Один из древних источников с похвалой отзывается об Иване Калите за то, что он «исправи Руськую землю от татей (воров. – Н. Б.) и от разбойник» (10, 465). Можно только догадываться, каких усилий это ему стоило и сколько разбойничьих гнезд, свитых в лесных чащобах, было обнаружено, захвачено и разорено тогда московскими воеводами.

По-настоящему приняться за эту работу князь Иван смог только после того, как внес существенные изменения в тогдашние правовые нормы. Согласно древней традиции крупные земельные собственники (бояре, монастыри, епископские кафедры) имели право суда по всем без исключения уголовным делам в пределах своих вотчин. Однако далеко не все вотчинники имели возможность вести успешную борьбу с разбойничьими шайками или матерыми преступниками-одиночками. Кроме того, даже изловив злодеев, местные судьи зачастую отпускали их за взятку. Только сильная рука центральной власти могла как следует наладить это сложное дело.

Иван Калита стал изымать наиболее серьезные уголовные дела из ведения вотчинников и передавать их своей администрации. Сохранилась его грамота новгородскому Юрьеву монастырю. Согласно ей, монастырские люди, живущие в городе Волоке (современный Волоколамск), должны судиться у своих монастырских властей по всем делам «опроче татьбы, и розбоя, и душегубства»... Расследование и наказание этих преступлений князь вверяет своим наместникам.

Случай с юрьевскими вотчинами – не исключение. Исследователи древнерусского права отмечают, что в московских землях княжеская администрация взяла в свои руки борьбу с тяжкими преступлениями гораздо раньше, чем в других русских княжествах (107, 365).

Но главными ворами всегда были представители местной знати. С ними князь Иван расправлялся «не взирая на лица». Судьба ростовского «епарха градскаго (то есть, видимо, тысяцкого. – Н. Б.), старейшаго болярина» Аверкия, подвешенного за ноги и замученного до полусмерти московскими палачами, служит примером того, какими средствами Иван Данилович сбивал спесь с этих людей. Конечно, жестокость остается жестокостью, даже если она совершается во имя благой цели. И все же трудно не вспомнить в этой связи одного суждения Макиавелли. «Государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица» (101, 40).

Свою задачу правителя Калита понимал, однако, гораздо шире, чем только как борьбу с разгулом «лихих людей». Библия воспитала в нем чувство постоянной личной ответственности перед Богом за свою землю. Она учила его во всем устремляться к высшим идеалам. Благодаря ей князь Иван был велик и в своих взлетах, и в своих падениях.

«Вот, Царь будет царствовать по правде, и князья будут править по закону; и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды» (Исайя, 32, 1).

Издавна одной из главных обязанностей князя в Древней Руси был суд и судебное законодательство. Занятые множеством других дел, князья обычно передавали эти полномочия своим управляющим (тиунам), а те, в свою очередь, – другим доверенным лицам. В конце концов, суд становился источником обогащения для судей, получавших доходы не столько от положенных им по закону судебных пошлин, сколько от всяческих «посулов», то есть взяток. Свое отношение к суду народ издавна выражал известной поговоркой: «С сильным не борись, с богатым не судись».

Церковные проповедники часто укоряли князей за пренебрежение справедливым судом. От времени Калиты сохранился список наставления тверского епископа Семена (умер в 1288 году) полоцкому князю Константину Безрукому. Однажды во время пира князь заспорил с владыкой о том, где будет на том свете тиун – в раю или аду? Распалясь, князь заговорил начистоту: «Тиун неправду судит, мьзду емлет, люди продает, мучит, лихое все деет»... Епископ не стал с этим. спорить, но заметил, что на то и князь, чтобы избирать не плохих тиунов, а хороших. «Аки бешена человека пустил на люди, дав ему меч, – тако и князь, дав волость лиху человеку губити люди. Князь во ад и тиун с ним во ад!» (13, 464).

