Глава первая

Тридцать тысяч добрых фей над колыбелью Жюля

Восьмого февраля 1828 года в городе Нанте произошло, среди множества других, следующее событие.

Анри Барнаво, исполняющий обязанности швейцара у парадного подъезда здания местной газеты «Нантский вестник», заявил издателю и редактору месье Турнэ, что он, Барнаво, хочет сообщить ему нечто чрезвычайно важное и интересное.

Месье Турнэ не обратил на эти слова никакого внимания. Тогда Барнаво попридержал хозяина своего за фалды его великолепного, подбитого белым шелком, зеленого пальто.

– Догадываюсь, в чем дело, – сказал месье Турнэ, останавливаясь подле швейцара. – Ваше жалованье за декабрь? Будет уплачено на следующей неделе. Наградные к рождеству? Знаю, знаю, мой друг; потерпите немного, – награжу по-королевски! Вы простужаетесь и хотите иметь теплое помещение? Гм… я сам нездоров и простужен до последней степени. Школьники обстреливают вас из рогатки горохом? Заведите себе ружье и палите в этих бездельников сколько можете! Советую приобрести английское: оно не убивает насмерть и весьма удобно тем, что, целясь в голову, вы всегда попадаете во что-нибудь другое…

– Если бы я умел говорить так, как вы, месье Турнэ, то фортуна давно заинтересовалась бы мною, – ответил Барнаво, вздыхая. – Мое несчастье в том, что при живости воображения весьма и весьма хромает мой словарь. Я ничего не требую от вас, так как нахожу это бесполезным.

– К делу, к делу, – поторопил Турнэ. – Не задерживайте меня!

– То, что я намерен сообщить, весьма исключительно и… короче говоря, я нашел способ увеличить количество подписчиков «Нантского вестника». Стекла ваших очков запотели. Пока вы их протираете, я успею сказать всё, что надо.

Турнэ снял со своего длинного носа очки и принялся протирать их листком папиросной бумаги. Барнаво плотно прикрыл двери на улицу, ближе подошел к своему хозяину и сказал:

– Подписчиков мало потому, что ваша газета сообщает одну лишь правду. Правду подписчики могут узнать и помимо газеты. Ну что интересного в том, что вы напишете о месье Дежуре, которому до того надоело жить, что он собственноручно повесился в парке! Я не уважаю людей, накладывающих на себя руки. Зачем торопиться, тем более что всегда можно передумать! Вместо десяти соболезнующих строк следовало дать фельетон, осуждающий самоубийство. Целый фельетон, слышите?

– Кое-что даем по этой части, – вставил Турнэ.

– Этого мало, – возразил Барнаво. – На прошлой неделе вы напечатали сообщение о том, что у мадам Тибо в ее книжной лавочке отыскался подлинный дневник Людовика Двенадцатого. Вы написали правду, – мадам Тибо в свое время купила триста сорок девятый экземпляр того увлекательнейшего дневника, который при Людовике Двенадцатом приписывался Генриху Четвертому. Какая цель в сообщении подобных сведений? Не понимаю. Лавочка мадам Тибо торгует превосходно. На всех ваших подписчиков, а их триста семнадцать, одного экземпляра всё равно не хватит. Дальше: ваши передовицы посвящены хронике Нанта. Вот тут надо врать! Выдумывать! Давать сенсацию! Тогда…

– Тогда? – спросил Турнэ, надевая очки и оглядывая Барнаво.

– Тогда всё взрослое население Нанта принесет вам установленные подписным проспектом двадцать франков и плюнет на все ваши бесплатные, с небольшой доплатой, приложения.

– Не скажите, – улыбнулся Турнэ. – Вы сами видели одну нашу картину и сами же…

– То я, а то подписчики, – перебил Барнаво. – Мне ваша картина понравилась бескорыстно, ведь я не плачу за эту ерунду, но подписчики платят. Нант с колокольни собора!.. На это жаль не только рамы из багета, но даже и паспарту! Каждый человек может забраться на колокольню и посмотреть Нант, Стоит это три су.

