Нижняя кромка облачности находилась метрах в пятистах от земли. Борт довернул, вывалился из туч и снизился над полосой. Касание было довольно мягким, пилоты знали свое дело. Машина словно вздохнула облегченно, расслабив уставшие крылья, так долго державшие ее в воздухе.
      Мы еще катили по полосе, когда пассажиры оживленно зашевелились. В салоне стало шумно, некоторые потянулись к выходу, несмотря на просьбу стюардессы оставаться на местах.
      Меня всегда интересовала в людях эта черта. Ведь никто не сойдет на землю, пока не откроют люк, никто не получит багаж, пока его не доставят с борта. Но неистребимая привычка куда-то торопиться заставляет людей стоять в очереди у выхода с таким видом, словно они прилетели на два часа раньше остальных.
      Самолет остановился у терминала. Выждав, пока самые нетерпеливые, потолкав друг друга локтями, вывалятся наружу, я поднялся и пошел к выходу. Валявшиеся по всему салону салфетки, обертки от конфет и жевательной резинки, фольга выглядели на борту летательного аппарата как остатки пирушки в храме.
      Выходя, я положил ладонь на мокрый от дождя борт. Казалось, он вздрагивал, как бока взмыленной лошади. Я похлопал его и пошел к людям, в толчею большого аэропорта. Грустно расставаться с самолетами...
      Дожидаясь багажа, я видел сквозь залитые дождем стекла, как к "Боингу" подошел тягач, чтобы оттащить его на стоянку и дозаправку - казалось, борт устал настолько, что не в силах передвигаться самостоятельно; с бессильно обвисших крыльев ручьями стекала вода.
      Я взвалил на плечо рюкзак с парапланом, в котором, кроме крыла, помещался весь мой нехитрый багаж, и вышел под дождь. Подлетело такси, я положил рюкзак на заднее сиденье. Стараюсь никогда не класть крыло в багажник.
      Таксист запросил астрономическую сумму. Я пожал плечами, уселся и закурил, откинувшись на спинку сиденья. К дому мы подъезжали, когда на улице уже зажглись фонари. Я расплатился, не торгуясь; таксист, молчавший всю дорогу, внимательно посмотрел на меня и протянул несколько купюр обратно. Видимо, у меня был вид, словно я умер еще вчера.
      Татьяна была дома. Она выбежала в прихожую с индейским боевым кличем, рассыпая свои карандаши, маркеры и рекламные буклеты, и повисла у меня на шее. Я уткнулся ей в плечо, гладил ее волосы и чувствовал, как оттаивает ледышка, саднившая в груди весь день.
      Она отстранилась, оглядела меня и взъерошила мне волосы:
      - Привет победителям! Ну что, пьем шампанское?
      Я улыбнулся в ответ:
      - Я оставил лавры другим, пусть разбираются между собой. Нельзя же выигрывать все на свете.
      Я чувствовал, как согреваюсь; мне было хорошо дома.
      - Ну и черт с ними. - она была великодушна. - Все равно пьем шампанское! А как там Никита?
      Радость возвращения потускнела, словно задули свечу.
      - Покорми меня чем-нибудь, а? - я стащил с плеч куртку, прошел на кухню и уселся на привычное место.
      Татьяна прошла следом, звякнула кастрюльками на плите, достала из холодильника сок.
      Повисла неловкая пауза.
      - Знаешь, Белов, - сказала она, внимательно глядя на меня, - вообще-то на тебя это не похоже, но, по-моему, ты просто ему завидуешь...
      ...Наутро все пошло наперекосяк. Лучше бы она, уходя на работу, заперла меня дома.
      Позвонил знакомый, которого я давно уговаривал хоть одним глазком взглянуть на парапланы. Именно сегодня у него выдался свободный день, и я через силу собрался. Наскоро выпил кофе, схватил рюкзак с крылом и выскочил на улицу.
      Дождь закончился, кромка облачности поднялась метров до восьмисот, и даже немного потеплело.
