– А как руки лишился?
      – Заряд динамитный не так положил. Ну, мне руку-то камнем и прижало. Не выдернуть. Коготок увяз, птичке пропасть. И нет никого, один я там был. Делать нечего. Жгутом повыше локтя перетянул, топором жахнул… Главное, впустую всё. Не было там золота… Ништо. Не было, а теперь будет. Идем, паря, идем.
 
      Следующую ночь они провели в овраге у костра. Выбившийся из сил прапорщик спал, подложив под голову мешок с монетами.
      Семенчук курил, шевелил суком огонь и всё бормотал что-то, бормотал.
      Добродушно поглядел на спящего.
      – Охо-хо, молодость.
      Поправил на мальчишке сползший полушубок.
      – Спи, милай, спи.
 
      Утром они шли след в след по узкой тропе, над обрывом, под которым белела замерзшая река. На лыжах передвигаться здесь было невозможно. Они остались торчать в снегу, за утесом.
      – Далеко еще? – спросил Левицкий.
      За день и две ночи его свежее лицо обветрилось, губы растрескались, глаза запали.
      – Последний раз вот туточко передохнем, а там уж рукой подать. Сымай поклажу, парень. Передохни.
      Семенчук сел на край, свесил ноги в валенках и беззаботно поболтал ими. За все время он не спал ни минуты, но усталым не выглядел.
      – «Из-за острова на стрежень», – запел он, озирая речной простор. – Красота-то, а? Я, милай, красоту ужас как люблю.
      Прапорщик смотрел на него с удивлением.
      – А летом тут, знаешь? Тайга зеленая, небо синее, река черная. Осенью еще краше. Вон из-за той сопки журавли по небу как запустят…
      Семенчук показал на лесистый холм, горбившийся вдали. А когда юноша повернул голову в ту сторону, вахмистр выдернул из пустого рукава нож и полоснул товарища по горлу. Проворно поднялся, ударом ноги сшиб хрипящего прапорщика вниз.
      Тот сорвался, но кое-как вывернулся и слепым движением схватился за первое, что попалось, – за лямки тяжелого рюкзака. Раненый несомненно рухнул бы с обрыва вместе с мешком, если б Семенчук не успел схватить рюкзак за вторую лямку.
      – Не балуй! Что золотишко донес, спасибо. Куды бы мне, однорукому? А ныне лети себе с богом.
      Левицкий вряд ли его слышал. Глаза прапорщика закатились, изо рта вырывалось сипение, но пальцы судорожно сцепились, не разжимались.
      Осердясь, Семенчук попробовал ударить по руке носком валенка. Чуть не потерял равновесие, качнулся. Выпустил лямку, чтобы не упасть.
      В падении тело перевернулось вниз головой. Тяжелый мешок ударился о лед первым. Ткань лопнула, во все стороны разлетелись желтые блестки.
      Сверху, с тропы казалось, что мертвец лежит на белом, со всех сторон окруженный золотой пыльцой.
      Толстый ледяной панцирь выдержал, не проломился.
      – Тьфу, незадача! – сказал вахмистр. – Ладно, после слазаю.
      Не очень-то он и расстроился. Убийцу распирало радостное волнение. Оказавшись вблизи от цели, он будто немного повредился в уме.
      Приговаривал, напевал, а то и приплясывал.
      Отойдя от места преступления метров на десять, он оказался у входа в узкую трещину, расколовшую высокий берег сверху донизу.
      – Э-ге-гей! – заорал Семенчук во весь голос. – А вот и я! Не ждали?
      Ему ответило дерганое эхо: «Ждали, ждали, ждали!» Он расхохотался.
      – Ну то-то.
      Протиснулся в щель, заковылял по осыпавшимся камням. Лаз постепенно расширялся. Превратился сначала в расщелину, потом в темное ущелье. Справа показались три прямоугольные дыры, когда-то пробитые динамитом.
      Вахмистр всхлипнул.
      – Жизня моя жизня, колечко золотое… Закольцевалась, родимая.
      Он миновал первый вход, второй. Возле третьего остановился. Поставил на землю заплечный мешок, развязал. Погладил дощатое ребро ящика, вынул фонарь.
