Но трезвый ум вовремя остановил мой восторг. Я вспомнил замешательство Строма, когда вошедший в наш кабинет лакей помешал ему передать мне конверт с чеком и деньгами. Я вспомнил, как Стром быстро спрятал конверт в карман...
      - Значит, он дал мне другой конверт. Он ошибся!..
      Первой моей мыслью было бежать и отдать обратно не принадлежавший мне банковый билет, но я не мог пошевелиться.
      Должно быть, я сидел и смотрел на этот билет не меньше минуты, прежде чем как следует пришел в себя.
      И первое, что я тогда увидел, был хозяин. Глаза его были устремлены на билет, и он окаменел. Все тело и душа его были преисполнены благоговения, но, по-видимому, он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой. В одно мгновение я взвесил положение и сделал единственную разумную вещь, какую можно было сделать. Я протянул ему билет и небрежно сказал:
      - Пожалуйста, дайте мне сдачи.
      Тогда он пришел в нормальное состояние и рассыпался в извинениях, что не может разменять билет.
      Он не отрывал глаз от билета, и я не мог заставить его к нему прикоснуться. Он не мог достаточно насмотреться на него, чтобы утолить жажду своих глаз, но не решался дотронуться до него, как будто это был слишком священный предмет для руки бедного простого смертного.
      - Мне очень жаль, если это вас затруднит,- сказал я.- Но я принужден настаивать на своей просьбе. Пожалуйста, разменяйте этот билет, у меня нет никаких других денег.
      Но он ответил, что это неважно: он готов оставить эту безделицу до следующего раза.
      Я возразил, что, может быть, не попаду в эти места в течение довольно долгого времени; но он сказал, что это все равно, он может подождать, и даже более того, я могу требовать в любое время все, что мне угодно и отложить уплату на срок, который мне будет удобен. Он добавил, что не боится оказать доверие такому богатому джентльмену, как я, только потому, что у меня веселый нрав и мне нравится дурачить людей своим костюмом. Между тем в зал вошел другой посетитель.
      Хозяин подмигнул мне, чтобы я прибрал свой диковинный билет. Затем он с поклонами проводил меня до самой двери, и я поспешил прямо к дому Строма, чтобы исправить ошибку, прежде чем мне в этом поможет полиция. Я был очень взволнован и даже довольно-таки напутан, хотя, конечно, ни в чем не был виноват. Но я достаточно хорошо знал людей и понимал, что когда они дают нищему билет в миллион фунтов, думая, что они дали всего один фунт, то они приходят в неистовую ярость против этого нищего, вместо того чтобы бранить самих себя за собственную близорукость, как бы по справедливости следовало. Когда я подходил к дому, волнение мое начало утихать, потому что все было спокойно, и это внушило мне уверенность, что ошибка еще не замечена. Я позвонил. Появился Мильфорд. Я спросил, надвинув глубже шляпу, о Строме.
      - Он уехал.- Это было сказано надменным, холодным тоном, свойственным этой породе людей. Видимо, он меня не узнал.
      - Уехал? Куда?
      - В путешествие.
      - Но куда же именно?
      - Кажется, на континент.
      - На континент?
      - Да, сэр.
      - А каким путем - по какому маршруту?
      - Не могу сказать, сэр.
      - Когда же он вернется?
      - Сказал, что через месяц.
      - Через месяц?! О, это ужасно. Укажите мне, каким образом войти с ним в сношения, куда написать ему. Это крайне важно.
      - Не могу, не имею понятия, куда он поехал, сэр.
      - Тогда я должен видеть кого-нибудь из членов семьи.
      - Это невозможно, жена вчера уехала...
      Мне осталось сдаться и уйти. Что это за загадка? Я чуть не лишился рассудка. И ко всему я не могу сделаться опять Стромом, противный Джеральд пропил костюм. Ах, да, может быть, в конверте есть письмо. Оно объяснит все.
      Я достал конверт, но сколько ни исследовал его, в нем письма не оказалось.
      Да, тут было над чем поломать голову. Я не имел ни малейшего представления, в чем заключалась игра Строма.