Не знаем, как отбирал Иван Данилович своих тиунов. Однако несомненно, что он много занимался улучшением суда и развитием законодательства. Исследователи древнерусского права установили, что при Калите, а возможно, и по его указу, на Руси велась работа по собиранию и обработке памятников византийского и русского права. Современники недаром сравнивали его с византийским императором Юстинианом, знаменитым своей законотворческой деятельностью.

Однако сам князь Иван видел свою цель не только в создании хорошего законодательства, но и в утверждении в своей земле Правды. В приписке к Сийскому Евангелию главной добродетелью Ивана Даниловича представлена любовь к правде. Это понятие трижды встречается в первой части произведения.

«О сем бо князи великом Иване пророк Езекии глаголеть: в последнее время в апустевшии земли на запад встанеть цесарь правду любя и суд не по мзде судя ни в поношение поганым странам. При сем будеть тишина велья в рускои земли и въсияеть в дни его правда, яко же и бысть при его царстве. Хвалит римьская земля Петра и Павла, Азия Иоана Богословца, Индийская Фому, Ераполь Филипа, Руская земле первозванаго апостола Андрея, греческая земля цесаря Костянтина; сему благородному князю великому Ивану, створ-шему дела подобна в Рускои земли правоверному цесарю Костянтину; о сем бо песнословец глаголет: „постави, Господи, законодавца над ними да разумеют языци яко человеци суть; то же рек: „Боже! суд цесареви дай же правду сынови цесареву“. Сии бо князь великой Иоан имевше правый суд паче меры, поминая Божественае Писания“ (103, 95).

Какой смысл вкладывал Калита в слово «правда»? В языке того времени оно было весьма многозначным. Его первое, узкое значение – закон или свод законов («Русская правда»). Но, кроме этого, «правда» может означать и истину, и добродетель, и праведность как соответствие высшему нравственному закону, и божественную волю и, наконец, – справедливость. В Похвале Ивану Калите из Сийского Евангелия слово «правда» применяется в двух смыслах: правда как справедливость (в сочетании с идеей справедливого суда) и правда как христианское учение («и воссияет в дни его правда»). Это последнее значение слова «правда» было общеизвестно благодаря таким церковным песнопениям, как, например, тропарь на праздник Сретения Господня: «Радуйся, Благодатная Богородице Дево, из Тебе бо возсия Солнце правды, Христос Бог наш» (глас 1-й).

Видимо, Иван Данилович действительно стремился утвердить в своей земле «правду» как справедливость, наладив праведный, нелицеприятный суд. Для этого князь должен был, конечно, лично участвовать в разборе тяжб и вынесении приговора, не полагаясь на своих тиунов. При всей его невероятной занятости (одних только поездок в Орду он совершил около десятка!) Иван находил время для «правды» – справедливости. Такое отношение к делу было редким среди князей и создавало Калите славу в народе.

Почитая своим долгом заботу о «правде» – справедливости, князь Иван не только утверждал «правый суд», но и старался помочь тем, кто был обездолен судьбой. В приписке к Сийскому Евангелию сказано, что он был «сирым (бедным, нищим. – Н. Б.) в бедах помощник, вдовици от насильник изимая яко от уст львов» (103, 96).

Согласно библейской традиции милосердие считалось одной из главных добродетелей правителя. В книге пророка Даниила (как и в приписке к Сийскому Евангелию) милосердие упоминается в сочетании с правдой. Пророк предрекает царю Навуходоносору грядущие бедствия и наставляет: «Посему, царь, да будет благоугоден тебе совет мой: искупи грехи твои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Даниил, 4, 24).

Несомненно, книга пророка Даниила была одной из любимых книг Ивана Калиты. И не отсюда ли тема правды и милосердия перенеслась в Похвалу Ивану Калите? (Так именуют иногда приписку к Сийскому Евангелию). Впрочем, было еще одно произведение, послужившее источником не только для «Похвалы», но и для самой жизненной философии князя Ивана. То было «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона. В нем ярко представлен образ основателя русского православия, общего предка всех русских князей Владимира Святославича. Иларион восхищается милосердием киевского князя, цитируя при этом книгу пророка Даниила. «К сему же кто исповесть многыа твоа нощныа милостыня и дневныа щедроты, яже к убогыим творяаше, к сирыим, к болящиим, к дължныим, к вдовам и к всем требующим милости? Слышал бо бе глагол глаголаный Даниилом к Навуходоносору: „Съвет мой да будет ти годе, царю Навуходоносоре: грехы твоя милостинями оцести, и неправды твоа щедротами нищиих“. Князь Владимир – „бе вдовицам помощник“.

