XXIII. Смерть герцога

Герцогиня Бланка Мария Медина сидела в своем будуаре за письменным столом, инкрустированным золотом и перламутром, и писала на надушенном листе бумаги письмо.

«Дон Мануэль Павиа де Албукерке, пишу вам эти строчки в надежде, что это письмо не останется нераспечатанным, как прежние мои письма! Прошу вас, приезжайте сегодня вечером во дворец герцога Медины, у меня есть новость, в высшей степени интересная для вас, новость по делу, занимаюшему вас в настоящую минуту более всего на свете. Яжду вас, и будьте уверены, что в моем салоне вас ожидает всегда радушный, искренний прием».

Бланка Мария, написав последние слова, пробежала глазами это дипломатическое послание и с дьявольской улыбкой проговорила мысленно: «Этим я поймаю его на удочку». Потом, вложив письмо в конверт и запечатав его изящной облаткой, она позвонила в колокольчик, стоявший на ее роскошном письменном столе. Фелина вошла в будуар.

— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросила прелестная служанка.

Герцогиня сделала надпись на конверте и встала со своего места.

— Отправь сейчас же это письмо дону Мануэлю, — сказала она, отдавая конверт. — Скажи слуге, чтобы он отнес его безотлагательно, письмо очень спешное, теперь уже шесть часов.

— А если он не застанет дома дона Мануэля? — спросила Фелина.

— Если его нет дома, он должен быть или во дворце, или на Прадо. Стало быть, в каком-то из этих мест посланный должен будет его найти.

Служанка удалилась.

— Он должен приехать, от этого зависит все, — прошептала герцогиня, — и должен попасть в ловушку, которую я ему расставила! Инес устранена скорей и легче, чем я предполагала, она попала в западню, которую сама себе приготовила. А Мануэль погибнет от моей руки! Да, ты погибнешь, тщеславный, гордый человек, так страшно избалованный женщинами. Гибель твоя уже близка, и погублю тебя я, которую ты заставил страдать, но и ты пострадаешь не меньше! Сам не подозревая, ты поможешь мне достичь моей цели, не думая, не гадая, ты навлечешь на себя подозрения, подозрения, которые оттолкнут от тебя всех. Сам ты долго не будешь знать о тяготеющих над тобой подозрениях, так как подобные подозрения не высказываются открыто, — продолжала развивать свою мысль Бланка Мария и в глубине души торжествовала, глаза ее блестели, выражение злобной радости не сходило с лица. — От тебя будут отворачиваться с отвращением, будут указывать на тебя пальцами, и это больше, чем что-либо еще, будет терзать и мучить твою гордую душу, это самое чувствительное страдание для тебя, какое только можно придумать.

Бланка Мария Медина умеет мстить за себя, Мануэль! С улыбкой она роет яму, в которую ты должен попасть! Она никогда не забудет того, что ты ей сделал, она перехитрила тебя, несмотря на то, что ты очень хорошо должен был знать сердце женщин, но ты поверил, что все, что она тебе говорила тогда, она говорила искренне, ты поверил потому, что она поддалась твоему неукротимому желанию легче и скорее, чем ты надеялся, чем ожидал! Сегодня вечером тебя увидят в салоне герцогини Медины, увидят как интимного, близкого друга, а когда завтра узнают, что герцог лежит в предсмертных судорогах, будут уверены или, по крайней мере, будут подозревать, что он отравлен тобою. В глазах общества ты сделаешься убийцей и предателем, так как свет будет убежден, что под маской друга дома, распивая с ним вино, ты всыпал ему яд в стакан! Открыто не осмелятся тебя обвинить и отдать в руки правосудия, но будут смотреть как на убийцу, будут избегать тебя, будут закрывать перед тобою двери, а ты будешь смотреть на это сначала с изумлением, потом с раздражением, ты будешь мучиться в душе. Ничем не заслуженное презрение и отдаление от тебя людей будут ежедневно доводить тебя до отчаяния, а Бланка Мария будет наслаждаться твоим скрытым гневом и страданием, ранами, наносимыми твоему тщеславию!

Герцогиня открыла секретный маленький ящичек своего письменного стола и вынула оттуда изящный флакончик с несколькими каплями какой-то желтоватой жидкости. Флакончик походил на те, в каких обычно бывает розовое масло, но заключенная в нем жидкость была иного свойства, эти несколько капель были смертельны, хотя и почти незаметны на дне хрустального флакона; их было, однако же, достаточно, чтобы убить человека. С давних пор хранила Бланка Мария изящный флакончик, в этот вечер он должен был открыться в первый раз. Давно зрел в ее голове ужасный замысел, нынче она решила привести его в исполнение.

