Глава первая

16 ноября 1876 года

В начале 1871 года Жюль Верн начал писать роман «Страна мехов» – первое произведение, героем которого является женщина, посвятившая себя науке, Полина Барнет. Рядом с ней в романе живет и действует и вторая женщина – эскимоска Калюмах.

– В образе моей эскимоски, – говорил Жюль Верн своим друзьям, – я намерен показать высокое человеческое достоинство, нравственные качества, тяготение отсталого человека к цивилизации, культуре. Для меня не существует раcово неполноценных народов, – есть народности отсталые, и в этом повинны не они, а те, кто угнетает их, держит в рабстве, – повинны господа колонизаторы, то есть так называемые великие державы. Мне думается, что образ эскимоски в моем романе – явление весьма и весьма новое и даже необычное в литературе Франции.

Действие романа происходит в 1859—1860 годах в районе Большого Медвежьего озера, на побережье и в полярных водах Канады, а также у берегов Русской Америки, которая (Аляска и Алеутские острова) в 1867 году была продана царским правительством США.

В 1873 году роман вышел в свет, а через год появился и в России в переводе Марко Вовчок. В журнале «Дело» роман этот аттестовался как одно из выдающихся произведений популярнейшего французского писателя.

Жюль Верн продолжал неутомимо работать.

Когда в одной из парижских газет появилась очередная глава нового романа – «В 80 дней вокруг света», – та именно, в которой Жюль Верн.привел Филеаса Фогга к еще не испробованному им средству передвижения – атлантическому пароходу, – в Амьен на имя автора пришло письмо:

Жюль Верн отдал строжайшее распоряжение никого не принимать в течение всего дня 12 марта. Одиннадцатого к нему явился агент американского пароходного общества «Нептун» и предложил от имени своего представителя 10 000 долларов «за то только», – именно так и сказал подвижной, длинноногий, очкастый агент, – «что вы, мистер Верн, перевезете своего героя на судне нашей компании и тем самым похвалите удобства наших пароходов».

Жюль Верн отказался от предложения в самых деликатных выражениях, в максимально вежливой форме.

– Пятнадцать тысяч долларов! – сказал агент, предварительно заглянув в свою записную книжку.

Жюль Верн заметил на это, что ему предлагали двадцать пять тысяч, но он…

– Тридцать! – изогнулся агент под прямым углом, и так побыл с минуту. Затем выпрямился и несколько гневно, насколько позволяли на это указания свыше, произнес:

– Как? Почему? Можно подумать, что вы миллионер!

– Разрешаю думать, – спокойно отозвался Жюль Верн.

Тринадцатого марта его настигли на улице два юрких человечка.

– Позвольте, дорогой мистер! – сказал тот, что был самым юрким. – Каким-то всё же образом ваш Филеас Фогг должен переплыть океан, когда книга выйдет отдельным изданием! Нам всё равно, что предпримет герой, когда он путешествует в номерах газеты. Не будет же он ради одного рейса покупать пароход в полную свою собственность!

– А ведь это идея! – воскликнул Жюль Верн. – Прошу пожаловать ко мне, я намерен уплатить за ваше остроумное предложение пятьсот франков.

– Шестьсот, – попросил юркий, и Жюль Верн не стал спорить.

В 1873 году Этцель выпустил «В 80 дней вокруг света» отдельной книгой. Она разошлась в один день – такому успеху мог позавидовать и Александр Дюма. В библиотеках образовалась очередь – новую книгу выдавали только на одни сутки. Парижанки были недовольны тем, что автор романа поскупился на изображение любовных сцен. Жюль Верн ежедневно получал десятки писем с требованием продолжить роман или написать на тот же сюжет пьесу.

Французское географическое общество тоже стало получать письма с одним и тем же вопросом: на каком меридиане совершается переход от одного дня к другому для человека, путешествующего вокруг света? Географическое общество все полученные письма передало Жюлю Верну. На одном из заседаний общества он выступил с ответом. Он объяснил, каким именно образом кругосветное путешествие влечет за собою потерю или выигрыш одних суток, а затем сослался на английский журнал «Природа», напечатавший статью, автор которой сетовал по поводу недоразумений, возникающих от несогласованности в международном счете времени.

