Человек из чужого времени

— Видите ли, милостивые государи…

— У-у-у-у-у! — все трое выразили свое восхищение, не скрывая кривых саркастических улыбок. Так высокопарно к ним еще никто не обращался.

— Я не артист, — словно не замечая этого, продолжил Михаил, — я, как бы это лучше выразиться…

— Сбежал из психушки, — помог толстяк.

— Вот именно, — обрадовался Михаил удачной подсказке.

— То-то я смотрю — речь какая-то ненормальная: «сударь», «любезный», «уважаемый».

— А что, милостивые государи, даже прикольно, — добавил толстяк.

— Что тебе прикольно, сударь?

— А все прикольно, уважаемый.

Троица веселилась вовсю. Вволю насмеявшись, первый знакомый Михаила вернулся к начатой теме.

— Значит, из психушки, говоришь?

— Именно так.

— С Пряжки, стало быть?

— Оттуда.

— Ну ты даешь, прямо как Шурик. Но ведь ты ж не псих, да?

— Лично я думаю, что не псих, а что думают другие, не знаю. Во всяком случае, государству и обществу вреда не причинял и дурно ни на кого не влиял.

— Куи продест? — многозначительно и на полном серьезе произнес длинный.

— Да-а-а, — с пониманием протянул добродушный толстяк, — куи?

— Не выражайся, старпом, это тебе не женщина, это интеллигентный человек.

— А что я? Я только хотел сказать, что если пойдешь против общества и начальников, то тебе верная дорога на Пряжку.

— Ну, вы, знатоки хреновы, — прервал их первый собеседник Михаила, явно не желавший уступать другим свое лидерство, — хорош умничать. Видите, у человека проблема. А вам все хиханьки да хаханьки. И за что тебя туда упекли?

— Ну как вам сказать, уважаемый, — Михаил задумался. — Сложно самому себе поставить диагноз, найти повод, за что меня можно было бы изолировать от общества нормальных людей.

— Бред! Причин и поводов можно найти миллион. Это в наши дни диагноз номер два после гриппа, — неожиданно возразил высокий и худой мужчина. При этом он даже как-то по-военному приобрел осанку.

— Тогда, может быть, за это? — издалека начал Михаил, — Представим себе, что у меня в одночасье, по непонятной причине, все вдруг изменилось. Я жил-поживал, знал, что было вчера, что будет сегодня, и представлял себе, что будет завтра. Я жил по определенным правилам. И вдруг раз — просыпаюсь утром, а правила уже другие. Более того, я даже не знаю, какие они, эти новые правила. Все произошло без моего желания и участия. И я уже не знаю, какое оно — сегодня и что будет завтра. Вы это можете себе представить?

— Слышь, старпом, ты можешь привести хотя бы один пример, когда что-нибудь делалось с твоего согласия, короче, с согласия народа?

— Что-то не припомню.

— А чего тут представлять? Весь Союз в это добро вляпался, — не выдержал длинный, с армейской осанкой. — Наше мнение никого не интересует.

— Ты что думаешь, я всю свою жизнь брожу по кладбищам и бутылки собираю? — снова вмешался первый знакомый. — Да я до перестройки в конструкторском бюро работал на заводе Козицкого. Мы цветные телики конструировали и сами производили, не хуже японских!

— Ну тут ты слегка загнул, — заметил толстяк.

— Ну, чуть хуже, зато сами!

— Это точно, — кивнул головой толстяк, — он был суперским начальником КБ.

— Вот этот длинный — бывший майор, в одной из братских стран получил пулю в задницу, по-братски, ну его из армии и списали, — представил приятеля первый.

— Ага, отправили туда, куда пуля попала, — угрюмо заметил длинный.

— А толстяк, — продолжал новый знакомый, — был старшим помощником капитана на элитном океанском лайнере Михаил Лермонтов. Нам всем слегка больше тридцатника.

