 |
|
Популярные авторы:: Joyce James :: Эллисон Харлан :: Горький Максим :: Раззаков Федор :: Громов Дмитрий :: Азимов Айзек :: БСЭ :: Толстой Лев Николаевич :: Картленд Барбара :: Ламур Луис Популярные книги:: The Boarding House :: Уроки любви :: Влюбленный опекун :: Чумные псы :: Повесть об отплате за добро :: Тайна неудачного выстрела :: Полюбить никогда не поздно :: Господство женщин :: Безрассудство :: Хопалонг приходит на помощь |
Жюль ВернModernLib.Net / Современная проза / Борисов Леонид Ильич / Жюль Верн - Чтение (стр. 20)
Осторожно отзывалась об этом романе и французская критика. Она не говорила об упадке таланта Жюля Верна, но давала понять, что творчество его испытывает некий кризис, что романист резко повернул в сторону и вместо того, чтобы по-прежнему прославлять науку, стал сочинять злые памфлеты. «Читатели с нетерпением ждут от своего Жюля Верна приключений на суше и море…» – писали рецензенты. – Мои читатели получают только то, во что я свято верю, то, что я люблю и ненавижу, – говорил Жюль Верн, читая критику. – Молчание Америки мне понятно. Есть у меня еще кое-что на примете. И всегда только наука, только бескорыстное пользование ее благами! Жюль Верн был стар, но возраста своего не чувствовал, и, если бы не двоил левый глаз, если бы не резкая боль после работы в правом, Жюль Верн трудился бы не только утром, но и поздно вечером. – Какое это счастье, какое наслаждение – труд!.. На часах десять минут шестого, а Жюль Верн уже за своей конторкой. Очень трудно начать главу. Фраза должна быть неожиданной даже и для себя, словно кто-то предложил ее, а ты сомневаешься, хотя сочетание слов в ней, ее походка, интонация и физиономия (да, да, фраза имеет лицо, которое в одном случае улыбается, в другом оно печально) не вызывает никаких возражений; легко и просто встает на свое место вторая фраза, за нею третья и так далее. И только после того, как напишешь первую страницу, убеждаешься в том, что начало первой главы не там, где она вообще начинается, а где-то посредине и именно там, откуда возникает действие, сцена, картина. Жюль Верн старается давать для глаза, а не для уха читателя. Когда есть нечто для глаза, само собою отпадает нужда для уха. Первая и вторая страницы даются большим трудом, требуют много усилий. Но как только переходишь к страницам третьей и четвертой, всё вдруг становится и легким и приятным. Кажется, что тебе кто-то нашептывает, подсказывает, диктует; и если герой улыбается – улыбаешься и сам, и если герой гневается – вслух гневно говоришь и сам. Жюль Верн работает и играет; любопытно посмотреть на него со стороны, когда он стоит за своей конторкой и довольно потирает руки или кому-то грозит пальцем и весело, раскатисто хохочет. Светит солнце. Где-то поют дети, им подтягивает мужской голос; дым из трубы соседнего дома вьется спиралью и тает. В дверь кто-то стучит. «Войдите!» – говорит Жюль Верн. В кабинет входит молодой, но уже сделавший себе имя адвокат Раймонд Пуанкаре. Он просит извинить его – дело не терпит отлагательств. – Вас обвиняют в том, – неторопливо начинает Пуанкаре, – что вы будто бы оклеветали нашего ученого Тюрпена в своем романе «Равнение на знамя», – вы изобразили его сообщником разбойников с Бермудских островов. Я не читал этого романа, простите. Обвинение смешное, но оно обвинение. Мне придется помучиться и понервничать. С одной стороны, – Пуанкаре театрально жестикулирует, – обвинитель отожествляет себя с изменником родины! Это уже… – Черт знает что! – смеется Жюль Верн. – Наш Тюрпен, изобретатель мелинита, пытался продать свое изобретение за границей. Герой моего романа Томас Рош несколько напоминает Тюрпена, но… – Вы знакомы с ним? – спрашивает Пуанкаре, расхаживая по кабинету. – Я