«Капитан корабля, – сказал Жюль Верн, – имеет обыкновение менять дату в корабельном журнале при пересечении стовосьмидесятого меридиана, прибавляя или убавляя один день, смотря по направлению, в котором он движется. Но капитан, возвращающийся назад, после пересечения этого меридиана не меняет даты, и потому, от времени до времени, могут и должны быть встречи капитанов, считающих разные числа».

Об инсценировке романа заговорили и газеты. Жюль Верн проявлял полнейшее равнодушие к тому, что о нем писали и говорили. Он уже привык к известности, и она привыкла к нему. Наступала очередь славы, она уже стучалась в жилище Жюля Верна, мешала работать, думать, отдыхать. Однако писем с каждым днем всё прибывало и прибывало, тон газетные статей, настаивавших на инсценировке (об этом просили также режиссеры и актеры) становился всё требовательнее.

– Отстань от них, найди соавтора и напиши пьесу, – посоветовала Онорина, и Жюль Верн сдался.

В соавторстве с Адольфом Деннери он в два месяца написал феерическое представление; в нем актерам предоставлялось изобразить на сцене всё то, что читатель романа разыгрывал в своем воображении.

Восьмого ноября 1874 года состоялась премьера.

Живой слон, паровоз с шестью вагонами, океанское судно в бурю, завывания ветра, гром и молния, свистки и крики – всё это пришлось по душе и французскому школьнику и его родителям. Эмиль Золя в своих «Парижских письмах», печатавшихся в русском журнале «Вестник Европы», с откровенной иронией писал, между прочим, что пьеса Жюля Верна и Деннери действительно имела успех, но надо полагать, что успеху этому всего более содействовал живой слон…

– Золя – человек, лишенный воображения, – незлобиво сказал Жюль Верн, узнав об его отзыве.

С 1900 года до начала первой империалистической войны заново инсценированный роман «В 80 дней вокруг света» выдержал не одну сотню представлений на сцене Народного дома в Петербурге. Здесь так же, как и в Париже, участвовал живой слон, – его ежедневно приводили из расположенного по соседству зоологического сада. На сцене того же Народного дома была осуществлена постановка инсценированного романа «80 000 верст под водой».

Конфетная фабрика М. Конради в России изготовила фруктовую карамель, завернутую в бумажки, на которых неизвестный художник весьма аляповато изобразил Фогга и Паспарту на спине слона, железнодорожный мост, падающий в пропасть, накренившееся судно в бурю. В Париже появились в продаже папиросы без мундштуков, на коробке был изображен Паспарту, а под ним надпись: «Сам курю и другим советую».

– Надо как-то бороться с этой пошлостью, остановить ее, – говорили Жюлю Верну друзья. – Нам хорошо известно, что уже появились в продаже зонтики, носящие ваше имя! Черт знает что!

– Мне в свое время была предсказана слава, – с добродушной улыбкой отвечал Жюль Верн. – Кажется, она уже гостит у меня. Ничем не намерен тревожить ее, она, как вам известно, дурно воспитана…

Илья Львович, сын Льва Николаевича Толстого, рассказал в своих воспоминаниях, как и ему и его братьям, когда они были подростками, отец читал, главу за главой, роман Жюля Верна «В 80 дней вокруг света»:

Соавтором инсценировок романов Жюля Верна становится одаренный, сметливый и ловкий драматург Деннери, – совместно с ним Жюль Верн инсценировал и свой роман «Дети капитана Гранта».

– У меня теперь новый Аристид Иньяр, – шутя говорил Жюль Верн о своем соавторе. – Фигура колоритная – вылитый Аристид в драматургии! Но ловкость, но умение!.. В пять минут он делает целую сцену. Я только намекну, подумаю, а у него уже готово – хоть сейчас играй на сцене!