      Всегда такая покладистая, Лизавета вдруг заупрямилась. Мотор фыркнул и заглох. Я растерянно посмотрел на приборную панель - да что это с ней? С четвертой попытки двигатель запустился, но работал с перебоями. Пока машина приходила в себя, я позвонил Семену и услышал, что наша буксировочная лебедка разобрана для замены барабана. Еле уговорил его что-нибудь сообразить. Недовольно бурча, он все же пообещал поставить на багажник "Москвича" пассивную лебедку* и приехать на поле.
      Я похлопал по карманам и убедился, что забыл сигареты. У табачного ларька Лизавета заглохла опять; я потихоньку начал заводиться.
      Ей-богу, стоило отменить все и вернуться, а я решил назло всему подняться в небо - там все должно пройти само собой.
      Как я ни торопился, к назначенному часу опоздал все равно. Ребята заждались; знакомый мой едва не уехал обратно. Наспех поздоровавшись со всеми, я вышел на старт. Любого другого с таким настроением я бы просто не выпустил в небо... Я отмахнулся от предчувствий, разозлившись еще больше, и прогнал Сергея, который хотел проверить мое снаряжение.
      Когда я отцепился, было больше пятисот метров. Парашютик на конце буксировочного троса с хлопком ушел вниз. Я огляделся по сторонам и заложил пару разворотов. Над головой висела низкая облачность - а мне виделось ярко-синее небо и параплан Никиты, уходящий за склон...
      Я поставил крыло в спираль, довернул воздухозаборники к земле. Скорость росла, земля надвигалась. "Ладно, клин клином..." - подумал я и рванул противоположную клеванту, загоняя аппарат в косую петлю... и уже находясь выше крыла, почувствовал, что скорости мне не хватит, стропы обмякли. Оказавшееся под ногами небо отпустило меня, и я полетел вниз... кажется, мимо крыла я проходил, но теперь стропы должны были сработать на разрыв стропы, которые я собирался поменять, запасной комплект давно лежал в машине.
      Я пролетел мимо крыла на расстоянии вытянутой руки, приготовился к рывку... рвануло, и я уже решил, что все обошлось, когда три или четыре стропы верхнего яруса лопнули и заполоскались по ветру. Ничем не удерживаемый центроплан выгнулся вверх под напором воздуха, через секунду с глухим щелчком лопнула еще одна стропа, за ней еще одна. Крыло потеряло устойчивость, оставшиеся стропы приняли на себя чрезмерную нагрузку... Я выпустил клеванту, шаря по подвеске в поисках ручки запасного парашюта - и похолодел, вспомнив, как еще в аэропорту, сдавая рюкзак в багаж, я сам убрал эту ручку под клапан, чтобы она ненароком не зацепилась за что-нибудь.
      Больше от меня ничего не зависело. Теперь я просто "сыпался" вниз, не зная, на чьем честном слове еще держится почти неуправляемое крыло. Отмеренные секунды растянулись на длину стропы, "Консул" раненой птицей полоскался в воздухе, отчаянно пытаясь меня удержать.
      Земля рывком придвинулась и ударила по ногам. Я повалился на бок; от удара захватило дух, в глазах потемнело, словно наступила ночь. Обмякшее крыло, шурша, накрыло меня.
      Потом, спустя вечность, я решил, что нужно двигаться. Хотелось вздохнуть, а под крылом, казалось, совсем нет воздуха. Я пошевелил ногами, сжал и разжал кулаки. Долго вставал на четвереньки и выползал из-под крыла, ставшего страшно тяжелым. Наконец высунул голову из-под кромки, разогнулся, как сумел, и, стоя на коленях, помахал рукой - жив.
      Ребята бежали ко мне по раскисшему полю, медленно перебирая ногами, как в кино. Очень хотелось дышать; первый судорожный вздох я сделал, когда Сергей уже был рядом. Я позволил себе расслабиться и упал на локоть.
      По идее, они должны были просто набить мне морду. Странно, что они этого не сделали. Вместо этого ощупывали, о чем-то спрашивали. Потом подхватили под локти и поставили на ноги. Только тогда Сема взял меня за грудки и, глядя в глаза, спросил:
      - Ты почему "запаску" не бросил?
      Я пожал плечами. Он оглядел подвеску в поисках ручки запасного парашюта и выматерился сквозь зубы.
      Когда меня подвели к машине, знакомый, белый как мел, выговорил:
      - И это ты называешь безопасным спортом?