– Чего же вы хотите? – нетерпеливо спросил Турнэ. – Вы изъясняетесь вполне литературно. Вот что значит служить у меня!

– До того, как мне поступить к вам, месье Турнэ, я говорил лучше! Но дело не в этом. Газете не хватает выдумки. Неправды. Сенсации.

– Придумайте, я попробую, – сказал Турнэ. – Зайдите ко мне в приемные часы – поговорим.

– Нет, вы выслушайте сейчас, иначе я всё забуду! Я не смогу зайти к вам в приемные часы: сегодня дождь и слякоть, мне впору сушить зонтики и встряхивать пальто и шляпы. Слушайте, месье Турнэ. У известного вам Пьера Верна, что живет неподалеку, сегодня рано утром родился сын. Этот молодой, чудаковатый и многообещающий юрист обалдел от счастья, – он ждал сына, и бог дал ему сына. Чаще случается наоборот. Одну минуту, месье Турнэ! Напечатайте в завтрашнем номере вашей газеты, что гастролирующая в Нанте знаменитая гадалка Генриэтта Ленорман, дочь знаменитейшей Элен Ленорман, предсказала…

– Чем знаменита Элен Ленорман? – заинтересованно осведомился Турнэ.

– Бог ее знает, – отозвался Барнаво, махнув рукой. – Сами придумайте. Продолжаю: она предсказала, что новорожденный прославит свой родной город, а также и свое отечество. Почтенный Пьер Верн собственными глазами увидит феноменально счастливое будущее своего сына. И не только один он, но также и его супруга. Напечатайте, что новорожденный изобретет всевозможные вещи, полезные для человечества. Мадам Ленорман, эта, возможно, и существующая особа, – я что-то читал про нее, – уплатит вам солидную сумму за рекламу. Вот увидите! Месье Верн лично поблагодарит вас за столь волшебное вмешательство в его судьбу. Известите также – это самое главное, – что мадам Ленорман, покидая Нант, оставила вам пятнадцать тысяч предсказаний на всех пятнадцать тысяч младенцев обоего пола, которые должны родиться в ближайшие годы.

– Вот это уже чушь, – заметил Турнэ. – Я еще согласен с первой половиной вашего проекта, я его уже обдумываю, но…

– Не понимаю, что за ружье в ваших руках! – раздраженно произнес Барнаво. – Пуля из него не попадает ни в голову, ни в более мягкие части! Недомыслие и тупость! Чушь! Да ровно через десять месяцев вы будете иметь пятнадцать тысяч подписчиков, месье Турнэ! Те, что еще не состоят ими, поторопятся, чтобы получить бесплатное, – вы за это что-нибудь возьмете, конечно, – предсказание будущего своих новорожденных! И – смотрите, что делает выдумка: население Нанта увеличивается, вы богатеете, я… со мною, наверное, произойдет что-нибудь очень хорошее. Мадам Ленорман, вместе с номерами вашей газеты, разносит по всему миру популярность свою и славу. В лице месье Верна вы имеете домашнего законника, он спасет вас от любой плутни, любого противозаконного поступка. Вы ничем не вредите новорожденному, – бог знает, что из него получится, на это надо положить не менее двадцати лет. Вам сейчас сорок пять. Как видите, ничего страшного…

– Н-да… Хорошо! Дьявольски интересно, пикантно, черт знает что, – мечтательно проговорил Турнэ и снова принялся протирать стекла своих очков. – Только… только… вы утверждаете, что подобная операция пройдет гладко? Безнаказанно?

– Будьте покойны, месье Турнэ! Я в хороших отношениях с месье Верном, я служил у его отца, хорошо знаю все статьи закона, касающиеся клеветы, подделки подписи и кредитных билетов. Самое неприятное состоит в том, что новорожденный может умереть в ближайшие же дни после появления на свет. Это единственное но в нашем предприятии. Опять-таки не беспокойтесь: мадам Софи Верн родила такого крепыша, что ему жить и жить!

Мимо издателя и швейцара прошмыгнул опоздавший на службу конторщик. Его не заметили. И Турнэ и Барнаво дышали тяжело и шумно.