– Вам нужно инсценировать все ваши романы, – говорили Жюлю Верну друзья. – Тем более что у вас такой помощник.

– Нет, мне это мешает, – отвечал Жюль Верн. – Это засасывает. Я тружусь над моим «Таинственным островом». Он берет все мои силы.

Каждая глава нового романа переписывалась по три и четыре раза. Первый черновик Жюль Верн писал карандашом, затем, читая его вслух, он постепенно обводил каждое слово чернилами, вычеркивал то, что казалось лишним, поверх карандашного текста заново писал второй черновик. Третий вариант был наиболее трудным, – взыскательность Жюля Верна здесь была предельной. От Этцеля он потребовал неограниченное количество набора в гранках и верстке.

– Это сильно удорожает книгу, – сказал Этцель.

– Но это не менее сильно улучшает ее, – отпарировал Жюль Верн.

В 1875 году «Таинственный остров» был закончен и вышел отдельным изданием. Все интересовавшиеся судьбой Айртона были очень довольны. Корманвиль, которому Жюль Верн отправил свою книгу в Россию, ответил следующим письмом:

Французская критика не поняла и этого романа, не увидела, не сумела увидеть глубокой социальной идеи, заложенной в нем. Критика обвиняла Жюля Верна в допущении самых курьезных ошибок, в незнании им зоологии, физики и астрономии. «На вулканических островах, – писал один критик, – не может быть тех птиц, которые живут на страницах романа. В климатической зоне этой никак не может расти бамбук, пальмы и другие деревья. Герои романа находят на острове глину, селитру, серу… Какое невежество, какое незнание самых элементарных вещей! А животный мир! Это какой-то зоологический сад, – тут и дикий баран, и ягуар, и пекари, и шакаловая лисица, и обезьяна, которая так умна, что только не говорит на французском или английском! Как могло случиться, что Жюль Верн на этот раз допустил такие непростительные для себя ошибки!..»

Жюль Верн читал эту критику и посмеивался в бороду.

– Но ведь они правы, – сказала как-то Онорина. – Ты и в самом деле что-то напутал в своем романе. Это на тебя не похоже. На островах Тихого океана не могут жить обезьяны, а у тебя…

– Могут, – лукаво улыбаясь, произнес Жюль Верн. – Мой остров – таинственный остров, дорогая моя!

И, многозначительно грозя пальцем, повторил:

– Таинственный остров, Онорина! Вот, прочти письмо Корманвиля, – этот человек понял то, что я хотел сказать. То, что я уже сказал. Сейчас я заканчиваю «Михаила Строгова»; в этом романе я уже ничего не перепутаю. У меня есть великолепная карта Сибири, список всех деревень, сёл и даже шоссейных дорог!

– Ты сказал: «В этом романе я уже ничего не перепутаю». Значит, в «Таинственном острове» всё же перепутал!

– В тебе, мой друг, погибает талантливый юрист, – шутя заметил Жюль Верн. – Как жаль, что нет моего Барнаво!..

Заканчивая «Михаила Строгова», Жюль Верн конспективно набрасывал очертания нового романа, который должен был называться «Гектор Сервадак». Этцель ждал. Два романа в год – ничего не поделаешь. Очень часто наука отходила в сторону и на сцену выступали юмор в соединении с теми элементами, которые Жюль Верн унаследовал от Дюма. Этцель не шутя говорил, что на месте Жюля Верна он давал бы три романа в год, и при этом ссылался на плодовитость Бальзака, Диккенса, Гюго.

– Вы будете иметь два моих романа в год, – сказал Жюль Верн Этцелю. – А сейчас я беру отпуск на два месяца, я должен заняться моим сыном Мишелем. Ему уже тринадцать лет. Он очень плохо усваивает физику и математику.

– И очень любит романы своего отца, – кстати добавил Этцель,

– Гюго он любит больше, чему я очень рад, – сказал Жюль Верн.