      Ответить было нечего. Хотелось покаяться перед ребятами; я сделал все, чтобы убиться, и если был еще жив, то только потому, что кто-то наверху решил не пускать меня на небо. Выпить бы не помешало...
      ...Домой я ввалился в третьем часу ночи, полный отвращения к самому себе. Поставил рюкзак на пол и сел рядом. Татьяна, естественно, не спала. Она подошла, присела рядом, подперла рукой щеку и спросила:
      - Белов, тебе нравится такая жизнь?
      ...Прошла неделя, за ней другая; я не поднимался в воздух. Нет, я не боялся летать. Просто не хотел. Это странное чувство здорово осложняло жизнь. Татьяна не могла понять, что со мной происходит. Я был бы рад ей объяснить, если бы сам понимал...
      Однажды я достал крыло, разложил его по комнате, достал новый комплект строп - и едва не убрал все обратно, но заставил себя взяться за работу. Пока я менял стропы, "Консул" шуршал, как шуршит под ветром. Я выбирал из купола травинки, разглаживал его, а он рассказывал мне о небесах, в которых мы побывали. Вспомнилось наше первое знакомство - я осторожничал с управлением, а в результате едва не посадил на куст. Вспомнилась туча, от которой мы убегали. Уже первые крупные капли хлестали по крылу, ветер гудел в стропах так, что уши закладывало, а мы выбрались. Мы ушли, мы сели под деревьями, и я прикрывал его собой от дождя. А однажды под Пятигорском, теряя высоту, я уже готовился к посадке, когда он шевельнул консолью. Я сначала не поверил ему, а он вытащил меня в небо почти с верхушек деревьев, мы ушли на тридцатикилометровый маршрут...
      Так нас и застала Татьяна, вернувшаяся с работы. Она присела рядом, положила руки мне на плечи:
      - Слушай, Белов... Научи меня летать, а?
      Я напрягся.
      - Нет.
      - Ну почему? Ты можешь мне объяснить - почему?
      - Нет.
      Она встала, обиженная. Прошлась по комнате. А что я мог ей сказать? Что просто боюсь за нее? Да, параглайдинг безопаснее футбола. В общем и целом. За исключением отдельных случаев.
      - Ну хорошо. Тогда можешь хотя бы рассказать, что с тобой происходит? Я же не глупая, я все вижу...
      Она искренне пыталась помочь мне, а я не знал, как помочь ей.
      - Все нормально.
      - Нет ничего нормального в том, что ты перестал разговаривать с людьми.
      Она ушла на кухню, вернулась с чашкой кофе:
      - Не отвечаешь на телефонные звонки, не разговариваешь с Никитой, не разговариваешь со мной...
      - Не хочу слышать о Никите. Ни слова. - Я начал сворачивать крыло, тайком спрятав в карман порванные стропы.
      - Но ведь все дело только в этом, правда? Ты переживаешь, что он в Австрии обошел тебя, ты вернулся сам не свой. Ты не справедлив к нему, он хороший. Это же просто соревнования, ничего больше - ты же сам так говоришь. Тебе просто трудно признаться, что кто-то летает лучше тебя, ведь так?
      - Нет. - Я убрал крыло в рюкзак.
      - Не хочешь говорить - не надо. - Теперь она обиделась всерьез...
      Прошло полтора месяца. Пару раз я приезжал на поле, но так и не вышел на старт. Мне не хотелось летать, а я не мог с этим смириться. Это было все равно что потеря какого-то органа чувств; с этим было трудно жить. Я чувствовал себя неполноценным.
      Компания-производитель заваливала меня факсами, отовсюду звонили. Я не отвечал. Иногда заезжал Семен. Ни о чем не расспрашивая, он не спеша рассказывал, что происходит вокруг. Свято место пусто не бывает - в мое отсутствие обучением новичков и продажей крыльев занимался Никита. Где-то шли соревнования, кто-то уезжал летать, кто-то возвращался - я слушал отстраненно, словно речь шла о незнакомых вещах.
      Татьяна все чаще заговаривала о полетах. Видимо, она пыталась "лечить подобное подобным", но я только сильнее замыкался.