хорошо знаком со всеми крючками и петельками юридической науки, и потому вопрос о личном знакомстве отпадает: знакомый не потянет в суд по такому поводу! – Наиболее опасные враги наши – это все те, кто хорошо знает нас, – самодовольно произносит Пуанкаре, не называя автора этой весьма дряхлой от старости сентенции. – Хорошо уже и то, что судиться с Жюлем Верном означает идти в бой против целой дивизии в то время, когда у тебя только один взвод. Пуанкаре самодовольно выпрямился, помахал цилиндром, огладил свою бородку, ту самую, которая спустя пятнадцать – двадцать лет всеми карикатуристами будет изображаться в виде копий и молний, направленных на противников Франции вообще и врагов лично его, французского президента. Жюль Верн дал понять, что он польщен сравнением себя с дивизией. Пуанкаре расшаркался и водрузил цилиндр на свою голову чуть набекрень, – так он надевает его всегда после удачно проведенного процесса в суде. – Я решил не щадить самолюбия этого Тюрпена, – заявил Пуанкаре, уже стоя на пороге. – Я спрошу его, как говорится, в лоб: на какую именно сумму вы рассчитывали, затевая этот нелепейший фарс?.. – Простите, – деликатно произнес Жюль Верн. – Вы не читали моего романа «Равнение на знамя», боюсь, что вы напутаете в суде. Ради бога, простите! Герой романа Рош похищен пиратами, во главе которых стоит американец, владелец подводного корабля. Рош, таким образом, совершенно невольно становится пособником пиратов. Но в ту минуту, когда он видит французский флот, направляющийся к острову пиратов, когда он видит французский флаг и слышит хорошо известную вам команду: «Равнение на знамя!» – он – это вы, как мой адвокат, должны хорошо помнить – взрывает остров и погибает сам. – Прекрасно, запомню, – несколько обиженно проговорил Пуанкаре. – Еще раз простите, – Жюль Верн прижал руки к сердцу и виновато посмотрел на Пуанкаре. – Нельзя, по-моему, считать Тюрпена обыкновенным шантажистом, вымогателем. Не забудьте, что я тоже в некотором роде юрист. Одну минутку, я хочу осведомиться о гонораре, который… – Ни слова! – Пуанкаре закрыл глаза и принял позу актера, играющего благородного дворянина. – Предстоящий процесс для меня не более как лихая кавалерийская атака. Спокойно продолжайте вашу работу. В суд не приходите. Я справлюсь! Откланялся и ушел. «Этот справится, – подумал Жюль Верн, снова принимаясь за свой роман. – Мои друзья не ошиблись, рекомендуя эту восходящую звезду». Спустя неделю Жюль Верн получил телеграмму: «Тюрпен подал апелляцию первоначальный приговор оставлен в силе поздравляю буду завтра Пуанкаре» – Я хочу получить то, что мне следует, – сказал Пуанкаре на следующий день. – И я получу сполна, если вы преподнесете мне одну из ваших книг с надписью. – Но это само собой разумеется, – сказал Жюль Верн. – Это же не гонорар! – Это очень большой гонорар, – продекламировал Пуанкаре. – Я хотел бы иметь «Таинственный остров». Сохранилась ли у вас эта книга? О, какое счастье! Я буду обладателем романа про обезьяну, которая умеет всё делать не хуже людей! Жюль Верн поморщился. – Роман про собаку, обнаружившую убежище морского пирата – капитана Немо! – продолжал Пуанкаре. Жюль Верн широко раскрыл глаза. Ему хотелось сказать молодому адвокату, что он ровно ничего не понял, ничего не увидел, но адвокат все с тем же самодовольным видом продолжал: – И этот блестящий роман будет украшен автографом всемирно известного Жюля Верна! Цилиндр на голове Пуанкаре пополз к затылку. Галстук-бабочка забил пунцовыми крылышками. Жюль Верн попросил адвоката спуститься в сад и там подождать минут десять – пятнадцать. – Мои белые и желтые розы понравятся вам, дорогой мой сухопутный защитник, – сказал Жюль Верн, направляясь в библиотеку свою за «Таинственным островом». Пуанкаре пошел в сад. Жюль Верн долго думал над тем, что написать на титуле своей книги. Ему очень хотелось сделать такую надпись: «Читайте вдумчиво и внимательно, так, как читают школьники старших классов…» Просилась и такая: «Любите собак и обезьян…» Чернила высыхали на кончике пера. «Уж лучше бы он попросил у меня денег, – со вздохом произнес Жюль Верн. – Ну что я напишу?..» В кабинет вошел Пуанкаре с огромным букетом белых роз в руках. – Прошло двадцать минут, мэтр, – сказал он. – Вы, надеюсь, не в претензии на то, что я самовольно прибавил к моему гонорару еще вот и эту безделку, – он указал на розы. – Что же вы написали мне? – Сейчас, сейчас, – отмахнулся Жюль Верн и наскоро набросал на титуле: «Да не увянут мои розы в руках Пуанкаре!» И подписался. – Я настаиваю на денежном вознаграждении, – требовательно проговорил Жюль Верн. – Если вы не назначаете сами, сколько хотите получить за труды, я пришлю деньги по почте. Иначе я не могу, как вам угодно! – Книгу, мэтр, книгу! – Пуанкаре потянулся за нею, грациозным жестом отставляя в сторону букет цветов. – Ваша подпись и сейчас расценивается весьма высоко, а после вашей смерти… – Я никогда не умру, Пуанкаре! – воскликнул Жюль Верн, сожалея, что не написал об этом на титуле своей книги. Какое счастье – адвокат ушел, насвистывая и пританцовывая. О, этот далеко пойдет! Жюль Верн остался один в своем кабинете. Он настежь распахнул окна. Упоенно вскрикивают ласточки, свое меццо-сопрано пробует горлинка, нежным булькающим контральто воркуют голуби. Строки ложатся на бумагу ровными, четкими линиями. Голова ясна, и на душе спокойно. Жюль Верн вслух читает каждую написанную фразу, исправляет ее и, легко нажимая на перо, диктует себе следующую. Старый писатель может не торопиться, – он уже создал целую библиотеку, на всю жизнь насытил воображение читателей, окрылил мечтания юношей, вдохновил ученых. Читатель полюбил Жюля Верна и, не изменяя ему в своей любви, очарованно идет за новыми фантастами, открывателями, родными детьми Жюля Верна в том жанре, который он создал. Андре Лори, Конан-Дойль, Уэллс, Райдер Хаггард… Читателю нравятся книги этих писателей, но любит он только одного Жюля Верна, на всю жизнь, со школьной скамьи. Русский ученый Константин Эдуардович Циолковский много лет спустя заявит в печати о том, что стремление к космическим путешествиям заложено в нем Жюлем Верном: «Он пробудил работу мозга в этом направлении…» Ласточка влетела в кабинет, покружилась под потолком, коротко прощебетала: «Извините!» – и вылетела на волю. Левый глаз двоит строку. Жюль Верп прикрыл правый глаз – серая полутьма… Ну что ж, в крайнем случае достаточно будет и одного глаза. Великий Мильтон был слеп совершенно. «Если ослепну, – думает Жюль Верн, – буду работать круглые сутки. – тогда мне ничто не будет вредно…» На сегодня довольно, – набело переписана очередная глава. Но работа еще не окончена, предстоит подумать о будущих романах, и Жюль Верн, отдыхая от одного, переходит к другому. Его друг Реклю, прекрасный знаток Африки, сам о том не подозревая, внушил одну интересную идею, которой следует воспользоваться. Реклю рассказывал о природе Экваториальной Африки, о быте и нравах населения, о жестокости одних и бесправии других. Прошла неделя, вторая, и в голове Жюля Верна закопошился новый замысел, еще неясный, но уже ощутимый, – некий скелет, позволяющий видеть и всю живую ткань, кожу, нервы. Еще неизвестно, как будет назван этот будущий роман, но содержание его можно даже записать на память, отложить на время и потом вернуться, когда он сам позовет. Преступник (назовем его Киллером) и изобретатель Камаре строят в Экваториальной Африке город смерти. Камаре любит Киллера, верит