— Под сороковник, — уточнил длинный.

— Самое золотое время. И вдруг бац — и мы все, как ты говоришь, однажды проснулись в чужой стране. И нас никто не спрашивал, хотим мы этого или не хотим.

— Ну почему же, — возразил майор, — спросили, не колет ли меня в зад пуля, когда я сажусь. Я сказал: «Нет, когда я сажусь, то пулю из задницы вынимаю». Я думал, что они прикалываются, ведь пулю-то мне удалили. Но там шуток не понимают, а тут еще КПСС сама себя высекла. Одно к одному, списали подчистую. Извини, перебил.

— Ничего страшного, — продолжил Михаил. — Ну а если к тому же, представим себе, этот человек оказался без родных и друзей, без жилья и документов, без денег, одежды и пропитания?

— О-о-о, — протянул бывший начальник КБ, — это особый случай. Есть у нас и такие. Лохи они. Не знаешь правил — не суйся в бизнес. Захотелось денег срубить на халяву. Рыночная экономика им мозги быстро вправила. Сейчас всем органы и бандюки заправляют. Вот на них лох и напоролся. Был человеком, стал бомжом. Как говорят одесские евреи, жадность фраера сгубила.

— Да, фраеров заметно поубавилось.

— Зато бомжей немерено.

— Понятно, эта гипотеза не проходит.

— Не, не катит.

— Ну а если, предположим, случилось так, что наступило затмение, неведомые силы обрушились на мою жизнь? Если, предположим, я скажу, что потерял сознание в одном веке, а когда очнулся, гляжу — уже век другой. Амнезия. Все как обрезало.

— Если бы мне кто так загнул, я бы подумал, что он или прикалывается, или из психушки сбежал. Так это, значит, ты так прикололся? Не слабо. У меня тоже был один прикол. На моей двери на работе была табличка с надписью «Начальник КБ». Какой-то хохмач между «К» и «Б» вставил букву «Г». На следующий день я оказался без работы и в полном «г».

— Одним словом — Россия. У нас не любят самозванцев, особенно на пост начальника КГБ, — сделал свое заключение майор.

— А что означает КГБ? — поинтересовался Михаил.

— О, брат, эта хохмочка не пройдет. Мы на такие темы не беседуем. Здоровее будем. Это та сила в государстве, которой нет сильнее, и имя ей — Госбезопасность.

— А я считаю, что сам ушел из армии. Так спокойнее, нет ни сожаления, ни воспоминаний, ни ностальгии, — поменял тему майор. — Год зарплату не платили. Это нормально?

— А наше пароходство? Вот такое Харченко отъело, — толстяк показал двумя руками ширину лица. — Все корабли за границу разбазарило.

— Ага, жировой запас на черное время. А что, собственность за рубежом — это, пожалуй, покруче приватизации военторга будет.

— Им барыши, а нам шиши, — снова начал про себя толстяк, но его тут же прервал первый знакомый.

— Да что вы заладили, дайте сказать человеку. — Все умолкли. — Значит, если я правильно понял, ты стал косить под XIX век?

— А что, — заметил толстяк, — выглядит вполне антикварно.

— Угомонись, старпом. И что случилось дальше? Нашлись добрые люди, определили, куда надо?

— Нашлись, проводили до кладбища разума.

— Сам сбежал или под общую лавочку погулять вышел?

— Так они ж знают, что все равно мне деваться некуда. Найдутся добрые люди, доставят по адресу.

— Это точно, народ у нас, чокнутый, вроде меня. Мозги у нас набекрень. Систему хаем, а под ее дудку пляшем. Шестерок ненавидим, а сами шестерим. Стукачей осуждаем, а сами стучим. Всех считаем идиотами, а сами дураки.

— И вы так открыто об этом говорите?