Она спрятала смертоносный флакон за шелковый корсет. Между тем уже наступал вечер. В будуаре становилось темно, и она вышла с намерением отправиться на половину герцога, которую с ее комнатами соединяли роскошные галереи, устланные коврами и уставленные тропическими растениями. В галереях этих можно было встретить прислугу, и герцогиня не пошла через них, а предпочла узкий коридор, соединявший спальни супругов, вход в который был запрещен всем домашним, и которым, между прочим, герцог очень редко пользовался для посещения герцогини в ее спальне. Дверь в супружеский покой из этого коридора запиралась, и золотой ключ хранился у нее. Она торопливо отперла эту дверь и, заперев ее за собой, направилась быстрыми шагами к покоям мужа по темному коридору. Здесь никто не мог ни видеть, ни слышать ее, поблизости никого не было. Только шорох ее платья, касающегося стен, нарушал глубокую тишину, царившую в этом таинственном ходе.

Коридор этот проходил почти через весь дворец и примыкал к кабинету герцога, расположенному возле спальни.

Тот же золотой ключик отпирал и дверь из коридора в кабинет.

Бланка Мария была уверена, что мужа нет дома и что никого из посторонних она там не встретит.

Войдя в кабинет, она опять заперла за собой дверь.

Кабинет был небольшой, но убранный с самой изысканной роскошью. Стены были покрыты бархатными обоями. Посреди поднималась колонна, живописно драпированная, у подножия ее лежала круглая подушка. Около колонны стояли два мраморных стола, на одном из них лежало несколько заряженных револьверов изумительной работы, на другом находился золотой поднос с хрустальным графином и стаканом. Графин был наполнен вином, герцог пил его обычно на ночь для того, чтобы быстрее заснуть. Несколько тяжелых занавесей отделяли кабинет с одной стороны от спальни, а с другой — от гостиной, тоже прилегающей к нему. Рядом с этими драпировками были невысокие колонны, на них — амуры с корзинами в руках, наполненными фруктами и цветами. На стенах висели великолепные картины старых испанских художников, а на средней колонне были прикреплены кенкетки со стеклянными шарами внизу.

Вечером кабинет освещался несильным светом газовых ламп. У входа в спальню висел образ пресвятой Мадонны, перед которым всегда горела лампада, так как герцог был человек очень набожный.

Войдя в кабинет, Бланка Мария приблизилась к столу, на котором стоял графин с вином. Поспешно вынула она из-за корсета флакон и только начала открывать его, вынув предварительно пробку из графина с вином, как вдруг ей показалось, что в комнате, кроме нее, кто-то есть. Она вздрогнула, посмотрела вокруг — никого не было, не слышно было ни малейшего шороха. Не имея привычки отступать от принятых решений, она твердо выполнила намеченное. Ядовитая жидкость была вылита ею в вино, и вдруг в ту же минуту она увидела человека в темном платье, неподвижно стоявшего у драпировки, отделявшей кабинет от гостиной.

Бланка Мария была поражена, кровь застыла в ее жилах. Фигура, возникшая перед ней так внезапно, казалась ей привидением. Она отступила на несколько шагов назад, выронив из рук флакон, не сводя глаз с таинственного свидетеля ее ужасного поступка, каким-то сверхъестественным образом очутившегося перед ней. Но вдруг неподвижная фигура, страшный призрак тронулся с места и, быстро подойдя к ней, наклонился, чтобы поднять флакон, лежавший у ее ног.

В эту минуту герцогиня узнала в призраке духовника своего мужа, сердце в ней замерло.

— Ах, это вы, отец Иларио! — воскликнула она дрожащим голосом.

— Простите, сиятельнейшая герцогиня, что я вас невольно напугал, — сказал он тихим голосом. — Не предполагая, что вы войдете через эти двери в покои вашего супруга, и не подозревая вашего присутствия, я вошел сюда две-три минуты тому назад.

Бланка Мария вздохнула свободнее. В душу ее закралась надежда, что патер не видел того, что она сделала.

— Давно муж мой вернулся домой?

— Он еще не вернулся, сиятельнейшая герцогиня, — отвечал Иларио, подавая Бланке Марии флакон, поднятый им. — В гостиной никого нет, однако камердинер зажигает уже лампы.

Взяв флакон из рук Иларио и слегка кивнув ему головой в знак благодарности, она поднесла его к носу, как будто бы в нем была ароматическая эссенция.

— Значит, мне удастся сегодня принять герцога в его гостиной, — сказала она. — Пойдемте, отец Иларио.

— Позвольте, сиятельнейшая герцогиня, я прежде заткну графин пробкой, его оставили открытым — вино выдохнется, — заметил патер.

