13. ВИЗИТ В ХАОС

Кёсег оказался крупным городишком, однако эта величина была нездоровой – как полнота больного ожирением человека. От небольшого старого центра в стороны расползались нескончаемые армейские склады, перемежаемые казармами. На востоке, в районе, словно в насмешку называемом «Чехени-парк», чадил трубами водородный завод. Северные пригороды образовывались громадным ремонтным заводом, принадлежащим вооруженным силам. Венцом всему был такой же гигантский, как все остальное, концентрационный лагерь, который находился сразу за южной окраиной.

Водительница, предварительно осведомившись о финансовых возможностях клиента, привезла его в «последний приличный отель в городе» с подозрительным названием «Иротткё». Это здание не претендовало на оригинальность форм – простая трехэтажная коробка с черепичной крышей и когда-то мягко-оранжевыми, а теперь грязно-коричневыми стенами. У двустворчатой, забитой пластиковыми щитами двери на двух деревянных столбиках крепился фанерный плакат, гласящий о том, что гостиница обслуживает своих клиентов уже более полувека. Рядом с плакатом стоял одноногий швейцар в бесформенной панамке, без глаза и с нереально ярким фиолетовым носом – сначала Оскар принял его за нищего. Однако в руках он держал не картонную коробку для подаяний, а тусклый и исцарапанный автомат фирмы «Беретта».

– Пшел вон, оборванец! – гнусаво прошипел сей потасканный цербер в адрес приблизившегося к дверям Энквиста. Через секунду он подпрыгнул на своей единственной ноге выше, чем Оскар смог бы на двух, потому что увидел блеск серебра в ладони пришельца. – Ой, тысяча извинений благородному господину!! Милости просим, милости просим!

Скрюченные пальцы мгновенно ухватили добычу, а вторая рука, с ловкостью фокусника убравшая за спину оружие, распахнула двери. Внутри Оскар немного растерялся, попав из серого дневного света во тьму. Привыкнув к ней, он разглядел высокую, заставленную пустыми и полупустыми бутылками стойку. На тихий оклик из-за нее высунулась маленькая головка. Человек чем-то щелкнул под крышкой, после чего на потолке зажглись тусклые лампы дневного света. На Оскара смотрело красное сморщенное личико, обрамленное копной мелких кудрявых седых волос.

– Дай-ка мне ключ от комнаты поприличней! – лениво сказал существу Оскар. У него после утомительной дороги и жестких сидений совершенно не было сил даже на минимум любезностей. Старушка была очень удивлена.

– У нас, – сказала она обиженно, – все комнаты приличные!

От того, что она строго нахмурилась, лицо ее сморщилось неимоверно – как тщательно смятый лист ватмана. Несмотря на невежливый характер беседы, Энквист очень скоро получил ключи за смешную цену. В новом жилище он не стал задерживаться надолго, только умылся в пыльной ванной. Его потрясло то, что вода в номере не стояла в тазике, как он привык видеть последнее время, а текла из крана! Давненько он не видел действующего водопровода.

У него теплилась одна смутная надежда. Обтерев какой-то старой засохшей тряпкой плащ и шляпу от воды, Энквист отправился на прогулку-разведку, чтобы эту надежду оправдать, но… В Кёсеге был вокзал, были переезды, маленькие насыпи, не было только самого главного – железной дороги на насыпях. Его мечта прокатиться до Будапешта в относительном комфорте растаяла вместе с рельсами в печах цехов ремонтного завода давным-давно, еще даже не родившись. Настроение еще более ухудшили патрули жандармерии, которые в течение часовой прогулки проверяли документы целых три раза!! Один из мрачных типов в форме, возвращая документы, буркнул что-то типа: «Иностранцам не место в Кёсеге!» Злой и мокрый (в разгар «прогулки» полил дождь) Энквист пришел в отель, забрался в свой номер и, не раздеваясь, уснул в огромной, двуспальной кровати.