      - Помнишь, Белов, - говорила она, - ты сказал, что сумасшедший в доме должен быть один?
      - Помню.
      - Так вот, если ты больше не хочешь летать, тогда научи меня.
      - Нет.
      - Тогда посоветуй инструктора. - Она уже не обижалась, терпеливо разговаривала со мной, как с больным. Жаль, что процесс лечения превращался в пытку.
      - Нет.
      - Ладно, меня научит Никита. - На этом месте разговор заканчивался - я уходил на кухню и молча курил.
      Она стала задерживаться допоздна, несколько раз возвращалась за полночь, от нее пахло вином. А однажды она втащила в дом рюкзак, расстегнула и вытряхнула из него мешок с парапланом.
      - Вот что у меня есть.
      - Откуда это? - я ошарашенно смотрел на мешок.
      - Подарили. - Она гордо улыбалась. - Хорошее быстрое крыло.
      - Это какое же? - я потихоньку начал понимать, чей это подарок, слишком знакомо звучали слова "хорошее быстрое крыло".
      - "Релакс". Немецкий.
      - Знаю. Быстрое крыло "Релаксом" не назовут. - Я пожал плечами. - И наполнение у него не очень...
      Она сверкнула глазами.
      - Я знала, что все будет именно так. Белов, ты можешь испортить человеку любой праздник - ты знаешь об этом?
      - Догадываюсь. - Мне очень не хотелось ссориться.
      - Нет, ты даже не догадываешься. - Она взяла сигарету, прошлась по комнате. В воздухе звенела натянутая до предела струна. - И вообще, я хочу, чтобы ты знал: я свободный человек.
      - Я знаю. - Я тоже закурил.
      - Нет, не знаешь. Ты вообще ничего не видишь, ты стал равнодушным и злым. По-моему, - она замедлила шаг, как перед прыжком, - тебе нужно побыть одному.
      Она смотрела на меня сквозь сигаретный дым. Я просто сидел, оцепенев, в ушах шумело. Она продолжила:
      - И мне нужно попробовать... пожить по-другому. Хотя тебе, видимо, все равно.
      Мне было не все равно. Очень даже не все равно.
      Но я промолчал...
      - Знаешь что, Толик? Вальцовский презент достоин внимательнейшего рассмотрения. Не часто руководитель полетов угощает пилота. Открывай. - Я закрыл балконную дверь и плюхнулся в кресло.
      - Н-да... - Сыч оглядел меня, словно видел в первый раз. - Надо бы Фарида позвать, что ли...
      Он взялся за рацию.
      - Фарид, Сычу ответь.
      Я откупорил бутылку, достал засохший хлеб.
      - Здесь Фарид, кто звал? - Даже по рации голос раздавался как из тумана.
      Сыч нажал тангенту:
      - Сыч вызывал. Я тут у Белова, в семьсот двадцатом. После вчерашнего заплыва у бедолаги, кажется, депрессия. Отвык. РП прислал лекарство, но доза велика даже для Белого. Имею предложить.
      Фарид долго не раздумывал:
      - Сейчас посмотрим, что там за лекарство... Я уже в пути.
      Через пару минут он колобком вкатился в номер, развернул газету - по воздуху поплыл запах горячих лепешек с сыром.
      - Наверняка у вас с голоду помереть проще, чем с похмелья.
      - Это точно. - Сыч сглотнул слюну, протянул Фариду стакан. - Спасибо, кормилец. Ну что же, с позором закончим бесславно начавшийся день!
      День пятый
      - Пойдешь первым? - Вальцов добродушно ухмылялся в усы, пока я натягивал комбинезон.
      - Ага. Прямо так, без крыла. - я застегнул "молнии" до горла, достал сигареты. Шлем пока не надевал, торопиться было некуда.
      Давно минуло время, когда я встегивался и улетал, едва старт объявлялся открытым. Мне было все равно, лететь ли разведчиком погоды или выступать в общем зачете, главным был сам процесс полета. Тогда по неопытности я приземлялся, пожалуй, быстрее, чем теперешние "чайники". Полгода уходит на то, чтобы научиться верно стартовать, и вся оставшаяся жизнь - чтобы суметь удержаться в воздухе.