      Перед тем как войти, задрал голову и посмотрел вверх, на светлую полоску неба, с двух сторон стиснутую кручами.
      – «Имел бы я златые горы и реки полные вина»! – запел Семенчук, но дальше первого куплета дело не пошло. Эхо тоже хотело участвовать в пении, но только мешало.
      – Ладно. После попоем…
      Пригнувшись, он полез в недлинный тоннель, скоро закончившийся большой естественной пещерой. Там вахмистр зажег фонарь. Луч погулял по стенам, по неровному полу. До свода не достал.
      – Где она тута? Ага!
      Осторожно переставляя ноги, чтоб не споткнуться, он направился в дальний угол, где лежала груда больших камней. Остановился. Дыхание стало прерывистым.
      В ярком пятне света что-то белело.
      Это была кость, зажатая между глыбами.
      – Лежишь? Рученька ты моя… Вишь, и без тебя управился.
      Вахмистр прошел дальше. За каменной осыпью в стене спряталась нора, проделанная в породе взрывчаткой и киркой. Стенки поблескивали крупицами серного колчедана, который часто сопутствует золотому месторождению.
      – Блестите? – сказал Семенчук колчедановым искоркам. – Поблазнили золотом, да обманули. А золотишко вот оно. – Он стукнул по мешку и засмеялся.
      Чтобы пролезть по штреку, пришлось согнуться в три погибели. Фонарь он повесил себе на шею. Через несколько метров лаз вывел в следующую пещеру, гораздо меньше первой. Здесь-то вахмистр и собирался спрятать сокровище. Он кое-как вытащил ящик, положил его у стены и открыл крышку. Долго смотрел, как мерцают слитки. Говорил с ними, плакал, смеялся.
      Напоследок произнес:
      – Ну, полежите тут покеда. За монетками, сестренками вашими, слазюю.
      В углу лежал старательский скарб: инструменты и снаряжение, закопченный чайник, несколько заржавевших консервных банок. Семенчук взял кирку, повесил на себя большой моток веревки и выбрался назад, в большую пещеру. Без тяжелого мешка он двигался быстрей.
      Возле глыб, зажавших отрубленную руку, вахмистр остановился. Ему пришла в голову идея.
      – Рученька ты моя. Похороню тебя честь по чести. – Он хихикнул. – Или в золото оправить, да на стенку повесить?
      Он вставил острый конец кирки в зазор между валунами, навалился. Управляться одной рукой было трудно. Выручили сила и сноровка.
      Сверху посыпались мелкие камешки.
      – Иийэххх! – выдохнул вахмистр, просовывая кирку все дальше.
      Валун чуть-чуть приподнялся, соглашаясь выпустить свою добычу. Оставив инструмент торчать, Семенчук вытянул то, что осталось от его конечности.
      – Ну, здорово. Отошшала ты тут, сиротинушка.
      Плоть полностью истлела. Он держал в руке две белые кости, на которых болталась размозженная кисть, и горестно вздыхал.
      А груда камней все шевелилась, кряхтела, будто ее потревожили во сне и теперь она никак не может удобно устроиться. Большой кусок гранита, лежавший на самом верху, тронулся с места. Сполз ниже, покачался на краю, сорвался – прямо на склоненную голову Семенчука.
      Раздался хруст, сдавленный крик, лязг разбившегося фонаря.
 
      «В пещере стало тихо и темно, как в нашем лифте… – заключил креативщик свой рассказ. – Такая вот киноновелла. Занимает десять минут экранного времени. Во всех выпусках после первого дается 60-секундный сокращенный ролик, под песню „Однорукий скелет“. В конце кадр: темная пещера, где лежит скелет вахмистра Семенчука. Держит в левой руке правую. Ну как тебе?»
      «Нормально. А что такое “вахмистр”? – спросила девочка и возмутилась. – Блин, они чего себе там думают? До завтра, что ли, нам здесь сидеть?»
      Она нажала кнопку микрофона.
      «Алё! Тетенька! Ну вы чего там?»
      «В самом деле, – подхватил старик. – Сколько можно? Девочка на урок опоздала!»