Утро над площадью Кёзтарсасаг выдалось таким же отвратительным, как ее название. Оскар, с лицом мрачнее туч над головой, вышел в дождь, сильно хлопнув за собой дверью. Плохо прибитые листы пластика завибрировали, издавая жалобные дрожащие звуки, но они тут же пропали за спиной: их заглушило хрипение ярившегося на улицах ветра. Мощные порывы задирали полы плаща и пытались сорвать шляпу. Поля ее метались вверх и вниз, как крылья пытающейся вырваться из плена птицы. Прижимаясь к стенам, Оскар вышел на улицу Мункаши – полуоторванная табличка с названием болталась на стене одного из зданий. Навстречу ему попалась лишь повозка, запряженная тощим, дрожащим на ветру першероном. Попутно ехать никому не хотелось. Проклятия сами собой сорвались с губ и мгновенно исчезли в сумрачной хляби. Ни одна сволочь не желала выходить на улицу в столь ранний час и в столь мерзкую погоду, даже жандармы. «Вот как рождаются маньяки-убийцы! – думал Оскар. – Сейчас я готов перегрызть глотки всем людям в мире за то, что они сидят в квартирах, а мне надо тащиться сквозь ветер и грязь!» Может, умнее было вернуться и подождать солнца. Умнее – может быть. Он и так уже добирался слишком неторопливо, поэтому нужно поспешить, чтобы застать хоть какие-то события, если это вообще возможно. Нужно, нужно переставлять по грязи ноги в тяжелых ботинках, нужно идти на юг…

Улица, по которой он шел, слилась с другой. Скоро на обочине появилась огромная пластиковая кисть, указующая перстом вдаль. На пальце было написано: «Магистраль № 87. 2-й класс». Оскар злобно пнул «скульптуру» в мизинец и пошел дальше. Дорога поднималась на насыпь, а внизу раскинулись окруженные заборами и колючей проволокой поля, на которых копошились заключенные местного концлагеря. Что они делали в такую погоду? Впрочем, тюремщики вполне могли заставить их поливать эти угодья, ведь это смотрится очень уморительно из сухой теплой комнаты.

Свистопляску ветра вдруг разорвал рев, заставивший обернуться и отскочить на обочину. Его догоняло грохочущее чудище, судя по звуку, работавшее на нефтяном или спиртовом топливе. Оскар быстро сунул в карман пистолет и встал посреди дороги, твердо намереваясь стрелять, если мадьяр задумает проехать мимо. Пистолет остался на месте: грузовик, шумно вздохнув пневматическими тормозами, остановился. Дверца со стороны пассажира широко распахнулась, едва ли не стукнув по крылу. Оскар прошлепал к ней и забрался внутрь. Водителем был плюгавый мужичок с выпученными глазами, которые смотрели на попутчика нехорошим жабьим взглядом. Шофер буркнул:

– Придерживай дверь! – и принялся дергать палку, торчавшую из пола. Оскар с некоторым трудом вспомнил, что такая штука называлась «рычаг переключения передач», а ставили его на автомобили лет сорок назад. Сцепляющиеся шестеренки натужно заскрипели, и грузовик двинулся вперед. Из разбитого лобового стекла па Оскара хлынули потоки мокрого воздуха.

– Да! – вдруг встрепенулся мужчина. – А деньги? Давай деньги, или высажу!

– Докуда ты меня довезешь?

– До Шомбатхели.

– Тогда держи серебряный четвертак. Приедем – получишь еще один.

Водитель что-то буркнул, но вслух возражать не стал.

– В Шомбатхели есть железная дорога? Ответ последовал не сразу.

– Угу. Но гражданских по ней не возят. Только военные грузы или правительственных людей.

Всякие признаки жизни за окном исчезли в пелене дождя. Создавалось впечатление, что дорога идет через пустыню. Машина вдруг задергалась, понемногу замедляя движение, пока не остановилась совсем. Водитель хрюкнул и сполз со своего кресла наружу, в дождь. Ну вот! Эта дребезжащая таратайка сломалась, не успев отъехать от города и пяти километров! Оскар сжал зубы и кулаки, пытаясь подавить нахлынувшую волну гнева. Снаружи послышались вопли, похожие на крики осла. Плюгавый шофер неловко подпрыгивал где-то у заднего колеса.

– Попался-я!! – с трудом можно было различить в этих звуках. Оскар недоуменно нахмурился:

– Что ты орешь, парень?

Сзади донеслось еле слышное бульканье.

– Бм-мум! Ты сейчас поджаришься, заграничный ублюдок, а я потом выгребу из золы твои денежки!