— Да чего тут особенного. Сейчас время такое. Гласность. Можно трепаться, сколько хочешь, и нести всякую хрень. Всех психов повыпускали. Сходи к Казанскому, может, кого знакомого увидишь. Они теперь там от имени народа и разных партий выступают. За светлое будущее капитализма агитируют. И, что самое забавное, красиво говорят.

— Ага, я слышал как-то их дискуссию. Один говорит: «Ну зачем же оскорблять друг друга, ведь мы же все здесь соплеменники»! А другой ему в ответ: «Это что, от слова “сопли”?» — «Нет, — обиделся первый, — от слова «пельмени».

Все трое от души рассмеялись. Михаил тоже улыбнулся, каламбур ему понравился.

— А я недавно, — живо продолжил толстяк, — у Смольного собора видел одного дебила, который порножурнал разглядывал, и слюни у него были до полу. Стоит в них и ногами от счастья хлюпает. Говорю, где взял? А он отвечает, мол, у грузин чай фасует в подвале, а те за работу журналами расплачиваются.

— Ну вот, видишь, — вновь подхватил первый знакомый.

— А еще психи на перекрестках стоят, деньги клянчат, — снова вставил свой аргумент майор, — под инвалидов-афганцев косят.

— Слушай, в таком прикиде ты можешь хорошо заработать, — вовсю веселился первый знакомый. — Например, в метро на переходе. Типа Воробьянинов: «Же не манж па сис жур»!

— Нет, с этим у меня все нормально. До паперти я не опущусь. Вот только ощущение странное, словно я что-то забыл и не туда попал… Ву компроне?

— Аск! Еще как. Такое бывает. Я один раз так набрался, что напрочь отшибло всю память. Хожу, ничего не помню, никого не узнаю, где нахожусь, не знаю. И так было чуть ли не целую вечность, аж до одиннадцати часов, пока ребята не сбегали в магазин. Опохмелился, и все ко мне возвратилось.

— Нет, у меня другое.

— Понял, полез в политику или власть критикнул, так, да?

— А что лучше? Что сегодня более популярно?

— Слушай, ты совсем одичал там, на Пряжке, власть и органы никогда нельзя критиковать. Это все равно, что поливать против ветра.

— А если просто про смещение времени и пространства?

— Ну это как два пальца об асфальт. Это у нас любят. НЛО там, гороскопы, подзарядка воды, конец света и всякая такая чушь.

— Послушайте, любезные, а загибать про политику и говорить о политике — это что, большая разница?

— Мужик, ты совсем дремучий. Загибать — это значит рассказывать анекдот какой. Обычно про ихних козлов и про наших, где у них там, за границей, все политики — козлы, козлее которых просто не бывает, а наши — тоже козлы, но родные и симпатичные. Такие нормальные ребята, типа с бодуна.

— Наглые извращенцы с холеными мордами и умными фразами, — буркнул старпом.

— Жадные до денег, — добавил худой.

— И чужих баб, — дополнил толстяк.

Первый знакомый, не обращая внимания на диалог приятелей, продолжал:

— Лучший анекдот тот, после которого есть о чем поспорить, иногда даже до мордобоя. А говорить о политике не по бумажке — это значит сразу начинать с мордобоя и заканчивать психушкой. Только при этом фишку чистят только тебе. Ву компроне?

— Чего ж не понять. Понятнее понятного.

Михаил уже давно понял, что он познакомился с весьма толковыми людьми, которым почему-то нравилось «валять дурака» и выдавать себя за людей более низкого социального уровня. Это и настораживало его, и в то же время давало некоторую свободу общения.

— А что такое «бормотушка»?

— Сказать по правде, отрава еще та. Водочка — она, конечно, лучше, но втрое дороже. А бюджет наш ограничен. Мы тут утречком порыбачили вдоль могилок, два десятка бутылок насобирали. Вот тебе и бормотушка. Так вот прикинь, сколько надо на беленькую насобирать. Упаришься.