Однажды он спросил Мишеля:

– Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?

– Читателем, папа, – не задумываясь ответил Мишель.

– Читателем! – рассмеялся Жюль Верн. – Это не профессия, мой друг! Надо чем-нибудь заниматься, чтобы приносить пользу обществу, своему отечеству.

– Я хочу быть таким читателем, чтобы это стало профессией, папа, – заявил Мишель.

– Только читать?.. – с нескрываемым беспокойством спросил отец,

– И путешествовать, и ходить в театры, и ловить рыбу, и принимать гостей, – ответил сын. – Разве плохо?

– Очень хорошо, но нужно трудиться для того, чтобы путешествовать, ходить в театры и принимать гостей.

– Жан, который живет в начале бульвара, – назидательным тоном проговорил Мишель, – сказал мне недавно, что ты сам Гомер и два Дюма в придачу, а потому мне и не следует беспокоиться о будущем.

– Твой Жан говорит страшную чепуху, – строго произнес Жюль Верн и погрозил сыну пальцами обеих рук. – Ты должен учиться, много и долго учиться, и уже только потом…

– А потом, – перебил Мишель, – я стану таким же, как и ты, папа!

– Это, пожалуй, было бы неплохо, – задумчиво проговорил Жюль Верн. – Кое-что из моего материала я оставил бы и на твою долю.

Разговор был прерван приходом Гедо.

– Я за вами, – возбужденно начал ученый. – Послезавтра произойдет невиданное доселе событие: половина Парижа будет освещена электричеством. Да, да, электричеством! Русский инженер Яблочков изобрел особую свечу: она дает свет силою тока, бегущего по медным проводам. Просто и гениально! Просто потому, что гениально, гениально потому, что очень просто. Едем в Париж! Свечой Яблочкова осветят все магазины Лувра, площадь Оперы, Гаврский порт. Кто-кто, а Жюль Верн должен видеть эту диковинку!

Жюль Верн взял с собою в Париж сына. К шести вечера шестнадцатого ноября девять десятых жителей города устремились к центру. Конное движение приостановилось. Нарядно одетые парижане шли возбужденными толпами. В центре и на окраинах еще горели газовые рожки, но большая площадь перед зданием оперы, магазины Лувра тонули во мраке. Заливались свистки полицейских. С неба на город глядели звезды, удивленно помигивая. В шесть вечера с площади Этуаль пустили ракету, толпа замерла, и вот спустя минуту все увидели друг друга, вся площадь вдруг, в одну сотую секунды, улыбнулась ослепительно и весело. Толпа ахнула, – такого ей еще не показывали. В воздух полетели шляпы, котелки, трости. Мишель сидел верхом на отце своем, свесив ноги с плеч и обеими руками вцепившись в густую шевелюру. Гедо кричал:

– Да здравствует Яблочков! Привет русскому гению!

Площадь сияла, как в майский полдень. Каждому хотелось подойти ближе к зданию оперы, но частая цепь полицейских не пускала никого, обещая свободное движение через сорок минут. Гедо крикнул:

– Граждане! Писатель Жюль Верн хочет ознакомиться с этими волшебными лампочками! Дайте дорогу Жюлю Верну!

– Да здравствует наука! – крикнул Жюль Верн во всю силу легких. – Да объединит она народы мира!

Спустя три года на страницах французского журнала «Электрический свет» была напечатана статья:

В английских, немецких и бельгийских газетах появились статьи о «северном свете». Свечу Яблочкова называли «русским солнцем».

Глава вторая

Счастливые годы

Весной 1877 года Жюль Верн приобрел новую яхту, которая была названа «Сен-Мишель III». Она имела сто футов в длину; сильная паровая машина, высокая дымовая труба между двумя мачтами, большая каюта и четырехфутовое рулевое колесо давали право хозяину яхты отзываться о ней как о настоящем морском судне. Команда состояла из шести матросов, кока и капитана – земляка Жюля Верна месье Олива.