Ну и наглец! Скорее всего, мужичок просто сумасшедший – он думает, будто жертва будет сгорать ему на радость. Оскар не спеша вытащил пистолет и попытался вылезти через дверь. Вот именно – попытался! Что-то крепко держало его на кресле, не давая двинуться ни на сантиметр.

– Что? Задергался? – радостно завопил проклятый мадьяр, глядя, как судорожные рывки пленника качают дряхлый грузовик. – Ничего не выйдет, ублюдочная вонючка! В сиденье-то был мешочек с клеем. Ты сел, а он через дырочки выдавился! Хороший клей, он что хочешь клеит.

– Эй, подожди! – испуганно крикнул Оскар. – Зачем же ты жжешь машину? Возьми деньги и отпусти меня. Шофер визгливо рассмеялся:

– А ты потом меня найдешь и пу-пух! Нету бедного Ковача. Не пойдет… А машина… Машина государственная, пускай горит. Ей давно уж пора на покой.

Невыносимо долго возился этот мерзкий Ковач со спичками, заставляя Оскара дрожать от страха и безысходности. Так глупо! Умирать сейчас и здесь, преодолев столько трудностей и опасностей. Он замолотил ногами и немного сполз вниз. Воротник заскреб по затылку, и он вдруг почувствовал волну жара: как он мог быть таким придурком! Страх быстро исчез, уступив место дикой злобе.

Оскар живо выскользнул из плаща и очутился снаружи. Не спеша он обошел машину сзади, где у левого колеса согнулся шофер, который безуспешно пытался разжечь отсыревшие спички. От его скрюченного тельца к баку вилась грязная веревочка, благоухавшая соляркой. Левый Оскаров ботинок с чмоканьем впился в узкую спину и опрокинул противника на асфальт, лицом прямо в лужу. На желтой курточке остался грязный тупоносый след, оставленный разящей подошвой. Мадьяр, не вставая, быстро повернулся и сел, ошарашено смаргивая мутные капли с ресниц.

– У-уу! – промычал он. – Ты! Т-ты хочешь убить меня?

– А по-твоему, я должен угостить тебя чаем с ромом, чтобы ты, не дай бог, не простыл? Может, помочь с огоньком?

Шофер сник и захныкал, невнятно бормоча что-то о детях.

– А ты о моих подумал? – Оскар взял его за шиворот и поволок к кабине. – Тебе повезло, мадьярский недоносок. Я и так уже убил чересчур много людей, чтобы мараться еще таким никчемным типом, как ты.

Он поставил переставшего хныкать шофера на ноги, прислонив его спиной к дверке, О1вел руку с пистолетом к левому плечу и несильно стукнул торцом рукоятки по губам венгра. Тот резко отдернул голову, стукнулся макушкой о стекло, а потом заревел, как маленький ребенок. Кровь, смешиваясь с дождем и слезами, капала на курточку. Оскар отвернулся с гримасой отвращения на лице.

– Заткнись, идиот! Бери свою солярку и отдирай мой плащ. А после прокатимся с тобой куда-нибудь, например, до Секешфехервара.

Услышав последнюю фразу, шофер перестал рыдать.

– Фле! Нет! – прошепелявил он, выпуская изо рта розовый пузырь. – Это слишком далеко. Оскар слащаво улыбнулся:

– А ты, дружище, знаешь, как это больно, когда тебе в коленку попадает пуля? Поверь, боль просто невыносима! К тому же, с такой раной никто не будет возиться. Тебе отпилит ногу тупой ножовкой какой-нибудь пьяный коновал в ближайшей деревне.

Секешфехервар разом сделался ближе. Все возражения испарились.

Через четыре часа Оскар слез с выпотрошенного сидения там, где Восьмая магистраль переходит в улицу Палотаи.

– Привет, паренек! Береги коленки… – сказал он, помахав шляпой бледному шоферу, судорожно включавшему заднюю передачу.

Тучи над головой стремительно улетали к Адриатике, обнажая клонящееся к горизонту багровое солнце. Оскар поглядел на сизый смог, висящий над «временной» столицей Венгрии, нахлобучил шляпу поглубже и пошел мимо огромного водородного завода, обгоняемый автомобилями, велосипедами и бронетранспортерами.