      «Плевать на урок, все равно математика. Но я тут чокнусь, реально!»
      Сколько они ни взывали к невидимой диспетчерше, ответа не было.
      «Бессмысленно. – Креативщик вздохнул. – Отключилась. Наверно, ей надоело слушать, как все скандалят. Наберемся терпения».
      Его спутница по несчастью жалобно посопела, поохала, но смирилась.
      «Ладно. Чего там у вас случилось? На съемках. Ну, вы говорили, типа кошмар какой-то. Хуже, чем у нас тут. Куда хуже, не знаю. Я отсюда вся седая выйду, вроде вас буду».
      «Знаешь, я не седой, – с достоинством ответил он. – У меня волосы от рождения очень светлые, почти белые. То есть, может, и седой, но поседел – сам не заметил. Так рассказать про съемки? Тебе интересно?»
      «Конечно, интересно. А чего с монетами, которые на лед упали?»
      «Пропали. Места там глухие, тайга. Никто не ходит. Весной начался ледоход, и унесло убитого прапорщика. Утонули империалы. Или, может, ниже по течению кто-то подобрал. В нашем тайнике лежал только ящик с пудом золота в слитках. Тоже немало».
      «А то! Четыреста тысяч баксов!»
      «Увидели, значит, зрители фокус-группы этот игровой зачин. Запомнили место, где находится тайник. Крутой берег реки, тропинка, вход в ущелье, третья пещера.
      Потом в зоне высадились две команды, «красная» и «белая». У каждой в тайге свой лагерь, далеко друг от друга, но примерно на одинаковом расстоянии от цели. Искатели в каждой группе познакомились между собой. Гуру побеседовал со всеми вместе и по отдельности. Зрители наблюдают, выбирают, на кого делать ставку.
      Я участвовал в качестве учителя «белых». Между прочим, первый раз за всю свою карьеру удостоился попасть в кадр. Кто гуру у «красных», я не знал. Кого компьютер подобрал во вторую команду, не видел. Сценарий киноновеллы писал не я, и где спрятан клад, я понятия не имел. Съемки «колчаковского» сюжета производила другая группа. Зона поиска – триста квадратных километров. Где-то в тайге спрятан ящик с золотыми слитками. Вот и всё, что было известно мне и игрокам. Без дураков, по-честному.
      По правилам мне из лагеря отлучаться нельзя. Я только распределяю задания на день и вечером подвожу итоги. Сам не отхожу от мониторов. Там на каждого из моих отведено по два экрана. На один транслируется съемка с камеры оператора. Он должен всюду следовать за своим подопечным. Ни во что не вмешиваться, в разговоры не вступать, а только снимать, снимать, снимать. Через некоторое время игрок вообще перестает обращать внимание на оператора. На другой монитор идет изображение с «субъективной камеры». Она вмонтирована в каску «искателя». Куда он повернет голову, то мне и видно. При этом с оператором у меня и у режиссера есть аудиосвязь, а с игроком нет. Вижу картинку, слышу звук, а никакой команды или подсказки дать не могу».
      «А если заметите чего-нибудь важное?»
      «Я смогу ему сообщить об этом только вечером. За это время сокровище могут обнаружить соперники, но тут ничего не поделаешь».
      «И кто у вас оказался в команде?»
      «Сейчас расскажу. Один крепкий, спортивный мужик, из отставников. Я сразу понял, с ним у меня проблем не будет. Четкий, дисциплинированный, с хорошей физической подготовкой. Если бы я мог сам делать ставки, то поставил бы на него. Уверен был, что первым тайник обнаружит он.
      Второй искатель показался мне совершенно бесполезным. Толстый такой, пастозный дядечка хорошо за пятьдесят. Работает поваром в кафе. Что его в тайгу понесло, непонятно. Старательный, все записывает, но жутко бестолковый. С ним мне пришлось повозиться. Главное, он еще и депрессивный оказался. Переживал, что он всем в тягость, комплексовал. Дикий зануда. Вечером часа по два мне ухо жевал, и все про одно и то же. Но на четвертый день я наконец придумал, как его использовать. Занудство – та же педантичность. В принципе очень ценное качество. Я поручил повару идти в хвосте группы с шагомером и компасом, регистрируя продвижение и занося его на карту. Он отлично справлялся, и с его помощью наши поиски очень успешно пошли по квадратно-гнездовому методу. Мой толстяк воспрял духом, ощутил себя ценным членом команды. Я, честно скажу, был собой очень горд.