      Я отправился в парк, сел и стал пытаться разрешить, в чем же тут суть и что мне делать.
      Через час размышления мои вылились в следующее решение.
      Он затеял игру, план или какой-то опыт; я не могу этого разрешить оставим и это. За меня держали пари: угадать, в чем оно заключается, невозможно - оставим и это. На этом неопределенные величины кончаются, остальная часть дела осязаема, конкретна и может быть определена с совершенной точностью. Если я попрошу Английский Банк принять этот билет на счет человека, которому он принадлежит, то банк это сделает, потому что знает его, хотя мне он и неизвестен. Но меня спросят, каким образом билет попал ко мне; если я скажу правду, меня посадят в сумасшедший дом, если я солгу - в тюрьму. То же самое последует, если я попробую где-нибудь разменять этот билет или занять под него денег. Я должен нести эту огромную тяжесть вплоть до того времени, когда он вернется, хочу я этого или нет. Для меня этот билет бесполезен, как горсть золы, но я должен заботиться о нем, хранить его. Я не могу отдать его, если б даже и захотел, потому что ни один честный гражданин, ни один разбойник с большой дороги не возьмет его и не пожелает с ним возиться.
      Я продолжал обдумывать положение. Надежды мои стали расти. В это время я уже шел по улицам. Вид магазина готового платья внушил мне страстное желание сбросить мой потертый костюм и снова одеться прилично. Мог ли я это сделать? Нет. У меня не было ни гроша, кроме этого билета в миллион фунтов стерлингов. Я сделал над собой усилие и прошел мимо. Но вскоре повернул назад. Искушение было чересчур сильно. Должно быть, я прошел мимо этого магазина раз пять или шесть, мужественно борясь с собой. Наконец я сдался не мог не сдаться. Я спросил, нет ли у них какого-нибудь забракованного платья, оставшегося у них на руках. Приказчик, к которому я обратился, ничего не ответив, кивком головы направил меня к другому. Я подошел к указанному приказчику, и тот отправил меня к третьему, тоже - головой, без слов. Я добрался до него, и он сказал:
      - Сейчас буду к вашим услугам.
      Я подождал, покуда он покончил с своим делом, потом он повел меня в заднюю комнату, перерыл кучу забракованного платья и выбрал для меня самое дешевое. Я надел его. Оно было не впору и отнюдь не соблазнительно, но оно было ново, и я очень желал приобрести его. Поэтому я не нашел в нем никаких недостатков и сказал с некоторой застенчивостью: - Я был бы вам очень благодарен, если бы вы подождали деньги несколько дней. У меня нет при себе мелочи.
      Приказчик изобразил на своем лице самое саркастическое выражение и сказал:
      - Ах, у вас нет мелочи? Конечно, я этого и ожидал.
      Я знаю, что джентльмены, подобные вам, носят при себе только крупные купюры...
      Я был уязвлен и ответил:
      - Друг мой, не всегда следует судить о незнакомом человеке по одежде. Я вполне могу заплатить за это платье: я просто не хотел утруждать вас разменом крупного билета.
      Он несколько изменил выражение лица, но тон его остался почти таким же высокомерным.
      - Я не хотел вас обидеть, но уж если на то пошло-должен сказать, что вы напрасно беретесь решать, можем ли мы разменять ваш билет. Разумеется можем.
      Я передал ему билет и сказал:
      - А, в таком случае, отлично. Прошу извинить меня.
      Он взял билет с улыбкой, с одной из тех широких улыбок, которые расплываются по всему лицу, собирают его в складки, морщины, спирали и делают его похожим на поверхность пруда, когда в него брошен камень. Когда же, беря билет, он бросил на него взгляд, лицо его как-то сразу пожелтело, улыбка застыла и стала похожа на волнистые, червеобразные потоки лавы, которые встречаются в затверделом виде на небольшой высоте по склонам Везувия. Я никогда до сих пор не видел, чтобы улыбка была так закреплена, так сказать, увековечена. Но человек этот стоял именно с таким видом, держа в руке билет, так что хозяин подбежал узнать, в чем дело, и с живостью спросил:
      - Ну что тут такое? В чем недоразумение? Что нужно?