14. НИ ШАГУ ВПЕРЕД?

По мере приближения жилых кварталов на улице прибывало движения. По мостовой шныряли серебристые, практически не потерявшие своего загадочно-неземного вида, электромобили, приземистые трейлеры, волочившие грузовые и пассажирские прицепы. По тротуарам куда-то торопились люди. Главным образом, женщины разных возрастов и комплекций, но, в основном, пожилые и располневшие. Почти все были одеты в длинные, одинаково скроенные шорты и короткорукавные рубашки. Сложенные плащи колыхались за спинами, как мрачные серые крылья. Оскар шел, шелестя тяжелыми полами своего грязного, пахнувшего соляркой плаща, стараясь при этом убеждать себя, что это отличие, в буквальном смысле разительное, нисколько его не волнует. И остальных оно тоже мало волновало. Никто не шарахался и даже не смотрел в его сторону: здесь навидались всякого. Оскар включил инфравизор в очках, что дало ему возможность досконально изучать каждую хорошенькую девушку, проходящую мимо. Однако мелькание красных силуэтов вскоре ему надоело. Он вновь нажал кнопку, чтобы разглядывать только ножки, но зато в их истинном первозданном виде. Будто в насмешку, все встреченные ноги вдруг стали соревноваться в уродливости. Мимо мелькали сухие, волосатые, кривые, грязные, покрытые синяками конечности. Увидев пару со складками жира, свисающими на коленки, Энквист вздохнул и отвернулся. Дома, отделенные от проезжей части полосой высоких деревьев, выглядели гораздо лучше, чем хибары на окраинах. Это были огромные комплексы из множества слившихся друг с другом домов, расположенных по кругу. Наружу смотрели стены, состоящие из зеркальных стекол, а внутри – чего там только не было! К внутренним стенам примыкало громадное цилиндрическое здание из нескольких высоких этажей. На верхнем – парк под прозрачной крышей, с большим бассейном посередине. На остальных этажах – то, что смог придумать конкретный архитектор, строивший комплекс. Спортивный этаж с кортами, гимнастическими залами, саунами и прочим, этаж магазинов и ресторанов (а то и два), множество надземных и подземных гаражей. Оскар не раз бывал в подобных штуках, которые, как грибы, вырастали по всему земному шару в начале века. Великолепные сооружения, что и говорить! Но жить в них сейчас – просто жуть. Парки заброшены или вырублены, в бассейнах па дне чуть-чуть затхлой воды, гаражи оглушительно пусты…

Аллея неухоженных деревьев кончилась. За последними стволами громоздилась толстая высоченная тумба – посадочная площадка монорельса. Из вершины ее выходили разбегавшиеся в разные стороны балки, по которым когда-то скользили яркие красно-синие вагончики. Теперь рельсы были заляпаны пятнами, оставляемыми кислотными дождями, а изоляция, выдранная ветром, свисала вниз, как нищенские лохмотья. Балки, неуклонно возвышаясь, убегали прочь, к другим тумбам, высившимся над домами по всему городу. Вокруг теснились многоэтажные дома, но выглядели они намного бледнее, чем предыдущие. Эти монстры, глядящие друг на друга переплетениями бетона и стекла, строили в прошлом веке. Здесь располагались конторы и фирмы, но больше всего было магазинов, баров и кафе. Улицы просто кишели народом: последний раз Оскар видел такое скопление людей в Генуе, когда он сходил на берег с теплохода. Женщины и, изредка, мужчины опустошали прилавки, поедали обеды в кафе и вновь спешили на остановки, чтобы ехать по домам. Сколько же сейчас времени? Оскар давным-давно не следил за часами, поглядывая на них всего пару раз за день, но теперь это было принципиально важно. Внутри золотого корпуса с буквами «С. К. П. Ч.» горели ярко-красные цифры. Часы, почувствовавшие нужное движение руки, мило проворковали: «Семнадцать часов сорок семь минут, будапештское время!»

