Дежурный по ночи

Дорога – серпантин,

мы каскадеры страстные.

Жизнь, как презерватив,

тонка и одноразова.

Жизнь – это покричать

с огромным удовольствием,

волною о причал,

пивною пеной «Хольстена»,

и первый поцелуй,

и тапочки последние,

и бой лицом к лицу,

и «как же мало сделано»,

и черти что ещё…

К чему я это, собственно?

Снег по стеклу течёт.

Гнать или нет?..

Упорствую.

Казус

А всё почему(?), – просто ветер сегодня,

а это не лучшее время для счастья

(но, впрочем, к примеру, любителю фронды

возможность летать выпадает не часто).

Шаги – результаты усилия воли,

а их результаты – движение. Ветер

здесь и не при чём.

Только всё-таки ловим…

точнее – используем.

Рухнувший сервер

любви восстанавливать я не умею,

и мучаюсь, не понимая – зачем мне

ползти на работу в толпе ноуменов[1]

среди небоскрёбов, опор высоченных.

Однако иду.

И ломаю.

И строю.

Движение – всё, что лежит между пауз,

и ветер над всем…

Но об этом не стоит, —

и смерть будет выглядеть глупо, как казус.

Жестянщики

Поутру во дворе странно рано

открывается в шесть

кузовщина,

и слесарится жесть

аккуратно.

Лакокрасочная вкусовщина

подберёт, зашпаклюет «как было».

Не выдерживают с нами вещи,

подкапотные дохнут кобылы…

Зачастую и – с ними – «помещик».

Но помогут чумазые парни,

доктора и поэты железа,

автосервисные напарники

из знакомств не приятных – полезных.

Не выдерживает с нами время —

избавляется…

Резкий звук дрели

возвестил, что хозяина «мерина»

повезут послезавтра на рейлингах

(ты смотри-ка, не выдержал первым…).

А железо спокойно ошкурят,

формы «вытянут» (путь не был прерван,

просто нет тормозов в нашей дури).

Не выдерживаем и мы сами,

обожая машины и скорость…

А ведь каждый день – это экзамен.

Взвизг металла в окне злобно-короток.

Майна

Голодно воет, как скорая помощь,

ветер. Безмысленный – я, «а-ля овощ».

Властна над сущим зима.

Что-то пишу, но сумбурно и плохо —

холод, болею. В зрачках не сполохи —

мрачный кровавится Марс.

Старообрядчески тычу два пальца

вилки в розетку, чтоб кофе взорваться.

Словно проклятый алмаз,

террористически смотрит Венера.

Жизнь – это боль, это – током по нервам,

кто по другому – тот мразь…

Кофе остыл (время не принимает).

Странное свойство у времени – «майна» —

всем бы раздал задарма, —

не получается. Как в декадансе,

медленно, сложно, слова корчит в трансе.

Мыслей широкий замах,

как и положено у графоманов

и шизофреников, мутен, туманен

и бестолков, как намаз.

В море пространства молчу, недвижимый.

Крутятся элементали и джины

(ангелам не занимать

силы). Так что же они к нам пристали?

Вечность наверно быть вечной устала…

– Кофе налить?

– Я сама…

«… 47 мм осадков»

Снег вытряхиваю из-за шиворота

(благодать – гадость, если по щиколотку).

Из обоймы молитв оды выщелкнуты,

флаги вывешены, ведь пришли холода.

Люди вырядились внедорожниками,

но походка у всех осторожненькая.

Тротуарами, в кашу створоженными,

семенят по-вороньи художественно.

Зачерпнув белой дряни конечностями,

ветви поизгибались в «конечновости»,

соглашаясь декабрь навечно стелить.

Мы не личностями стали – внешностями,

шепчем Богу слова святотаственные:

«То не благо, что – всем», и рвём дарственную,

и хотим, чтобы сами и царствовали…

Барство.

«Das ist fantastisch».

Пространство вины.

Пограничное состояние

Граница между «есть» и «нет»

есть не в «сейчас», но и не в «прежде».

В местах сложения теней

и судеб как мне быть, невежде?

В пересечении границ

нет смысла, если смысл не понят

пересечения.

Хранит

гранит победы запах пота.

Но сколько пролито его

на грани «не хочу» и «надо» —

Бог весть.

И не досталось льгот.

Мой ход.

Люблю не думать в нарды, —

игра.

Стук кубиков.

Их грань —

и есть граница между судеб.

На кухне не завёрнут кран…

«Аз есмь» – кап…кап…кап… «было» в «будет».

Моллюск-комбатант

Приключений различного качества

не ищу для своих ягодиц,

но судьба продолжает дурачиться:

неприятностей тьма – я один.

