанный виноградными лозами.

— Бенито! Куда ты провалился? — кричали прочие работники, укладывавшие балки и веревки на большую телегу, стоявшую посреди двора. — Что там делает этот лентяй? Иди, что ли! Проклятый, вечно отлынивает от работы!

— Слышите, орут! — заметил Бенито, обращаясь к прегонеро. — Иду, иду! — закричал он потом товарищам. — Чего кричите, будто насмерть замучились работой.

— Он же еще ругает нас! Ах ты, дьявол проклятый! — воскликнули работники и пустили в ход кулаки, продолжая кричать и ругаться.

Прегонеро, не обращая внимания на драку, пошел к дому, расположенному в глубине двора.

Едва он приблизился к нему, как на крыльце показался Тобаль, быстро сошел с лестницы и, не замечая его, направился к работникам, на которых ему достаточно было прикрикнуть, чтобы они тут же успокоились. После этого он вернулся к своему жилью.

— Добрый вечер, мастер! — вдруг раздался возле него голос в темноте.

Царцароза с удивлением остановился и взглянул на гостя, явившегося перед ним так внезапно! Действительно, это могло изумить палача, так как в его дворе и днем-то посетителей не было, не то что ночью!

— Вы не узнаете меня, мастер? — спросил прегонеро, подходя ближе к Тобалю, который тут только узнал говорившего с ним человека.

— Это вы, зачем вы пришли сюда? — холодно спросил Царцароза.

— Я хотел вас видеть, мастер. Ваш образ преследует меня со вчерашнего дня, я не могу от него отделаться.

— Вы думаете, верно, что на моем дворе вы в безопасности? Прежде это было так, но нынче нет, вы ошибаетесь.

— Я пришел сюда, чтобы переговорить с вами, мастер. Выслушайте меня, только не здесь, а в доме; позвольте мне войти с вами.

— Ну, вы не очень-то приятный посетитель. Спокойнее видеть вас выходящим из дома, чем входящим в него, — ответил Царцароза недоверчиво.

— Мне кажется, вы ошибаетесь во мне, мастер! Я только не могу видеть крови. Она, проклятая, губит меня! Спросите герцогиню, может ли она пожаловаться на меня. Из меня можно веревки вить, я смирный, тихий человек, мастер! Вы, особенно вы, можете делать со мной, что хотите, вы меня победили, покорили, я теперь ваш раб.

— Но вы знаете, надеюсь, что вы — уголовный преступник?

— Вы говорите насчет вчерашних моих дел? Ну хорошо, если закон будет меня преследовать, вы можете похлопотать, чтоб меня оставили у вас.

— Зачем мне это?

— Я ожидал, что вы так скажете. Но у меня непреодолимое желание служить вам, быть у вас под рукой. Мне кажется, что здесь мои припадки не повторятся, что я излечусь от моего сумасшествия! Испытайте меня, мастер! Я чувствую страшное влечение к вам. Не отсылайте меня, это единственное место, где я могу прижиться.

— У меня достаточно работников, полный комплект, мне некуда вас взять.

— Я не хочу никакого вознаграждения, я буду даром служить вам, пока не освободится какое-нибудь место, дайте мне только угол и насущное пропитание, больше ничего не надо. Я всем буду доволен, лишь бы служить вам, быть возле вас; не найдется для меня какой-нибудь каморки, я готов спать во дворе у порога вашего дома, как собака.

— Ну, а как же быть с вашим последним делом?

— Что будет, то будет! Вы все напоминаете мне о нем, мастер…

— Потому что взять вас прежде, чем вы рассчитаетесь с судом, я не могу, мой двор не прибежище для преступников, укрывающихся от закона.

— Так вы не хотите меня взять? — спросил прегонеро.

— Я не могу этого сделать.

— Не отказывайте мне, мастер! Поверьте, вы будете мной довольны, не раскаетесь, что меня взяли; я чувствую, что только здесь я на своем месте и что только вы можете быть моим господином. Я чувствую превосходство вашей силы над собой, оно как будто давит на меня, но давление это мне не тягостно, я не страдаю от него. Я знаю, вы не понимаете моего чувства к вам, а я не могу, не умею вам его объяснить! Вы приобрели какую-то странную власть надо мной, не подчиняясь которой, вдали от вас, я не могу жить.

— Раскаялись ли вы в том, что наделали ночью?

— Это вопрос, в котором я сам себе еще не дал отчета! Представьте, что вас терзала жажда, и вы утолили ее! А я бы спросил вас, раскаиваетесь ли вы, что утолили ее? Но могли ли вы поступить иначе? Вот вопрос. Видите ли, я убегал всегда от всякого кровопролития, чтоб не видать его, но если видел, то уже не владел собой.