– Где вы отыскали этакую штуку? – спросил Турнэ, облизывая тонкие, бледные губы. – Расскажи я кому-нибудь – не поверят.

– А вы не рассказывайте, вы напечатайте. Печатному поверят. Сегодня у нас восьмое февраля тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Вторая полоса завтрашнего номера газеты должна быть посвящена…

– Вы мне поможете? – шепотом произнес Турнэ. – Могу на вас положиться?

– У вас есть месье Бенуа.

– Бенуа силен в поэзии. Он может дать куплет и всякие там тру-ля-ля, рефрен и сонет. Мой секретарь набил руку на передовицах, посвященных искусству и дамским нарядам. Гм… Зайдите ко мне в два часа. Кстати, я уплачу вам за декабрь и январь. Скажите по совести, – вы сами придумали эту штуку?

– Сам, месье Турнэ! Сам! Пять лет я читаю вашу газету, и наконец мне надоело. Не упустите случая, крепче держитесь за мое предложение! Крутите и наворачивайте вокруг имени Верна!

– Может быть, взять кого-нибудь другого, а? Не думаете же вы, что сегодня в Нанте родила только одна мадам Верн!

– Этого я не думаю, конечно, но чета Верн наиболее подходящая.

– Боюсь одного, – он адвокат, этот Верн…

– Именно этого и не бойтесь! – с жаром воскликнул Барнаво. – Какой уважающий себя адвокат свяжется с каким-то «Нантским вестником»! Фи! Еще не было случая, чтобы адвокат защищал свое собственное дело. Они мастера на то, чтобы защищать чужие, им за это платят. Дайте мне сигару, месье Турнэ. Какую дрянь вы курите, боже мой! Завтра вы будете иметь возможность приобрести ящик «Золотого желудя» из Манилы. Идите и работайте спокойно. Я буду у вас ровно в два.

Издатель и швейцар сидели запершись с двух до четырех. В пять их видели в ресторане «Ницца», – Турнэ заказывал два обеда из семи блюд. В десять вечера они вышли из типографии, в полночь снова пришли туда и там, очевидно, ночевали. В шесть утра девятого февраля не менее сотни мальчишек (обычно их было не больше двадцати) расположились табором у здания типографии. В семь утра мальчишки получили по пятьдесят экземпляров газеты и побежали по улицам и набережной, крича во всё горло:

– «Нантский вестник»! Чрезвычайная новость! Небывалое событие из мира таинственного и чудесного! Каждый отец и каждая мать должны купить номер «Нантского вестника» и хранить как семейную реликвию! Удивительное происшествие!

Засияло солнце великой удачи месье Турнэ. Все газеты были проданы. Всё население Нанта было взбудоражено. Все хохотали, поминая дьявола и великомучеников, однако все склонны были верить тому, что им преподнесла маленькая газета.

Днем, возвращаясь из суда, месье Верн постучал в дверь кабинета издателя и редактора «Нантского вестника». Турнэ впустил его, изогнувшись под прямым углом, усадил в кресло и почтительно замер в отдалении.

Пьер Верн – солидный, упитанный человек лет тридцати на вид, с небольшой, квадратиком подстриженной бородкой, в очках, из-под которых прямо на издателя глядели глубоко посаженные серые глаза, оперся на массивную трость и сказал:

– Я прочел сегодняшний номер вашей газеты. Все четыре страницы.

– В этот номер вложено столько труда, – вкрадчиво пропел Турнэ. – Надеюсь, вам понравился сегодняшний номер, месье Верн?

Верн снял очки.

– Мне очень тяжело сознавать, – начал он, – что в колыбель, где лежит мое дорогое дитя, мой сын, заглянула такая богопротивная фея, как вы, сударь! Тяжело и грустно. Да!

– Это не я, честное слово, не я, – пролепетал Турнэ.

– Кто же, если не вы? Вольтер? Дидро? Или сам Шекспир?

– Мой швейцар, месье Верн! Клянусь честью, мой швейцар!

