– Вам следует поторопиться, – с мягкой настойчивостью сказал он. – Враги близко. Атаку следует ждать в течение часа.
      – Мы уже выступаем, – ответил Сашка. Он у нас был как бы главным по переговорам с пришельцем.
      – Хорошо, – Герберт отвлекся, отвернувшись в сторону, потом поднял перед собой в руке какой-то непонятный шарик. – Вот эти "летающие глаза" будут с вами в качестве средств связи и наблюдения. Их у меня немного – всего пять штук, но они будут совершенно необходимы. Как я понимаю, вы собираетесь разделиться?
      Опять подслушивал! Ну да ладно, не время на это обижаться. Тем более что предлагает он вполне полезные штуковины.
      – Да, мы собираемся разделиться на три группы, – подтвердил Сашка. Судя по его лицу, он подумал о том же, что и я. Ладно, нам ведь не детей с ним крестить! – подумал я и подмигнул Вершинину. Он ответил кривой ухмылкой.
      – Это будет как телесвязь. Нет, простите – радиосвязь! – продолжил Герберт. – "Летающие глаза" передают голос на расстояние, а так же служат детекторами, помогая обнаруживать противника. Один останется у меня, четыре получаете вы. Делите, как сочтете нужным. Они станут передавать все, что вы скажете, мне. Я буду отдавать им команды – какому за какой группой следовать, и так далее. Каждый будет слышать, что говорит другая группа.
      – Спасибо, – не забыл сказать вежливый Сашка. "Бес", как фокусник, достал откуда-то четыре шара размером с хороший мужской кулак. Я протянул было руку, чтобы взять их, но искусственный человек просто бросил шары на землю. Вернее, я так думал, и только успел вскипеть от злости, как шары вдруг воспарили на высоту примерно полутора метров. Из их корпусов выдвинулись тонкие гибкие отростки. "Глаза" отлетели немного в сторону и застыли, колеблясь в воздухе, словно бы на ветру. Мне они напомнили один из материных клубков с пряжей, пронзенные спицами для вязания. Хотя, конечно, спиц было многовато – штук по десять на каждом.
      Чудесные приборы вызвали у большей части нашего отряда восхищение и воодушевление. Хотя, если честно, Герберт мог бы нам помочь и большим, чем эдакими игрушками… но и это даст нам изрядное преимущество. Всегда знать, что творится у твоего товарища на другом конце "фронта" – это в бою много значит.
      Не теряя времени, мы двинулись к опушке. Задержался только Сашка – все никак не мог проститься с Зоей. Я его прекрасно понимал и потому не торопил.
      Как оказалось, от пещеры до опушки леса было совсем недалеко – около получаса быстрого хода по джунглям, и это несмотря на то, что идти пришлось не по прямой, а в обход. Слева от входа в пещеру вставала крутая стена обрыва и ее нужно было обходить. К счастью, там была тропинка, петлявшая между островками особо буйных зарослей, упавших стволов, странных глубоких луж и точащих из травы замшелых камней. Влажно было ужасно, и жарко тоже, особенно сейчас, когда мы шли очень быстро и нагружены были будь здоров. Примерно на полпути оттуда сюда нам пришлось двигаться с особой осторожностью. Именно тут находились так называемые "пузыри времени", целых четыре штуки. Как нарочно, они занимали весьма удобную для прохода полянку, или как тут это называется. Место вроде старого, давно высохшего русла реки, на котором почему-то не выросли вездесущие деревья, только кусты торчали тут и там, да еще камни. Именно тут в один из пузырей угодил я. Герберт пытался объяснить, в чем суть этих пузырей, Сашке, а тот потом мне, но я мало что понял. Находятся они в разных местах – какие наполовину под землей, какие в воздухе, какие на земле. Я попал в тот, который висел над поверхностью на высоте примерно полуметра, и размером он был всего-то с метр. Внутрь пузыря попала часть моего тела – примерно от бедер до плеч; так как время там стояло на месте, кровь в этой части тела течь перестала и к мозгу перестал поступать кислород. Чем-то это было похоже на перегрузку, которую летчики испытывают, именно потому я сознание на мгновение потерял. Однако ноги продолжали двигаться и вынесли меня из пузыря, несмотря на сопротивление остального тела, застывшего и не желавшего двигаться – поэтому были такие чудовищные мышечные боли. А вот если бы я наружу не вышел, так бы и помер через пару минут.