      - Никакого недоразумения нет,- ответил я,- жду сдачи.
      - Ну, так скорее давайте же ему сдачу, Тод. Дайте cдачу.
      - Дать сдачи,- возразил Тод,- это легко сказать, сэр. Посмотрите сами.
      Хозяин взял билет, тихонько, но выразительно свистнул, потом бросился к куче бракованного платья и стал торопливо раскидывать его, взволнованно бормоча:
      - Продать эксцентричному миллионеру такой невозможный костюм. Тод дурак, набитый дурак. Постоянно выкинет что-нибудь в этом роде. Отпугивает от нас всех миллионеров, потому что не умеет отличить миллионера от бродяги. Ага, вот то, что я ищу. Пожалуйста, сэр, снимите это тряпье и бросьте его в печку. Сделайте мне одолжение, наденьте эту сорочку и этот костюм. Это как раз то, что вам нужно,- просто, богато, скромно и прямо герцогски благородно. Сделано по заказу для одного иностранного принца - может быть, вы с ним знакомы, сэр,- господарь Галифакса. Ему пришлось оставить этот костюм у нас и взять траурный, потому что его мать была при смерти - но, впрочем, не умерла. Но это все равно: мы не можем держать вещи до бесконечности... Вот. Брюки сидят превосходно, они божественно сидят на вас, сэр. Теперь жилет. Ага, тоже превосходно. Теперь- пиджак. Господи. Взгляните сами. Чудесно, весь ансамбль бесподобен. За всю свою жизнь мне не случалось делать лучшего костюма.
      Я выразил полное удовольствие.
      - Прекрасно, сэр, прекрасно. Это вполне годится на время, должен сказать. Но вы увидите, что я сделаю для вас по вашей собственной мерке. Скорее, Тод, перо и бумагу, записывайте. Длина - 32... - И так далее.
      Не успел я вымолвить слова, как он уже обмерил меня со всех сторон и отдавал распоряжение о всяких фраках, утренних костюмах, сорочках и тому подобных вещах.
      Улучив минуту, я сказал:
      - Но, дорогой сэр, я не могу сделать вам этого заказа, если вы не согласитесь ждать неопределенно или не раз - меняете мне этого билета.
      - Неопределенно? Это слабое слово, сэр, слабое. Вечно - вот настоящее выражение, сэр. Тод, присмотрите, чтоб эти вещи приготовили поскорее, и отошлите их не теряя времени по адресу этого джентльмена. Пусть менее важные клиенты подождут. Запишите адрес этого джентльмена, я...
      - Я переезжаю со старой квартиры. Я зайду и оставлю адрес.
      - Очень хорошо, сэр, как вам угодно. Одну минуту, разрешите мне проводить вас, сэр. Пожалуйте, до свиданья, сэр, до свиданья...
      На этом записки Джона Бертона обрываются, но это и понятно. Он попал в колесо приключений. Все завертелось в неожиданном калейдоскопе встреч, похождений, приключений, и ему безусловно не хватало времени на ведение дневника.
      Как-то, собравшись в небольшой кружок, авторы известных романов решили записать все его похождения, придав им стройность и цельность.
      Как им это удалось, будет судить читатель.
      На последней странице дневника Джона Бертона стояли подписи известных писателей: Майкла Арлена, В. Бриджса, Франка Хеллера, Марка Твена, Георга Германа, Роберта Стивенсона, Жюля Ромэна, Норберта Жака, Р. Кауфмана, Виктора Маргерита, Эдгара Уоллеса, Роберта Сервиса, Мориса Магра, Стефана Цвейга, Герберта Уэльса, Джека Лондона, Якоба Вассермана.
      Часть вторая
      Шестнадцатый автомобиль
      Главы: I. Письмо от Айрис (Г. Герман).