Вставив пробку, он последовал за герцогиней, услужливо приподнимая перед ней портьеру.

Бланка Мария вышла в гостиную уже совершенно успокоенная, полагая, что патер ничего не видел.

— Не ожидает ли герцог сегодня гостей? — спросила она, обращаясь к патеру.

— Насколько мне известно, сиятельнейшая герцогиня, нет!

— В таком случае я проведу вечер у него, и если у меня будут посетители, то приму их здесь, — сказала Бланка Мария, располагаясь в одном из низких мягких кресел. Иларио встал в стороне позади одного из стульев, как становятся обычно слуги.

— Вы доставите редкую радость герцогу, сиятельнейшая герцогиня, только бы это не была радость перед несчастьем, как это по большей части и случается с нами, смертными, — проговорил вполголоса патер и остановился.

— Что вы хотите сказать, отец Иларио? Продолжайте вашу мысль.

— Я хочу сказать, сиятельная герцогиня, что на земле не бывает полного счастья, чаще всего нам случается испытывать радость перед тем, как приходит какое-нибудь несчастье! Не случалось ли вам испытывать или наблюдать, что нет радости, которую не пришлось бы искупить горем? Ведь герцог увидит в вашем присутствии здесь доказательство вашей любви к нему, вашей привязанности, и он будет счастлив, но кто знает, что за этим последует!

— Как я должна понимать ваши слова? — спросила Бланка Мария, бледнея.

— За радостью следует горе, и смерть часто приходит внезапно, когда мы чувствуем себя вполне счастливыми.

— Поберегите для другого, более подходящего случая ваши мрачные предсказания, отец Иларио, — ответила герцогиня, стараясь уверить себя, что все, сказанное патером, было сказано случайно, без всякой задней мысли. — В настоящую минуту я вовсе не расположена их слушать!

— Прошу извинения, но все эти мысли как-то невольно теснятся в моей голове, вот я их и высказал! Все на свете суета и более ничего, дни наши сочтены. Сегодня герцог счастлив и весел, завтра он, может быть, навсегда закроет свои глаза и прекратит свое земное странствие. Но он всегда готов предстать перед высшим судьей, и за душу его я не опасаюсь, он набожный, благословенный муж.

Бланка Мария бросила испытующий взор на отца Иларио. В голове ее опять мелькнуло сомнение: не видел ли он, что она сделала, и не угадал ли в этом преступления. Слова его слишком совпадали с тем, что должно было произойти.

— Вы никогда так не говорили, отец Иларио, — сказала она.

— Повторяю, что нынче мысли эти не выходят из моей головы, и я не могу от них отделаться. Но не будем об этом, я слышу шаги герцога, он идет сюда. Какая радость, какое неожиданное счастье ожидает его здесь! — прошептал патер так выразительно, что герцогиня почти не сомневалась уже, что он проник в ее тайну.

Она встала со своего места, так как герцог входил в эту минуту в комнату. Он казался на вид слабым, болезненным человеком, лет шестидесяти, если судить по лицу, хотя, в сущности, ему только что исполнилось пятьдесят. Борода его и волосы были почти белые, лицо худое, щеки впалые. Ростом он был меньше своей супруги и при этом очень худощав. Несмотря на его гордую осанку и на манеру держать себя слишком надменно, в лице этого гранда и во всей его наружности было, однако, что-то располагающее. В его чертах отражались строгая справедливость и сердечная доброта, которых не могло скрыть гордое, надменное выражение, свойственное аристократам. И действительно, герцог был очень добр, он много помогал бедным, действительно заслуживающим участия и помощи, и все это делал так, что никто не подозревал о его благотворительности.

Видимо, он был очень удивлен, найдя в своей гостиной жену в обществе патера.

— Позвольте мне, дон Федро, побыть с вами сегодня вечером, — сказала герцогиня. — И позвольте также принять моих гостей, если кто-нибудь посетит меня, в вашем салоне. Мне надоело одиночество.

Бланка Мария видела, что патер не спускает с нее глаз, что острый, жгучий взор его проникает ей прямо в душу.

— Я очень рад видеть вас у себя, донья Бланка, а равно и вас, отец Иларио, — ответил герцог. — Я только что из дворца, опять готовится переворот, и мне нужно обдумать и принять меры, чтобы не быть застигнутым врасплох.

— Сядемте, — сказала Бланка Мария. — О каком перевороте вы говорите?

— Король Амедей решил оставить Испанию, на днях он покидает столицу, о чем лично сообщил мне сегодня для того, чтобы я тоже принял свои меры, так как, разумеется, после этого я не останусь в Мадриде, здесь житья не будет от беспорядков, дикого произвола и всякого насилия. Я намерен отправиться в мои владения, находящиеся близ Гранады, куда, надеюсь, вы, донья Бланка, и вы, отец Иларио, согласитесь сопровождать меня!