Сразу же после покупки яхты было совершено на ней путешествие; в числе пассажиров значились брат Жюля Верна Поль, сын Этцеля, Онорина со своими девочками и Мишель. Путешественники плыли вдоль берегов Франции и Испании, через Гибралтарский пролив в Алжир.

«Великий романист совершает путешествие», – писали газеты Франции, Испании, Португалии. «Наш Жюль Верн всюду встречается, как самый желанный гость, – писали парижские газеты. – Нет отбоя от желающих получить автограф писателя. В Танжере итальянский посланник кавалер Сковаццо устроил в честь Жюля Верна и его свиты охоту на кабанов. Брат писателя Поль Верн и сын нашего известного издателя Этцеля оказались наиболее удачливыми в этой охоте, чего не скрывает и автор „Таинственного острова“, чистосердечно признаваясь в том, что он спокойно посиживает на палубе своей яхты и работает над новым романом. Желаем нашим путешественникам счастья, здоровья и радости…»

Жизнь ежедневно приносила Жюлю Верну радости.

Возвратившись домой из недальних стран, он немедленно принялся за вторичную работу над новым романом: чернилами писал на первом, карандашном черновике. В разгар этой работы пришло письмо от Этцеля:

– Счастлив познакомиться с вами! – воскликнул Иван Сергеевич, пожимая руку Жюлю Верну. – Горячий почитатель и поклонник ваш! У нас в России никто не пишет таких романов, как вы. Не так давно я разговаривал по поводу ваших книг со Львом Николаевичем Толстым, – они весьма по душе этому великому человеку!

– Польщен и счастлив, – кланяясь и прикладывая руку к сердцу, проговорил Жюль Верн.

Иван Сергеевич, молодо откинув красивую седую голову, окинул взглядом статную фигуру Жюля Верна, который с неостывающей доброй улыбкой рассматривал «северного великана», как называли в Париже Тургенева писатели и художники. Вошел слуга с двумя пачками книг и, по знаку Этцеля, положил их на стол.

– Последние издания Жюля Верна, – сказал Этцель. – И на каждом томе автограф.

– Вы читали меня? – несколько удивленно поднял брови Иван Сергеевич, и в ответ услышал, что его «Записки охотника» читает каждый грамотный француз.

– А я прочел их три раза, и каждый раз со всё повышающимся удовольствием, – признался Жюль Верн. – Прекрасная книга! Ог ее страниц исходит аромат ваших русских степей, леса, озер и рек.

В беседу вмешался Этцель, заявив, что он со своей стороны намерен, в меру сил и способностей своего повара, предложить обед по-русски.

– О, русский обед! – мечтательно проговорил Иван Сергеевич, потирая холеные, чуть припухшие ладони. Жюль Верн обратил внимание на длинные, тонкие пальцы русского писателя. – В мой последний приезд сюда я привез бочонок икры – отличной паюсной икры.

– Целый бочонок! – восхитился Жюль Верн, чувствуя и понимая, что гость всеми этими пустяками начинает очередную искусную беседу.

– Целый бочонок, фунтов на пятнадцать, – продолжал Иван Сергеевич и, взяв Жюля Верна под руку с одной стороны и Этцеля с другой, стал ходить с ними по диагонали большого, просторного кабинета. – Ну-с икру доставили на кухню Флоберу. В назначенное время за стол сели я, Золя, Доде и сам хозяин. Икру поставили посреди стола на особом возвышении. Этакий, представьте, живописный бочонок темно-желтого цвета, опоясанный тремя медными обручами. Золя спрашивает, что в этом бочонке, и, не дождавшись ответа, отвечает себе сам: «Икра!» Засим происходит следующее: милейший Золя берет разливательную суповую ложку, черпает ею икру – этак сразу фунт, не меньше, – и накладывает на тарелку. Засим еще раз, и еще раз, и еще два раза подряд. И, благословясь, начинает есть. Флобер произносит: «Ого!» Доде, неоспоримо соглашаясь с репликой, добавляет: «Н-да-а…» Я деликатно говорю, что икру полагается намазать на хлеб и вкушать, прикрыв глаза и трижды произнеся имя господа. Золя, человек несловоохотливый, чего не скажешь о нем как о романисте, скупо бросает: «Я чуть-чуть, не больше половины». И этак, намазывая икру себе на язык, слопал половину бочонка!