      "Мой" пузырь притаился с самого края поляны, у камня, который я тогда пытался обойти. Второй пузырь находился посреди поляны, возвышаясь над землей на целых два метра, а по площади он покрывал примерно в два раза больше. Если попасть туда – так и застынешь, как муха в янтаре. Третий пузырь, у другого края поляны, тоже был наполовину погружен в землю, но размером был гораздо компактнее: высота меньше метра, площадь два. Этот мог послужить капканом: если человек туда попадает, то теряет способность двигаться. Четвертый висел в воздухе на высоте человеческого роста между третьим и вторым пузырями. Хорошо еще, что во всех пузырях время просто застывает, а не идет вспять. Страшно представить, что тогда может случиться: видимо, ноги оторвутся и пойдут обратно самостоятельно.
      Поляну с ловушками мы обошли по лесу. Может быть, они нам и пригодятся, хотя я, честно говоря, не мог представить, каким образом.
      На опушке пока было тихо. Герберт через "летающий глаз" передал, что португальцы вскоре выйдут из-за горы на дальнем конце длинного и пустого речного берега. Точно там, откуда пришли мы сегодняшним утром. Путь у них был один: вдоль реки в лес, и дальше прямиком к пещере. На том берегу, за речкой, недовольно бурлящей среди камней и каменных уступов, гора вставала почти отвесно; с нашей стороны местность постепенно повышалась и тоже превращалась в крутой склон – правда, усеянный кривыми деревцами и расселинами. Радченко быстро прикинул, что к чему, после чего велел Валяшко брать пулемет и Анте в качестве помощника. На правом, крутом берегу реки, был небольшой карман, густо заросший джунглями, а над ним возвышался удобный уступ. Расстояние до опушки – метров четыреста, как раз для пулемета. Вместе с пулеметчиками отправился сам по себе "летающий глаз".
      Я немедленно поглядел в другую сторону. Там среди деревьев тоже торчало несколько огромных камней, с которых удобно было бы вести огонь. Жаль, нет другого пулемета. Зато, наверное, удобно наблюдать? У нас был только один бинокль, но если отойти в глубь леса даже ненамного, уже не увидишь, что твориться в начале прибрежной долины. Дело в том, что она слегка загибалась влево вслед за речкой, да к тому же посредине была заметная седловина, закрывающая обзор. Если португальцы остановятся в самом начале подъема, мы не будем ничего видеть.
      Я немедленно обсудил это со старшиной. Тот согласился, что надо пойти и занять пост на одном из камней на левом фланге.
      – Это вам надо туда отправиться, товарищ капитан, – твердо сказал Радченко.
      – Как же, – пробормотал я. – Командир должен быть в первом ряду сражающихся!
      – Не, – покачал головой старшина. – Командир должен поле боя обозревать. Сверху-то вам все видать станет! Куда чего двинуть, где чего бояться. Через ежиков этих сразу приказ передадите, ежели чего.
      – Это тогда тебе надо идти, Семеныч. Ты же у нас и есть командир! Самый опытный…
      – Бросьте, товарищ капитан! Какой я командир! Какие у вас петлицы, и какие у меня? К тому же, в бою я уж лет сто не участвовал, как басмачей победили… Ни в финскую не был, ни на Халхин-Голе не пришлось. А уж в джунглях мы с вами одинаково. Ступайте.
      Возражать не имело смысла. Вероятно, Радченко был прав: все равно, толку от меня в передней линии немного. Из автомата я первый раз в жизни стрелял тут, в Африке, в рукопашной вообще ни разу не был. Вот наблюдать – это да, это я могу. Наверное.
      Кроме прочего, Радченко настоял, чтобы со мной пошел еще и Ваня Быстров.
      – Двух зайцев убьем! – настаивал старшина. – И местность будете осматривать, и если чего, как засадный полк сработаете! Пулемет с того фланга, вы с этого!