— Без всякого сомнения, супруг мой, я поеду с вами, — ответила герцогиня.

Патер также изъявил свое желание.

— Вероятнее всего, провозгласят республику, что еще больше усилит общую неурядицу и суету.

— Которые прекратятся только с восшествием на престол дона Карлоса, — заметила Бланка Мария.

— О, спаси нас и помилуй, пресвятая Мадонна, от такой беды и напасти! Карлисты — это просто разбойники, их действия против регулярных войск, а равно и против жителей ужасны и заставляют просто содрогаться! Я хочу отстраниться от всех этих переворотов и неурядиц, и потому, как только его величество выедет из Мадрида, я вслед за ним также уеду.

— О, превосходно, дон Федро, я с удовольствием отправлюсь с вами в Гранаду.

— Ну и прекрасно, завтра же можно начать приготовления, ибо я не останусь ни одного часа после отъезда короля, поскольку совершенно уверен, что смуты и перемены начнутся сразу же после того, как он оставит столицу.

В эту минуту в дверях гостиной показался камердинер герцогини.

— Генерал Мануэль Павиа де Албукерке, — доложил он.

— Просите! — воскликнул дон Федро.

— Просите! — повторила герцогиня.

Взор патера опять остановился на герцогине, он с пристальным вниманием следил за ней.

Слуга створил двери, и Мануэль вошел в гостиную.

Он поклонился герцогине и старому герцогу, который, сделав несколько шагов ему навстречу, радушно приветствовал его. Бланка Мария тоже привстала со своего места и со злобным торжеством заметила, что Мануэль сильно взволнован и бледен как смерть.

Обменявшись вежливыми приветствиями с герцогом, Мануэль подошел к Бланке Марии и поцеловал у нее руку, патеру поклонился он вскользь, что, впрочем, последнего нимало не смутило и не заставило оставить салон. Он только отошел чуть далее, в глубину комнаты.

— Вы, вероятно, уже слышали о несчастье, постигшем дом графа Кортециллы? — спросил Мануэль после взаимных приветствий. — Во всяком случае вам, герцогиня, это, разумеется, небезызвестно!

— Графа Кортециллы? — спросил герцог. — Что там такое случилось?

Все сели.

— Представьте себе, — сказал Мануэль, обращаясь к герцогу, — граф Кортецилла имел намерение выдать свою единственную дочь, прелестную, очаровательную графиню Инес за дона Карлоса.

— Это невероятно! Что за странность! — воскликнул герцог.

— К величайшему горю нашего гостя, — заметила герцогиня с усмешкой, которая была ей к лицу.

— Графиня Инес умоляла отца не принуждать ее к этому браку, но он не хотел ничего слушать и не отступал от своего намерения, — продолжал Мануэль.

— Непостижимо! — повторял герцог, качая головой. — Я всегда считал графа человеком рассудительным и разумным.

— Не обращая внимания на просьбы дочери, он решил на днях везти ее за границу и там отпраздновать ее свадьбу с доном Карлосом. Это довело до отчаяния молодую девушку, и прошлой ночью она убежала из отцовского дома. Страшно представить себе ее положение в настоящую минуту, такая молодая, неопытная — и совершенно одна, без всякой опоры и без приюта! Сколько бед и несчастий может с ней произойти!

— Да, необдуманный поступок, — заметил старый герцог.

— Если бы она позволила себя увезти, — воскликнула, смеясь, герцогиня, — тогда, по крайней мере, все это происшествие имело бы романтический характер и не грозило бы всякими неприятностями и опасными последствиями. Не правда ли, генерал Павиа? Что вы об этом думаете? Ну, признайтесь же, ведь дело не совсем так дурно, как вы его представили!

— Что вы хотите сказать, герцогиня? Вы полагаете…

— Я полагаю, что в бегстве графини Инес вы не совсем безучастны!

— Честью клянусь…

— Ну, не клянитесь же напрасно.

— Ничего подобного не может прийти в голову никому, — сказал старый герцог с упреком.

— Я хотела только предложить вам быть посредницей между вами и графом Кортециллой, если бы оказалось, что вам нужно посредничество, — сказала Бланка Мария, обращаясь к Мануэлю. — Простите меня, что подозревала возможность вашего участия в этом деле, а если бы мои подозрения оказались верными, то это, несомненно, было бы гораздо лучше для графини, чем то, что ждет ее, если ваши предположения верны, и она убежала без всякой надежды на какую-либо поддержку и защиту!