      II. Прежде чем покончить с собой (Р. Стивенсон и Ж. Ромэн).
      III. Айрис у профессора Мигеля Рюфиска (Жюль Ромэн).
      IV. Три газетных строчки (Норберт Жак).
      V. Шестнадцатый автомобиль (Корнелиус Крок и Р. Кауфман).
      VI. ... (Корнеяиус Крок, В. Маргерит и Франк Хеллер).
      VII. Пробуждение (Р. Кауфман).
      VIII. Утро мистера Строма (Эдгар Уоллес).
      IX. Желтая лихорадка (Ф. Хеллер и Р. Сервис).
      X. Римский вечер (Морис Магр).
      XI. Марч отдает визит Строму (Эдгар Уоллес и Ф. Хеллер).
      Глава I
      Письмо от Айрис
      Когда Джон Бертон приковылял домой, он не хотел зажигать свет, хотя уже наступали сумерки и был .пасмурный октябрьский день. Он встал у окна и нашел письмо.
      "Милый икс, - читал он при меркнувшем свете, - милый икс, ты, может быть, с трудом поймешь эти строки и все-таки ты должен будешь им поверить... Я сама едва понимаю, как я пишу это, но я слышу слова эти над ухом, и мне кажется, что сзади меня стоит темная фигура, на которую я не смею оглянуться. Мы все умираем, сомкнув уста; но я хочу говорить, пока е е рука еще не схватит меня за горло. Я знаю, что, может быть, через час я не смогу говорить. Люди часто говорили мне, что я красива, так часто говорили, что я сама этому верила. Но никогда ни один человек не назвал меня счастливой, и, может быть, действительно, красота и счастье не уживаются вместе.
      И вот тогда, сидя на постели, я сразу поняла, что никогда не буду твоею, хотя уже была твоею.
      Прости меня, что я делаю тебе больно, но для каждого из нас наступает такой час, когда нельзя спрашивать...
      Ты не должен думать, что я пишу эти строки в большом волнении. Я никогда не была спокойнее, чем теперь, потому что я знаю, что нужно делать. Но раньше, давно уже, все время я сильно страдала; никогда не думала я, что человек может так страдать. Я всегда хотела идти иными дорогами, чем все другие, и вот заблудилась. Когда я еще ребенком пускала, бывало, мыльные пузыри, я всегда плакала, видя, как самые пестрые из них раньше всех лопаются, в то время как бесцветные поднимаются высоко, под самую крышу. И теперь я начинаю плакать, потому что самые красивые из моих пузырей раньше всех должны лопнуть.
      "Будьте моей женой, Айрис", - шептал ты. И я эти слова унесу с собой... Я запуталась, я не знаю, кто ты, милый икс с Шип-стрит, не знаю, но, кажется, что я могла бы полюбить тебя... Могла... Но... Ты сам знаешь это но...
      Не забывай, я очень хотела бы теперь, чтобы хоть один вспомнил, как я ему только раз дала радость...
      Не показывай этого письма никому и не говори о нем Марчу - обещай мне это. Потому что он очень любил меня при жизни. Прощай, икс! Начинает уже светать, прощай!
      Айрис".
      Когда Джон Бертон с трудом дочитывал эти слова, за окном погас последний отблеск света.
      Джон Бертон стоял один в глубокой тьме.
      Глава II
      Прежде чем покончить с собою
      Таверна была полна посетителями и посетительницами, из которых многие заговаривали с Айрис, но, не находя ее интересной, отставали.
      Написав письмо Бертону, смутившему ее жизнь, нарушившему накопившуюся ненависть к тому, кого хотела убить, Айрис машинально наблюдала апашей, сутенеров, кокоток и не могла себе дать отчет, где, как и каким образом покончить с собой...
      Вдруг дверь сильно распахнулась, и в таверну вошел молодой человек в сопровождении двух посыльных. В руках посыльных было по блюду сливочных пирожных, прикрытых крышками, которые они тотчас же сняли. Молодой же человек обходил всех присутствующих и с преувеличенно любезностью угощал пирожными. Иногда угощение его со смехом принималось, а иногда от него решительно и даже грубо отказывались. В последнем случае молодой человек с более или менее смешным замечанием съедал пирожное сам.