      - Тебе и без крыла можно, очков хватит. - Он похлопал меня по плечу и отправился дальше.
      Пилоты не спеша расстилали крылья. От вчерашней облачности не осталось и следа, только снег пожух. К старту готовился молодой паренек - разведчик погоды. Ему можно было и не взлетать, солнце едва начинало прогревать скалы. Народ лениво передвигался по старту, собираясь в кучки. Возле таблицы с результатами тоже толпились; в основном это были новички.
      Из кафе на склоне потянуло вкусно сваренным кофе. Для одних это был просто запах, для других - указатель направления ветра на стартовой площадке. Я прикинул - ветерок был попутный, стоило подождать. Подтащил свой рюкзак поближе к сидевшим кучкой пилотам, поздоровался. Здесь были астраханцы, ребята веселые и гостеприимные. На мое предложение принести кофейку мне тут же сунули в руки взрослых размеров термос и обещали угостить самой вкусной в стране рыбкой - если, конечно, я вернусь до того, как они улетят.
      В дверях кафе я столкнулся с Ильей Чижиком и Никитой, за ними шла Татьяна. Я посторонился, пропуская их. Илья поздоровался, мы перекинулись парой слов. Татьяна задержала шаг:
      - Я вижу, ты в небо не торопишься.
      - Я за кофе тороплюсь. - парочка с лыжами в руках протопала по крыльцу, пришлось уворачиваться от торчащих в разные стороны палок. - Небо пока меня не ждет. И тебе торопиться не советую.
      Никита стоял поодаль, отвернувшись. Татьяна пытливо заглядывала мне в лицо, словно искала что-то. Мне было неловко, я знал, что теперь буду приходить в себя полчаса. Трудно болтать ни о чем, когда слышишь хорошо знакомый голос...
      - Иди. - Я кивнул на Никиту, который переминался с ноги на ногу, старательно делая вид, что к нему это не относится. - Тебя ждут.
      - Тебе не терпится меня прогнать?
      Я не умею играть в эти игры, я не понимаю, отчего женщины так любят сыпать соль на раны, наблюдая расширившимися глазами, как жертва корчится от боли. Кто знает, что происходит у них в душе в этот момент?
      - Я никого не прогоняю. - надеюсь, она поняла. - Ребята кофе ждут.
      - Хорошо. - Она наконец смилостивилась, опустила глаза и принялась искать что-то в нагрудном кармане комбинезона. - Неси свой кофе.
      Я повернулся, чтобы уйти, но она остановила меня вопросом в спину:
      - Кстати, Белов... Ничего, если я пойду маршрут за тобой?
      - Мне не жалко. - я медленно обернулся, держась за ручку двери. только это будет нечестно по отношению к... твоему инструктору. (И ко мне, да, впрочем, и к тебе, добавил я про себя.)
      Кажется, в эти несколько слов я вложил все, что хотел сказать за эти полтора года. Двойственность положения, которая так нравится женщинам, казалась мне пропастью, очень не хотелось даже ступать по краю - не говоря о том, чтобы шагнуть туда. "Я бы взял частями. Но мне нужно сразу".
      Она почувствовала это. Слегка прищурив глаза, она вскинула голову, повернулась и пошла на старт мимо Никиты, который оглянулся на меня с недобрым видом. Я пожал плечами и вошел в кафе.
      В деревянном зальчике, и без того тесном, было не протолкнуться. Лыжники, поняв, что сегодня не их день, жались по стенам.
      Пока наполнялся термос, меня усадили на скамью между Сашей Емельяненко, пилотом из Харькова, и незнакомой бойкой девчонкой, сунули в руки кружку с кофе. Ладонь уже побаливала от дружеских рукопожатий. Перекрикивая общий гомон, я обратился к Емельяненко:
      - Как дела, тезка? Сигарету дать?
      Курить он бросил давно, как-то во всеуслышанье пообещав не прикасаться к табаку, пока не войдет в мировую двадцатку. Самое интересное - он действительно уверенно пробивался наверх, изумляя даже знавших его своей трудоспособностью. Небо хмурится - он летает. Идет снег - он летает. Летный день закончен, все уже сложили крылья и готовят шашлык - а он все равно летает.