– Швейцар? Гм… – Верн приставил к переносице указательный палец и прищурился, силясь что-то понять, припомнить. – Швейцар, вы говорите? Гм… Его зовут Барнаво?

– Он самый, месье Верн! Барнаво! Дела мои пошатнулись! Барнаво научил меня, как поправить их. Он дал мне совет…

– Барнаво… Гм… – повторил месье Верн. – Искусно! Барнаво… помню, помню этого человека…

Турнэ решил именно в этот момент круто переменить тактику. Он сказал:

– Я хотел сделать приятное вам, месье Верн. Я приказал Барнаво: сделайте, мой друг, что-нибудь приятное нашему дорогому месье Верну! Он и сделал. Что касается предсказания мадам Ленорман…

– Вот именно, мадам Ленорман, – произнес Верн и поднялся с кресла. – Ее адрес! – грозно и властно добавил он, вскидывая голову. – Насколько мне известно, мадам Ленорман уехала в Америку. Но я этому не верю. По иску частных лиц с нее причитается около двухсот тысяч франков. Дело поручено мне. Слышите? Мне! Еще два года назад я взялся за это дело.

– Желаю удачи, месье Верн, – стараясь сдержать дрожь во всем теле, сказал Турнэ.

– Немедленно адрес мадам Ленорман! – загремел Верн. – Адрес, и я ухожу. И всё вам прощаю, слышите? Прощаю вам тот непростительный поступок, по милости которого весь Нант, все тридцать тысяч жителей его склоняют сегодня мое имя во всех падежах!

– Только адрес? – спросил Турнэ, чувствуя, что малая толика дрожи осталась только под коленками.

– Только адрес. Прошу и требую. Иначе…

Турнэ выбежал из кабинета и кинулся в швейцарскую. Барнаво лежал на диване и, ероша свою рыжую шевелюру, читал свежий номер парижского журнала.«Фарс».

– Адрес Ленорман! – воскликнул Турнэ. – У меня сидит адвокат Верн. Да, тот самый. Он всё простил, у него есть сердце, но нет адреса мадам Ленорман. Вы заварили эту кашу, Барнаво! Давайте адрес!

– Никто и никогда не заваривал кашу, – спокойно отозвался Барнаво, переворачивая страницу журнала. – Каша не кофе, сударь. И плюньте на всех гадалок и их предсказания! Давайте обдумывать следующий номер.

– Адрес, Барнаво, адрес, или я и не знаю, что сделаю с вами! – кричал взбешенный издатель.

– Ничего вы со мной не сделаете, – махнул рукой Барнаво. – Теперь мы оба – и я и вы – на весах мадам Судьбы. Делать будет она, нам остается ждать и надеяться. А вы – адрес! Выдумать его, что ли!

– Выдумайте, Барнаво, выдумайте! У вас это получится!

– Сколько угодно! Ну, хотя бы такой: Ницца, Цветочная набережная, четыре. Можете сказать – сорок, если не нравится четыре. Пансион… ну, пусть будет пансион Анжелики Сету. Да вы перепутаете, я вам напишу. Вот возьмите, успокойте вашего Верна!

Турнэ выбежал из швейцарской. Барнаво удобнее расположился на диване, зажег пятую свечу на столике и, ухмыляясь, произнес:

– Ленорман! Почему-то все сегодня интересуются Ленорман. Я что-то упустил, я ожидал, что героем дня буду я, Барнаво… Ну что ж, подождем. Судьба всегда за тех, кому нечего терять.

Турнэ вручил Пьеру Верну адрес Ленорман. Адвокат, высоко подняв голову, с достоинством удалился. Слава тебе, боже, гроза прошла, но все же хорошую погоду на ближайшее будущее придется делать неустанно…

Шестнадцатого февраля на четвертой странице «Нантского вестника» было помещено второе предсказание мадам Ленорман. Жена булочника родила девочку и пожелала знать будущее своего ребенка. Барнаво сочинил утешительную биографию и, на всякий случай, изготовил на досуге полсотни различных предсказаний.