– Замолчи! – прошипел им Оскар и принялся оглядываться по сторонам. Желудок, очевидно, успел услышать, сколько натекало, и поэтому громко злобно заурчал. Вот мимо идет женщина с прекрасными золотистыми волосами, разделенными на две связанные концами косы. У нее симпатичные гладкие колени, почти совсем открытая высокая грудь, полные алые губы… Что-то свело внизу живота. Теперь другой орган вспомнил, сколько не кормили его. Когда же он был с женщиной? Аксакалы тогда были голозадыми мальчишками. Оскара страшно потянуло догнать прошедшую мимо, но глянувшую на него с любопытством красавицу, задать ей какой-нибудь дурацкий вопрос, завязать знакомство и очнуться завтра утром рядом с пей в постели. Он мог бы жить здесь, в бедном мужчинами городе, как у Христа за пазухой… Мешало одно «но». Очень скоро пришло бы время расставаться, а Оскар не мог переживать расставания безболезненно, если он проводил с женщиной более одной ночи. Это его и остановило.

Оскар долго смотрел вслед уходящей мадьярке, не в силах оторвать взгляда от ее круглых, туго обтянутых белой тканью ягодиц. Черт возьми, найти шлюху, что ли? Он пошел дальше, отворачиваясь от встречных. Он старался смотреть на нищих, сидящих у стен домов десятками – по крайней мере, эти грязные смердящие существа вызывали чувства, противоположные сексуальному возбуждению. Инвалиды войны, чаще всего пожилые, с сединой в волосах ветераны, уже не пригодные к половой жизни, гнусили через всклокоченные бороды, желая всем прохожим здоровья и протягивая культи за подаянием. По улице с тихим ворчанием прополз серый полицейский броневичок. Оскар решил не рисковать и, прежде чем высунувшийся из люка, увешанный медалями, старый стервятник смог заметить в толпе его мрачную фигуру, скрылся за первой попавшейся дверью. Очевидно, кроме прочего его вел голод, потому что помещение оказалось пунктом питания (правда, в сознании Энквиста смутно отложилось название, выбитое пластиком на входной двери, – «Бездонная кружка»).

Естественно, это был подвальный кабачок, и вниз надо было спускаться по скрипучей узкой лесенке, а светом здесь не баловали – то ли имидж, то ли экономия. Народу в заведении оказалось немного: около низкой стойки развалился безобразно толстый мужчина, да в самом темном углу притаился кто-то маленький, с лопоухой головой и маленькими ручками. На нового посетителя никто из них не обратил ни малейшего внимания. Из двери рядом со стойкой появилась девушка. Когда она подошла ближе и попала в свет лампы над большим шкафом с кружками, Оскар понял, что это почти ребенок. Скуластое, по-детски миловидное лицо и короткая, но пышная шевелюра принадлежали девочке на пороге взрослости – лет пятнадцати или шестнадцати. На ней было надето короткое платье в клеточку и старый, замусоленный кожаный фартук. Шаркающей, словно у старухи, походкой, девушка подошла к стойке вплотную. Вся ее сгорбленная фигура излучала вокруг себя апатию и усталость, так не подходящие человеку ее возраста. Лицо, а особенно глаза, чей взгляд скользнул по небритой физиономии клиента, поражали своей горькой безразличностью. Казалось, девушка хотела, чтобы все и все вокруг сгинули прочь, оставив бедняжку одну, но какая-то высшая сила заставляет ее двигаться и общаться. Оскар вдруг поймал себя на мысли, что он невообразимо давно не видел счастливых улыбок. Последний раз он созерцал таковую на лице Циммермана за несколько мгновений до его смерти…

– Добрый вечер, сударыня! – неуверенно сказал Энквист маленькой буке. Та несколько удивленно встрепенулась, однако это проявление эмоций длилось ровно мгновение. Она снова стала насупленной, усталой и не желающей говорить без сильной необходимости. Оскар неловко поскреб щеку. – Ммм… Нет ли у вас чего покушать?