Тема милосердия приобрела особое значение в период «злой татарщины», когда количество «сирых» и «вдовиц» на Руси многократно возросло. Монах Яков в своем послании воинственному ростовскому князю Дмитрию Борисовичу (около 1281 года) напоминал известные, но оттого не менее важные истины: «милостивии помиловани будут, милость бо на суде при всем лишше хвалима есть и смерти избавляет» (13, 460). Он вспоминал и перефразировал «Слова святого Василия»: «Человече, на торгу еще еси житиисцем; да иже торг не разыдется, купи си милостыню нищих помилованье от Бога» (13, 612).

Исходя «из худшего», можно утверждать, что прославленное «Похвалой» и летописью милосердие Ивана Калиты – не более чем дань «литературному этикету», требовавшему изображать князей идеальными правителями. Однако от подобных подозрений князя спасает его уникальное прозвище: его иронический оттенок убеждает, что оно родилось в народе, а не выдумано придворными книжниками. Подобно тому как Александр Невский остался в памяти народа как храбрый, а Иван IV как грозный правитель, – так Иван Данилович стал в ней символом правителя доброго. Именно так его и называет один древний источник – Иван Добрый (10, 561). Первое прозвище, Калита, вытеснило второе благодаря своей оригинальности и звучности. Но, в сущности, они обозначают одно и то же. В историю Руси он по праву должен войти как Иван Добрый.

В. О. Ключевский, весьма скептически отзывавшийся о способностях московских князей XIV – XV веков, нашел, однако, несколько добрых слов для Калиты. Историк тонко почувствовал, в чем состояло своеобразное очарование личности князя Ивана для современников. Став великим князем, Иван Данилович «первый начал выводить русское население из того уныния и оцепенения, в какое повергли его внешние несчастия. Образцовый устроитель своего удела, умевший водворить в нем общественную безопасность и тишину (и справедливый упорядоченный суд, добавили бы мы! – Н. Б.), московский князь, получив звание великого, дал почувствовать выгоды своей политики и другим частям Северо-Восточной Руси. Этим он подготовил себе широкую популярность, то есть почву для дальнейших успехов» (83, 20).

Но Калита как историческая личность был гораздо значительнее, чем просто добрый и милосердный правитель, хороший хозяин, «образцовый устроитель своего удела». Порядок, который он навел в своем Московском княжестве и других подвластных ему землях, был, по существу, новым решением вечной проблемы власти. Разрозненные русские княжества XIII века, стонавшие под властью татар, не способны были консолидироваться в единый политический организм. Историки справедливо говорят о «кризисе средневековой Руси» во второй половине XIII столетия, когда преобладающими в жизни страны стали процессы упадка и дезинтеграции. В сущности, князь Иван сотворил чудо: из мертвых с точки зрения будущего политических молекул он создал живую, способную к развитию клетку – Московское княжество. Свое небольшое княжество он обратил в своего рода зерно российской государственности. Со временем это зерно взошло, превратилось в стебель, раскинуло листья и стало уверенно расти ввысь и вширь, следуя заложенной в нем таинственной генетической программе.

В чем же заключается «генетический код» московской государственности? Ключ к ответу на этот вопрос дают уже упоминавшиеся слова из приписки к Сийскому Евангелию – Похвалы Ивану Калите: «и въсияеть в дни его правда, якоже и бысть при его царстве». Князь Иван хотел построить государство правды, понимая под «правдой» прежде всего Правду Божию. Ее зримые очертания он искал в глубинах Священного Писания. И потомки его, каждый в меру своих дарований, шли по его стопам.