      Спорить было бесполезно. Через минуту я отыгрался на Вершинине, сделав с ним то же самое, что со мной провернул старшина. Сашка рвался в бой, в первую линию обороны. Я не пустил. Сначала хотел шепнуть ему на ухо про Зою, о которой он должен подумать, но потом решил без этого обойтись.
      – Вперед пойдут старшина, Новиков, Грищенко, Кондратьев и Олейник. В резерве – Яровец, Раковский и Вершинин с Даниловым.
      – Почему Олейник? – взвился Сашка. – Я должен идти. Я!
      – А у тебя какой боевой опыт, чтобы в первые ряды становиться? – едко спросил я.
      – Ну… – стушевался Сашка. – Я нормы ГТО сдавал, в том числе и по стрельбе. Постой, а у Олейника какой опыт?
      Вечно молчаливый повар, которого обычно и заметить было трудно, стоял рядом и на этот раз вступил в разговор.
      – Я в германскую воевал. Потом с Деникиным, после с Врангелем, с белополяками. Как в шестнадцатом начал, так только в двадцать третьем домой вернулся. Семь лет без малого.
      Тут Сашке возразить было нечего. Пускай Олейник и воевал в последний раз почти двадцать лет назад, это было неважно. Глядя, как ловко повар обращается с карабином (автомат брать он наотрез отказался, и от гранат тоже), Вершинин сник и принял свою долю.
      В последний раз сверив часы (я себе взял вершининские) и планы, мы разошлись. Время было начало шестого вечера.
 

* * *

 
      Если вы когда-нибудь карабкались на гору, то знаете, как это тяжело. Сомневаюсь правда, что при этом на вас был нагружен тяжеленный автомат, гранаты, запасные патроны. Я уже пожалел, что набрал, как и все, диски, а не более легкие рожки. Ваня Быстров лез первым и получалось у него гораздо ловчее. Несколько раз он просто затягивал меня на очередной уступ.
      Наконец, мы добрались до плоской вершины гигантского скального зуба, который еще внизу назначили своей целью. Тут росли низенькие кусты, а на краю лежал камень со скошенной верхушкой. Быстров немедленно плюхнулся на него животом и вытянул шею.
      – Ничего вид, симпатично. А вон и наши гости! – он повернул ко мне лицо, красное, покрытое потом. Я выглядел, скорее всего, также, если не хуже. Я жестом приказал Ване отодвинуться, а сам, поднимая бинокль, тяжело опустился на его место. Глаза заливало – пришлось вытирать их краем рукава, прежде чем смотреть.
      – Ну как? – нетерпеливо спросил Быстров. – Чего там?
      – Куча народу. Встали с той стороны долины, впереди начальники, видно. Руками машут, только этот, беловолосый, спокойно стоит. Ручки на груди сложил, как Муссолини.
      – И как, на что похоже? Собираются они в атаку? Может, до утра будут ждать, а мы пока улизнем?
      – Эх, Ваня, твои бы речи – да богу в уши… Нет, вон уже отряд выступает. Видимо, разведчики, человек десять. Остальные позади них в цепь выстраиваются. Похоже, даже чаю не попьют.
      Это было плохо. Возможно, португальцы были бы и рады передохнуть после долгого марша, но немец не давал им медлить. Кучка передовых бойцов бегом двинулась вперед, остальные, человек около сорока, медленно брели следом – винтовки уныло свисают вниз. Сзади всех, вместе с группой командиров двигались пулеметчики, целых три штуки. Пулеметы у них с виду были в точности как наши "максимы".
      Расстояние в километр передовые преодолели минут за десять. У деревьев они залегли, пара человек углубились в лес. Что бы я сделал сейчас на месте Радченко? С одной стороны, размениваться на эту кучку – значит, заранее выдать себя. С другой стороны, если с ними не разобраться, они не дадут открыть массированный огонь по приближающимся к опушке основным силам. Я лихорадочно переводил бинокль с наступающей шеренги на деревья и обратно. Вдруг стукнул винтовочный выстрел – и вслед за ним длинная автоматная очередь. Бабах! – рванула граната. Португальские разведчики кинулись прочь от леса, только, конечно, не все. Из десятка осталось всего шестеро, причем один качался и отставал, а вскоре упал. Грохнул еще один выстрел – и убегавших осталось вовсе четверо.