Налетают ведь стаями, сволочи.

Бьюсь, как раньше с хазаром – Илья.

Доброта во мне жутко и зло ворчит

и шекспирит: «Не быть!», – как Вильям.

Я им дам, воронью.

Ух, покаркают!

И – «из пушки, да по воробьям»…

Средний возраст – пункт выдачи раковин

тем, кто выжил в боях.

22.11.12

бОГ

Да здравствуй, Великая Сеть!

Тебя создавала наука…

для мающихся дурью скуки

(всегда есть изъян в красоте).

Ты для одиноких не друг,

а способ всегда одиноким

остаться;

помощница многим,

привыкшим к уму и перу.

Системами координат

набит человек, но – чужими:

добро-зло, тьма-свет…

«Бог прижимист!» —

брюзжит скупердяй-сатана.

Его в твоих базах встречал:

на сайтах знакомства, в YouTube-е

(не важно ведь, что там под юбкой,

важнее о том не мечтать).

Создав нереальное «здесь»,

им губишь ты души реально.

За что нас тобой покарали?

За слабость.

Да здравствуй, бог-Сеть!

Неизвестный

У черёмухи пятничный запах,

опьяняющий, приторно-южный,

только здесь вам не девушки в сабо,

и по пятницам полгода вьюжит,

только здесь не бывает май долгим,

непростительно он пролетает

быстро. А что за ним?

Будет холод.

Лето сварит, как сталь – пролетарий,

и черёмуху, и запах майский,

да и нас в невозможное что-то.

Интересно, а кто это в маске

наблюдает за майской щедротой?

Научите быть центром циклона —

сам спокоен и нужен, а кружит

всё (не нужно быть умным и дюжим,

если ты крошка в глазе циклопа),

научите быть первопричиной,

словно мост, важной, и незаметно

прочим незаменимой (мужчина

так снабжает потомков, – посмертно)…

Чуть сместился взгляд, и я не вижу

никого.

Только белый цвет польку

вытворяет. Суббота и иже

ожидается вскоре.

И только.

Ключники

Кто мы?

Да просто мастера

изготовления ключей

к чужой душе… но вот зачем?..

Здесь надо спирта двести грамм.

И даже с ними не понять

природы тяги к воровству.

Ноябрь прячется в листву,

а в душу – ключ. По рукоять.

Да. Он практически как нож,

и даже хуже – не убьёт.

Кто мы?

Участники боёв

за дверь.

За ней хлопки ладош.

«Пробка»

Под октябрь как мне кажется подходит Стинг –

легче в пробках утром под его нытьё ползти

(вообще в них очень бестолковая езда).

Знаете, а впрочем, октябрями так во всём:

ветер – листья, а нужда людей несёт, несёт

в место, где торопятся все опоздать.

Тротуарами прогуливающиеся

беззаботно голуби не бесят, а бесят.

Клён с размаху в лобовое врезал пятернёй,

попрощавшись, – дальше нам, увы, не по пути,

и кому-то стонет ветер, а кому-то Стинг

(в пробке никуда уже не повернёшь).

Не всегда, но иногда заметно: что зима,

и что лето – нам в потоке вечно прозябать.

Всей свободы – разве что на выбор: болтовня

или тишина. Выходит, что не зря Роден

поместил Мыслителя над Вратами[2]. Шедевр –

финиш пробки. И кого здесь обвинять?

Лунофоб

Засмотревшись на Венеру и Луну,

аж немного на работу опоздал.

Здесь метро, а там лишь абсолютный нуль,

там ничто.

А здесь встаёт звезда,

а, с другой, почти не важной, стороны

тучи в красном, словно сиськи у путан,)))

и людскими волнами вокруг штормит…

Космос пуст, но и земля полупуста.

На восходах, на закатах, по ночам

ищем, ищем в волнах что-то, – всё не то:

чья-то женщина, как правило, ничья,

чей-то муж, как правило, пустой.

А простой либидо, как простой машин,

производит пробки. То ли дело – вон,

у Венеры превосходность не морщит.

Шкертануться б на верёвке бельевой

за никчемную попытку «быть как все»!

Пусть бы сдохла.

Надоело «комильфо».

Но, «как все», я над душою, как Гобсек…

Пустота,

Венера,

лунофоб.

«Монетки»

Когда растворяюсь в восторге явлений

природы, мне ясно: стихи – грубый опус.

Фиксация чуда – изряднейший фокус.

И вроде стою, только колет колени.

Не сфотографировать чувство.

Моменты

обычно случаются а не бывают.

Но памятник – есть…

Тишина гробовая.