— Да шутит он, — вмешался старпом, — приличные люди по парадным и подворотням не пьют, а кафешки в это время не работают. Остается одно место, где русский человек может спокойно налить себе стакан вина и выпить за тех, кому не довелось увидеть сегодняшний позор.

— Ну что ж, приятно было познакомиться, пора и обратно, на Пряжку. Там спокойнее.

— Сказать по правде, ты прав. Мне и самому иногда хочется куда-нибудь упрятаться, хоть в психушку. Если откровенно, то время сейчас поганое. Не зря тебе девятнадцатый век мерещится. Там, поди, рай, а здесь одна хрень. Ну ладно, Миха, бывай.

— Между прочим, меня и впрямь зовут Михаил.

— Ну вот, я ж говорил — Боярский, а ты мне про Пряжку заливаешь. Ну что я вам говорил? — обратился первый знакомый к своим друзьям. — Вот так вот мы запросто пообщались с хорошим человеком. Со знаменитостью! За это надо выпить.

Остатки вина были разлиты с удивительной точностью в единственный граненый стакан и последовательно выпиты «типичными представителями нового общества». Выпивая свою порцию вина, каждый из новых знакомых Михаила крякал и отображал на лице блаженство и умиротворение. Наконец первый знакомый продолжил:

— Ну ты, Михаил, и приколист! Лихо нас на Пряжке раскрутил! А я уж было совсем поверил. По-вел-ся. Уважаю! Вот она, милостивые государи, волшебная сила искусства, как говорил о ней наш глубокоуважаемый товарищ Са…ах, какой человек Аркадий Райкин.

С этими словами он протянул Михаилу свою руку, и тот ее крепко, по-мужски пожал.

— Знаменитость — и мужик что надо, — вставил свое толстяк и тоже протянул Михаилу руку. Он пожал и ее.

— Уважаем, — сказал майор.

Пришлось обменяться рукопожатием и с ним.

— Если что, знай, Васька за тебя. Меня, кстати, тоже Василием величают, — представился первый знакомый. — И кончай с этой ботвой — «любезный», «уважаемый», будь проще, у нас это любят. А будешь умничать, так всю жизнь и просидишь, на Пряжку застегнутый. Да, и не болтай лишнего, то, что можно на кладбище, в жизни запрещено.

Вот так они и расстались. Спасибо Василию и его друзьям — с их помощью Михаил хоть что-то узнал, что-то понял и хоть что-то усвоил. Как сильно все изменилось, вот только психиатрическая больница Николая Чудотворца как была на Пряжке, так там и осталась. Ах да, Смоленское кладбище тоже сохранилось на прежнем месте и с тем же назначением.

Глава 2. И все же живой человек выглядит много лучше, чем его изображение на могильном камне

Михаил вышел на Малый проспект и остолбенел. Сказать по правде, некогда глухой уголок Санкт-Петербурга сейчас изрядно поменял свой облик. Но не это его поразило. В прошлом году в Париже Михаил имел счастливый случай попасть на завод «Пежо», куда его пригласил инженер Луи Ригуло. Он показал российскому гостю то, что во Франции уже привычно называли «автомобиль», и гость был очарован. Но то, что Михаил увидел, выйдя с кладбища, не вписывалось ни в какие масштабы его воображения. Один за другим проносились мимо него фантастические аппараты. Это уже не были безлошадные кареты с велосипедным рулем. Это были стремительно летящие обтекаемые капсулы. Машины неслись навстречу друг другу с огромной скоростью, которая была гораздо выше тех 30 километров в час, которыми так гордился Луи Ригуло. При этом они виртуозно разъезжались, даже не притормаживая. Изящные автомобили ехали практически бесшумно. Изобилие моделей с русскими наименованиями говорило о том, что Россия всегда была и остается величайшей державой во всех отношениях. Ни одной иномарки, какой патриотизм! Это ему понравилось. Даже немного полегчало, и на душе стало светлее. Приближаясь к Неве, он начал узнавать некоторые дома. Вот здесь, на 16-й линии, еще вчера, в девятнадцатом веке, жил его приятель. А вон там, за углом, на пустыре, третью зиму подряд устраивали огромный каток и ледяную горку из снега. Зимой дворники привозили сюда снег на санях и заливали его водой. По выходным здесь отдыхал и веселился питерский люд.