      Наступавшие шеренги замедлились, остановились и залегли. Разбитый авангард добрался до них, после чего среди командиров, остававшихся позади основных сил, опять разгорелся спор. Португальцы размахивали руками, как мельницы; немец тоже начал жестикулировать. Судя по энергичному движению руки, он настойчиво посылал свои войска в лобовую атаку.
      Из леса грохнул еще один выстрел, но никакого эффекта это не произвело. Сверху мне было не понять, кого наши видят из-за деревьев, а кого нет. Скорее всего, группа командиров скрывалась от них за вершиной седловины. Стрелять же с нескольких сотен метром по залегшим солдатам – дело неблагодарное.
      Вот вперед выдвинулись пулеметы. Для станковых сотни метров – не расстояние. Эффективная зона поражения, или как там это называется? Некоторое время португальцы возились, а потом два "максима" открыли огонь. Издалека их стрекот звучал совсем не страшно, как игрушечная трещотка. Между горами металось эхо.
      От деревьев на опушке полетели щепки, сбитые листья закружились тут и там. Однако я надеялся, что пули не смогут добраться ни до кого из наших. Они ведь не дураки – наверняка спрятались за укрытиями! Потом я понял, что в этом и был смысл. Пулеметы стреляли длинными очередями, поливая опушку свинцом, а солдаты в это время перебежками и по-пластунски приближались к деревьям. Командиры теперь тоже залегли и выбрались на вершину седловины, наблюдая за боем. Сзади к ним приблизилась кучка новых людей, которых я раньше либо не видел, либо не обращал внимания. От остальных они отличались одеждой: на них была не солдатская униформа, как на португальцах, и не камуфляжный костюм, как на немце. Издалека было не понять точно, что это за форма (или не форма?) – желтые штаны и черные куртки, широкополые шляпы. В руках вновь прибывшие держали здоровенные ружья – я даже с такого расстояния видел, что это не обычные винтовки. Слишком длинные стволы, массивные приклады. Что ж это у них? Слонобойки? Так тут слоны вроде не водятся…
      Пулеметы прекратили стрельбу. Наступавшие португальцы разом вскочили на ноги и ринулись бегом, крича нестройным хором какое-то слово, которое я не мог разобрать. Наверное, что-то вроде нашего "ура"? Теперь они были близко: я мог видеть, что больше половины бойцов – чернокожие. Эх, что ж вы, товарищи негры, за рабовладельцев так стараетесь жизнь отдать? Против первого в мире государства рабочих и крестьян, за немецкого фашиста стараетесь? Впрочем, я тут же одернул себя. Солдаты и не знают, против кого они сражаются, да и фашист им навроде гвинейского папуаса. Первый раз видят, второй раз слышат… А и знали бы они, что им советские люди противостоят, что бы изменилось? Перед началом войны все тоже думали, что немецкий пролетариат быстро повернет штыки против Гитлера, однако не тут-то было.
      Пока я размышлял, португальцы уже добежали до деревьев. Застучали винтовки, затараторили автоматы, бухнули гранаты. Рвалось как на чистом месте, так и в чаще, значит, гранаты метали все. Треск, гам, мельтешение солдат в оливковых униформах. В один и тот же момент половина их них бежала в атаку, другая же отступала… да что там отступала – драпала. Я видел, как упали несколько человек, но совсем немного по сравнению с количеством наступавших. Автоматы продолжили стрекотать с неослабевающей силой; убегавшие падали – то один, то два сразу; размахивали руками, корчились в траве. Бегущие со всех сил солдаты бросали винтовки, некоторые, как мне показалось, падали нарочно и пытались спастись ползком.
      Итак, первая атака была отбита очень быстро и легко – по крайней мере, мне издалека так показалось. Солнце тем временем клонилось к верхушкам гор на западе. Я поглядел на часы: начало седьмого. Нам надо простоять до восьми: сейчас казалось, что это будет сделать довольно просто.