К подножию Счастья я брошу монетку.

Бесцветный, останется в рамке на полке

кусочек бумажки нелепо-брутальный,

проталина памяти.

Чем бы ударил,

да слепит «монетка», как блик,

как иголка.

Наблюдалка

Существует помявшийся воздух,

как подушки спросонок.

В нём трясёт самолёт так, что сдохнуть,

как вагон без рессоры.

Существуют помятые мысли.

Тоже вроде не видны,

неприятные, как пальцам – слизни,

но трясут жизнь солидно.

Рифмопластырь

Не подружившись с новыми туфлями,

как ля минор тоскливый, фамильярно

к ним обращаюсь на ходу.

Дожди, Москва, – деваться некуда.

Идти. Едва. Сомнений беркуты

клюют бессмысленностью дух.

И то ведь правда, – дома не сиделось

теперь вот мучайся. Да бог бы с телом,

душа в мозолях. Поспешать

мне поздно. Соли будто высыпал

на пятки. Раз поэт не выспался,

держись, сентябрь! Слова – в дуршлаг,

промыть под страстью, смазать кровью, рифмой,

и шварнуть вовремя на злость, вот – фирма!

И сразу легче… чуть. Асфальт.

Но ведь – лечу! По аналогии

живём: болит любовь с налогами…

плевать на тесный халифат!

В пределах свободы

«Лучше быть головой у мухи, чем…»

На верхней полке в состоянии небритости

легко теряются часы среди минут,

колёса будущее в километры мнут,

и не уснуть во всю ночную глубину,

хоть информация и лишена здесь битности.

Переворачивающееся сознание —

вот достопримечательности поездов.

Последний в мире книгочей от счастья сдох,

остались авторы и тонкий месяц-апостроф.

Ломать границы мира – тоже созидание.

Вот и ломаю. Темноту колю щетиною,

и эволюционная трещит спираль.

Окно гнёт неразборчивая пастораль,

ей тоже интересно, – вдруг найду Грааль

в междугородной ирреальности? Личинками

благообразнейше, во всю, сопят попутчики,

эпилептически мелькают огоньки…

И шепчет Невозможное: «Ну, ты прикинь!

Мир бесконечен, но в купе-то мы царьки, —

свободны». Как юлу, себя вовнутрь закручивать

в экстазе снами перегруженного разума —

сверхинтеллектуальная… фигня,

ведь царство чуть крупнее «пол коня».

Быть может, встать и – в коридор, чаи гонять?..

Но там мы одинаковы, а в клетках – разные.

Эко

«Под крылом самолёта о чём-то…»

Родина, нарезанная на квадратики,

сверху вся использованной, в дырках, кажется

человеками, как свой хребет – ревматиком.

И тайгою впечатление не смажется:

море зелени давно уже в проплешинах,

не «о чём-то», не «поёт», а воет, просит жить.

Но, конечно, нам бы только всё потешное…

От потех потом обычно преют пролежни.

Левый берег

И не хотел я к вам попасть,

да как-то так уж получилось,

что здравствуйте, Ростов-папа!

Мной в вашем небе прострочило

и приземлило, шмякнув. А

пусть это ничего не значит

ни мне, тем более, ни вам?

Но… как знать, может, всё иначе?

………………………………………….

Придумано просто в Ростове:

два берега древнего Дона —

для двух видов жизни. Вот здорово:

правь – праведной, левый – кондомной.

Всё просто и ясно: там пашут,

а там после пахоты тратят

и деньги и жизнь на парашу.

Себя жгут, как в розжиг тетради.

Странные утренние встречи

У станции метро мужик

бензопилу мне предлагал…

– А что же ты не предложил

в комплекте самолёт, мангал,

другие нужные в метро

по понедельникам с утра

предметы?

Дамочка бедром

вильнула (для душевных травм?).

День начался: абсурд и секс.

Но обобщаю: так всегда!

«Не правда», – буркнул ангел-кекс

мне из-под мышки. Не гадать

и бабке – врёшь.

В толпе плечом

его оттёрли.

Кучки дур

просили подмигнуть, – «нич-чё».

Ну, ангел, ты ли не абсурд?!

……………………………………………

Мы шестерёнки.

Механизм

огромный, непонятный, злой

вокруг…

Кто заманил

нас торговать бензопилой?

Да нет

Я прав. Но ведь и ты права.

А вместе – нет.

Часть правды Правдой убивать

легко: «К стене!»

Часть – щепка, целое – дубьё.

«Нет» больше «да».

А кто из нас кого добьёт

знать – есть нужда?

Доосень

Сегодня ночью стало слышно осень,

и дышится просторнее стократ

(её сезон привычно свежий носит

характер).