      Наконец он подошел к Айрис.
      - Мисс,- сказал он, низко кланяясь и взяв в руку пирожное,- не окажете ли вы честь совершенно незнакомому вам человеку? За достоинство этого печенья я могу отвечать, так как съел его две дюжины и три штуки с пяти часов.
      - Я имею обыкновение,- ответила Айрис,- не столько обращать внимание на предлагаемое, сколько на цель, с которой угощают.
      - Цель, мисс,- снова кланяясь, отвечал молодой человек,- насмешка.
      - Насмешка?! Над кем же вы хотите насмехаться?
      - Я пришел сюда не для того, чтобы объяснять философию,- отвечал молодой человек,- а для того, чтобы раздать пирожные. Если я скажу, что искренно включаю себя в предметы насмешки, то, надеюсь, что вы сочтете себя удовлетворенной и успокоенной. Если же нет, то вы принудите меня съесть двадцать восьмое пирожное, а они, право, мне уж надоели.
      - Вы трогаете меня,- сказала Айрис,- и мне очень хочется избавить вас от неприятности, но я сделаю это только при одном условии. Если я съем ваше пирожное, к которому я не чувствую ни малейшей склонности, то в виде вознаграждения прошу вас отужинать со мной.
      Молодой человек точно соображал что-то.
      - У меня еще. на руках несколько дюжин пирожных,- сказал он наконец.- И вследствии этого мне необходимо обойти еще несколько таверн, чтобы окончить свою великую задачу. На это уйдет немало времени, и если вы голодны...
      Айрис вежливым движением прервала его.
      - Я пойду с вами,- сказала она,- так я сильно заинтересована вашим приятным способом препровождения времени. И теперь, раз предварительные условия мира заключены, позвольте мне подписать их за нас обоих.
      И Айрис с самым довольным видом съела пирожное.
      - Превосходное! - сказала она.
      - Я вижу, что вы знаток,- отвечал молодой человек.
      И так как в таверне все или приняли, или отказались от угощения, молодой человек со сливочными пирожными, под руку с Айрис, пошел в другую такую же таверну.
      Оба посыльных, по-видимому, привыкших к такому глупейшему занятию, последовали за ним. Общество в таком порядке посетило еще две таверны, где ничто не отличалось от того, что было в первой таверне: кто отказывался, а кто принимал предлагаемое странное бродячее угощение, и молодой человек сам съедал то, от чего другие отказывались.
      Выйдя из третьей таверны, молодой человек пересчитал свои оставшиеся запасы. Осталось девять пирожных: три на одном блюде и шесть на другом.
      - Мисс,- сказал он, обращаясь к своей новой знакомой,- мне не хотелось бы задерживать наш ужин. Я уверен, что вы голодны, и я считаю себя обязанным быть к вам внимательным. В нынешний великий для меня день, когда я заканчиваю безобразную жизнь самой безобразнейшей глупостью, я желаю быть особенно любезным с людьми, почтившими меня своим вниманием. Вам, мисс, более ждать не придется. Хотя организм мой расшатан прежними излишествами, но я, рискуя своей жизнью, устраняю дальнейшие препятствия.
      С этими словами он препроводил в рот оставшиеся девять пирожных, глотая их сразу по одному. Затем, обратившись к посыльным, он дал каждому по соверену.
      - Мне следует поблагодарить вас,- сказал он, - за ваше необыкновенное терпение.
      И, поклонившись каждому, он отпустил их. Затем он в продолжение нескольких секунд смотрел на кошелек, из которого только что расплатился с посыльными, и потом, швырнув его на середину улицы, выразил готовность идти ужинать.