Это понимали, между прочим, и московские летописцы XIV – XV веков, с искренним восторгом повествовавшие об успехах своих князей. «Единодержавие казалось им государством правды, ибо вне его они не видели правды, любви и национальной свободы» (134, 284).

Основными взаимодополняющими элементами московской государственности были вера и разум. Вера давала энергию, заставляла во всем стремиться к высшей правде; разум указывал пути наведения государственного порядка в большом и беспорядочном русском мире. Вера была незримой известью, скреплявшей тяжелые камни порядка.

Вся деятельность Ивана Калиты как правителя проникнута пафосом Священного Писания. Ветхозаветный царь удивительным образом уживался в нем с апостолом, а бессердечный мытарь – с кающимся грешником. И в этой своей поразительной противоречивости князь Иван был глубоко русским человеком.

Идея провиденциальной избранности Русской земли, возникшая еще во времена Ярослава Мудрого и зазвучавшая с новой силой при Андрее Боголюбском, возродилась из-под пепла татарских погромов в правление Ивана Калиты. Согласно логике средневекового мышления, сам небывалый масштаб бедствия, обрушившегося на Русь («ордынский плен») и свидетельствовал об особом отношении Бога к этой земле, об его отеческой любви к ней.

Зародившаяся при Калите «московская идея» была, по сути своей, религиозно-политической. Она прочитывается только в контексте ветхозаветных и новозаветных событий. Упрощая и по необходимости схематизируя, ее можно свести к нескольким ключевым положениям.

Бог наказал Русскую землю татарами, подобно тому, как отец порою больно наказывает свое любимое дитя, чтобы направить его на путь истинный. Московская земля первой возвращается на путь правды. Ее правитель князь Иван Данилович своим благочестием снискал милость Божию, которая проявилась в приезде в Москву святителя Петра, в спасении Москвы от разгрома во время Федорчюковой рати, в передаче князю Ивану великого княжения Владимирского.

Благочестивые московские князья строят храмы и монастыри, подчиняют всю жизнь поискам Божьей Правды. Следуя наставлениям ветхозаветных пророков, они верой й правдой служат новому Навуходоносору – ордынскому «поганому царю». И за это Господь воздает «великой тишиной» для всей Руси.

Такое осмысление событий неизбежно приводило к мысли, что именно Москва и ее правители избраны Богом для спасения Русской земли, для ее возвращения на путь правды. Все, что делают москвичи, они делают не по своей прихоти, но во имя исполнения благодатного Божьего промысла о Руси.

Так у московских правителей появлялась уверенность в своей правоте. Она укрепляла их силы, но порою приводила к трагическим столкновениям с вечным нравственным законом.

В характере Ивана Калиты было нечто, сближающее его с купцами-старообрядцами прошлого столетия. Они славились не только своим истовым благочестием, но и жесткой деловой хваткой, умением «драть три шкуры» со своих работников. Создатели всероссийского хлебного рынка, они в конечном счете стали основоположниками торгово-промышленного капитала в России. Эти неторопливые кряжистые бородачи были связаны между собой незримыми нитями духовной общности. Они спокойно доверяли компаньону-единоверцу целые состояния без всяких векселей.

Князь Иван любил купцов. Ему нравилась их смекалка и деловитость, подвижность и готовность к риску. А главное – они постоянно пополняли его великокняжескую казну, выручали в тяжелую минуту безденежья.

Наведя порядок на дорогах и усмирив произвол местных князей в городах, Иван Данилович заслужил благодарность купцов. В годы его княжения они вздохнули с облегчением. Торговля пошла в гору. Однако, судя по всему, князь не замедлил наложить и на купцов свою тяжелую руку. Одной рукой расчищая им путь, он другой рукой душил их тяжкими налогами.

Административно-хозяйственная сторона правления Ивана Калиты вообще очень мало известна. Почти единственным источником служит его завещание («духовная грамота») , сохранившееся в двух вариантах. Точная дата его написания неизвестна.

Анализируя эти грамоты, сравнивая их с завещаниями его сыновей и внуков, исследователи приходят к выводу, что князь Иван много занимался развитием налоговой системы в своих землях. Его труды в этой области требуют особых комментариев.