      Очень скоро португальцы отхлынули на исходные позиции. Пальба с нашей стороны прекратилась, зато их пулеметы снова открыли огонь; вернее, я даже подумал, что они палят по своим, принуждая снова идти в атаку. Навстречу разбитым войскам выбежала пара командиров. Они снова кричали, неистово жестикулировали. Солдаты постепенно остановились и стали поворачиваться. Правда, они так и лежали, опасаясь встать. Из леса грянул одинокий выстрел; снова без результата. Я думаю, это Олейник пытался стрелять по командирам, но попасть никак не мог. С вражеской стороны к пулеметам присоединились стрелки в кожаных куртках. Они тоже залегли; позиции каждого я мог определить по облачку дыма, вылетающего из стволов их гигантских ружей, словно из пушек. Мушкеты у них, что ли? Если так, то не очень они нам страшны.
      Судя по всему, командиры смогли заставить солдат снова атаковать. На сей раз те медленно передвигались ползком до самого конца, до края опушки. Пулеметы не замолкали ни на мгновение, стреляя по очереди. Третий пулемет не то был неисправен, не то стоял для замены, на случай, если какой из стреляющих закипит.
      Командиры тем временем отошли назад. На берег реки из-за горы выползла новая колонна солдат, ничуть не меньшая, чем первая. Вместе с ними ехала повозка; что уж там привезли, я разглядеть не мог – но явно ничего хорошего для нас.
      Свежеприбывшие солдаты бегом кинулись вперед, чтобы присоединиться к атаке. Пулеметы смолкли, солдаты, лежавшие у опушки, открыли яростную стрельбу из винтовок. Вдруг "летающий глаз", застывший рядом с нашим наблюдательным камнем, заговорил голосом Вершинина – я даже подпрыгнул от неожиданности.
      – Сильный огонь. Кондратьев убит, Радченко ранен. Придется от опушки отступать!
      – Хорошо, отходите! – завопил я, словно бы хотел докричаться до Сашки так, без помощи хитроумных приспособлений. – Самое время пулемету вступить.
      – Понял вас, товарищ капитан! – бодро откликнулся Валяшко. – Сейчас угощу гадов свинцом, только подойдут еще…
      Анте тоже что-то пробормотал, но я не расслышал. Трескотня внизу слилась в один беспорядочный гул; свежая цепь наступавших вплотную приблизилась к лесу и замедлила ход. Видимо, рьяные вояки увидали, сколько там убитых и это сбило с них спесь. В тот же момент совсем издалека, слабо и нестрашно застучал пулемет Валяшко. Я даже подумал: эх, не сработает! Что он, один ручной "дегтярь", против двух станковых португальских и целой сотни врагов? Однако португальцы так не думали. Они разом смешали ряды, сбились в кучу, которую Валяшко было еще удобнее расстреливать. Солдаты валились один за другим, потом в толпе разорвалась граната. Я ясно видел, как люди, будто куклы, разлетались по сторонам. Уцелевшие бросились наутек – вот и вторая атака отбита!
      Впору было ликовать. Я перевел бинокль на командиров и зашептал:
      – Что, съели? Советских людей вас так просто не одолеть, господа фашисты и их прихвостни!
      – Чего там? – спросил Быстров. Он сидел на краю камня и наблюдал за тем, что происходит на опушке.
      – Засуетились их отцы-командиры. Руками машут так, что того и гляди оторвутся. Погоди-ка… А немец, кажется, новый приказ выдает. Судя по тому, что он круги описывает, в обход велит идти. Ну-ну, посмотрим, мы ведь и к этому готовы!
      Меня уже охватила эйфория. Я сидел вдалеке от места боя; выглядело все как нельзя лучше для нас; время неумолимо подходило к заветному рубежу. Сколько они будут пробираться по этим горам в обход? Да еще в сумерках. В горах ведь темнеет быстро, гораздо раньше, чем на равнине. В восемь уже темно станет. Впрочем, в восемь нас уже тут не будет.