Машин стало меньше, и Михаил решил перейти проспект. Дойдя до середины, он увидел, как на него с огромной скоростью мчится белый автомобиль. Мозг незамедлительно отреагировал и приказал отскочить в сторону, иначе, понял Михаил, он никогда не узнает, что случилось 21 августа 1991 года. И, о боже, он вдруг увидел за рулем этого сказочного аппарата ту самую девушку, лицо которой было запечатлено на надгробном камне.

Он все вспомнил. Время словно нажало на тормоза, и в недолгом процессе его замедления Михаил отчетливо увидел три минувших события, те последние мгновения, которые отделили вчера от сегодня. Вот он увидел надгробье с поразившей его датой и портретом сказочно красивой девушки. Затем он вскинул голову вверх, удивленный тем, что на безоблачном небе вдруг появились огромные свинцовые тучи. Они быстро сгущались над его головой, закрывая собой и солнце, и свет, и все небесное пространство. И наконец, третье событие — он увидел вспышку, голубое свечение над надгробьем, шаровую молнию, ее стремительное приближение, удар. И все…

— Так вот как я здесь очутился, — беззвучно прошептали его губы. — Молния, удар — и ста лет как не бывало.

Михаил сразу же отметил один неоспоримый факт: изображение на надгробье было чарующим, но его живой оригинал был ни с чем не сравним, а взгляд огромных глаз девушки оказался просто гипнотизирующим. Михаил не мог отойти в сторону. Он стоял и умильно смотрел своей очаровательной смерти в лицо. Время сняло ногу с тормозов. Раздался скрежет от трения резины об асфальт, машина вильнула вправо и, слегка коснувшись своим крылом его ноги, остановилась. Не в пример времени, девушке удалось справиться с тормозами.

Все самые искренние и ошеломляющие чувства были написаны на лице Михаила. Он был парализован. Он стоял и смотрел широко открытыми глазами на то, чего не могло быть.

В тот же миг из автомобиля выскочила разъяренная девушка. Она уже открыла было рот, чтобы выплеснуть свое негодование в лицо олуха, растяпы, недотепы, обалдуя, придурка, из-за которого перепугалась до смерти, но, увидев огромные удивленные глаза и побелевшее лицо Михаила, сказала явно не то, что хотела произнести секунду назад. Она увидела человека, который был не просто напуган — он был охвачен ужасом. К тому же он был удивлен, потрясен и ошарашен одновременно. Молодой человек стоял и смотрел на нее во все глаза, как на некое чудо, и кроме тогоон был красив и явно ею очарован. Такой восторженно-идиотский взгляд ни с чем не спутаешь.

— Вы ненормальный? Вы псих?

Она сверкнула глазами, несколько раз с возмущением вместо подходящих слов с шумом выпустила изо рта воздух и наконец в завершение всего сердито топнула ножкой по асфальту.

— Я псих, простите меня, — тихо произнес Михаил, продолжая любоваться девушкой.

— Вы что, из космоса прилетели? Черт знает что! Вы напугали меня!

— Я виноват, простите меня.

— Зачем вы остановились? Машин, что ли, никогда не видели?

— Один раз видел, во Франции. Три машины, — еле двигая языком, промямлил Михаил, — но они не такие красивые, как у вас.

— А вот это напрасно, мой авто хоть и не «мерседес», но и не «запорожец», — с обидой и гордостью произнесла девушка. Накал возмущения ослабел.

— Простите меня, если я сказал глупость.