— Находясь при мне, вам часто придется видеть кровь, стало быть, здесь-то именно вам и не место, — сказал Царцароза.

Прегонеро задумался на минуту.

— Нет, здесь подходящее место для меня, — сказал он наконец, — я буду помогать вам, буду утолять мою жажду под защитой закона, а ваше присутствие будет удерживать мою несчастную страсть, в вашем присутствии я не дойду до бешенства! Вы будете моим учителем, моим господином. Видите ли, мастер, я боюсь вас, вот настоящая причина.

— Ну, хорошо, оставайтесь здесь до моего возвращения, я поговорю с судьями! Ночной проступок ваш может быть оправдан тем, что нищий и каменщик сами затеяли кровавую драку между собой, а вы только вмешались в нее.

— Поверьте, что они и без меня убили бы друг друга, каменщик уже хрипел, когда я пришел.

— Весьма возможно, что судьи согласятся оставить вас здесь под моим надзором, впрочем, обещать вам это наверняка я не могу!

— Благодарю вас, мастер, я буду служить вам верой и правдой, вы увидите, что прегонеро будет слушаться вас, как ребенок, только вас одного и никого более.

— Дожидайтесь здесь, на дворе, моего возвращения, я должен отправиться на площадь Кабада с моими работниками и пробуду там несколько часов. Как ваше имя?

— Меня зовут Оттоном Ромеро, мастер! Наконец-то и я стану человеком, пригодным на что-нибудь; все ведь зависит от того, на подходящем ли мы находимся месте или нет! Без вас я должен был погибнуть, мастер, потому что припадки, повторяясь, с каждым разом становятся все сильнее и сильнее, превращаются в постоянную болезнь, от которой нет уже возможности избавиться! Благодарю, благодарю вас, что вы оставляете меня у себя.

— Я вам еще ничего не обещал, вопрос этот решится только после моего возвращения домой.

— Вы не обещаете, вы делаете лучше — хотите выручить меня, помочь мне… впрочем, делайте, как хотите, мастер.

Тобаль Царцароза, на которого прегонеро произвел сильное, необыкновенное впечатление, задумчиво вошел в дом и, взяв плащ и шляпу, загасив свечи, снова вышел к прегонеро.

— Оставайтесь здесь, на дворе, — сказал он ему своим строгим, холодным тоном, — через час я вернусь.

Прегонеро остался около дома, а палач отправился к работникам, стоявшим вокруг нагруженной балками и веревками телеги, которую они успели уже подвезти к воротам. В телегу впрягли двух ослов, и вся компания выехала со двора.

Один из работников запер ворота и отправился вслед за остальными. Сильные животные медленно, с трудом тащили воз, вязнувший по ступицы в песке. Вся эта процессия отправлялась на площадь Кабада, чтобы поставить виселицу, на которой должен был быть повешен убийца и поджигатель Алано Тицон.

Прегонеро, оставшись один посреди темного, огромного двора, осмотрелся кругом, потом задумался.

— Понял ли он меня? — проговорил он тихо, сквозь зубы. — Одно из двух, или я должен ему служить, полностью подчиниться его воле, или должен освободиться от страха, который он мне внушает, то есть освободиться от него самого! Было бы лучше для нас обоих, если б он выбрал первое. Пока я не знал его, чувство страха, боязни, это невыносимое, ужасное чувство было неведомо мне; оно так мучительно, что жить с ним невозможно и нужно избавиться от него во что бы то ни стало!

— Итак, я работник палача! — прошептал он спустя некоторое время, расхаживая по двору. — Оставаться и дальше в ночлежке — дело неподходящее. Ее, конечно, и без моей проделки закрыли бы. Работник, помощник палача! Это нравится мне. А если он не возьмет меня? Ах, это было бы ужасно! Меня бы постоянно тянуло и тянуло сюда, как нынче тянуло и влекло. Он первый осилил и укротил меня, первый связал меня, вот почему я чувствую такую тягу к нему и одновременно — страх! Гм, прегонеро, подумай хорошенько, ведь скорее ты боишься себя самого, а не Царцарозу?

В этот самый момент разговор его с самим собой был прерван внезапно раздавшимся стуком в ворота.

Прегонеро был один во дворе и не знал, что ему делать, отворить или нет? Откликнуться или молчать? «Ведь ты — работник палача, — сказал он сам себе, — твое, стало быть, дело узнать, кто там. Пожалуй, еще кто-нибудь из них воротился с дороги, забыв захватить что-нибудь нужное для виселицы».

Стук усилился.

— Имейте же терпение, не ломитесь так! — воскликнул прегонеро. — Иду ведь уже!

Он приблизился к воротам.

— Кто там? — спросил он, не решаясь еще отворить их.

— Отворяйте, что ли! — закричал голос снаружи. — Дома ли Царцароза?