– Не перепутайте, месье, – сказал он издателю. – На белых листках мальчики, на розовых девочки. Месяца на три вам хватит. Когда я возвращусь, мы придумаем что-нибудь новенькое.

– Вы хотите покинуть меня? – испуганно спросил Турнэ.

– Хочу отдохнуть у себя в деревне, – ответил Барнаво. – Вы обещали мне сто франков и отпуск на два месяца.

– Обещал, – качая головой, со вздохом произнес Турнэ и с великой неохотой отсчитал положенные по уговору сто франков.

На следующий день Барнаво уехал к себе, в Пиренеи. Возвратился он в Нант только спустя восемнадцать лет, когда почтенный месье Турнэ, разбогатев и обанкротившись, продал свою газету издателю журнала мод, когда вырос и возмужал сын Пьера Верна – Жюль, когда… впрочем, об этом все впереди.

Глава вторая

Жюль и его брат Поль

Девяти лет Жюля отдали в школу. К этому времени он уже бегло читал и полуграмотно писал. Воспитатель первого класса однажды опросил каждого из учеников: «Кем ты хочешь быть, когда станешь взрослым?»

Двенадцать мальчиков из сорока ответили пожатием плеч и чистосердечным «не знаю». Сын директора нантского театра Пьер Дюбуа сказал, что ему хочется быть учителем в школе: страшно интересно задавать какие угодно вопросы и ставить какие угодно отметки.

Жюль отвечал последним. Маленький, коренастый, светловолосый, необычайно смешливый и в то же время не по летам задумчивый, он вытянул руки по швам и весело произнес:

– Я хочу быть рыбаком, месье!

– Почему же именно рыбаком? – недовольно спросил воспитатель. – Разве это так интересно, заманчиво?

– Еще бы не заманчиво! – ответил Жюль. – Целый день на Луаре, лови рыбу, пой песни!

– Ну, вот! – рассмеялся воспитатель. – Разве ты не можешь петь песни, кататься по Луаре и есть рыбу?

– Могу, месье, – кивнул головой Жюль, – но мне дают не ту рыбу, которую я люблю, мне не разрешают петь о рыбаке, продавшем свою душу черту, а на Луару и вовсе не пускают, – приходится кататься потихоньку.

– Ты, я вижу, намерен своевольничать, – поморщился воспитатель.

– Я хочу быть рыбаком, месье, – повторил Жюль.

Своего младшего брата Поля Жюль сажал в лодку, заявляя, что они потерпели кораблекрушение и спасаются от хищных акул. Поль возражал: в Луаре акулы не водятся, – нужно придумать что-нибудь другое.

– Другое? Гм… Мы едем открывать клад знаменитого морского разбойника Мунго, – секунду подумав, говорил Жюль. – Сиди прямо! Упадешь в воду!

– Это далеко? – спрашивал Поль.

– Тридцать тысяч километров. Мы должны обогнуть рукав Луары, выехать в море и ехать десять дней без пищи. Из воды может показаться покойник, – хочешь?

– Откуда покойник? – пугался Поль.

– Загубленная душа, – отвечал Жюль. – Она скитается по всему свету; понимаешь?

Поль возражал: так не бывает. Жюль сердито разъяснял брату, что на свете многого не бывает, но можно выдумывать то, чего нет, – а вдруг оно есть!

Возвратившись из школы, наскоро пообедав и приготовив уроки, Жюль брал брата за руку, и они уходили из дому. Границы их прогулок были строго определены отцом: с одной стороны собор, с другой – корабельные мастерские, с третьей – дом дяди, и последний наименее отдаленный пункт, за которым начиналась запретная зона, – здание школы, где учился Жюль.

Братья переходили границу безбоязненно, но не всегда безнаказанно. И того и другого лишали сладкого, читали длинные нотации о вреде непослушания. Случалось, что месье Верн встречал своих сыновей где-нибудь далеко от дома, – тогда он брал за руку старшего, а старший вел за собою младшего. Братья послушно шагали, посматривая по сторонам, раскланиваясь с приятелями. Надо сказать, что отцовская забота очень стесняла Жюля, и однажды он нашел способ прекратить эти встречи и проводы.

