– Эту телеграмму положи на конторку, – сказал Жюль Верн. – Много там еще?

Большое серебряное блюдо на столе в вестибюле доверху полно визитных карточек, оставленных жителями Амьена. На перроне вокзала над железнодорожными путями висит транспарант с портретом Жюля Верна; под ним большими буквами написано:

Онорина продолжала чтение телеграмм.

Принесли заказной пакет с пятью печатями. Жюль Верн попросил сломать печати и прочесть некую важную бумагу. Онорина развернула вчетверо сложенный, толстый, с золотым обрезом лист пергамента. В левом верхнем углу напечатано: «Франция. Министерство финансов. Канцелярия министра. Париж. 8 февраля 1898 г. № 4-Л». Жюль Верн в шутку заметил, что министр финансов, надо полагать, обращается к нему с просьбой о долгосрочном займе в размере двух миллионов из шести процентов годовых.

– Сдеру с него десять, – сказал Жюль Верн. – Читай, Онорина. Я весь нетерпение и чего-то побаиваюсь…

Онорина объявила, что на бумаге только пять слов, не считая подписи.

– Чьей подписи?

– Министра финансов. Слушай: «Золото Франции поздравляет золотую голову».

– Боже, как плоско! – с брезгливой гримасой произнес Жюль Верн. – Кто же подписал эту бумагу?

– Раймонд Пуанкаре. О, если бы ты видел эту подпись! Каждая буква выпячивает живот, а последняя держит в руке огромный пистолет! Это у него такой росчерк!

Жюль Верн стал вслух припоминать:

– Пуанкаре… Адвокат… Красноречивая бестия, не имевшая ни одного поражения в своей практике. Воинственно настроенный злой человек, карьерист и пройдоха. Подумать только, он министр финансов! Пройдет немного времени – и, глядишь, в премьеры вылезет! Как это он написал: «Золото Франции поздравляет золотую голову»… Ну, а сам-то он не хочет поздравить? Или плохого мнения о своей голове?

Стук в дверь и одновременно голос слуги:

– Школьники из Парижа, месье!

– Много? – спросила Онорина.

– Сто человек, мадам! Они непременно хотят видеть месье, чтобы пожать ему руку.

Школьников впустили в кабинет. Они образовали длинную очередь; каждые мальчик и девочка, подходя к Жюлю Верну, низко кланялись и пожимали теплую, сухую руку, а уходя, вытянутые руки свои несли, как драгоценность.

– Добрый! Улыбается! Шутит! – сообщали удостоившиеся рукопожатия своим товарищам, стоявшим в очереди на лестнице. – Какие мы дураки, – забыли попросить автограф!..

– А даст?

– Непременно даст! Проси! Пусть напишет два: тебе и мне.

– Вставай в очередь! Поздравь еще раз!

– Хорошо Франсуа: он догадался взять с собою книгу…

Школьники ушли, и вслед за ними прибыли студенты. Потом потянулась очередь рабочих типографии при издательстве Этцеля-сына, заменившего умершего отца. В пять вечера Жюль Верн прилег, чтобы отдохнуть до семи.

Поль Легро и его сын Гюстав приехали на следующий день утром, когда Жюлю Верну читали свежие газеты. Высокий, краснощекий, с длинными пушистыми усами, Поль Легро вошел в кабинет писателя и шумно поздоровался:

– А вот и я! Здравствуйте! Наконец-то вижу нашего дорогого Жюля Верна! Пятьдесят лет прожил на свете и вот удостоился! А то все президенты, министры, префекты, судьи, мелкие чиновники! Наконец-то вижу человека, которого люблю и уважаю! Здравствуйте! Здравствуйте!

Жюль Верн приветливо пожал руку гостя, пригласил сесть, но гость был взволнован, – он стоял, вытянувшись по-военному, и не умолкая говорил:

– Я ткач, моя специальность – шелк и гарус; я счастлив видеть вас, Жюль Верн! Вместе со мной приехал мой младший сын Гюстав, лентяй и врунишка. Он глотает по сотне книг в месяц и сейчас стоит за дверью, – если позволите, я позову его. Гюстав, входи! Мальчишка не верит, что вы существуете, он говорит, что Жюль Верн – это вроде Гомера: не то миф, не то божество! Простите, я болтаю, но это от радости. Гюстав, положи пакет на стол. Это, дорогой Жюль Верн, наш подарок – собственноручно связанный для вас жилет синего шелка. Мои товарищи ткачи приветствуют вас, дорогой Жюль Верн!