— Нет, сеньор, вы найдете его на площади Кабада, у виселицы, — ответил прегонеро.

— Благодарю вас, я не охотник до подобных вещей. Но, скажите, пожалуйста, не вы ли прегонеро?

Этот вопрос так смутил нового работника палача, что он изменился в лице, глаза почти выкатились из орбит, ноздри широко раздулись. «Что за чудо, — подумал он, — верно, сыщик. Уж не сам ли Царцароза прислал его сюда? Ведь, кроме него, никто не знает, что я здесь. Скверная шутка!»

— Отворите, прегонеро, — продолжал посетитель, — не опасайтесь, я один-одинехонек и зла вам никакого не сделаю, я не сыщик, бояться меня вам нечего! — последние слова он произнес со смехом.

— Кто же вы? — спросил прегонеро.

— Имени моего вы не знаете, стало быть, если я вам и скажу его, это ничего не даст. Могу вас только уверить в одном, что я ваш друг!

— Мой друг? Очень любопытно было бы мне узнать вас! Но я уверен, что вы совсем незнакомый мне человек!

— Я вам принес доказательство того, что я ваш друг, а чтоб вы не сомневались, что я вас знаю, могу сказать, что в ночлежке герцогини была пролита человеческая кровь.

— Как, вы знаете это!

— Стало быть, знаю, если говорю. Откройте же ворота, прегонеро. Клянусь святым Франциско, что я не сыщик, не полицейский и пришел вовсе не за тем, чтобы арестовать вас.

— Вы напрасно думаете, сеньор, что я боюсь вас или кого бы то ни было. Я никого на свете не боюсь, кроме одного человека, — ответил прегонеро, отворяя ворота.

Доррегарай, плотно закутанный в плащ и в надвинутой на глаза шляпе, вошел на двор.

— Заприте ворота и идите за мной. Мне нужно с вами поговорить, а чтоб нам никто не помешал, посмотрите, все ли ходы заперты.

Прегонеро исполнил приказание незнакомца и последовал за ним, внимательно его рассматривая, наконец покачал головой, очевидно, удивляясь, что этот человек, которого он никогда прежде не видел, как он вполне теперь убедился, знал, однако, не только его самого, но и то, что случилось прошлой ночью в ночлежке.

— То, о чем я хочу говорить с вами и что привело меня сюда, гораздо важнее для вас, чем для меня, — сказал Доррегарай дружеским, доверительным тоном. — Из моих слов вы поймете сами, что я истинный друг ваш, хотя пока и не верите этому.

— Слова о дружбе делают меня недоверчивым, сеньор!

— Вы правы в этом отношении. Но нет правил без исключений. Если уж вы не верите, что я просто хочу оказать вам дружескую услугу, то должны поверить, если я скажу, что хочу оказать вам ее для собственной выгоды.

— Во всяком случае, скажите, что вас привело сюда, тогда я вам отвечу, верю ли я в вашу дружбу!

— Вы здесь не в безопасности, прегонеро!

— Вы думаете, что палач меня выдаст?

— Не сегодня, так как теперь у него много дела, но завтра — да, даю вам слово!

— Вы говорите, как будто знаете наверняка, что так оно и будет.

— Верьте моему слову! Если вы усомнитесь в моем предсказании, вы погибли, — продолжал горячо Доррегарай. — Говорю вам, берегитесь! Почему вы пришли сюда? Потому что вас тянуло, влекло сюда, потому что вы удивляетесь силе, мужеству и отваге палача, потому что вам нравится его ремесло! Главная же причина вашего неодолимого влечения к нему заключается в том, что он победил, взнуздал вас вчера.

— Может быть, вы отчасти правы, сеньор!

— Я вам больше скажу, прегонеро, вы хотите служить у него, служить ему, не так ли? Вы предложили ему быть его рабом?

— Откуда вы все это знаете?

— Как видите, знаю, и скоро убедитесь, надеюсь, что я желаю вам добра! Вы не только уважаете Тобаля, но боитесь его.

— Кто вам сказал это, сеньор? — воскликнул запальчиво прегонеро. — Я не боюсь никого на свете!

— Я лучше вас знаю, друг мой, что вы боитесь палача, потому что он дал вам почувствовать свою силу — и физическую, и силу воли, и ума! Вас влекло сюда еще одно обстоятельство: мысль, что здесь вы можете безнаказанно проливать кровь; и сознайтесь, что эта мысль доставляет вам величайшее наслаждение! Слушайте дальше. Вы хотите сделаться рабом, работником палача, хотите видеть, как он исполняет свое дело, хотите стоять возле него, когда он поднимет свой острый, сверкающий топор и потом ловко отсечет им голову от туловища осужденного, хотите упиваться зрелищем потоков крови, текущей с подмостков!