Во второй половине XIII века на Руси существовали две самостоятельные налоговые структуры. Одна, укомплектованная в основном татарами и «бесерменами», занималась сбором ордынского «выхода»; другая, княжеская, обеспечивала Рюриковичей средствами для содержания дружины, ведения войны и иных нужд. Со временем русские князья сумели убедить хана передать сбор ордынской дани в их руки. Каждый князь стал лично собирать и отвозить к ханскому двору причитавшийся с его удела ордынский «выход». Новый порядок избавил страну от сотен и тысяч чужеземных паразитов – откупщиков, сборщиков дани. Однако и он был весьма несовершенен. Путевые расходы, связанные с частыми поездками в Орду, разоряли мелких князей, делали их неоплатными должниками ордынских ростовщиков. Требуя выплаты княжеских долгов, татары подчистую разоряли целые города и волости. Кроме того, такой порядок отношений с Ордой способствовал возникновению новых усобиц, так как младшие князья часто использовали свои поездки в Орду для сплетения всевозможных интриг против старших сородичей.

Следующим шагом в развитии системы сбора ордынской дани стало признание ханом исключительного права великого князя Владимирского на получение и доставку в Сарай «выхода» со всех русских земель. Разумеется, расплывчатость правовых норм и огромное значение личных контактов в этом патриархальном обществе приводили к тому, что элементы старой системы еще очень долго сохранялись внутри новой. Ханские баскаки и откупщики собирали дань в некоторых областях Руси и после упразднения старой налоговой системы; некоторые местные князья самостоятельно вели дела с Ордой и после признания особых прав в этой области великого князя Владимирского. И все же введение «ордынской монополии» великого князя Владимирского было большим шагом вперед на пути создания единого Русского государства.

Некоторые историки полагают, что именно Иван Калита создал эту новую систему. Источники не содержат, однако, прямых подтверждений этого положения. Единственным косвенным доказательством можно считать одну загадочную фразу Никоновской летописи. Рассказав о передаче Ивану Даниловичу великого княжения Владимирского в 1328 году, летописец многозначительно добавляет: «...и иныя княжениа даде ему к Москве» (22, 195). Возможно, летописец имел в виду не привилегию Калиты на сбор ордынского «выхода», а лишь «купли» князя (Углич, Галич и Белоозеро) и пожалованные ему права на половину Ростовского княжества.

Всегда осторожный в своих догадках В. О. Ключевский объяснял это следующим образом. «Татары по завоевании Руси на первых порах сами собирали наложенную ими на Русь дань – ордынский выход, для чего в первые 35 лет ига три раза производили через присылаемых из Орды численников поголовную, за исключением духовенства, перепись народа, число; но потом ханы стали поручать сбор выхода великому князю Владимирскому. Такое поручение собирать ордынскую дань со многих, если только не со всех, князей и доставлять ее в Орду получил и Иван Данилович, когда стал великим князем Владимирским. Это полномочие послужило в руках великого князя могучим орудием политического объединения удельной Руси» (83, 21).

Как бы там ни было, князь Иван собирал ордынский «выход» со всей Северо-Восточной Руси и Новгорода. Он очень дорожил этой привилегией и запечатлел ее в своем титуле. Первым из великих князей Владимирских Калита стал именоваться «князь великий всея Руси». Видимо, здесь он последовал примеру митрополита, который в ответ на галиц-кий церковный сепаратизм начал именовать себя «митрополит всея Руси» (67, 103).