      В маленьком французском ресторанчике в Сохо, пользовавшемся когда-то незаслуженной репутацией, но затем скоро забытом, в небольшом отдельном кабинете, во втором этаже, они сидели за отличным ужином, разговаривая о всяких пустяках. Молодой человек был разговорчив и весел, но смеялся слишком громко для благовоспитанного человека, руки его сильно дрожали и голос внезапно принимал резкие оттенки, ясно показывавшие, что он ему не повинуется. Когда десерт был убран со стола и он закурил сигару, Айрис обратилась к нему с такими словами:
      - Вы, я уверена, извините меня за мое любопытство. Все в вас мне нравится, но еще более того удивляет меня, и я, рискуя даже показаться вам неделикатной, все-таки скажу вам, что я стою вашего доверия. У меня самой многo тайн, которые я постоянно доверяю недостойным лицам. И если, как я предполагаю, тайна ваша не из умных, то вам нечего стесняться меня, так как глупее меня нет людей в Англии. Я провожу жизнь, отыскивая приключения, и нет такой глупости, которой бы я не сочувствовала.
      - Вы мне нравитесь, мисс,- отвечал молодой человек,- вы внушаете мне доверие, и я ничего не имею против вас...- Молодой человек продолжал, все более и более воодушевляясь: - По-настоящему я не должен был бы рассказывать вам свою историю, но вследствие этого я именно и желаю рассказать вам ее. По-видимому, вы совсем приготовились услышать какую-нибудь дурацкую историю, и у меня не достает духа разочаровать вас. Годы мои не играют никакой роли в рассказе. Я самым обыкновенным образом происхожу от своих предков и от них я наследовал триста фунтов годового дохода и очень порядочный дом, который я и теперь еще занимаю. Я полагаю, что они же передали мне легкомысленный характер, которому я с наслаждением предавался. Воспитание я получил хорошее. Я играю на скрипке так, что мог бы играть в плохоньком оркестре, впрочем, и в этом я не совсем уверен. То же самое я могу сказать и о своей игре на флейте и на валторне... Относительно виста могу сказать, что в эту ученую игру проиграл сто восемь фунтов в год. Французский язык я знаю настолько, что мог мотать деньги в Париже так же легко, как и в Лондоне. Одним словом, я обладаю всеми мужскими совершенствами. Я пережил всевозможные приключения, не исключая и дуэли из-за пустяков. Только два месяца тому назад я встретил девушку и по наружности и по. душе совершенно в моем вкусе, сердце у меня совершенно растаяло: я почувствовал, что судьба моя решена и что я готов влюбиться. Но когда я принялся пересчитывать свои деньги, то увидал, что капитала у меня осталось немного менее четырехсот фунтов. Спрашиваю вас, может ли порядочный человек влюбиться, имея за душой только четыреста фунтов. Я решил, что не может, удалился от очаровательной девушки, сделавшись расточительнее прежнего, к сегодняшнему утру остался с восьмьюдесятью фунтами стерлингов. Эти деньги я разделил на две равные части. Сорок фунтов я оставил на одно особенное дело, а другие сорок фунтов я решил истратить сегодня же до вечера. Я провел день прекрасно, выкинул несколько штук, в том числе и последняя глупость с пи - рожными доставила мне удовольствие вашего знакомства; я, как говорил вам, решился привести свою бестолковую жизнь к еще более бестолковому концу: и когда я вышвырнул кошелек свой на улицу, мои сорок фунтов были истрачены. Теперь вы знаете меня так же хорошо, как я сам себя знаю: я сумасшедший, сознательный сумасшедший, но при этом я прошу вас верить, что никогда не был нюней и трусом.
      По тону и манерам молодого человека было ясно видно, что он с презрением и с горечью думал о себе. Айрис пришла к заключению, что любовь его была глубже, чем он сознавался, и что он намеревался посягнуть на свою жизнь. Фарс с пирожными начинал принимать трагический оттенок.
      - Не странно ли,- воскликнула Айрис,- что мы встретились совершенно случайно в таком громадном омуте как Лондон и находимся почти в одинаковом положении.
      - Как? - вскричал молодой человек,- разве и вы тоже разорены? Неужели этот ужин такое же сумасбродство, как и мои пирожные? Неужели дьявол свел своих сторонников для последней попойки?
      - Да,- прошептала Айрис,- это моя последняя ночь...
      - Нет... Нет... Вы еще не пробовали последнего средства,- и молодой человек стал искать что-то по своим карманам.