      Быстров взмолился:
      – Дайте поглядеть, товарищ капитан! Я не надолго!
      Я передал ему бинокль и сполз с камня. Уф! Пот так и заливал лицо, хотя вроде бы я ничего не делал. Солнце здесь светило непрестанно, в отличие от прибрежных районов, где наоборот, почти всегда было пасмурно. Лучи падали уже довольно полого, но припекало покуда как следует.
      – Вот гады! – воскликнул Быстров. – Чего задумали!
      Я привстал было, чтобы поинтересоваться подробностями. В тот же момент раздался влажный шлепок, и в воздух полетели красные капли. Иван вскрикнул и слетел с камня, как от сильного удара. Лицо его было ужасно удивленным. Он попытался приподняться на самом краю площадки, но не удержал равновесия и рухнул вниз. Я не успел вымолвить ни слова. Что случилось? В страхе я вжался в камень; потом, через минуту, ползком подобрался к краю и заглянул вниз. Быстров лежал метрах в десяти ниже, зацепившись гимнастеркой за кусты. Ноги его свешивались вниз, а левое плечо было совершенно разворочено, превратившись в кровавые лохмотья. Правая рука была прижата к телу, а левая свешивалась над пропастью под неестественным углом, будто в плече больше не осталось костей.
      – Ваня… – хрипло позвал я. – Иван!
      Он не откликался. Широко раскрытые, остекленевшие глаза, изо рта течет кровь. Ни единого движения… мертв. Я задрожал и снова прижался спиной к камню. Из жара меня бросило в холод. В чем дело? Что его убило? Некоторое время я не решался выглянуть, потом осторожно высунулся вверх. На камне лежали пилотка Быстрова и бинокль – все в капельках крови. Что творилось впереди, в стане врагов, я увидеть не смог. Пришлось выползти животом на камень и взять бинокль. Вот и он также лежал и смотрел. Меня вдруг пронзила мысль – те люди с длинными ружьями! Это же вражеские снайперы! Может быть, какие-то охотники, и вооружены, хочешь смейся, хочешь нет, слонобойками! Вон как Быстрову плечо разнесло, аж со скалы сбросило. В ужасе я отпрянул за камень – и в тот же момент где-то рядом взвизгнула пуля. Камень содрогнулся, засвистела крошка, секущая кусты. Я уже не мог заставить себя глядеть на противника в бинокль. Скорее всего, они увидели отблески солнечных лучей на стеклах, по ним и стреляли. Хотя, не так уж тут и много мест, где можно устроить наблюдательный пост. У них-то бинокли тоже есть, можно не сомневаться. И оптические прицелы на винтовках… а мы-то, дураки!
      – Саша, Саша! – зашептал я, хрипя пересохшим горлом. Черт возьми, даже воды взять не догадался… "Летающий глаз" воспарил над кустом, у которого он таился все это время. Вот из него донесся встревоженный голос Вершинина:
      – Володя, что случилось?
      – Наблюдательный пункт под обстрелом. Быстров убит. Я спускаюсь обратно, к вам.
      – Хорошо… Будь осторожен!
      Излишнее напоминание. Я подумал, что должен поглядеть в бинокль, чтобы увидеть нечто, встревожившее Быстрова… но не мог заставить себя сделать это. Там враг смотрит на мой камень в прицел и ждет удобного момента. Стоит выглянуть – и тут же пуля в лоб. Нет, не могу!
      Я в отчаянии вздохнул, прополз в дальний конец площадки и приступил к спуску. К счастью, скала закрывала его от долины.
      Тем не менее, спускаться оказалось труднее, чем подниматься. Пару раз я соскальзывал и едва не падал, ободрал до крови руки и наставил себе синяков на бедрах и спине. Наконец, достигнув земли, я упал на нее и почти зарылся в прелые листья лицом. Воняло там какой-то гнилью, но я этого почти не замечал. Пот струился по лицу, все тело тоже было мокрое и зудело. Я зачем-то подумал, что помыться мне нескоро удастся… Как же, только об этом и осталось размышлять. Далеко слева раздались редкие выстрелы, напомнившие, где я нахожусь. Не время разлеживаться!
