Глава третья

Барнаво просит рекомендаций

Подумать только: папа римский Лев XIII принял Жюля Верна и беседовал с ним о всевозможных вещах, а в Венеции австрийский эрцгерцог Луи Сальватор устроил в честь писателя банкет, сидел рядом со своим гостем и, будучи навеселе, ежеминутно спрашивал:

– А что вы сейчас делаете?

– Пишу роман, – отвечал Жюль Верн.

Эрцгерцог наливал себе и гостю, чокался, выпивал и снова спрашивал:

– Над чем вы сейчас работаете?..

По окончании банкета Жюль Верн узнал от придворных, что эрцгерцог весьма недоволен шуткой знаменитого писателя, – его спрашивают о работе, а он говорит о романах…

Легко и весело было с папой: протянул руку (целовать туфлю не пришлось), побеседовал о кислороде и порохе, показал свою библиотеку, произнес сентенцию: «Книги прибывают, вера убывает», – сложил руки на животе и заявил, что аудиенция окончена.

Бедняки-студенты просят денег. Жюль Верн не отказывает им. Изобретатель умоляет помочь ему закончить конструирование машины для набивки гильз табаком, присылает чертежи и расчеты, является сам и просит ссуду в две тысячи франков сроком на один год. Жюль Верн выдает ему три тысячи франков сроком на пять лет. Вдова парижского коммунара, погибшего на баррикадах в 1871 году, просит Жюля Верна позаботиться о ее детях, принужденных вместе с матерью просить милостыню. Жюль Верн помогает и просительнице и очень многим семьям коммунаров. Люди просят, умоляют, стучатся в доброе сердце писателя, а в журналах печатают его портреты и автографы, и никто не догадывается, каких трудов стоит ему каждая его книга: пишется она скоро и с увлечением, но изнуряет предварительная работа, которой никто не видит. Вот новый замысел: инженер Робур и его воздушный корабль-геликоптер. Робур – это, в сущности, сам Жюль Верн, его мысли и идеи, понимание современности, которая называется капитализмом. Жюль Верн не видит путей и средств борьбы с этой страшной силой, а потому и герой нового романа «Робур-завоеватель» предстает своим читателям как одиночка, гордый, мужественный и романтический. Читатель увлечен сюжетом романа, сравнивает Робура с капитаном Немо и ждет от Жюля Верна очередного толчка, в котором так нуждается воображение, обогащаемое столь часто благородным, великодушным пером художника. «Непревзойденный писатель для юношества», – без устали повторяет критика. Но критику пишет не школьник, а бородатый, женатый дядя, нетерпеливо ожидающий всё новых и новых романов для себя. Романы выходят один за другим, критик жадно читает их, передает жене, сыну. «Это твой писатель, он пишет для тебя», – говорит он пятнадцатилетнему школьнику…

Жюль Верн не в обиде, он рад тому, что его любит такой благодарный, взыскательный и независимый в суждениях своих читатель, как школьник. Но, работая над романами своими, Жюль Верн имеет в виду вообще человека, умеющего и желающего мечтать о будущем, в котором все должно быть чище, лучше, благороднее, чем сегодня. Во всяком случае, письма идут главным образом от молодежи. За одну неделю после выхода «Робура-завоевателя» Жюль Верн получил сорок отзывов.

А вчера пришло сообщение о смерти Блуа: короткое письмо от неизвестного из Тулузы, где жил старик. Вместе с письмом почта доставила ящик с книгами: популярные брошюры по различным отраслям знания, романы Жюля Верна с карандашными пометками на полях…

Письмо от Аристида Иньяра: живет, сочиняет музыку, бедствует. Бедняга Аристид, – так и не сделал имени, хотя и написал сорок опереток и больше трехсот песенок. Их поют, любят, они популярны, а спроси: кто написал музыку, кто автор текста – пожмут плечами и ничего не ответят.

Вспомнилась Жанна. Где она, что с нею? Как быстро наступила старость!.. Пятьдесят девять лет. Старушкой стала Онорина. Сколько же может быть сейчас Жанне? Шестьдесят? Шестьдесят один? Мой бог, какая страшная вещь – старость!