– Я растроган, мой друг, – проговорил Жюль Верн, прижимая обе руки свои к груди. – Садитесь вот здесь.

Гость опустился в кресло, стоявшее у двери. Его сын – долговязый двенадцатилетний мальчуган – с непомерной жадностью разглядывал писателя, ходил вокруг него и все никак не мог поверить, что вот этот седой, бородатый человек и есть тот Жюль Верн, книгами которого зачитывается не он один и не только товарищи его по школе. Гюстав подошел вплотную к писателю и, воскликнув: «Боже мой!», ударил себя по бокам и с пристальной растерянностью продолжал вглядываться в того, кто обогатил его детскую фантазию стремлением к подвигу, открытиям, кто научил читателей своих любить науку, привил неутомимую жажду всё знать и всё уметь.

– Папа! – громко произнес Гюстав. – Он вылитый Филеас Фогг! Папа! Он похож на капитана Гранта! Скажите, пожалуйста, – вы и в самом деле Жюль Верн?

Поль Легро заклокотал от сдерживаемого смеха. Жюль Верн рассмеялся, дважды утвердительно кивнув головой.

– Самый настоящий? – спросил мальчик. – Тот самый, который «Таинственный остров»? И «С Земли на Луну»?.. Вы только не сердитесь, – скажите, зачем вы так сделали, что капитан Немо погиб?

– Капитан Немо не погиб, он жив, – серьезно, как взрослому, ответил Жюль Верн. – Он погиб только в книге, в жизни капитан Немо не может погибнуть. И, кстати, жив Паганель, – недавно он, по рассеянности, женился. Просил кланяться тебе.

– Вот ловко! – воскликнул Гюстав и в обе руки свои взял правую руку Жюля Верна, в горячке восторга подержал ее с минуту и, не зная, чем и как выразить свое восхищение, прижался щекой к теплой ладони, чувствуя, как бегут по его лицу длинные, нервные пальцы.

– Простите моего сорванца, – конфузливо произнес Легро. – В прошлом году он похоронил своего деда, моего отца, и теперь лезет с лаской и поцелуями к каждому, кто с бородой. В вагоне поезда он подружился с каким-то старым крестьянином. Сидят и о чем-то громко спорят. Представьте! А на прощанье целовались так, что старик прослезился.

Гостей оставили обедать. Гюставу Жюль Верн подарил «Цезаря Коскабеля» и на титульном листе написал: «Гюставу Легро от признательного Жюля Верна». Четкие буквы имени легли на портрет автора, закрыли ему верхнюю половину лица, и Гюстав, раздосадованный этим, стянул с конторки резинку и отправился в сад приводить книгу в порядок. Поль Легро остался вдвоем с писателем.

– Я не надоел вам? – спросил он, расправляя свои пушистые усы.

– Напротив, мне очень приятен ваш визит, милейший Легро, мне хорошо и покойно с вами. Расскажите, как вы живете.

– Живу надеждами, – ответил Легро. – А вот что я хотел сказать вам: у нас в Лионе забастовка. Остановились ткацкие фабрики. Мы не работаем уже третью неделю.

– Это, должно быть, бьет по вашему карману, – заметил Жюль Верн. И, немного подумав, добавил: – И по карману хозяина фабрики, конечно…

Ткач встал и прошелся по кабинету. Он ответил, что у рабочих только один карман, а у фабрикантов несколько. Жюль Верн рассмеялся, сказал, что это следует запомнить, и спросил, между прочим:

– Сколько же вы зарабатываете?

Он решил, что гость из Лиона приехал к нему просить материальной помощи, и уже прикидывал, какую именно сумму вручит ему при расставании. Легро ответил:

– Дело не в заработке, который очень невелик, и не в том, что его хватает только на две недели. Дело в том, что я и мои товарищи начинаем понимать и видеть нечто такое, что, само собою, хорошо и давно известно вам. Вчера я продал свой костюм, жена заложила брошь – единственный золотой предмет в нашей семье. У меня трое детей, жена, мать. Ткачи, как правило, многодетны. У старого Гастона, моего двоюродного брата, шесть девочек и трое мальчиков. Они голодают.

– Это ужасно, – глухо произнес Жюль Верн.

– А в газетах пишут, – продолжал Легро, – что требования рабочих чрезмерны, что лионские ткачи – это бездельники, что мы поддались на удочку демагогов. Вон сколько у вас газет, – Легро заглянул в библиотеку и рукой указал на кипы газет и журналов на длинном полированном столе. – Не следует верить этим пачкунам и болтунам!