      – Саша! Александр! – зашептал я, но на такой тихий голос "летающий глаз" не среагировал. Мне пришлось говорить громче. Некоторое время ответа не было. Затем Вершинин ответил, как будто издалека.
      – Как ты там, Володя?
      – Нормально. Сполз с горы. Где вы? Я, честно говоря, могу и заблудиться. На выстрелы идти страшно – вдруг к португальцам как раз выйду?
      – Я вас проведу, – вдруг вступил в разговор Герберт. Странно было слышать его голос – спокойный, приятный, уверенный. Во мне почему-то проснулась злоба. Вот он сидит там, в тепле и уюте, перебирает железки, а людей здесь убивают! Меня постоянно грызла мысль, что он мог бы помочь нам гораздо сильнее – однако, не захотел.
      – Идите вслед за "летающим глазом", – продолжил тем временем Герберт. – Он приведет вас к вашим товарищам.
      Новоявленный проводник поднялся вверх, заложил петлю и поплыл между деревьями. В полете он издавал легкий свист – видимо, это его антенны рассекали воздух. Мне пришлось попотеть, чтобы за ним успеть. Джунгли плохо подходят для прогулок. Все вокруг заросло подлеском, или как это здесь называется. Травища густая, тут и там лианы висят, коряги лежат, да еще и камни попадаются. Я с тоской вспоминал чистые и светлые сосновые боры под Томском. Там конечно тоже в иных местах буреломы попадаются или заросли папоротника, но в основном – будто рощи, гуляй себе спокойно. Комары вот только, что там, что здесь, злые и многочисленные.
      Вот так, размышляя о лесах и комарах, оступаясь и задыхаясь, я добрел до маленькой полянки между двумя средних размеров камнями. Прижавшись спинами к их бокам, сидели Раковский и Радченко. Вершинин и Олейник расположились рядом, в траве, а Грищенко стоял с краю, прижавшись плечом к дереву, и курил. У меня екнуло сердце: неужели это все?
      Сашка будто бы угадал мои мысли и быстро сказал, вскакивая:
      – Данилов, Новиков и Яровец у нас в качестве часовых, чтобы португальцы под шумок не подобрались.
      Мне пришлось сначала отдышаться, а потом уж вступать в разговор.
      – Какие планы, товарищи? Может быть, стоит на опушку вернуться? После того, как Валяшко их пулеметом причесал, они отступили! – выпалил я первым делом.
      – Вся опушка под обстрелом – там уж даже листьев на деревьях не осталось. Ихние пулеметы, сволочи, тоже не дремлют, – хрипло возразил старшина. На левом боку у него расползалось кровавое пятно.
      – Как вы, Степан Семеныч? – участливо спросил я. Радченко отмахнулся правой рукой.
      – Смешное дело, товарищ капитан. Подмышку пуля угодила.
      – Как так?
      – Да вот так. Руку поцарапала, да со спины кусок мяса вырвала. Пустяшно, хоть и крови много ушло.
      – Значит, вам в тыл надо, к Попову, чтобы как следует перевязал… ну, это как минимум.
      – Не можно это, товарищ капитан. Я ведь еще даже с автомата могу стрелять, и гранату кинуть. Не пойду, и так нас мало осталось.
      По голосу было понятно, что спорить со старшиной бесполезно. Да и то, не заставишь же его тащить в тыл? Не хочет – не надо.
      – Наверное, вы правы, – пробормотал я, возвращаясь к плану действий. – На опушку не стоит выходить – у них ведь снайперы есть. Они Ваню убили.
      – А как же Валяшко? – встревожено спросил Вершинин. – Он ведь тогда тоже под угрозой!
      – Вы давно с ним говорили?
      – Давненько. И он не связывался.
      Я похолодел: неужели и пулеметчики пали жертвой снайперов? Однако ничего сделать мы не успели. Вдалеке грохнул взрыв, через мгновение – другой, потом третий.
      – Что это? Атака? – встрепенулся Раковский, судорожно сжимая автомат.