Грустно… Почему так грустно сегодня? Не потому ли, что по утрам, стоит только открыть глаза, целая стая мушек закрывает все предметы… Пошаливает левый глаз… В глубокой старости умерла Софи Верн. Где-то очень далеко сестры; они тоже старятся…

– Здравствуйте, месье, – говорит кто-то в одежде крестьянина, с мешком за спиной, с палкой в руках.

Жюль Верн снимает шляпу, отвечает на приветствие и спрашивает:

– Кто вы? Откуда?

– Барнаво, – отвечает молодой человек и пятится в сторону, испуганно озирая Жюля Верна, который вдруг уронил шляпу и весь задрожал…

– Барнаво?.. Благодарю вас, пусть она лежит на земле… Вы Барнаво?

– Барнаво, месье, к вашим услугам, – улыбается незнакомец. – Племянник служившего у вас Анри Барнаво, сын его младшего брата.

– Мой бог! Садитесь, Барнаво! Ваш дядя… Простите, я не в силах говорить. Возьмите меня под руку, и пойдемте ко мне в дом. Дайте посмотреть на вас, Барнаво… Как ваше имя?

– Жан, – ответил Барнаво и снял с головы своей соломенную шляпу.

– Рыжий! – воскликнул Жюль Верн, приседая от восторга и неожиданности. – Рыжий Барнаво! Теперь я верю, что вы племянник моего дорогого друга! Смейтесь сколько хотите, но вы – вылитый дядюшка! Святейшая копия! Просите у меня всё, что вам угодно! У вас есть просьба ко мне?

– Есть, месье. За тем я и приехал к вам.

В доме Жюля Верна тихо и пусто: вся семья где-то плавает на «Сен-Мишеле». Жюль Верн распорядился немедленно подавать на стол. Жан Барнаво ел с аппетитом умилительным – «в ногу с хозяином». Хозяин надел халат, туфли, повел гостя в свою башню.

– Садитесь, чувствуйте себя как дома, родной мой Барнаво! Какое сходство, мой бог! Говорите, что за просьба у вас ко мне.

– Моя просьба может быть выражена в двух словах, – почтительно начал Жан Барнаво. – Географическое общество снаряжает экспедицию в одну из наших колоний. Одного вашего слова достаточно для того, чтобы в эту экспедицию взяли и меня, месье.

– И только? И эта всё? – изумился Жюль Верн. – Рекомендательное письмо?

– Благодарю от всего сердца, месье! Мой отъезд куда-нибудь, хоть к черту на рога, – дело очень серьезное. У нас, во Франции, все дороги для меня закрыты. Дело в том, что отец мой был коммунаром. Власти мстят мне за отца. Здесь я пропадаю. Помогите мне, месье!

– Вы грамотный? Вы где-нибудь учились?

– Грамотный, месье, но нигде не учился.

– Гм… Расскажите что-нибудь о себе и побольше – о вашем дядюшке!

Беседа затянулась до вечера. Жюль Верн посмотрел на часы:

– Я проголодался. Мне кажется, что мы обедали два дня назад. Мишо! Принесите нам молока, яиц, холодного мяса, вина! Нас пять человек, Мишо! Поскорее!

В полночь, когда Жюль Верн собирался на вокзал, чтобы проводить Барнаво, принесли письмо от Аристида Иньяра:

«Дорогой старина! Подателю сего вручи сто франков. Завтра твоя лекция в каком-то музее музейного городка Амьен. Упомяни мое имя, когда будешь говорить о французской музыке; для тебя это пшик, для меня – толстая надежда. Целую, старина! Будь знаменит еще больше. Твой Аристид».

– Месье, попрошу вас не забыть о рекомендации, – напомнил Барнаво за четверть часа, до того, как садиться в экипаж и ехать на вокзал. – Три слова! Ваша подпись!