      Потом еще женщина из Краснодара, учительница. Физически не шибко сильная, но, как говорится, легкая на ногу. И сообразительная. Ее я придумал использовать в качестве разведчицы. Она шла впереди без поклажи, определяла, есть ли смысл двигаться дальше в данном направлении. Если там, допустим, голая поляна, где тайник не спрятать, или непроходимая топь, учительница спешила обратно, и группа меняла курс. Отставник тащил на себе инструменты и все тяжести. Сзади шел повар, помечал маршрут. День на пятый, на шестой мои искатели заработали, как слаженный механизм. И между собой жили душа в душу».
      «Это трое. Но в команде-то четверо?»
      «В том и штука. С четвертым искателем нам ужасно не повезло. Точней, с искательницей. Типичная такая современная деваха, будто с конвейера сошла. Двадцать два года ей. Размалеванная вся, голый живот, на плече татуировка. Ходячий кошмар. „Дом-2“, „фабрика звезд“, „минута славы“. У нас такую молодежь зовут „эрноиды“, в честь нашего телевизионного начальника. Он их породил, они его в конце концов и убьют».
      «А, я знаю. Это из книжки „Тарас Бульба“. Только там наоборот. Типа: я тебя породил, я тебя и грохну. Про хохлов. Отстой».
      «Вот-вот. У этой тоже через слово „отстой-супер“, „реально-нереально“. Звать, разумеется, Олеся. Они все сейчас либо Олеси, либо Яны, либо Насти. В крайнем случае Ксюши».
      «Ну и чего? Я тоже Олеся».
      «Поздравляю. Твоя тезка сразу всем нам объявила, что ей никто не нужен. Она отыщет клад сама и весь заберет себе. Попробовала качать права. С какой-де стати она должна 20 процентов отдавать учителю, то есть мне. Ей объясняют: такие правила игры, деточка. Она поняла по-своему. „Типа откат? Ясно, нет вопросов“. Девочка пришла в игру, чтобы стать звездой и, как она выражалась, „конкретно наварить бабла“. Можешь себе представить, как ее полюбили все остальные. В первый вечер на персональном тотализаторе (это который не на команду в целом, а на отдельных игроков) моя Олеся котировалась очень кисло. Зрители расценили ее шансы найти сокровище первой как один из пятисот. В командном же рейтинге мы уступали „красным“ почти вдвое. Другая команда была расценена фокус-группой как более перспективная. Но это только распалило мой азарт.
      Я думал, что буду играть с гандикапом, без одного искателя, потому что стерва Олеся в первый день с утра пораньше ушла в тайгу и неизвестно где шлялась. От оператора она оторвалась, объектив «персональной камеры» залепила пластырем. С ее монитора доносились только звуки. Треск сучьев, пыхтение и всякие короткие слова. В эфире можно было оставить только «блин!», остальные пришлось заглушать писком. Вечером Олеся вернулась исцарапанная, вся в комариных укусах. Где была, не рассказывает. Ну, мы с режиссером, конечно, задали ей взбучку. Сказали, что, если еще раз проделает такую штуку с объективом, вышибем из игры к чертовой матери. Рейтинг ее на второй день снизился до 1:1000.
      Назавтра опять отправилась на поиски одна. Я следил за ней даже больше, чем за группой. Любопытно. Она все время двигалась рысцой, по-собачьи втягивая воздух. Оператор за ней еле поспевал. Никакой системы в ее перемещениях не было. Иногда проделывала несколько кругов по одному и тому же участку. Или вдруг полезла в болото, хотя могла бы сообразить, что никто в трясине золото прятать не станет. Оператор ее еле вытащил. Грязная вся, злющая. Даже «спасибо» ему не сказала. В общем, энергии много, мозгов ноль.