ему во всем и делает всё, что тот приказывает. Камаре – чистый, благородный человек, для него наука – всё и, кроме нее, нет ничего другого. Но вот он узнаёт, что он построил и для каких целей, и тогда в гневе и страсти уничтожает этот город смерти и сам гибнет вместе с ним. Роман этот под названием «Удивительные приключения экспедиции Барсака» (в нем Жюль Верн впервые и первый в художественной литературе писал о радиосвязи) вышел после смерти автора. Вот прекрасное название для романа: «В погоне за золотым метеором». В мировом пространстве носится метеор из чистого золота. Француз Ксирдаль особым способом заставляет его упасть на землю. Что тогда происходит на земном шаре! Золото падает в цене, биржа в панике. Дальше… еще не совсем ясно, что будет дальше, но в конце концов побеждает добро и терпит поражение зло. Сколько замыслов, сюжетов, всевозможных сцен беспокоят и днем и ночью! Жизни не хватит, чтобы справиться со всеми образами и картинами, обступившими со всех сторон и требующими, как говорит Реклю, «негативных и позитивных превращений в камере воображения». А это что за письмо в синем конверте? Неровный почерк без нажима – так пишут врачи, прописывая лекарство. Жюль Верн наблюдательно следил за своими пальцами, за тем, как они взяли конверт, надорвали уголок, указательный палец вошел в щелку и рывком потянул вниз, позвал на помощь соседа и вместе с ним вытянул из конверта вдвое сложенную, мелко исписанную страничку. Затем пальцы легли на колени. Жюль Верн увидел нежное имя: Жанна… Тысячами глаз внутреннего зрения увидел он Жанну своей юности, ощутил запахи и краски, – вот даже и сейчас, по прошествии полувека, теснит дыхание и хочется говорить о себе в третьем лице. О чем пишет Жанна? Она пишет, что сейчас ей никак невозможно повидаться с Жюлем, но месяца через два-три она возвратится из Лондона, чтобы прижать к своему сердцу третьего внука, и тогда, наверное, ей удастся побывать в Амьене и… Следует пять точек. Обычно их бывает три. Жюль Верн взял свою массивную, толстую палку, шляпу, надел тонкие светлые перчатки. Разворковались голуби, удушливо благоухают цветы в саду, звон в ушах, двадцать лет на сердце. Небо морщит свой ослепительно голубой шелк. До чего всё хорошо, волшебно! – Идем со мной, – позвал он своего Паспарту. Старый пес повилял хвостом, молча извинился и положил голову на вытянутые лапы. – Идем со мной, – повторил Жюль Верн. – Не хочешь? «Жарко», – всем своим видом сказал Паспарту и с глухим урчанием, неясным повизгиванием, не спуская взгляда с хозяина, произнес: «Гуляйте один, вам надо кое о чем подумать…» Да, надо кое о чем подумать. Жюль Верн думал о Жанне. Жанны далекой юности нет. Есть женщина семидесяти лет. Страшно подумать: Жанне семьдесят лет… Дряблая кожа, седые волосы, частая, семенящая походка. Лучше не думать. – Завтра моя лекция в Промышленном обществе, – вслух говорит Жюль Верн. – Во вторник заседание в городском музее. В среду я должен ехать в Париж к Пиррону, – мой глаз беспокоит меня… В четверг или пятницу приезжает Онорина… Здравствуйте, мадам Легар! – здоровается он с учительницей школы. – Мое здоровье? Благодарю вас. я чувствую себя превосходно! Путешествия? О нет, я расстался с моим «Сен-Мишелем», я продал его. Конечно, жаль, привычка… – Вы давно не были у меня на уроках, – робко произносит учительница. – Дети вспоминают вас, месье. – Если позволите, если это удобно, я зайду сейчас, – говорит Жюль Верн. – Вы проходите Африку? О, я кое что расскажу вашим ученикам!.. Глава шестая Живет тот, кто трудится Жюль Верн подошел к своему большому глобусу в библиотеке и стал рассматривать на нем очертания России, Какая в самом деле огромная страна!.. Он циркулем смерил Англию и поставил его ножки