«Мой дорогой друг, – писал Жюль Верн председателю Географического общества. – Этот рыжий Барнаво расскажет всё и обо всем, что ему надо. Исполните его просьбу, напишите, скажите, подтолкните, прикажите, сделайте! Если будете кому-либо писать, оставьте себе копию, она пригодится Вам, когда святой Петр остановит Вас у райских ворот. „Ты помог племяннику Барнаво, – скажет святой Петр. – Проходи и ешь с любой яблони“. Ваш всегда Жюль Верн».

– Вот, возьмите, дорогой мой! А теперь на вокзал! Если бы я был моложе, непременно уехал бы с вами!

В двенадцать тридцать пришел поезд. Жюль Верн со слезами на глазах обнял Барнаво, расцеловал его и молча сунул в карман синей крестьянской куртки конверт с деньгами. Трижды ударили в колокол. Барнаво вошел в вагон. Уныло прощебетал свисток обер-кондуктора.

– Новых романов, дорогой месье! – крикнул Барнаво, размахивая своей соломенной шляпой.

– Внуков и правнуков моего родного Барнаво! – ответил Жюль Верн и, тяжело опираясь на свою палку, зашагал по платформе. Ему казалось, что он только что проводил одного из членов своей семьи – самого любимого и дорогого…

Глава четвертая

«…Проницательных людей не так уж много в Соединенных Штатах Америки…»

За те двадцать пять лет, что прошли со времени выхода романа Жюля Верна «С Земли на Луну», Америка превратилась в богатую и мощную индустриальную державу. В сейфах американских банков скопилось такое количество золота, что миллиардеры мечтали с помощью его поработить весь мир. Благородный герой «лунного романа» Жюля Верна – Барбикен – в 1889 году переродился в опасного и дерзкого хищника-стяжателя. Его друг – математик Мастон – заявил однажды, что американцы могут выпрямить земную ось, переместив ее посредством непредставимо-потрясающего выстрела из пушки.

– Это не совсем чепуха? – спросил Жюль Верн одного из своих друзей – ученого, специалиста в области баллистики, амьенского инженера Бадуро.

– Совсем чепуха, – ответил ученый.

– Значит, вполне годится для моих героев-американцев! Барбикен, которого вы уже знаете, в новом моем романе является организатором весьма темной компании по эксплуатации богатств Северного полюса. Для того чтобы эти богатства были доступны для разработки, необходимо, само собою, растопить полярные льды…

– А для того, чтобы растопить полярные льды, – перебил ученый, – потребуется изменить расположение климатических поясов. Но это уже не моя специальность. Как на этот счет в вашем романе?

– Герои моего романа намерены подвергнуть полярные льды воздействию солнечных лучей, а для этого и решают выпрямить земную ось. Для этого они сооружают пушку, чтобы…

– Произвести далеко не безобидный выстрел, – заметил внимательно слушавший собеседник. – По мысли вашего романа, герои замышляют злодейский заговор против человечества. Но ведь получится уже не роман, а чистейшей воды памфлет!

– Совершенно верно, это будет памфлет. Мои американские деляги предусмотрели все последствия выстрела из своей пушки: после выпрямления земной оси моря и океаны затопят целые материки; исчезнут с лица земли огромные государства, миллионы людей, но Америки катастрофа не коснется – мои герои будут добывать каменный уголь из недр Северного полюса. В начале романа Полярная область продается с торгов, как простая движимость…

– Странно, – заметил ученый. – Должны же найтись умные, проницательные люди, которые обратят внимание на эту странность!

– «Проницательных людей не так уж много в Соединенных Штатах Америки», – совершенно серьезно проговорил Жюль Верн, цитируя себя самого и указывая на эту именно фразу своему другу, настолько заинтригованному замыслом романа, что он не без удовольствия начал чтение второго черновика прямо с главы третьей. Она называлась так: «В этой главе производится продажа Арктической области».

– У меня уже написана последняя глава, – доверительно, шепотом произнес Жюль Верн. – Так я поступаю в тех случаях, когда мне не терпится ощутить всю вещь как уже законченную. В сущности, после этого остается уже очень немного: нужно написать книгу.