      И так день за днем. Надо сказать, что у девушки образовалась небольшая, но стойкая группа фанов. Процентов пять зрителей. Наверно, такие же «эрноиды», как она. Но денег на Олесю ставили мало. Хуже нее в персональном тотализаторе котировался только мой повар. Однако полезную функцию я для этой паршивки все-таки нашел.
      Есть такой термин «антагонист». Во всяком коллективе обязательно появляется кто-то, кого остальные терпеть не могут. Если это человек активный и агрессивный, то неприязнь к нему сплачивает и мобилизует всех остальных. Получается «Один против всех и все против одного». Незд?рово, но тоже имеет свои плюсы. Все недоразумения, возникающие внутри основной части группы, воспринимаются как несущественные. Негативные эмоции канализируются в одно русло».
      «Чего они делают?»
      «Концентрируются в одной точке. Это для команды очень полезно. Для шоу тоже получилось неплохо. Потому что Олеся без конца вляпывалась в какие-то нелепые ситуации, а это зрелищно и очень оживляет действие. Думаю, если бы передача шла не в прямом эфире, а по-нормальному, в виде дайджеста, у Олеси были бы все шансы стать звездой. Ее идиотские приключения обязательно занимали почетное место в нарезке из топ-событий дня. Чего стоит одно ее копание в гигантском муравейнике! Как она потом скакала по поляне, хлопая себя по разным местам! Умора! Даже рубашку с майкой сорвала. Впрочем, это она, наверное, сделала нарочно. Чтоб продемонстрировать бюст.
      Вдруг, на восьмой день, рейтинг этой дурехи подскакивает до небес. На нее одну за два часа поставили больше денег, чем на всех остальных. Я слежу за мониторами, пытаюсь понять, в чем дело.
      Вижу, Олеся лезет по какой-то скале, над рекой. Остальная группа там уже прошла, с другой стороны, низким берегом, всё осмотрела, ничего перспективного не обнаружила. А эта идиотка полезла по утесам, того и гляди шею свернет. Набрела на какую-то тропу. Идет по ней, головой, как заводная, вертит – у меня только в глазах мелькает. Оператор от нее здорово отстал. Менял аккумулятор, и, пока возился, Олеси след простыл. Режиссер дает ему указания, куда идти. Парень бежит, торопится. И споткнулся из-за спешки. Упал, ругается. Ногу подвернул, сильно. Кое-как захромал обратно.
      Олеся всё дует по тропе. Рейтинг растет прямо на глазах. Неужели, думаю, она дуриком к кладу вышла? Если не найдет, завтра брошу на этот обрыв всю группу.
      У меня за спиной телевизионщики собрались. Тоже наблюдают. Эге, думаю. Горячо! Они-то, в отличие от меня, знают, где тайник.
      Девчонка остановилась. На экране какая-то не то щель, не то впадина. Олеся в нее полезла.
      Ущелье. Три пещеры. Олеся остановилась, смотрит. Не знаю, что там в ее пустой голове щелкнуло, но почему-то пропускает две первые дыры, лезет в третью.
      – Поздравляю, сэр, – говорит мне режиссер. – Сейчас эта мышка-норушка набашляет вам восемьдесят штук баксов.
      И я понимаю: раз он это заявил вот так, в открытую, значит, дело в шляпе. Хотя и без режиссера по тотализатору видно. Зрители как с ума сошли. Почти все ставят на Олесю, а рейтинг «красных» вообще ноль.
      – Клад в пещере? – спрашиваю. – Конец игры?
      Режиссер мне:
      – Не совсем. Но если дура не найдет, ваши ребята все равно завтра докопаются. Сто процентов.
      И видеоинженеру:
      – Сэм, включай в первой инфрареды».
      «Чего-чего включай?» – спросила девочка.
      «Он распорядился включить в первой, большой пещере установленные заранее инфракрасные камеры, для съемок в темноте. На экране при этом видны только голубоватые силуэты движущихся предметов. Можно дать приближение, фокусировку. Тогда видно некоторые детали… Картинка пещеры выглядела очень красиво, таинственно. Там поработали мастера своего дела. Олеся, ясное дело, не знала, что ее снимают. Первое, что она сделала, извини, присела на корточки».