Девушка молча повернулась и открыла дверцу в стене. Внутри обнаружился чан с кипящей водой, над которым были за ручки подвешены небольшие кастрюли. Вскоре Оскар унес к ближайшему столику несколько тарелок, наполненных тушеной капустой и разваливающимися от избытка крахмала сосисками, а также большую кружку пива. Увы, хлеба не нашлось ни крошки. Девушка все также молча исчезла за дверью. «Может, она немая? – подумал Оскар, отправляя в рот разом целую гору капусты. – Или у малышки крупные неприятности». Она смотрела ему в глаза всего секунду, и столько боли и запертого внутри ужаса таили эти зеленоватые глаза, что Энквисту стало не по себе. Он видел в жизни много страданий, испытываемых людьми, но все это было давно и успело покрыться в памяти паутиной забвения. На какое-то время его отвлекла жратва – перцу здесь не жалели, и кружка пива была выпита очень быстро. Желудок, получивший долгожданную добычу, исполнял настоящие арии. Тело приятно отяжелело, по животу расплылась сытая теплота, пиво слегка замутило мозги (не сказать, что оно было приятным на вкус, однако крепким было точно). Через полчаса Оскар перевернул вторую кружку из-под пива и поставил в стопку пустых тарелок последнюю. Ужин был побежден, а победителя тянуло в сон. Он помотал головой, чтобы вернуться к жизни. Двигаться не хотелось совершенно, и только усилием воли он заставил себя встать и поплестись к стойке.

Толстяк стоял, привалившись к жалобно скрипящей стойке всем своим безобразным телом, и громко шептал грибообразными губами:

– Как мамочка, моя маленькая шлюшка? Говорят, она второй день лежит в жару? Угу? – Девушка стояла, сложив руки на стойку и опустив голову. Толстяк впился руками в исцарапанный пластик и вытянул вперед голову так, что его подбородки, складками свисавшие на шею, достали до стойки. – Теперь нам никто не помешает, козочка! Может, мы пойдем наверх, и ты сыграешь на моей губной гармошке? – Он дернулся, с трудом, булькающе хохоча. Девушка еще больше склонила голову и отодвинулась к стене. Как раз в этот момент Оскар подошел к стойке, на ходу вытирая губы.

– Эй, ты, кусок старого сала! – сказал он небрежно. – Проваливай отсюда и не заслоняй мне свет своей бесформенной фигурой!

Толстяк вздрогнул, медленно повернувшись к источнику угроз. Его тело оторвалось от стойки и теперь по-настоящему загородило свет. Сейчас Оскар разглядел толстяка лучше и не обрадовался увиденному. У мадьяра была маленькая голова с отвратительными редкими волосами, толстые плечи обхватом метра полтора и намного более объемистое брюхо.

– Что ты сказал, недоносок? – сипло спросил великан, скривив дряблые щеки. С высоты своего двухметрового роста он с полным правом смотрел на Энквиста, как на наглую букашку. Оскар вдруг почувствовал себя ребенком, столкнувшимся с хулиганом в подворотне. На какое-то мгновение ему стало страшно: такая туша не заметит его удара, ведь и кулак, и ботинок просто утонут в жировых прослойках. Довольный нерешительностью противника, толстяк смачно плюнул, попав на рукав плаща.

– Сейчас я покажу тебе, как тявкать на Ференца!

Кулак, похожий на огромную надувную игрушку, но вряд ли такой же мягкий, поднялся в воздух, чтобы обрушиться на лицо Оскара. Кожу на спине его пробрал предательский морозец страха. Стараясь все-таки не выдать свое настоящее состояние, Эпквист чуть подался назад и, сев на стул, грациозно вытащил из-за пояса пистолет. В полусумраке кабачка появился злой красный глаз, вперивший свой жадный взгляд прямо в жирное брюхо.

– Куда тебе со мной драться! – назидательно сказал Оскар. Кажется, голос звучал достаточно твердо. – Попробуй справиться с моим младшеньким братишкой!

Он весело поиграл пистолетом в руке, отчего лазерный зайчик стал резвиться по всему телу мадьяра. Толстяк глухо рокочуще зарычал, словно у него случилась отрыжка, и отступил прочь с занесенной рукой.

– Ты не посмеешь стрелять! Тебя сгноят в лагерях!

– Сначала им надо будет меня поймать. Всякий поможет мне, когда узнает, что за мерзость я вычистил с улиц этого прекрасного города. Хотя… Я даже не буду тебя убивать, зачем. Я отстрелю тебе какую-нибудь бесполезную часть тела, например, твою «губную гармошку». Уверен, за нее никто даже не возьмет с меня штраф.