– Прочтите, пожалуйста, эту последнюю главу. Очень прошу! Последняя глава называется…

– Она будет называться так: «Очень короткая, но весьма успокоительная для будущего всего мира».

– Нет нужды успокаивать мир, – насмешливо проговорил собеседник. – Из затеи ваших героев всё равно ничего не могло получиться! Бред! Дикий, невероятный!

– Неизвестно, мой друг, какой бред придет в голову моим героям завтра, – медлительно промолвил Жюль Верн. – Двадцать пять лет назад они стреляли в Луну, сегодня выпрямляют земную ось, а завтра…

– Читайте последнюю главу, потом поговорим и поспорим.

– «Пусть обитатели Земли не тревожатся, – внятно прочел Жюль Верн, почти не заглядывая в рукопись, – Барбикен и капитан Николь не возьмутся больше за свое так плачевно окончившееся предприятие. Мастон не будет больше делать никаких, хотя бы и вполне правильных, вычислений. Это было бы напрасным трудом. В своей статье Алкид Пьердё был совершенно прав. По законам механики для того, чтобы произвести смещение земной оси на 23°28, хотя бы с помощью мелимелонита, и то надо построить триллион пушек, подобных той, какая была выдолблена в толще Килиманджаро. Для этого наша планета слишком мала, даже если бы ее поверхность вся состояла из суши. Поэтому обитатели земного шара могут спать спокойно. Изменить условия, в которых совершается движение Земли, не по силам человеку».

– Никому – так надо сказать, – поправил слушатель.

– Это и значит – человеку, – отозвался Жюль Верн. – Человек – верховное существо на планете. Ну, что скажете по поводу моего нового романа? Впрочем, он будет готов через три-четыре месяца, не раньше.

– Америка рассердится. Она, мне думается, не переведет эту книгу.

– Но будет читать ее в подлиннике, в этом я не сомневаюсь, – уверенно проговорил Жюль Верн.

Роман «Вверх дном» вышел в свет и поступил в продажу в начале января 1890 года. Книги Жюля Верна издавал уже сын Этцеля, – основатель знаменитой на весь мир книгоиздательской фирмы умер в 1886 году. Несколько благосклонных отзывов появилось в газетах и журналах Франции. Две очень короткие рецензии напечатали английские газеты. Соединенные Штаты Америки хранили молчание. Осенью того же, 1890 года роман вышел в России.

«Романы Жюля Верна превосходны, – говорил весьма скупой на похвалу Лев Толстой. – Я их читал совсем взрослым, и все-таки, помню, они меня восхищали. В построении интригующей, захватывающей фабулы он удивительный мастер…»

Великий русский ученый Менделеев называл Жюля Верна «научным гением» и с удовольствием читал его романы.

В эти годы Жюль Верн сблизился и подружился с известным журналистом Паскалем Груссе. Активный деятель Парижской коммуны, он в правительстве ее ведал иностранными делами. Тьер приговорил его к смертной казни, которая была заменена пожизненной каторгой. Амнистия вернула его на родину. Он избрал себе псевдоним – Андре Лори. В соавторстве с этим человеком Жюль Верн написал роман «Обломок крушения».

– Вы мой последний друг, – говорил ему Жюль Верн. – Отец и мать мои умерли. Не так давно умер горячо любимый брат мой, Поль. Сын подарил мне внука. Падчерицы выросли, вышли замуж и вылетели из гнезда. В моем доме старушка Онорина; мой старый, умный пес Паспарту; мадам Мишо – искусная повариха; садовник; привратник, деревья в саду, неустанно переговаривающиеся друг с другом по моему адресу, да фонтан, что-то лепечущий на языке, близком к французскому…

– Ваша семья – весь мир, – сказал на это Паскаль Груссе. – Вы не одиноки.

– О да, – с глубоким вздохом произнес Жюль Верн и выпрямился в своем кресле. – Я не одинок и не чувствую себя старцем. Я мечтаю, – знаете, о чем я мечтаю? О моей сотой книге! Я напишу ее, непременно и обязательно! Для этого мне нужно еще двадцать пять лет. Чувствую, что вы вот-вот скажете, что я проживу еще сорок лет!