Он попросил отца объяснить ему, что означает слово «юрист» и можно ли сделаться юристом каждому, кто этого захочет. «Например, мне», – добавил Жюль. Он отлично понимал, что своим вопросом подводит к отцу его любимого коня, на которого тот сию же секунду сел и поехал.

– Я очень рад, мой дорогой сын, что тебя интересуют не только приключения и морские разбойники. В свое время ты будешь юристом, – в этом всё дело. Я намерен приохотить тебя с малых лет к этому занятию. Слушай внимательно…

Когда месье Верн говорил о юриспруденции, ему нужно было иметь руки свои совершенно свободными, – он иллюстрировал жестами свои мысли, показывал толщину книг о законе и праве и вообще распространялся о вещах, недоступных пониманию старшего сына.

На этот раз он также одну руку приложил к сердцу и, полузакрыв глаза и вытянув другую, приступил к объяснению загадочного, темного слова юрист. Минут пять месье Верн рассказывал о сотворении мира и грехопадении первого человека, затем перешел к обсуждению понятий суда и следствия. Здесь он запутался, сообразив, что многое в его словах годится для аудитории среднего и старшего возраста, по меньшей мере. На всякий случай он спросил:

– Тебе понятно, Жюль?

Вопрос остался без ответа. Месье Верн перешел дорогу. До дома оставалось не более сотни метров. Почтенный адвокат скомкал свою лекцию и скосил глаза влево, надеясь по лицу сына определить степень доходчивости своих объяснений. Вместо сына он увидел серые камни мостовой и чугунную тумбу. Скосив глаза вправо, он увидел собачонку своего соседа Дювернуа. Месье Верн обернулся, – позади него шагала мадам Дювернуа.

– Вы очень увлекательный рассказчик, – кокетливо улыбаясь, сказала мадам Дювернуа. – Я иду и слушаю!

– Добрый день, – печально произнес месье Верн. – Вы не видели моих сыновей, мадам?

– Минут пять назад я видела их на набережной, они вместе с мальчиками из корабельных мастерских пускали змея, месье Верн. У вас чудесный старший сын! И как он похож на вас, – вылитый папа! Разве что глаза и улыбка моей милой Софи!..

– Да? – уронил месье Верн. – Вы говорите, пускают змея? В безветренную погоду?

– Они дуют на него из воздушного насоса, – ответила мадам Дювернуа. – И змей, представьте, поднимается!

Когда Жюлю исполнилось десять лет и он перешел во второй класс, воспитатель этого класса опросил учеников: кем они хотят быть?

– Ну, например, ты, Жюль. Отвечай!

– Механиком, который чинит корабли, месье, – браво ответил Жюль.

– Вот как! Мне говорили, что в прошлом году ты хотел сделаться рыбаком.

– Я уже был рыбаком, месье!

Воспитатель снял очки и снова надел их. Жюль понял, что этот жест означает недоумение, удивление, – следует ответить более точно.

– Я уже играл в рыбаков и даже в разбойников, месье, – сказал Жюль. – Потом я плавал в Америку.

Воспитатель рассмеялся.

– И тонул в океане, конечно!

– Три раза, месье! Первый раз меня схватил орел и принес на берег. Второй раз меня спасли пассажиры большого парохода, а третий раз…

Воспитатель устало махнул рукой. Жюль, подумав, решил сказать кое-что о себе без вранья и выдумки.

– Я читаю книги, месье. Я люблю такие книги, в которых рассказывается о приключениях.

– И ты понимаешь их? – спросил воспитатель.

– Не все, месье, но там, где говорится о драках и ссорах, о восстаниях и бунтах на корабле, там я всё понимаю. Очень хорошие книги, месье!

Воспитателю третьего класса Жюль через год сказал:

– Я прочел книгу Диккенса «Записки Пиквикского клуба», месье, и мне хочется быть таким же, как этот английский писатель.

– Таким же? – улыбнулся воспитатель. – Ты хочешь сказать – писать так же, как Диккенс?

– Да, месье, и еще путешествовать.