— Глупость? Да вы вообще непонятно что говорите. «Три машины во Франции», — передразнила девушка. — Бред какой-то.

Несколько секунд оба молчали и пытливо изучали друг друга.

— И что, — уже совсем доброжелательно добавила хозяйка белоснежного авто, — мы так и будем стоять посреди проспекта? Что вы молчите?

— Боюсь сказать очередную глупость.

— Я глупости не говорю, я их делаю, — улыбнулась девушка.

Она была в мужских брюках и блузке, которые обтягивали ее изящную фигурку. К тому же она была высокого роста. Ее иконописные глаза небесной голубизны и до плеч подстриженные солнечно-русые волосы, тонкая высокая шея и белоснежная кожа — тоньше и изящнее самого лучшего пергамента — окончательно лишили Михаила рассудка. Он чуть было не начал нести всякую околесицу, вроде «вы божественны и сказочно красивы, вы словно юная фея…» Эти высокопарные, слащавые слова мещан девятнадцатого века пронеслись в его мозгу за один миг. Усилием воли он тотчас прервал эту словесную патоку. Но в глубине своей души он изо всех сил прокричал: «Я так хочу понравиться тебе!» — и выплеснул на нее все свои флюиды. А вслух произнес:

— Бога ради, простите меня. Сам не знаю, как это вышло. Увидел вас — и все.

— Заклинило?

— Заворожило. Мне ужасно неловко. Не знаю, как это произошло. Со мной такое случается впервые.

— Какое совпадение! Со мной тоже.

Наконец девушка пришла в себя и уже спокойным голосом сказала:

— Признайтесь честно, вы так демонстрируете свою популярность?

— Вы имеете в виду мое сходство с каким-то там артистом?

— Не там, а у нас, и не с каким-то, а с главным мушкетером страны, — не без иронии произнесла девушка. По всей видимости, этот человек не был ее кумиром.

— Он что, играл роль д`Артаньяна?

— Не стану отрицать, он был великолепен.

— Боюсь вас разочаровать, но я — не он.

— Да уж, конечно. Господи, но до чего же похожи!

— Я тоже сыграл недавно одну роль. И мне кажется, весьма успешно.

— И кого же вы играли?

— Психа, сбежавшего из клиники.

— Вы только не обижайтесь, но, по-моему, вы так и не вышли из этой роли.

Она обворожительно улыбнулась.

— Теперь мне придется обдумывать каждое свое слово.

— Для психа — это бесполезная трата времени.

— Вы правы, со временем у меня действительно большие проблемы.

— Ладно, оставим эту тему. Я не ушибла вас?

— Не знаю, я ничего не чувствую.

— Но ведь я задела вас. Вон и брюки испачкала.

Только теперь Михаил почувствовал, что ушиб все-таки был, но решил скрыть от собеседницы этот незначительный факт.

— Пустяки.

— Только не говорите, что вы меня разыграли.

— Ну что вы, как можно!

— Послушайте, — девушка впервые слегка смутилась, — это, конечно, ваше дело, но все же почему вы так странно одеты? Опять же эти манеры, голос… — каждую фразу она произносила с некоторой паузой, словно проверяя, что это за тип — по жизни такой, шутит, валяет дурака или с человеком действительно что-то случилось. — А может, выпрямь сюда из психушки, ну, того? Вам, такого не говорили?..

— Говорили, совсем недавно, на кладбище. Еще и часа не прошло.

— Надо же. Вы, часом, не вампир? Кусаться не будете? Или вы потрошите трупы? Прямо какой-то фильм ужасов с Франкенштейном.

Михаил улыбнулся.

— И об этом мне говорили.

— Где? — машинально произнесла девушка.

И они оба одновременно произнесли:

— На кладбище.

Они разом рассмеялись.

— У вас хобби такое или болезнь возраста?

— Мистика какая-то.

— Наваждение?

— Может быть. Я еще и сам во всем не разобрался. Вчера все было по-другому.