      В результате, когда лететь собрались остальные, выяснилось, что за этим нескладным с виду пилотом угнаться просто невозможно. Злые языки утверждали, что он готов хоть чемпионом стать, лишь бы снова взяться за курево.
      Он повернулся ко мне:
      - Привет. Табак себе оставь, пригодится - смолишь, как паровоз.
      - Надо бы бросить, на тебя глядя. Глядишь, и результат пойдет. - Я закурил.
      - Какой тебе еще результат? И так шороху навел, нам бы в хвосте удержаться... - он добродушно поглядывал на меня из-под бровей. Рассказывай, где тренировался все это время?..
      ...А нигде. После того как я перестал летать, нужно было жить на что-то. Позвонив оставшимся приятелям, кое-как пристроился на работу. Задерживался допоздна - в пустой дом возвращаться не хотелось. Через пару месяцев я уже ничем не выделялся из толпы, спешащей в метро, - точно так же смотрел себе под ноги. Выключал телевизор, когда показывали что-нибудь про небо. Мне удалось прожить в таком состоянии больше года - с ума сойти!
      Пару дней назад - всего пару дней! - я, вернувшись с работы, зачем-то открыл кладовку и достал рюкзак с парапланом. Походил по дому, потрогал сухое крыло, закурил - и, сам толком не понимая, что делаю, позвонил шефу и выпросил отпуск за свой счет. Торопясь, как на пожар, побросал снаряжение на заднее сиденье Лизаветы и погнал машину в ночь...
      - ...А нигде, Саша. Это как на велосипеде ездить: один раз научился - и все.
      Он начал что-то рассказывать, но тут дверь распахнулась, на пороге появился Сыч и ехидно заявил:
      - Пока вы тут сидите, разведчик на маршрут ушел. И остальные тоже.
      Народ зашевелился, засобирался, я едва не забыл про термос с кофе. Хотя можно было и забыть - когда я пришел на старт, астраханцы улетели. Плакала моя рыба. Пришлось оставить термос Вальцову.
      Сыч, конечно, оказался жутким провокатором - улетели далеко не все. Облачко, под которым стартовали несколько человек, уже прошло. Я решил, что попробую, собрался и взлетел.
      Около двадцати минут я набирал высоту в узеньком потоке. За мной никто не пошел; ребята решили выдержать паузу. Первая заповедь параглайдинга терпение, иногда минута ожидания приносит все сразу - и поток, и высоту, и маршрут. Правда, есть и другая крайность - помню, как однажды два хороших пилота сидели на старте, глядя друг на друга, несколько часов - и в результате получили по "баранке", пока улетали все остальные.
      Выжав из потока все, что он мог дать, я повернул в ущелье. Пейзаж открывался роскошный - внизу между скалами змеилась дорога, кое-где пересекаясь с ручьями, солнце сквозь разрывы в облаках освещало землю: там поросший лесом склон, здесь - каменную осыпь на берегу ручья. Ближе к концу ущелья солнечные пятна сливались в одно яркое поле, там хребты опускались ниже, становясь пологими холмами, ручьи сливались в одну реку, которая, вырвавшись на волю, широко разливалась по долине. Сумрачная окраска горных елей сменялась там яркой зеленью садов, снег давно стаял, освободив землю для молодой травы.
      Где-то там, в пятнадцати километрах к востоку, располагался ППМ. Я приметил несколько парапланов на разной высоте, два из них, кажется, стояли в наборе километрах в двух от меня, ближе к левому склону. Можно было поискать потоки самому, но со временем я стал ленивым (или опытным - кому как больше нравится), я предпочел откинуться в подвеске и вдавить акселератор до упора. "Консул" шевельнулся, наклоняясь вперед, и мы понеслись, словно с горки, набирая штатные пятьдесят километров в час. Высота пока была.
      Видимо, я поступил верно - по пути к потоку приборчик показывал устойчивый ровный минус, без намека на термик. Хотя при отсутствии опыта можно пройти от термика в трех метрах и даже не почувствовать, а вот Фарид с его чутьем ухитряется разыскивать поток там, где его и быть не должно.