так, что одно острие коснулось приблизительно того места, где Одесса, а другое, перешагнув Крым и Кавказ, близко подошло к Каспийскому морю. Жюль Верн сравнил свою Францию с величиной России – его родина легко поместилась на всем том пространстве, которое носило официальное название Малороссии. Он отыскал на глобусе Сибирь. Игра с отмериванием и сравнением увлекла его. Он захватил ножками циркуля от Бреста до Винницы включительно и отложил это расстояние на пространстве Сибири от Омска. – Экая необъятность! – восхищенно произнес Жюль Верн. – И вот эта необъятность приглашает меня в гости! Корманвиль пишет мне из Приамурья… Он отошел от глобуса. Правый глаз, утомленный пристальным разглядыванием, обильно слезился. Левым он несколько секунд ничего не видел, а когда коснулся его платком, острая боль ветвистой молнией пробежала по мозгу и сухим фейерверком рассыпалась по всему телу. Жюль Верн поспешил к дивану, на ходу тряхнув звонок и громко крикнув: «Онорина!» Вошла жена. Она спросила: – Что случилось? Ее муж молчал, лицо он закрыл широкой ладонью. Онорина в испуге опустилась на колени перед мужем, охватила его голову руками, приподняла ее. Онорине казалось, что ее старый Жюль умирает. Он и сам догадался, о чем подумала его подруга, и, желая утешить ее, понимая в то же время, что обязан сказать правду, спокойно произнес: – Жив, старушка, но мой левый глаз вдруг выкинул нехорошую шутку!.. – Я позову врача. – Онорина поднялась с пола и шагнула к двери. – Я пошлю в Париж… – Не надо, – сказал Жюль Верн. – Просто – маленькое переутомление, перерасход, – пошутил он. – А врачи… вряд ли они увидят больше моего. И что могут врачи? Я счастлив, дорогая моя старушка, – он сел на диван и притянул к себе Онорину. – Я неправдоподобно счастлив! Меня знают и любят. У меня есть ты. На конторке лежит рукопись нового романа. Я его напишу. О, я напишу еще много романов! Меня зовут в Россию. Как фамилия этого человека, мне не выговорить, – ну вспомни! Помоги! – Какого человека? – спросила Онорина. Ей показалось, что ее муж бредит. – Того, который прислал мне приглашение от русского журнала. Такая странная фамилия. Бо… бо… Сейчас вспомню, я уже зацепился за корешок. Бо… – Боборыкин, – сказала Онорина. – Странные эти русские, – придумать такую фамилию, длинную и трудную! – Но ведь у тебя есть Бомбарнак, – смеясь напомнила Онорина. – И будет еще великое множество самых невероятных имен и фамилий, – сказал Жюль Верн. – Не выпить ли нам по рюмочке вина? Онорина всплеснула руками: – Вина! Ты хочешь себя убить! – Всё вредно для того, кто ничего не делает, – сказал Жюль Верн. – Ничто не вредно для того, кто трудится. А кто трудится, тот живет. Онорина пригласила местного окулиста Курси. Он осмотрел глаз здоровый и глаз больной, сказал что то похвальное по адресу здорового глаза и побранил глаз больной, потом прописал какие-то капли и запретил Жюлю Верну читать книги и писать романы. – А если я буду писать книги и читать романы? – посмеиваясь в бороду, спросил Жюль Верн. Курси ответил, что и этого нельзя. – Как жаль, – вздохнул Жюль Верн. – А я начал писать специально для ваших внуков. Слушайте, дорогой Курси: воды Средиземного моря заливают пески Сахары и орошают пустыню. Аппарат тяжелее воздуха поднимается под облака… – Говорите тише, не волнуйтесь, – заметил Курси. – Вам нельзя волноваться. Вам надо лежать с закрытыми глазами и… – И думать? – смеясь спросил Жюль Верн. – Благодарю вас, от всего сердца благодарю вас! Я буду лежать и сочинять новые романы! В истории болезни, заведенной Курси для потомства, сказано было: «Диабет косвенно повлиял на зрение. 