— Вчера был четверг — рыбный день.

— По гороскопу?

— По Минздраву. Нам, видите ли, фосфора не хватает.

— И что из этого следует?

— Мы не светимся в темноте. А это непорядок. Ночью нас трудно отслеживать, — только сейчас Михаил понял, что девушка шутит.

— Я вижу, страна заботится о своем народе.

— Ну если под страной понимать КПСС и КГБ, то конечно. Они без нас просто никуда. Куда мы, туда и они. Чуть ли не в постель с нами ложатся.

— Это вы так шутите?

— Это я демонстрирую, как сильно они нас обожают.

— А мне сказали…

— На кладбище?

— Да, что о политике говорить небезопасно.

— Сейчас все небезопасно, тем более стоять и рассуждать посреди проспекта. Вам в какую сторону?

— Я не знаю. Все вылетело из головы, — не меняя своего восторженного взгляда, тихо произнес Михаил, — но если откровенно, то я бы выбрал ваш путь.

— Мой путь вам не понравится, он никак не подходит к вашему наряду.

— Значит, вы направляетесь в будущее?

— Сейчас мне не до будущего, разобраться бы с настоящим…

— А я до встречи с вами страстно желал попасть в прошлое.

— Яснее ясного, иначе для чего бы вы так вырядились, — девушка улыбалась, но при этом она заметила, что от ее слов Михаил насупился. — Не обижайтесь. Это я так вас взбадриваю.

Михаил молчал.

— Выходит, я все же вас сбила… с пути.

— Скорее, помогли определиться с выбором.

— Выбор есть всегда, а вы что, потеряли свой путь?

— Я оказался на распутье, где нет ни названий, ни табличек.

— Это Малый проспект, вон и табличка висит.

— Это для вас проспект, а для меня — тупик.

— Тупик Коммунизма? — улыбнулась девушка. — Сегодня это самая популярная шутка. Для большинства граждан — злая шутка.

— Вы все время шутите. Это здорово. Только сейчас я понял, что именно вы и наставили меня на путь истинный. Спасибо.

— На здоровье. Не знаю, что вы имеете в виду, но будем считать, что нам по дороге. Правда, наряд ваш не для настоящего, но это дело поправимое.

Девушка еще раз критически оценила взглядом одежду Михаила, и на ее лице отразилось сожаление. О восторге не могла быть и речи.

— Сейчас так не одеваются, я уже заметил.

— По правде говоря, да. Ладно, садитесь в машину. Я уже опаздываю.

Какое-то время они ехали молча. Наконец Михаил нерешительно произнес.

— А ведь это мой настоящий облик, повседневный.

— Имидж такой или что-то с верой связанное?

— Все намного проще — это обычный наряд моего времени. Стиль респектабельного человека.

— Так, первую часть пропускаем, каждый живет согласно своим тараканам, начнем со второй. Значит, вы — респектабельный человек? — девушка сделала паузу и улыбнулась. «Если он шутит, пусть повеселит, если валяет дурака, хоть время займет, если здесь какая-то мистика, даже забавно» — пронеслось у нее в мыслях. В любом случае она желала общения с ним.

Сказать по правде, он ей понравился. Причем он понравился ей не чем-то конкретным, а в целом. Сейчас у нее был не самый лучший период в личной жизни. По большому счету, она была одинока и подсознательно давно хотела с кем-нибудь познакомиться. Но с ее избирательностью и завышенными критериями найти подходящего человека так и не удавалось. И вот наконец-то ей кто-то понравился.

— Да, статский советник коллегии министерства юстиции, департамент по внешним связям и морским делам.

— О-о-о! — искренне удивилась девушка. — Говоря проще, государев человек, министерский юрист?

— Согласно табели о рангах — это слишком просто.

— А что, табель о рангах действует и в наши дни?

— Вероятно, это понятие уже вошло в историю.