– Нет ничего невозможного, – сказал Груссе.

– Кроме того, чего не может быть, – отозвался Жюль Верн. – О мой дорогой, единственный друг!

– Я ревную вас к Реклю, – нерешительно произнес Груссе.

Географ и политический деятель, Жак Элизе Реклю, приятель Жюля Верна, совсем недавно возвратился из длительного путешествия по Европе, Африке, Северной и Южной Америке. «Всемирная география» Реклю служила Жюлю Верну основным источником, откуда он черпал географические описания. Друзья виделись друг с другом почти ежедневно. Груссе шутя говорил: «Вы почти одногодки, – Реклю моложе вас только на два года, но, наверное, вы и умрете в один и тот же день…»

Груссе ошибся только на два месяца…

– Всем друзьям моим, – любил говорить Жюль Верн, – я завещаю долголетие, чтобы они могли увидеть торжество науки, которая объединит народы и сделает их счастливыми!

Друзья возражали, они делали поправку на одно немаловажное обстоятельство, а именно: в чьих руках окажется наука. Они указывали на романы Жюля Верна, приобретавшие всё более обнаженную социальную и сатирическую остроту.

– Ваш пафос подчас приобретает очень гуманистический характер, – указывал Груссе. – Думаю, что происходит это не случайно, а в результате глубоких раздумий, размышлений. Путь ваш труден, извилист, – я желаю вам еще десять лет на то, чтобы вы увидели…

– Десять лет? – рассмеялся Жюль Верн.

– Десять лет на то, чтобы увидели и поняли, – уточнил Груссе, – и тридцать лет на дальнейшую деятельность. Пожелай я вам еще пятьдесят лет жизни – вы расхохочетесь, мой друг!

– Что же мне надо понять? – спросил Жюль Верн, настороженно ожидая ответа.

Груссе пожал плечами.

– То, что не совсем понятно и мне, – откровенно сказал он. – Мне лишь понятно одно: одной науки для блага людей недостаточно. Нужна еще какая-то сила, которой наука будет служить…

Глава пятая

В полную меру сил и таланта

Американская и английская критика после выхода в свет романа Жюля Верна «Плавучий остров» всё чаще стала писать об угасании, упадке таланта «великого французского мечтателя». Английская критика, возможно, ошибалась вполне бескорыстно; что же касается американской, то здесь бескорыстие отсутствовало абсолютно: пером газетных и журнальных критиков водили подлинные хозяева Америки – представители банков и промышленности.

Американские миллионеры построили плавающий остров, на котором расположился город-курорт – длиной в семь, шириной в пять километров, весь целиком из металла. Жюль Верн шутя говорил, что у каждой нации свое представление о райской жизни и что ему больше всего по душе рай магометанский: он безобиден, в нем всё как в сказке – много вкусной еды, красивых женщин и чуть-чуть забот о завтрашнем дне, коль скоро есть красивые женщины. Рай христианский – сплошная абстракция, полная противоположность аду, в котором всё конкретно, до костра и огромных котлов и сковородок включительно. Рай американский…

– Больше того, что у них имеется на плавающем самоходном острове, им не надо, – говорил Жюль Верн. – Они мечтают о праздности и, надо полагать, лучшего рая и не желают. Если моя Мишо в загробной жизни видит ветвистую яблоню, плодоносящую круглый год, то американцам достаточно здания банка с полным штатом служащих и чтобы в сейфах сохранялся весь мировой запас золота. Но там, где всё держится на золоте, на корысти, пышным цветом расцветают эгоизм, соперничество злых намерений. Эти свойства страшны и опасны не только для нации, но и для других народов: свойства эти издыхают только в громе и дыме войны…

Население острова в романе Жюля Верна ссорится между собою, разделяется на партии, затевает войну, и в конце концов остров погибает, разорванный на части своими же машинами, приводящими его в действие, – по вине владельцев «Стандарт-Айленд».