11 августа 1896 года Жюль Верн ослеп на левый глаз. На восемь десятых потеряно зрение правым глазом. Больной чувствует себя превосходно. Аппетит хороший. Работоспособность изумительная: каждое утро десять – двенадцать страниц. Строка чуть кривит, но это вполне естественно и понятно…» … Дама в темно-лиловом платье приехала в открытой коляске рано утром. Жюль Верн еще спал. На вопрос слуги, что угодно мадам, приехавшая опустила частую, темную вуаль и ответила, что ей ничего не угодно до тех пор, пока месье Верн не пожелает видеть ее, а кто она такая, это никого не должно интересовать. – Пройдите в гостиную, мадам, – сказал слуга. Дама взяла его под руку. Мелкими шажками, спотыкаясь о неровности дорожки перед домом, левой рукой приподнимая шумящую шелковую юбку, дама поднялась по ступенькам парадного входа, вошла в вестибюль, остановилась, и тяжело дыша, произнесла: – Я так устала!.. – Гостиная рядом, мадам, – поклонился слуга и открыл дверь в маленькое, всё в зеркалах и красном бархате, зальце. Дама переступила порог и сразу же опустилась в глубокое кресло. – Как прикажете доложить о вас? – Скажите, что месье Верна хочет видеть приезжая из-за границы дама. Если Жюль спросит… если месье будет настаивать, – поправилась дама, – чтобы вы узнали мое имя, скажите в таком случае, что… Ничего не говорите! Надеюсь, что меня примут ради простого любопытства. Слуга поклонился и не торопясь стал подниматься по деревянной лестнице. Едва он скрылся за поворотом, как дама быстрым и ловким движением подняла вуаль, из бисерной сумочки вынула зеркальце и поднесла его к лицу. Она не охорашивалась, не пудрилась, – она только гляделась в зеркальце, поворачивая голову то влево, то вправо. На немилосердно тайные вопросы ее зеркальце отвечало коротко и строго: «Ты стара, но не безобразна, когда-то ты была хороша, даже красива, об этом подумает каждый, взглянув на тебя. Поменьше, милый друг, мимики, – старым людям мимика во вред. Поменьше жестикулируй, – умный мужчина ценит в женщине ровность движений и спокойствие, скупость каждого жеста. Сделай несколько глубоких вдохов и выдохов, выпрямись и помни, что тот, к кому ты пришла, моложе тебя только на год или на два…» Онорина еще спала, и слуга не решился будить ее ради неизвестной, странной посетительницы. К тому же она хочет видеть только Жюля Верна. Кто не хочет видеть его!.. Слуга поднялся еще на несколько, ступенек и остановился перед дверью с круглой медной ручкой. Слуга постучал. Молчание. Слуга постучал еще раз. Никакого ответа. Слуга понимающе улыбнулся и, открыв дверь, вошел в кабинет. Окна открыты, узкая железная кровать прибрана. Слуга выглянул в окно, выходившее в сад: месье Верн сидит на скамье подле клумбы с белыми розами и концом трости что-то чертит на песке. Пожарная лестница приставлена к окну. От земли до окна ровно шесть метров. Слуга неодобрительно покачал головой; таким путем можно спускаться в сад только молодому, зрячему человеку, но месье Верн потихоньку от своей жены испытывает и нервы свои и способность ориентироваться посредством такой непозволительной гимнастики. Слуга вышел из кабинета. Не сказать ли приезжей даме, что месье в саду, где она и может его увидеть?.. – Мадам, – произнес слуга с порога гостиной. – Месье встал и находится в саду. Дама порывисто опустила вуаль, – Месье почти ничего не видит, мадам, – чуть слышно проговорил слуга. – Разве мадам неизвестно, что… Дама подняла вуаль и тотчас опустила руки вдоль тела; голова ее часто-часто затряслась. – Мадам! – испуганно вырвалось у слуги. – Вам худо? Он охватил ее за талию, осторожно посадил в кресло. – Всё прошло… – задыхаясь произнесла дама. – Вы говорите, что месье в саду? И почти ничего не видит? – Почти ничего, мадам, – отозвался слуга. – Контуры предметов, очертания, аиногда цвета – черный и белый, – Проводите меня, – повелительно