      Подходя к потоку, я увидел, что парапланов здесь не два, а три - выше меня метров на двести крутился "Вояджер" Ильи Чижика, понизу набирал высоту Никита, а почти на самом склоне "умирало" чье-то желтенькое крыло... Ба, да это Татьянин "Релакс"! Видимо, она пошла за Ильей, но недостаток опыта сыграл плохую шутку, высоты у нее было совсем мало.
      "Консул" шевельнулся, пискнул вариометр. Поток, кажется, был широким и уверенным, когда я довернул направо к ядру, приборчик показывал плюс два с половиной. Дела шли на лад - "Консул" описывал круги по часовой стрелке, каждый виток давал нам двадцать-двадцать пять метров высоты. Илья был уже высоко - видно, наверху поток был веселее. Я поглядывал по сторонам, особенно обращая внимание на тех, кто внизу. Никита был в наборе, метрах в восьмидесяти ниже меня, за него беспокоиться я не собирался. Гораздо хуже обстояли дела у Татьяны - она крутила из стороны в сторону, пытаясь отыскать поток. Внизу он был совсем слабым, да и искала она его прямо под нами, не учитывая снос по ветру. У нее оставалось совсем мало высоты, нужно было бросать все и не поток искать, а место для посадки. Склон щетинился старыми елями вперемешку с какими-то корягами, по ущелью, как водится, прыгал с камня на камень ручеек с ледяной водой, лишь метрах в трехстах ниже виднелась какая-то проплешина. Татьяне нужно было немедленно уходить туда, ждать было нечего. Я проводил взглядом ее крыло, пока оно не ушло мне за спину, и, к ужасу своему, начиная новый виток, увидел его мечущимся из стороны в сторону на том же самом месте. Теперь ей оставалось только садиться в лес, ни одной попытки найти площадку для посадки она не сделала. Боже, девочка, кто был твоим инструктором?
      Мне было видно сверху, как она несется над елями, уже цепляя подвеской за вершины, потом за ветки между вершин - словно опускалась все глубже в темно-зеленый океан... Потом движение прекратилось, желтенький "Релакс" несколько раз дернулся и бессильно обвис левой консолью на деревьях.
      Я сделал еще виток. Крыло внизу оставалось неподвижным, мне очень не нравилось, как оно висело.
      Остро отточенные когти прошлись по сердцу, стало больно.
      Выпустив левую клеванту, я взялся за рацию и, поколебавшись, позвал:
      - Мельникова, Белому ответь. Как дела?
      Молчание. Только ветер посвистывал в стропах.
      - Мельникова, Белому ответь.
      Тишина. Потом - секундный шорох в эфире, словно кто-то нажал и отпустил тангенту, не говоря ни слова.
      - Татьяна, ответь.
      Холод по сердцу.
      Потом рация ожила:
      - Белый, Чижу ответь.
      - Слышу тебя, Чиж. - Илья сверху видел происходящее.
      - Что там у нее?
      - Плохая посадка. Не шевелится.
      - Помощь вызвать?
      Я помедлил секунду. Никита не мог не видеть ее посадку, не мог не слышать переговоры, но продолжал набирать высоту, словно ничего не происходило.
      - Не надо пока, - ответил я, - сам посмотрю.
      И переложился на левую сторону, выставляя "Консула" из потока в крутую спираль. Земля встала на дыбы и завертелась вихрем вокруг нас, мы пронеслись в стороне от набиравшего высоту крыла Никиты с приличной скоростью. Я видел впереди только желтую консоль "Релакса" да полянку, куда нужно было сесть, от места посадки Татьяны до нее было метров двести. "Консул" мой, друг сердечный, уже стоял воздухозаборниками вниз, стропы-"двухсотки" басовито гудели, меня вжимало в подвеску до потемнения в глазах - зато лапа с ледяными когтями, ухватившая было сердце, ослабила хватку...
      Ладно, теперь главным было не убиться самому, а то пришлось бы спасать обоих. Мы вывалились из спирали, несколькими винговерами я восстановил горизонтальный полет, снижаясь над пятачком, на который предполагал усесться. Земля перестала кружиться и качаться, заняв привычное положение под ногами.
      Садиться приходилось в склон, боком к ветру - иначе мое крыло просто не помещалось между деревьями. Хотелось надеяться, что под снегом не окажется какая-нибудь коряга.