– Я не особенно-то верю тому, о чем пишут в газетах, – отозвался Жюль Верн. – Я верю только объявлениям; если там сказано, что в такой-то дом требуется няня, – значит, она и в самом деле кому-то нужна.

– Вот вы какой! Это хорошо! – восхищенно проговорил Легро. – Но простите меня, простого, рабочего человека…

Жюль Верн привстал с кресла. Руки его дрожали.

– Я сам рабочий человек, друг мой, – строго перебил он, дважды ударяя кулаком по краю своей конторки. – Все мои книги созданы личным моим трудом. Я продолжаю работать и теперь, когда ослеп.

Легро был страшно сконфужен.

– Видимо, я не так выразился, я не то хотел сказать, – начал он, но Жюль Верн перебил его:

– Вы сказали именно то, что вам хотелось, друг мой!

– Да, то самое! – с запальчивой решимостью произнес Легро. – И еще я скажу вот что: жить рабочему человеку становится невыносимо, дорогой Жюль Верн! Рабочий становится угрюм, недоверчив, – он, вот как я сию минуту, легко и без умысла обижает хорошего человека, – только потому, что…

– Не надо, – махнул рукой Жюль Верн. – Я уже забыл..

– Хозяева выжимают из рабочего последние силы, – продолжал Легро, расхаживая по кабинету, – чтобы тот шелк, который мы делаем, накинуть на плечи богатой лентяйке!

– Картинно сказано, – заметил Жюль Верн.

– Нужда учит хорошо видеть, – с достоинством произнес Легро. – Один писатель хорошо сказал, что у нужды богатый словарь. Я, видите ли, мечтаю. Мечты мои разбужены вами, вашими книгами. Мальчик читает в них одно, взрослый совсем другое. Впрочем, вы можете подумать, что нужда еще и льстит.

– Я слушаю вас с живейшим любопытством.

– Хорошо, вам я скажу, вам я доверяю, но другим поостерегусь: у нас во Франции существуют тюрьмы и старая злая баба гильотина. Рабочие должны организоваться в большую группу, и тогда им будет легче бороться! Разрешите говорить с вами запросто, по-свойски – за тем и приехал сюда. И если слова мои обидят вас, гоните меня без стеснения!

– Я внимательно слушаю вас и всё хочу понять, чего вы хотите от меня, – деликатно проговорил Жюль Верн. – Только сядьте вот сюда, рядом со мною, не шагайте по кабинету!

– Я сяду, – сказал Легро и опустился в кресло. – Я буду краток, я не люблю болтунов. Скажите, пожалуйста, – вот вы, увидевший так много, что даже ученые люди поражаются, вот вы, учитель и воспитатель наших детей, вы, умный и добрый человек, когда-нибудь хоть на одну секунду приходила ли вам в голову такая мысль: как будут жить на земле люди? Лет этак через сорок, пятьдесят? Вы забирались глубоко под землю, опускались на дно океана, поднимались за облака, да что за облака, на Луну летали! И неужели ни разу в жизни вам не хотелось пофантазировать о приложении всей вашей техники для устройства хорошей жизни здесь, на Земле! Для тех, конечно, кто трудится.

Жюль Верн улыбнулся:

– А, вы вот о чем! Ну что ж, мои герои в «Таинственном острове», если помните, делают всё сами ивсё для себя. Мне приходили в голову те мысли, о которых…

– Вот, вот, – горячо перебил Легро, – всё сами и всё для себя! Но если вы придумали такую историю, то без труда можете придумать и другую. И эта новая история будет происходить не на острове, а на большом пространстве, в большом государстве, где много миллионов людей. Вот! Такие же Сайрэсы Смиты будут трудиться для себя!

– Когда-нибудь так и будет, – спокойно произнес Жюль Верн. – Наука освободит человека, и он почувствует себя счастливым.

– Наука? – с жаром воскликнул Легро. – Какая наука, дорогой Жюль Верн? География? Астрономия? Физика? Химия? Ха-ха! Ради бога, простите меня, дурака!

– Вы хороший, дальновидный человек, – ласково проводя по руке своего гостя, сказал Жюль Верн. – Будем уповать на будущее и неустанно трудиться.

– Я ждал, что вы скажете: и бороться, – шепотом добавил Легро. – Да, и бороться. И за будущее и за эту, науку. Чтобы она не оказалась в руках наших угнетателей. О мой дорогой Жюль Верн! Вы могли бы зажечь в нас большой огонь, большую веру. Вас любят, вас слушают, вас знает весь мир. Кстати, Анатоль Франс горячо вступился за ткачей, – вы, наверное, читали его статью?