произнесла дама. Она оперлась на руку слуги и пошла, на полшага отставая. Подле могучего, в три обхвата, дуба слуга шепнул даме: – Одну секунду, мадам, я совсем забыл: месье просил меня открыть фонтан… Спустя несколько секунд пенистая струя с шумом вылетела из узкой пасти дельфина. Жюль Верн повернул голову, прислушался к стеклянному лепету. – Кто здесь? – спросил он. – Вы, Пьер? – Я, месье. Вас хочет видеть дама. Она здесь, со мною. Слуга на цыпочках вышел из сада. Остались солнце, Жюль Верн, дама в темно-лиловом платье, равнодушный плеск воды. Жюль Верн вытянул руки, высоко вскинул голову. – Я очень плохо вижу, – сказал он. – Днем на солнце я и совсем ничего не вижу. Кого я имею честь принять у себя? Жанна подала Жюлю Верну руку. Он мгновение подержал ее в своих руках, затем поднял длинные, в кольцах, пальцы и поднес их к губам. Дама свободной рукой подняла вуаль. Жюль Верн вздрогнул, – он узнал, кто эта дама: по форме руки, по частому дыханию, по десятку неуловимых для зрячего признаков. Слепой видел ухом, кончиками пальцев, памятью о запахах и шумах, производимых платьем, – всем тем, чего недостает обыкновенному, нормально действующему зрению. – Жанна? – и радуясь и пугаясь, вопросительно произнес Жюль Верн. – Вы? – Я, Жанна, – ответила дама, не решаясь добавить: «Жюль». – Это я. Нарочно приехала так рано, чтобы мне никто не помешал. – Жанна, – упавшим голосом повторил Жюль Верн. – Простите меня, Жюль! – дрожа от счастья, сказала Жанна. – Я вижу вас, о мой бог! Вы здесь, рядом со мною! А могло бы быть так, что… Как я наказана, как мне тяжело, мой Жюль!.. – Какой у вас, Жанна, голос! Как в Нанте, Жанна! Вы помните Нант? – Всё помню, Жюль, и всё благословляю!.. – Спасибо, Жанна, что вы пришли ко мне! Сядьте рядом, в профиль… – Я старуха, Жюль… – Я не вижу этого, Жанна, да время и не властно над нами. Мы всегда можем видеть то, чего хотим. Вам двадцать лет, Жанна… – Вы всё тот же, Жюль. Снять с вас бороду, и… – Какие мы счастливые, Жанна! Как фантастично это утро, пенье птиц, солнечное тепло, шум листвы! Какое счастье жить и трудиться, Жанна! Скажите мне – были ли вы счастливы? – Я не могу говорить, Жюль. Не спрашивайте меня ни о чем. Когда-то я любила вас… – Любили? – улыбнулся Жюль Верн и печально покачал головой. – Кажется, мы говорим не то, что надо. Она смотрела на него, стараясь запомнить этот высокий загорелый лоб, крупный нос, толстые губы, седую бороду, массивную шею и плечи, грудь атлета.. Глаза широко раскрыты, они смотрят в одну точку, они лишены жизни, подобно тем искусственным, стеклянным глазам, которые можно купить в любом оптическом магазине. – Вы были первая, Жанна, кого я когда-то поцеловал, – первая из женщин, – сказал Жюль Верн. – Первая, кого я любил. Дайте мне ваши пальцы, от них пахнет юностью, восходом солнца… – Мои пальцы тонкие и желтые, как свечи в православном соборе, – сказала Жанна, не отрывая взгляда от человека, с которым она могла бы быть счастливой на всю жизнь. – Теперь я могу спокойно умереть, Жюль, – я видела вас. И вы простили меня. – Я не могу простить себя, – дрогнувшим голосом проговорил Жюль Верн и опустил голову. Молчание длилось долго. – А смерть, – сказал он, не поднимая головы, – приходит тогда, когда мы хотим этого. Но я не понимаю, что значит умереть. Мне не удается описание смерти, я всегда говорил только о жизни, молодости, о том, как исполняются мечты. Вы принесли мне ощущение какого-то нового счастья. О, как я буду работать, Жанна! – Вы будете вспоминать меня, Жюль? – Всегда вспоминаю вас, Жанна, – всегда! Первая любовь – на всю жизнь! – Я не помешала вашей работе? – О! Мой мир расположен на территории воображения, Жанна! Слепота мне не помеха. Прошу вас, Жанна, всем, кого