      – Тихо! – зашипел Грищенко, вытянув руку. Все застыли. – Свист слышите? И взрывы в стороне – как раз там, где Валяшко.
      – Миномет, – сказал старшина. – Вот тебе бабушка, и Юрьев день! С артиллерией-то им проще будет.
      – Чепуха! – крикнул Грищенко на фоне очередного взрыва. – То есть, пулемет они конечно снимут, но вот по лесу будут вслепую мины тратить, корректировать не получится!
      Повернувшись к "летающему глазу", Вершинин начал орать:
      – Валяшко, Анте! Немедленно покиньте позицию!! Уходите, ребята!
      Вместо ответа "глаз" издал какой-то нечленораздельный вопль, потом оттуда донесся громкий взрыв – и настала тишина.
      – Ну вот, трындец ребятам, точно, – пробормотал Грищенко. Остальные повесили головы.
      – Надо рассредоточиться, – сказал наконец, после долгого молчания, старшина. – Позицию какую-никакую выбрать. Вместе нельзя – одна мина шальная удачно упадет, и всем конец.
      – Так вот что Быстров видел перед смертью! – потерянно сказал я. – Минометы!
      – Один он у них поди, чтоб ему ствол разорвало! – уточнил Грищенко. – Два бы чаще били.
      – Послушайте, а что если мы встанем там, где на поляне пузыри находятся? – сказал Вершинин.
      – Зачем это? – удивился старшина.
      – Надо же их как-то использовать! Нас мало, правильно? Долина от склона горы до реки метров на четыреста тянется. На человека примерно пятьдесят метров выходит – много. Португальцы запросто просочатся, окружат и перебьют нас. А если мы встанем с обоих краев поляны, и будем постреливать, они пойдут в центр – и окажутся в ловушке!
      – Дельно! – согласился Радченко. – Только надо тогда кого-нибудь поставить в конце той полянки, для надежности. Павел Сергеич, возьмешься?
      Олейник коротко кивнул и тут же стал подниматься, опираясь на карабин. Мне даже показалось, будто он ранен, но крови видно не было. Наверное, просто сильно устал человек.
      – Я думаю, нам осталось всего ничего, – сказал я, прежде чем мы разошлись. – Полчаса, а потом можно будет отходить к пещере.
      – Прошу вашего прощения, – вдруг прервал меня Герберт. – Мне ужасно неудобно вам это говорить… но ремонт затягивается. Как оказалось, я был слишком оптимистичен; кроме того, выяснилось, что… впрочем, не буду вдаваться в технические подробности. Нужно еще пара часов.
      – Что? – закричал Сашка. – Да вы что, издеваетесь? Нас здесь в лес выдавили, минами забрасывают.
      – Я же сказал, что прошу прощения, – мягко сказал Герберт. Однако за этой мягкостью крылось еще что-то, далеко не такое вежливое. – Вырваться отсюда я хочу не меньше вашего. Вы должны понимать: мой корабль и даже я сам не можем попасть в руки каких-либо официальных властей вашего мира. Если не сбежать – значит, самоуничтожится. Умереть, понимаете? Вместе с вами… и даже хуже. Вам-то можно сдаться.
      – Русские не сдаются! – отрезал Сашка. – Вы хотите два часа – вы их получите. Вот только если в десять вечера соберетесь просить об еще одной отсрочке, может статься, что просить некого будет.
      Разговор закончился. Мы разделились на два отряда (не считая ушедшего на дальний конец поляны Олейника) и разошлись по сторонам, занимать позиции. К тому времени мины стали падать в джунгли – очень редко и как попало.
      – Не попадут, – удовлетворенно пробормотал Данилов, бывший вместе с нами. Словно в ответ на его слова, между гор разнесся какой-то смутно знакомый стрекот, но откуда он происходил, я не мог сообразить, пока в лучах заходящего солнца над верхушками деревьев не промелькнула крылатая тень. Самолет!
      Грищенко вскинул автомат и дал короткую очередь – совершенно напрасно, потому что аэроплан промелькнул слишком быстро. Я даже рассмотреть не мог, как он выглядел… кажется, какой-то древний биплан.