Толстяк взвыл и, страшно топая, выбежал прочь. Оскар и девушка за стойкой провожали его одинаково довольными взглядами. Когда Энквист повернулся, то успел застать па лице молодой кабатчицы легкую, не очень веселую улыбку, которая быстро исчезла. Он спрятал пистолет и тоже улыбнулся, стараясь не переборщить и не показаться неприлично развеселившимся в этом печальном месте. Из темного угла к стойке выполз лилипут, достававший Оскару до груди макушкой. Глядя на Энквиста снизу вверх, он сказал серьезным тоненьким голоском:

– Ты молодец, иностранец! Смотри только, как бы тебе не пришлось скрываться от полиции. Впрочем, если придут такие времена, я смогу тебе помочь. Имей это в виду. – Не дожидаясь ответа, маленький человечек закосолапил прочь и скоро исчез за дверью. Они остались вдвоем.

Оскар потер жесткую щетину на лице. Что он должен сказать? Быть может, хозяйка совсем не рада его поступку? Девушка снова стояла, опустив голову, и теребила свой грязный фартук. Некоторое время Оскар разглядывал ее, забыв о скромности. Девчонка, если присмотреться, была очень даже ничего – ее не могли испортить ни черные круги под глазами, ни полное отсутствие косметики, ни нездоровая бледность кожи. Приталенное платье в красный квадрат на белом фоне выгодно обрисовывало ее стройную фигурку, и только руки выглядели чужими. Они были красные, потрескавшиеся, покрытые цыпками. Руки, стареющие быстрее тела из-за непрерывной возни в горячей, загаженной пищевыми отходами воде…

– Спасибо… – вдруг тихо сказала девушка. – Спасибо, что прогнали его.

Несмотря на слова благодарности, в голосе не чувствовалось радости. Оскар знал, что она думает: тебе хорошо, мужик, совершил благородный поступок, сейчас заплатишь и уйдешь, а толстяк вернется завтра и будет еще злее и наглее.

– Хм. – Энквист почесал бровь, которая вовсе не чесалась. – Не за что… М-м… А что с твоей матерью?

– Она больна, – девушка всхлипнула, а из глаз ее потекли едва заметные в темноте капельки. – Неделю назад мы перебирали капусту в подвале, и она наткнулась боком на гвоздь. Теперь у нее весь бок почерневший и раздутый.

– Уф, дело серьезное, – буркнул Оскар. Куда уж серьезней, видно мамочке каюк! Девушка тоже это прекрасно понимала, поэтому Оскар не предпринял никаких глупых попыток ее успокаивать.

– У тебя никого нет, кроме нее?

Девушка покачала головой, наконец, едва ли не впервые за весь вечер взглянув своими черными глазами в глаза гостя.

– Отец погиб на войне много лет назад, а брата, мы с ним двойняшки, забрали в Центр Подготовки к Призыву.

– Уже в армию?

– Да. Пятнадцать – призывной возраст…

– Значит, ты осталась одна-одинешенька! Нужно учиться стоять за себя, моя милая! Если бы ты была немного грубее и отшила этого толстого, он подумал бы пять раз, прежде чем лезть снова.

– Он не понимает слов! – с отчаяньем воскликнула девушка. – Я ведь не могу отбиться от его мерзких рук, он сильнее во много раз… Этот гад уже пытался меня изнасиловать, но у него… не получилось – и о» ударил меня по уху, так сильно, что я на время оглохла! Мне до сих пор кажется, будто на теле следы его вонючих лап!

С каждым словом она говорила громче и надрывнее, приближаясь к истерике, но в какой-то момент смогла взять себя в руки, потом замолчала и с ожесточенной тщательностью вытерла слезы на щеках.

– Вам, наверное, негде ночевать? – спросила она неожиданно совсем ровным, почти лишенным эмоций голосом. – Можете у нас. Здесь шесть комнат свободны, даже постели есть…

От неожиданности Оскар не смог ответить что-нибудь вразумительное, просто утвердительно промычал.

– Тогда пойдемте… Ой, подождите, закрою дверь!

Пока она бегала к входной двери, Оскар удивленно размышлял, что все идет как нельзя лучше и получается это почти без усилий с его стороны. Каждая гостиница здесь, несомненно, на контроле у контрразведки. Поселившись на частной квартире, он сможет несколько дольше избегать хвостов.