Одиннадцатилетний Жюль втайне готовился к побегу из дома. Поль, посвященный в эти замыслы, смотрел на брата как на героя, выдающегося человека. Он подражал ему во всем – и его манере ходить, раскачиваясь со стороны на сторону, и употреблять морские термины в разговоре, и неестественно щуриться при рассматривании отдаленных предметов. Значительно сложнее обстояло дело с искусством домысла и вымысла. Привирая в тех случаях, когда нужно было выручить брата, Поль своей нескладной болтовней только подводил Жюля, а когда требовалось что-нибудь сочинить, – хотя бы для того, чтобы разнообразить игры дома и на улице, – всегда кончалось тем, что замыслы расстраивались, интересное становилось скучным, но приходил на помощь Жюль, и все удавалось как нельзя лучше.

Книги, река, близость моря, общение с рыбаками и рабочими из корабельных мастерских приохотили Жюля к мечтаниям о путешествиях. Ему хотелось побродить по таинственным тропинкам девственных лесов Африки, испытать морскую качку, пережить несколько сильных ураганов, освободить из неволи какого-нибудь старого, замученного непосильной работой негра. Жюлю казалось, что для всего этого достаточно трех месяцев, считая дорогу туда и обратно. Куда именно туда, он точно себе не представлял, но как именно оттуда – об этом он заранее позаботился: он напишет письмо Полю, и тот на лодке выедет брату навстречу…

Первый побег из дома не удался: месье Верну сказали, что его старший сын купил в хлебной лавке очень много галет и белых сухарей с изюмом. Видели Жюля на Королевской площади, где странствующий точильщик портил на своем крутящемся камне превосходный нож английской стали, подаренный Жюлю теткой.

Пьер Верн обратил внимание на то, что Жюль, ложась спать, сунул под подушку объемистый пакет. Месье Верн спросил Поля, в чем дело. Поль ответил, что брату так нравится – спать повыше. Пьер Верн ни о чем больше не расспрашивал ни старшего, ни младшего сына. Он погасил свет и улегся в постель не раздеваясь.

В полночь скрипнула дверь. В кабинет вошел Поль; он был в одной рубашке, босой. Он положил на стол какую-то бумажку и вышел. Пьер Верн вскочил, зажег свечу, взял в руки бумажку, прочел то, что на ней было написано:

– Вернуть! Немедленно! – воскликнула мадам Верн, ознакомившись с запиской. – Что же вы медлите, сударь!

– Двери и окна на запоре, возле дома стоит дядюшка Бонифаций с веревкой и сигнальной трубой, – ответил Пьер Верн. – Ложись спать, Софи. Бонифаций проиграет нам зорю, ежели что. Мальчишка не убежит.

– Сегодня – да, но завтра? – простонала мадам Верн. – И как можно спать, если мы должны слушать трубу!

Дядюшке Бонифацию трубить не пришлось.

Жюль, взволнованный предстоящим бегством, прилег вздремнуть – и проснулся в девять утра. Однако, спустя месяц, он предпринял второе бегство, которое и удалось – как бегство, впрочем, а не побег. Жюль нанялся в качестве юнги на шхуну «Корали», которая отплывала в Индию. Жюль получил матросские штаны, куртку, берет с помпоном, швабру для мытья палубы и котелок для супа. На вторую ночь, когда он, отбывая учебную вахту, сидел на носу шхуны и с тайной грустью вспоминал родной дом, шхуна внезапно была остановлена полицейским патрулем. Усатый человек с портфелем в руках прошел в каюту капитана. Спустя несколько минут Жюль снова надел свой синий костюмчик, короткие, до колен, штанишки и в сопровождении усатого человека спустился в сторожевую лодку. На следующее утро Жюля доставили домой.

– Я чуть не умер, – сказал Поль, кидаясь на шею брату. – Не бойся, тебе ничего не будет! Мама всё время молилась богу, а папа говорил о том, что они неправильно тебя воспитывают, что они виноваты сами, а ты очень хороший мальчик. Далеко успел отплыть? Было страшно?