      Перед самой посадкой я рванул обе клеванты вниз насколько хватало рук, останавливая крыло, как коня на скаку. "Консул" обиженно вздрогнул, тормозя, и я воткнулся в сугроб. Кувыркнуться не получилось - под снегом лежал здоровенный каменюка, я, конечно, крепко приложился головой. Шлем выдерживает ударную нагрузку в четыреста килограммов - так, кажется, говорил гаишник, стуча жезлом по головам мотоциклистов.
      Отплевываясь от снега и потирая голову, я огляделся. Кажется, все обошлось; крыло зацепилось только стропами за ель, стоявшую справа. Я наскоро сгреб его в кучу, чтоб не тревожить пилотов наверху, - неподвижно лежащее крыло считается сигналом бедствия.
      Зашуршала рация:
      - Белый, Чижу ответь.
      Я нажал тангенту:
      - Слышу тебя.
      - Ты в порядке?
      - Нормально сел.
      - Саня... - Он немного помолчал. - Держи меня в курсе, ладно?
      - Ладно. Лети. - Я нашел взглядом в небе его крыло (кстати, Никита подобрался к нему вплотную) и помахал, зная, что с такой высоты он все равно ничего не заметит.
      Чтобы не возиться с защелками подвески, я выстегнул крыло из основных карабинов и, проваливаясь по пояс в снег, побежал к месту посадки Татьяны.
      Никита все это время молчал.
      Под елями было сумрачно, зима еще и не думала отсюда уходить, хотя снег был мокрым и тяжелым. Я переваливался по сугробам, поглядывая наверх, искал взглядом крыло. Снег набивался в подвеску, но снимать ее сейчас мне не хотелось.
      Я нашел Татьяну минут через двадцать. Она висела на стропах, облокотившись на грудную перемычку, рядом со стволом, на высоте метров трех. Неподвижно, с закрытыми глазами. Крыло зацепилось левой консолью за вершины сразу двух деревьев, правая, порванная в клочья, свисала вниз.
      Было очень тихо, даже ветер не шевелил вершины. Я расстегнул замки подвески, сбросил шлем, вынул из ножен нож и подошел к стволу, почему-то стараясь не шуметь; не решался даже окликнуть Татьяну. Увидел на снегу темное пятно, наклонился рассмотреть - и по сердцу снова полоснуло холодом: снег пропитался кровью, нужно было поторапливаться.
      Взяв нож в зубы, я полез наверх. Лазить по елке - вообще задача не для слабонервных, а тут еще тонкие ветки обламывались под ногами.
      Я понял, что случилось, когда оказался рядом с ней. При падении она обломала одну из ветвей, и торчащий из ствола сучок, точно копье, вспорол "молнию" на колене комбинезона и вошел в бедро. Кровь стекала по штанине и капала вниз. Сознание она потеряла, видимо, от болевого шока, других повреждений я не видел. Если б не "молния", сучок, наверное, просто скользнул бы по комбинезону... хотя мог и направиться в живот. От этой мысли стало зябко.
      Я снял перчатку, отодвинул ее разметавшиеся из-под шлема волосы, нащупал пульс. Сердце билось слабо и часто. Вариантов было немного, а правильный и вовсе один, и мне надо было его найти. Первым делом я насколько мог осторожно обрезал сучок, торчащий у нее из колена. Она вздрогнула, но глаз не открыла, дышала часто и хрипло.
      Потом я вырубил на стволе ступеньки для себя, поминая добрым словом подарок школьного друга - сталь ножа британского ВМФ служила верой и правдой, щепки летели в разные стороны. Теперь, имея опору под ногами, я должен был сделать главное - опустить Татьяну прямо в подвеске на землю. По счастью, она висела рядом со стволом. Я дотянулся до лямки ее запасного парашюта, осторожно выпростал из чехла саму запаску и обвязал ее вокруг ствола, оставив на стропах слабину метра в два с половиной. Расцепил "липучку", освобождая лямку, ведущую к основным карабинам. Обнял ствол покрепче, намотал на руку стропы запаски и, собравшись с духом, полоснул ножом по основным.