      Достав солидный бумажник, долго в нем рылся, наконец извлек оттуда карточку и махнул ею перед носом Айрис
      ПРОФЕССОР МИГЕЛЬ РЮФИСК
      Кавалер португальского ордена Христа
      ДИРЕКТОР Института биометрической психотерапии
      Понедельник, среда, пятница с 2 до 6 час.
      Лондонская ул., 117.
      Из другого кармана он вытащил другой, не менее туго набитый бумажник, а из бумажника сложенное вдвое объявление.
      На первой странице было написано:
      ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОКОНЧИТЬ С СОБОЮ...
      не откажите перевернуть эту страницу, и дальше, на следующей странице:
      ПРОФЕССОР МИГЕЛЬ РЮФИСК 117, Лондонская ул., 117
      СПЕЦИАЛИСТ ПО САМОУБИЙСТВУ в течение одной недели внушает вам страстную любовь к жизни.
      - Кто же вы?.. Кто? - удивленно спросила Айрис.
      - Агент профессора,- с поклоном произнес молодой человек.- Он меня вылечил и вылечит вас, мисс... Ваше здоровье! - и он залпом выпил стакан вина...
      Глава III
      Айрис у профессора Мигеля Рюфиска
      Стоя на тротуаре улицы, Айрис разглядывает фасад Института биометрической психотерапии, на который указывает большая вывеска.
      Это дом пышной архитектуры, с оттенком вычурности.
      Экипажи дожидаются, вытянувшись в ряд.
      Айрис появляется в вестибюле. Ее встречает разряженный портье, осведомляется, что ей угодно, и ведет ее к лифту.
      Лифт кубической формы, весь из граненых стекол, кажется огромным ящиком для драгоценностей.
      Подъем во второй этаж. Другой вестибюль. Лакей в белых чулках. Айрис обращается к нему. Лакей принимает важный вид. Очень трудно увидеть профессора лично. У профессора чересчур много клиентов, а принимает он только по одному. Чтобы подтвердить свои слова, лакей открывает дверь в обширную приемную. Видна целая перспектива клиентов: они дожидаются сидя, стоя, присев на корточки, прислонившись к стене, спиною друг к другу, словом, в самых разнообразных положениях, но своей позой, выражением лица и манерой одеваться показывая неуравновешенность своих умственных способностей.
      Айрис подходит к двери, во взгляде ее какая-то пристальность, а походка не очень свободна.
      Вот она на пороге, она прислоняется к косяку двери; она нагибает голову в сторону приемной.
      На экране появляется все то, что она схватила своим взглядом: огромный зал, круглый столик и несколько стульев.
      Бессмысленность, испаряемая таким множеством мозгов, становится видимой. Можно различить нечто вроде очень тонкого пара, который исходит от человеческих тел и постепенно насыщает воздух. Особенно одна женщина, сидящая на пуфе посреди комнаты и одетая как старая картежница в Монте-Карло, похожа на огромную вулканическую трещину.
      От этого даже предметы меняют форму. Ножки круглого стола выворачиваются, и поверхность его выгибается.
      Стены отступают, и кажется, что они вот-вот закружатся.
      Теперь на экране появляется лицо Айрис.
      Сначала оно выражает глубокое и явное изумление; потом неловкость и подавленность; потом какое-то улыбающееся ошеломление; потом загадочное удовлетворение, смягчающее ее рот и довольно глупо сияющее в ее зрачках; потом слепое опьянение.
      Но лакей трогает ее за плечо.
      Айрис поворачивается всем телом, приходит в себя, ощупывает карманы и наконец вынимает карточку.
      Г. П. БЕНЭН совершенно особенно рекомендует своего дорогого старого друга Айрис мудрому вниманию Проф. Кав. Мигеля Рюфиска.
      Улица Ив, д. 4
      Лакей рассматривает карточку, качает головой, затем скрывается за маленькой дверью. Айрис возвращается к созерцанию приемной.
      Лакей возвращается и украдкой делает знак. Айрис вдет за ним. Узкий коридор; потом кабинет профессора.