В поисках выхода из финансовых затруднений Иван Данилович набрел на идею, которая оказалась плодотворной. Он начал расплачиваться со своими слугами не деньгами, а землями. Однако земли эти они получали не «в вотчину», то есть на правах частной собственности, а во временное, условное держание. В завещании Калиты среди прочих встречается и следующее указание: «А что есмь купил село в Ростове Богородичское, а дал есмь Бориску Воръкову, аже иметь сыну моему которому служити, село будет за ним, не иметь ли служити детем моим, село отоимут». Историки по-разному объясняют это довольно загадочное распоряжение московского князя. Все сходятся на том, что по своему положению Бориска Ворков, несомненно, помещик. Однако далее мнения расходятся. Некоторые считают его первым и даже единственным в то время русским помещиком; другие (как, например, известный историк Н. П. Павлов-Сильванский) полагают, что таких, как он, помещиков во времена Калиты было уже много. Особое упоминание Воркова в завещании московского князя Павлов-Сильванский объясняет тем, что это поместье находилось не в московских землях, а в чужом княжестве. «О селах, пожалованных слугам в пределах московских владений, разделенных между князьями-наследниками Семеном, Иваном и Андреем, не надо было упоминать особо, потому что условия пожалования были хорошо известны, а принадлежность таких сел тому или другому князю определялась границами выделенных уделов» (107, 453).

Так или иначе, Иван Калита, несомненно, одним из первых среди русских князей оценил преимущества поместного землевладения. С его легкой руки оно со временем станет повсеместным, а выросшее на его основе дворянство – военно-административным каркасом российского централизованного государства.

Среди доходных статей своего бюджета Иван Данилович особо выделял торговые пошлины. И на то были все основания. Если прямой поземельный налог, взимаемый с крестьян («дань»), нельзя было увеличить без риска разорить земледельцев, то городские оброки могли возрастать по мере оживления торговли и промыслов. Вероятно, именно при Калите в Московском княжестве появилась новая торговая пошлина с татарским названием «тамга» (81, 178). Она равнялась определенной части от стоимости проданного и купленного товара. Размер тамги мог изменяться в зависимости от обстоятельств и распоряжений местных властей. Поначалу тамга шла исключительно в ханскую казну и ее сбором занимались сами татары. Тамга дополнила старую русскую таможенную пошлину – «осьмичное», равную восьмой части цены товара. Существовала в то время и еще одна торговая пошлина – «мыт». Она взималась при пересечении купеческим обозом границы княжества, уезда или города.

Распределение доходов от торговых пошлин между княжеской и ханской казной было подвижным, изменчивым. Случалось, что московские Даниловичи уговаривали хана пожаловать им тот или иной город или признать право на его захват под условием передачи татарам сбора в этом городе тамги, осьмичного или мыта. Бывали и обратные случаи, когда доходные статьи, принадлежавшие прежде татарам, возвращались в карманы князей московского дома (81, 184).

Внимательный ко всему, что могло принести доход, князь Иван не упустил из виду и торговлю хмельным «медом». Есть основания думать, что он расширил производство «меда» в своих подмосковных «варях», то есть варницах, где собранный бортниками мед диких пчел превращался в веселящую душу медовуху (81, 186).

Спрос на хмельную продукцию княжеских «варей» был постоянным. Пили русские люди в ту темную пору весьма и весьма основательно, отгоняя хмелем тоску и безысходность.; Хмель гулял по избам и по княжеским теремам. Монах Яков в послании к ростовскому князю Дмитрию Борисовичу (около 1281 года) умолял его – «блюдися запойства!».

Неистовое пьянство сопровождало тяжкие бедствия, которыми так обильна была тогдашняя русская жизнь. По воспоминаниям игумена Пафнутия Боровского, во время «великого мора» 1427 года одни постригались в монахи, а другие, напротив, «питию прилежаху, зане множество меду пометную и презираемо бе» (3, 17). Дикое пиршество в заброшенных домах порою прерывалось тем, что «един от пиющих внезапу пад умираше; они же, ногами под лавку впхав, паки прилежаху питию» (3, 17).

Пьянство вошло в повсеместный обычай. В конце XV века преподобный Иосиф Волоцкий в своем монастырском уставе строго воспрещал держать хмельные напитки в обители. Зная, что вино в небольших количествах подавалось на трапезах в греческих монастырях, Иосиф предусмотрительно объяснил, почему этот обычай нельзя переносить в русские монастыри: «В Рустей же земле ин обычей и ин закон: и аще убо имеем питие пианьственое, не можем воздержатися, но пиемь до пианьства» (33, 318).