– И отказался от обеда, – заметил Этцель.

– И превеликолепно пообедал, бисируя каждому блюду! Это не человек, а какое-то «чрево Парижа», – закончил Иван Сергеевич, искусно вводя в свою речь название одного из романов Золя. – Я, друзья мои, проголодался.

После обильного, тяжелого, совсем не французского обеда Ивана Сергеевича усадили в глубокое, покойное кресло, и потекла неторопливая дружеская беседа. Жюль Верн по какому-то поводу кстати заметил, что ему уже пятьдесят лет, а сделал он очень мало – каких-то семнадцать романов…

И пренебрежительно махнул рукой.

– Делает много не тот, у кого много книг, – строго произнес Иван Сергеевич. – Очень много книг у покойного Дюма, да что…

– Александр Дюма – моя слабость, – деликатно заметил Жюль Верн, прерывая гостя. – Он – хорошая погода нашей литературы, а вот я…

– А вы грибной дождичек, – ласково улыбнулся Иван Сергеевич. – Светит солнце, машет длинными ветвями березка, идет дождь – и кругом благоухание, всему прибыток, удача, радость.

Жюль Верн поблагодарил за сравнение, сказал, что запомнит его на всю жизнь, и добавил, что не так давно один известный терапевт наговорил ему таких ужасов, так сильно напугал: велел меньше работать, больше гулять…

– Вот чего не скажут нашим, русским писателям, – несколько с грустью и печалью в голосе отозвался Иван Сергеевич. – Больше гулять… У нас в России на долю писателя выпала такая огромная ответственность, такая серьезная обязанность, что жизни не хватит на то, чтобы сказать хотя бы четверть того, что сказать и сделать обязан. Это я такой счастливый, – Иван Сергеевич даже покачал головой неодобрительно и с укором, – что имею возможность бывать за границей. Наши писатели – праведники и чуть ли не святые, иногда на извозчика не имеют, не то что… побольше гулять, поменьше работать…

– Нашему дорогому Жюлю Верну действительно следует поберечь себя, – вмешался Этцель. – Он – неистовый труженик французской литературы.

– В этом году я дам вам только одну книгу, а не две, – серьезно проговорил Жюль Верн.

– И даже одной много, – столь же серьезно вставил Иван Сергеевич. – Одну через год, вот как! Я обещал моему издателю роман через два-три года, не раньше. Я, видите ли, долго думаю и не скоро пишу.

– А я наоборот, – откровенно признался Жюль Верн, – и быстро думаю и скоро пишу.

– Не завидую этому свойству, – вскользь обронил Иван Сергеевич. – А возможно, в данном случае виноват мой возраст…

– Да вот, посудите сами, – горячо, сильно жестикулируя, произнес Жюль Верн и протянул Этцелю письмо: – Читайте, пожалуйста, вслух! Тогда вы, дорогой Тургенев, поймете, почему я должен работать очень быстро.

– «Талантливый учитель по всем предметам, – начал чтение Этцель. – У нас, школьников старших классов, зашел спор: а что, если от нашей планеты оторвется большой кусок…» Оторвется кусок! – в сердцах повторил Этцель. – Хорошенькое выражение для школьников старших классов! Придумают! И читать не хочется!

– Нет, нет, пожалуйста, читайте! – попросил Иван Сергеевич.

– Оторвется большой кусок, – еще раз с презрительной миной произнес Этцель. – «И этот кусок, – продолжал он чтение письма, – будет носиться в мировом пространстве, подобно маленькой планете. Возможен ли такой случай и как должны чувствовать себя люди, которые окажутся на…» Нет, как угодно, – рассмеялся Этцель, – я больше не могу. Непредставимая чепуха!