– Статью Анатоля Франса? – морща лоб, спросил Жюль Верн. – Гм… Мне прочтут ее, непременно прочтут, я напомню. О чем же пишет Франс в своей статье?

– О богатых и бедных, о том, что наше общество должно подумать и решить кое-какие очень важные вопросы. Анатоль Франс напомнил мне некоторые страницы Гюго…

– О, Гюго!.. – взволнованно произнес Жюль Верн, и в глазах его блеснуло молниевидное пламя; Полю Легро показалось, что собеседник его вдруг прозрел при одном упоминании имени великого писателя. – Гюго!.. – повторил Жюль Верн с нежностью и грустью. – Мне не забыть того дня, когда Гюго возвратился из изгнания, – я пробрался сквозь толпу и кинул алую розу под ноги лошади, впряженной в коляску, которая… Гюго стоял, и по лицу его катились слезы, а толпа…

– В этой толпе был и я, – светло улыбнувшись, сказал Легро. – Великий Гюго воспитал во мне гнев против угнетателей. Когда я читал его «Человека, который смеется», мне невольно вспоминался ваш капитан Немо. «Труженики моря» – тоже родня вашим героям.

– Что-то, значит, сделал и я… – не то спросил, не то подтвердил Жюль Верн и успокоенно продолжал: – В меру знаний и сил моих, понимания и желания служить будущему, я тоже с вами, друг мой… Мы начали, за нами придут другие, они будут сильнее и зорче нас, они поправят там, где мы ошибались, и, может быть, скажут, что мы жили и работали не напрасно.

– Они это скажут, непременно скажут! – убежденно проговорил Легро и осторожно коснулся руки Жюля Верна, крепко прижатой к груди. – Я утомил вас, простите!

– Это очень хорошее утомление, – растроганно произнес Жюль Верн. – Я прошу вас остаться у меня еще на один день, мы поговорим, вспомним прошлое; а сейчас не угодно ли пройтись по улицам Амьена со слепым стариком? Я хочу поразмять мои старые скости. Возьмите меня под руку, вот так. Ваш сын – он здесь, с нами?

– Мальчишка куда-то выбежал, у него свои дела, дорогой Жюль Верн. Он счастлив, что повидал вас. О, сколько разговоров будет, когда мы вернемся домой! Держу пари, – ему никто не поверит, что он собственными глазами видел Жюля Верна, никто! Да и мне тоже…

Писатель и ткач вышли из дома. Закатывалось солнце, в маленьком городе было тихо, как на окраине деревни. Жюль Верн шел, опираясь на руку Легро, и ткач был горд и счастлив, ему хотелось говорить о себе и своих друзьях, о людях и книгах, которые с детства учили его борьбе и вере в будущее.

– Сыну своему передайте те мысли, которые поведали мне, – сказал Жюль Верн, внезапно останавливаясь. – Ему придется жить в обществе, готовом к тому, чтобы, с одной стороны, воспользоваться величайшими открытиями и изобретениями, с другой стороны, уже и сегодня готовом к тому, чтобы употребить все эти открытия во зло. Но я верю в торжество науки, в конечную победу разума. Гюго… – вдруг снева вспомнил он это имя. – Я любил этого человека и его книги, я сознательно подражал ему, он учил меня той грамоте, которую не преподают в школе. Гюго…

– И я очень часто вспоминаю этого человека, – сказал Легро. – Извините, мой пострел куда-то улепетывает. Гюстав! Гюстав! Мы едем завтра! Черт знает, что делает этот мальчишка, – смотрите, смотрите, он дрессирует собаку!

Вечером на следующий день Поль Легро и его сын распрощались с Жюлем Верном. Писатель обнял ткача, расцеловал его, пожал руку, попросил почаще навещать.

– Я намерен предложить вам небольшую помощь… – сказал Жюль Верн, задерживая Легро у выхода из дома.

Ткач энергично замахал руками.

– Нет, нет, большое спасибо, – сказал он. – Мы ждем от вас новых книг, новых романов, дорогой наш друг! Будьте здоровы! И всегда помните о том, что мы любим вас!

Легро и его сын уехали.

– Когда придет Дюваль, – сказал Жюль Верн Онорине, – распорядись, чтобы он немедленно перевел пять тысяч франков в отделение Национального банка в Лионе. И пусть укажет, что деньги эти поступают в фонд бастующих ткачей. От кого? Указывать не надо, – просто от кого-то, кто хочет помочь…