      «Правда, что ли? И это показали? Улет!»
      «Нет. Камера в это время дала панораму пещеры. Там в разных местах были установлены инфракрасные прожекторы, которые дают подсветку, невидимую человеческому глазу.
      Ну, думаю, наша дура сейчас справит нужду, а потом вылезет наружу и пойдет себе дальше. С нее станется. Но я девушку недооценил. Мозгов у нее, может, было немного, но чутье фантастическое. Гляжу, снимает с пояса фонарик, начинает исследовать пещеру. Я позабыл всю свою неприязнь. Шепчу: «Давай, давай! Ищи! Горячо!» Победа совсем близко. Азарт бешеный! Не в призовой сумме даже дело. Хотя и в ней, конечно, тоже».
      «И чего, нашла?! И вы на вашу долю у нас квартиру купили, да? Здорово!»
      Креативщик протянул руку и, невзирая на темноту, очень точно щелкнул девочку по лбу.
      «Не перебивай! „Квартиру купили“. Это, по-твоему, кошмар? Нет, деточка. К кошмару мы еще только подбираемся… Я на секунду отвлекся от мониторов. Вдруг – жуткий вопль. Олеся, совершенно по-детски, безо всякой ненормативной лексики, орет: „Мамочка! Что это?!“
      Луч ее фонарика светит куда-то вниз, прыгает.
      Там на земле лежит страшное. Человеческие останки. Я как увидел пустые глазницы, ощеренные зубы – сам содрогнулся.
      А вокруг хохот. Вся съемочная группа ржет – пополам складывается.
      Видеоинженер мне со смехом объясняет, что у них там по сценарию лежит скелет, который в левой руке держит отрубленную правую.
      Олеся тоже сообразила, что к чему. Не такая уж, выходит, дура.
      – Козлы! – говорит. – Ничего я не испугалась! – И дальше соображает. – Ага! Раз трупак подложили, значит, тут где-то! Йес! Я круче всех!
      И давай во все стороны фонариком светить.
      Вдруг режиссер говорит:
      – Ребята, чего-то я не понял. Девчонка находится в правой части пещеры, так? А скелет бутафорский должен быть слева, возле каменных глыб. – Зовет помощника, который киноновеллу снимал. – Стас! Вы что, перепутали? Не туда Семенчука положили?
      Помощник ему:
      – Ничего мы не перепутали. Сам клал.
      Он, между прочим, один из всех не смеялся.
      – И вообще, – говорит, – это не наш скелет. Наш чистый, одни кости, а это какой-то труп обглоданный. Восемь дней назад, когда мы заканчивали аппаратуру устанавливать, не было в правой половине ничего такого…
      Стало у нас в аппаратной тихо.
      И тут кто-то ахнул:
      – Глядите, там еще человек!
      Точно! За силуэтом Олеси вдруг возникает голубоватая тень. Полусогнутая, крадущаяся.
      Все сгрудились у монитора.
      – Кто это? Там никого не может быть!
      Места вокруг действительно глухие. До ближайшего поселка 200 километров. Режиссер шипит:
      – Камеру на фокус! Ближе, ближе!
      Дают второго человека, максимально крупный план. Лица не разглядеть, но видно, что мужчина. Волосы ежиком, вместо глаз два мерцающих пятна. Это обычный эффект инфракрасной съемки, но впечатление – мороз по коже.
      – Что это у него? Опусти!
      Мужчина в чем-то темном, но слева на груди белый прямоугольник. И там какие-то буквы и цифры.
      Я, как дурак, спрашиваю:
      – Это у него лейбл?
      А режиссер хвать ассистента за грудки.
      – Звони по спутнику в область! Управление внутренних дел мне! Живо!
      Тот:
      – Я номер не знаю.
      – Узнай!
      Он один из нас из всех не растерялся. Режиссер есть режиссер.
      Связался с хромым оператором, пока ассистент дозванивался. Давай, говорит, Коля, хромай обратно к утесам. Ты ближе всех. Объяснил, в чем дело и как найти пещеру.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.