– Представимая и даже вполне возможная, – возразил Жюль Верн, лукаво посмеиваясь. – Может случиться, дорогой мой друг, что в этом году вы получите роман именно на тему спора школьников старших классов!

– Школьники предлагают писателю тему! – с нескрываемым возмущением и раздражением проговорил Этцель,

– Этим и должны заниматься школьники, – сказал Жюль Верн.

– Читатели, – уточнил Иван Сергеевич. – Это было бы очень хорошо! Очень хорошо и полезно для обеих сторон.

– Милые, умные мальчики, – проговорил Жюль Верн и, взяв из рук Этцеля письмо, прочел последние его строки: – «Вы всё можете и всё знаете, ответьте нам, пожалуйста, или, что лучше, сочините об этом книгу…»

Иван Сергеевич расхохотался, повторяя одну и ту же фразу: «Сочините об этом книгу». Аппетитно рассмеялся и Жюль Верн. Только один Этцель строго и взыскательно оглядывал смеющихся и недовольно бубнил, что для смеха причин здесь нет абсолютно никаких, – письмо должно вызвать чувство возмущения и раздражения.

– Хорошие мальчишки! – воскликнул Иван Сергеевич и, тяжело дыша, стал обмахиваться носовым платком. – Счастлив писатель, получающий подобные письма! Счастливые школьники, у которых есть такой вот Жюль Верн!

– И этот Жюль Верн обязан работать много и быстро, – кланяясь Ивану Сергеевичу, заявил Жюль Верн.

– «Учитель по всем предметам…» – повторил Иван Сергеевич строки из только что прочитанного письма. – Согласен – такому учителю нет времени отдыхать. Желаю счастья, мой дорогой друг, – обратился он к Жюлю Верну и протянул руку для пожатия.

– А теперь откройте окно, – попросил он Этцеля. – Что-то трудно, тяжело дышать.

И вдруг, забыв об ужине и прогулке, он заторопился, попросил проводить его туда, где он оставил свое легкое светлое пальто, шляпу и трость, и, несмотря на уговоры Этцеля и Жюля Верна, оделся и сказал:

– Старости не сидится на месте, – ей всё кажется, что она не старость, а только очень длинно, томительно длинно, прошедшая жизнь. Надо уезжать на родину, а там… Позвольте, я поцелую вас, дорогой мой Жюль Верн! И вас, месье Этцель!

Посидев еще с полчаса, распростился со своим издателем и Жюль Верн. Дома он заперся в своей башенке и погрузился в думы. Он уже видел этот большой кусок, оторвавшийся от земли и носящийся в мировом пространстве.. Неправдоподобно? Следует сделать так, чтобы это было правдоподобно. Много невероятного, мало правдоподобного и в жизни на земле. Истории, кем-то рассказанной, верят потому, что знают рассказчика, знают жизнь и ее фокусы. Приходит писатель и сочиняет нечто такое, чего не было, но что могло быть, и писателю верят – не потому, что он хороший рассказчик, и, конечно же, не потому, что читатель знает жизнь и ее фокусы, а потому, что сочинитель обладает способностью, даром убеждения, – он и лжет, а ему верят…

Вот Этцель предлагает совместную работу с Лавалле – вместе с ним писать географию Франции. Этцель обещает хороших художников, лучшие карты. Этцель готов пойти на любые затраты. И дает срок в пять лет, в то же время требуя, по старому, заключенному еще с Этцелем-отцом, договору, два романа в год.

«Что ж, – думает Жюль Верн, – пожалуй, соглашусь. Это будет своеобразным отдыхом – переключение с романа на… Позвольте, какое же переключение, если старый договор остается в силе!.. Гм. И всё же соглашусь – буду работать с Лавалле!»

Он встает с кресла, прохаживается по кабинету, думает, что-то напевая.