      Это большая высокая комната, заставленная странными предметами: приборы с градуированными шкалами; измерительные цилиндры разной величины; батареи пробирок, соединенных проволокой; большие стеклянные диски с одним серебряным и одним золотым сектором; какие-то весы; индукционные катушки.
      Отдельно - широкое кресло на подставке, с медным обручем для головы, медными ручками и педалями из того же металла.
      От сиденья, спинки, ручек, подножки и обруча идет проволока или гибкие трубочки, которые соединяются с различными измерительными приборами.
      Недалеко от кресла на подставке помещается большая черная доска. Маленький грум-негр, одетый в красное, стоит слева от доски, держа в руке влажную губку и чашку, наполненную кусочками мела.
      Направо у стены что-то вроде огромного шкафа, составленного из сотен нумерованных ящиков.
      Профессор Мигель Рюфиск, во фраке, с орденской лентой и крестом переливчатого блеска на шее, любезно встречает Айрис и задает ей несколько вопросов.
      Затем он приглашает ее сесть в кресло. Айрис повинуется, но обнаруживает некоторое беспокойство. Осматривая, все ли в порядке, профессор произносит пять-шесть фраз насчет своих принципов и метода.
      Он поправляет положение рук и ног пациентки, укрепляет обруч на голове.
      - Закройте глаза. Напряженно думайте и не обращайте на меня внимания.
      Айрис закрывает глаза, делает сосредоточенное лицо.
      Видно, как понемногу стрелки различных шкал начинают вздрагивать, двигаться. Они сверкают, колеблются и довольно долго не останавливаются. Профессор наблюдает за ними, потом, не теряя их из виду, принимается делать на доске головокружительные вычисления над уравнениями. Он пишет так быстро, что доска в одно мгновение покрывается цифрами; но грум тут как тут и не менее быстро стирает их; а когда в руках профессора ломается кусочек мела, то он поспешно сует ему другой. Время от времени Айрис тяжело вздыхает. Стрелки тотчас же вздрагивают и опускаются к той части шкалы, которая в барометре называется "Сильный дождь. Буря". Наконец профессор переводит дух и посредине доски пишет крупными буквами: Ро = 337 с остатком Он предлагает Айрис открыть глаза и показывает ей результат, на который Айрис взирает с довольно-таки глупым видом; потом направляется к подобию шкафа, из ящика 337 вынимает запечатанный конверт и подает его посетительнице.
      Они обмениваются приветствиями. Айрис покидает кабинет, держа конверт.
      Предписание профессора Кавалера Мигеля Рюфиск а.
      На тротуаре Айрис распечатывает конверт и вынимает оттуда предписание.
      ИНСТИТУТ БИОМЕТРИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ
      КАБИНЕТ проф. Мигеля Рюфиска
      ПРЕДПИСЫВАЮ: Будьте сегодня же на перекрестке Бюси в 17 ч. 15 м.
      С этой минуты внимательно наблюдайте за всеми экипажами, которые появляются на перекрестке со стороны улицы Болингбрака.
      Отсчитайте пятнадцать экипажей с седоками (пустые - не в счет).
      Как только покажется шестнадцатый - бросайтесь к нему; каким бы то ни было способом усядьтесь в него; но по возможности вежливо и не употребляя насилия.
      Объясните седоку или главному из седоков, что протесты бесполезны, что вы будете сопровождать его против его желания; но что, во всяком случае, ему нечего опасаться.
      Когда он успокоится, дайте ему понять, что вы отдаете себя всецело в его руки, что вы умоляете его, что вы прямо-таки приказываете ему распоряжаться вами и вашей жизнью, все равно до каких пределов и вполне как ему заблагорассудится.
      Дайте ему понять, что самое простое для него - это согласиться.
      Настаивайте с возрастающею решимостью до полного удовлетворения.
      Проф. Кав. Мигель Рюфиск.
      Текст предписания появляется на экране, фраза за фразой, и мы можем судить по лицу Айрис о произведенном им впечатлении.