вы встретите, говорить, что старый Жюль Верн счастлив и с ним ничего не случилось. Ну, маленькая неприятность: он не видит вас такой, какая вы есть, но он видит вас такой… – Какой я была когда-то, – досказала Жанна, из чувства такта освобождая состарившегося, слепого Жюля от обязанности говорить то, что, казалось ей, он должен был произнести. – Нет, – возразил Жюль Верн, – он видит вас такой, какая вы есть для себя. Маленькая неприятность, Жанна… И для меня и для вас. Я не в силах убедить вас в том, что мы остаемся вечно молодыми для себя, – потому что мы вечно молоды и драгоценны для тех, кто нас любит. У вас дети, внуки, в памяти очень большая, интересная жизнь, а в ней воспоминания обо мне. Какая же тут старость, Жанна! – Спасибо, спасибо… – задыхаясь произнесла Жанна, и глаза ее стали большими и блестящими от слез. – Я хочу протанцевать с вами, честное слово! – громко сказал Жюль Верн. – Тот вальс, который в Нанте когда-то назывался Летним. И тогда было то же солнце, так же ворковали голуби и фонтан, заикаясь, читал детские стихи… – Говорите, говорите, – такое счастье слушать вас! – дрожа и рыдая, сказала Жанна. – Но я боюсь, что… Сейчас я уйду. – Вы останетесь на весь день, – просящим тоном проговорил Жюль Верн, крепко сжимая руки Жанны. – Я познакомлю вас с моей женой… – Ради бога! Не надо! Прошу! – испуганно и глухо произнесла Жанна. – Вы не можете быть таким злым, Жюль! – Простите, – прошептал он, привстав и снова садясь. – Простите!.. – О, как я глупа, смешна, нелепа! – с жаром и гневом на себя произнесла Жанна, сжимая кулаки. – Вы женщина, Жанна, а я старый человек, – муж, отец, дедушка… И, кроме этого, я еще Жюль Верн. Так вот этот Жюль Верн просит вас остаться у него на весь день. Он расскажет вам о своих замыслах. Он приступил к роману, в котором одним из героев является русский революционер-народоволец, – уже найдены имя и фамилия: Владимир Янов. Жюль Верн, Жанна, еще никогда не чувствовал такой потребности жить и трудиться… Говорят, – он произнес это очень тихо, – что слепые долго живут… – Вы будете жить долго, Жюль, – растроганно произнесла Жанна. – Мне пора уходить… Она поцеловала Жюля Верна в щеку, потом в лоб. – Останьтесь, Жанна, умоляю вас!.. – Прощайте, Жюль. Меня ждут в Париже. Завтра я буду в Нанте. Я увижу те дома, улицы, набережную… Она шагнула в сторону, отошла еще на два шага, издали глядя на друга своей юности. – До свидания, Жанна, – шаря руками подле себя, сказал Жюль Верн. – Жаль, очень жаль, что вы так торопитесь… Какого цвета платье на вас? Синее? – Синее, Жюль. – И маленькая, корзиночкой, шляпа? – Да, Жюль, – ответила Жанна, оправляя на своей голове модную, с широкими полями, шляпу, опоясанную белым страусовым пером. – И белая вуалька? – спросил Жюль Верн. Жанна молча кивнула, опуская на лицо темную, частую сетку. За стеной сада залаяла собака. Жанна торопливо вышла из сада, села в коляску, сказала кучеру: «На вокзал, скорее!» – и лошади, крутя головами, свернули с бульвара на широкое пыльное шоссе. К Жюлю подошел слуга и доложил: – Прибыла почта, месье! Глава седьмая Поль Легро и его сын Гюстав Жюлю Верну исполнилось семьдесят лет. Из Парижа в этот день приехали депутации от редакций газет, журналов, представители театров и издательств; от официального чествования Жюль Верн отказался. В девять утра прибыла почта. Онорина приказала слуге никого не принимать. Она прошла в кабинет к мужу и начала вслух читать прибывшие поздравления. ВЕЛИКОГО, НЕСРАВНЕННОГО ТРУЖЕНИКА ЛИТЕРАТУРЫ, ПОЭТА НАУКИ, МАСТЕРА ВЫМЫСЛА, ДРУГА ЮНОШЕСТВА ВСЕГО МИРА ПОЗДРАВЛЯЕМ В ДЕНЬ СЕМИДЕСЯТИЛЕТИЯ И ОТ ВСЕГО СЕРДЦА ЖЕЛАЕМ ЗДОРОВЬЯ, ТВОРЧЕСКИХ УДАЧ И РАДОСТИ. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22 |
|||||||