– Страшно, когда твой путь пересекает судьба, – многозначительно проговорил Жюль. Поль вспомнил, что эту фразу он недавно видел на странице пятой нового романа Фенимора Купера. Поль ни о чем больше не расспрашивал брата, он только боялся, что Жюль соберется с силами и еще раз докажет, что он хороший мальчик.

Две недели спустя Жюль принес отцу ведомость за вторую четверть года, где было сказано, что ученик третьего класса Жюль Верн имеет полные 12 по географии, математике, французскому языку и истории, причем рукой инспектора было добавлено: «Успехи Жюля вообще исключительны настолько, что педагогический совет награждает его парусной лодкой № 4, каковую и предлагается родителям Жюля получить в Нантском спортивном клубе, набережная Жан-Барта, дом № 13».

Пьер Верн немедленно направился в школу и после получасовой беседы с педагогами уговорил их заменить лодку подзорной трубой, а парус – компасом.

Летом 1840 года в Нанте открылась большая мастерская по ремонту локомотивов. Сюда забредали не только мальчики со всего города, но и взрослые. Локомотив, везущий силою пара десяток вагонов, – это было диковинкой из диковинок. Люди разглядывали и ощупывали колеса, поршни, винты и винтики, а на тех, кто занимался ремонтом и сборкой, глядели как на волшебников. Жюль скоро познакомился со всеми рабочими и прямо из школы направлялся в мастерские. Тут же вертелся и Поль. Братьев вскоре приспособили к делу – один подавал винты, другой вставлял в фонари стекла и смазывал поршни.

О бегстве из дома и мысли не было. Супруги Верн успокоились, – и Жюль и Поль нашли себе дело, – бог с ними, пусть возятся с теми машинами, которые будут возить их. Однако супруги не подозревали о том, что и Жюля и Поля мучит бессонница, что мальчики порою не спят до утра, мечтая о самой заманчивой профессии, какая только возможна на свете: о профессии паровозного машиниста. Эти мечты помогли Жюлю еще лучше усваивать географию; готовя уроки о соседних с его родиной странах, он представлял себе путь до них в вагоне поезда. Вот он несется на всех парах, он делает пятнадцать и даже двадцать километров в час, под ним дрожат рельсы, в окна вагонов смотрят пассажиры – счастливейшие люди… Как хорошо! Что может быть лучше управляющего этой металлической громадиной с воронкообразной трубой и медным колоколом на спине!..

– Поль, ты спишь? – спрашивает Жюль брата.

– Нет, – отвечает Поль и дает почувствовать, что он готов к разговорам до утра. – Ты знаешь, Жюль, – сын Куфарэ будет кочегаром на номере пятом! Ему уже сшили кожаный передник.

– Куда ему в кочегары! – пренебрежительно бросает Жюль. – Кто его возьмет! Какой же он кочегар, если ему и семь на восемь не помножить!

– А зачем же кочегару таблица умножения, Жюль?

– Затем. Вдруг умрет машинист, – что тогда делать? Тогда его сменяет кочегар. И тут мало одной таблицы умножения…

Тикают часы, – длинная стрелка посередине наверху, короткая – посередине справа. В соседней комнате похрапывает месье Верн.

– Говорят, что скоро откроют магазины, где можно будет покупать локомотивы, – сообщает Поль. – Вот купи, положи рельсы и катайся!

– Нужно очень много денег, – вздыхает Жюль. – Книги лучше, – на пять франков дают одну толстую и две потоньше. За один франк можно купить Фенимора Купера.

– Интересно? – спрашивает Поль.

– Ты ничего не поймешь, – неохотно отвечает Жюль. – Страшно интересно, не оторваться!

– Завтра будет испытание того локомотива, к которому нам позволили привинчивать фонари, – говорит Поль. – Меня обещали взять на площадку, где стоит машинист.

– Меня тоже, – зябко поводит плечами Жюль. – Я знаю этого машиниста; он живет у старого замка.

– Я знаю всех механиков в мастерских, – хвастает Поль.

Жюль говорит, что он за руку здоровается со всеми инженерами. Поль умолкает.