— Извините, не хотела обидеть. У меня с историей всегда были проблемы.

— Потому у людей и проблемы, что у них проблемы с историей. Шучу.

— Браво! Вы еще и шутить умеете.

— В моем положении только и остается, что шутить.

— Скажите, — хитро улыбаясь, поинтересовалась девушка, — а там у вас все так одеваются?

— Для нашего века — это очень приличная одежда.

— Для какого века?

— Для девятнадцатого.

— Не обижайтесь. Я, между прочим, тоже не прочь пощеголять в бальных платьях с кринолинами. Но при этом я знаю, что живу в своем веке. В таком наряде даже в театр не выйдешь. Мягко говоря, не поймут. А в вашем министерстве, я понимаю, это нормальное явление — одевайся, как хочешь, лишь бы дело не страдало?

— Шутите. Это не игра в девятнадцатый век и не моя бредовая фантазия. Так уж получилось. Хотите — верьте, хотите — нет. Но еще вчера я был в своем веке, а сегодня — в вашем.

Пауза затянулась.

— Еще вчера мое одеяние не выглядело странным.

— Так, сударь, вы обещали обдумывать каждую фразу.

— Я не забываю об этом ни на секунду. Только сейчас я понял, что прошлое — это лишь определение времени. По сути оно ничего не меняет. Люди живут настоящим. Прошлое ничему не учит и выглядит смешно, как и мой наряд. Каждое поколение изобретает свой велосипед. Вот представьте меня без этого наряда. Или в рыцарских доспехах. А ведь человек один и тот же.

— Лучше, конечно, в рыцарских доспехах. Сейчас мне просто позарез нужен рыцарь, — слегка смутившись, с улыбкой произнесла девушка. Затем добавила: — Мы живем настоящим, грустим о прошлом, надеемся на будущее. Тут я с вами согласна.

— Полагаю, что так. Сам человек мало что выносит из прошлого, разве что собственные воспоминания, чьи-то истории и какие-то вещи. А это всегда грустно… Как будто с кладбища.

— Вы уверены?

— Я лишь рассуждаю. Так всегда было. Если бы издали приказ: «Красную площадь перекрасить в зеленый цвет, а тех, кто покрасит ее, — расстрелять», люди бы задали только один вопрос. Как вы думаете какой?

— Почему в зеленый цвет?

— Вот именно! Моя трагедия никого не волнует. Упоминание о прошлом веке вызывает смех, словно я анекдот рассказал. Все разговоры идут только о сходстве с кем-то и моем странном одеянии. Только о том, как я выгляжу сейчас и что собой представляю в данный момент. Так что дело за малым — стать таким, как все.

— Это от отчаяния. Стать таким, как все, — дело нехитрое. Переоделся, и все… Вы ведь не такой, правда?

— Вы правы. У меня слишком много унаследованных принципов и правил. Это и есть мое прошлое, моя память. Я не могу просто переодеться и отказаться от прошлого. Я ответственен не только за себя, но и за тех, кто все это передал мне, чтобы и самому быть лучше, и все лучшее передать другим, чтобы в будущем помнили о нас, тех, кто жил в прошлом.

— Все так красиво и правильно. А кроме этого есть еще что-нибудь удивительное, эмоциональное и необдуманное в вашей жизни?

— До сегодняшнего дня не было.

— Но это же скучно!

— Думаю, теперь мне скучать не придется.

— Вы даже представить себе не можете, какой кавардак вы устроили в моей голове, и всего за каких-то пятнадцать минут.

Снова наступило тягостное молчание. Неожиданно девушка произнесла:

— Меня зовут Лиза.

— Не может быть!

— Да уж поверьте, — девушка улыбнулась.

— Невероятно! Вы даже не можете себе представить, насколько это приятно…

— Да что вы говорите?

— Да, так, — у Михаила на лице от волнения появились красные пятна и на лбу выступили капельки пота.