Звёздопад

собрав на оси,

уматывалась вздорная жара.

Умение молчать и прочий мусор

я, как кольцо без пары, сохранил.

Сентябрь молод, грозен, август грузен.

Со мной теперь опять убийца музы,

ей нужно всё.

«Не-всё» – похоронить.

Зачем короткие, как шорты, ночи?

(Нет, не брюзжу, но, кажется, забыл,

был актуален смысл, сейчас – не очень.)

У точек и у стрел хозяин точен,

когда спокоен. Нож в момент резьбы.

Кручу кольцо.

Скрипучий пол дощатый

обрадовался вслух моим шагам:

вещам

достаточно лишь – быть – для счастья,

а нам – всё остальное (в небо чартер,

наличие убийцы и… шабаш?).

Антиатлант

Повернувшись спиною к песку,

запрокидывай голову

и лети в бездне неба, рискуй

потерять разум.

Кованы

облака, и в них падать – почти

как в асфальтобетонное,

как в записку в кармане, – прочти

и жизнь рухнет. Стон тоннами.

Скучен августовский волжский пляж,

но когда вверх ногами он,

то держать на плечах землю – блажь

для атланта в изгнании.

Человек – для всего нивелир,

бездны ждут измерения.

Осень-сказка – души ювелир…

Захотелось вареников.

Смысл сакральный в них тоже ведь есть.

Хруст волны целлофановый —

антураж.

Мир держать надоест, —

с силой левиафановой

брошу всё, как никто не бросал

(без «меня» ведь бессмысленно

всё на свете).

Не нужен Версаль,

если нет нас за высями.

Человек – просто точка… над всем.

Рулит ноль единицами,

ничего не решая.

На все

наплевать бы границы

и подошвами небо топтать

по белёсому августу

(пусть и карликовый, но – титан)

в осень шлёпая запросто.

На дорожку

Порвав со старым, как штаны в широком шаге,

меняю жизнь в очередной раз «навсегда»,

но в первый раз не страшно прогадать,

и ничего (включая и штаны) не жалко.

Ведь главное – во мне, а лучшие – со мною,

и труд процесса раздавания добра

(похоже, это всё, что стоит брать).

И вид ободранных и выцветших обоин

внушая ностальгию, память будоражит,

мол, хорошо здесь было.

Было…

Ну и что?!

Ведь будет лучше!

Комнаты без штор

гулки, как жуткий шаг у мавзолейной стражи.

«Мухи»

Мы люди.

Но с большой ли буквы?

«Звучит…» однажды кто-то бухнул,

но – как? И до смерти назойлив

вопрос, как в осень злая муха.

Стол, стул (исполнены в бамбуке),

веранда, я… – хозяин?

Ой ли…

Напротив дачи, дачи, дачи.

и озеро. Пейзаж удачен,

чего нельзя сказать о людях

по огородам в позах рачьих.

Потенциал на что потрачен?

Хотя… в нас – всё есть (олл-инклюзив).

Мух прогоню рукой лениво

движеньем в сторону налива

чего-нибудь, что достижимо.

Там – бесконечность, а здесь – сливы,

и жаворонок говорливый,

и…

в землю штык вошёл с нажимом.

Штык штыку рознь. Какой вошёл-то?

Мда. Человек, увы, не шёлков,

воюя повсеместно, даже

с собой… Поля безумно жёлты.

По «мухе» точкой точно щёлкну

всей пасторальностью пейзажа.

Главная бабочка

Никак всё на земле не «наживусь»,

хотя болтают иногда: «Достаточно»

(укол болезненный, молва-оса точна)…

А я… живу, кусая рыжий ус.

Различные природные финты,

как то: закаты, прочие величия,

и человеческое – за наличные:

вот первое!

А мелочи в-шестых.

Копеечное дело: лето, тапочки,

и вечер заказать на все мечты.

И – главное – вокруг, куда ни тычь…

Жить – это на ладошке бабочка.

Парнасская лимита (гипер)

Бездельничаю

(как бревно

в основе сруба).

Делами беличьими

всё равно

дни гроблю грубо.

Остаточное —

«надо бы

хотя бы строчку» —

болит.

Достаточно мне

лить воды,

беру отсрочку.

Запутается

в умном мысль,

рифмуясь сдуру.

На нитке пуговица,

толст и лыс…

а так – культурен.

Растрачивая

золотой

запас душевный,

зачем кустарничаю?..

Всё – не то…

всё – «не кошерно».

Излюбленное

слово «ждать»

не применимо

к бревну изрубленному.

В абордаж,

непримиримо.

А – дактилями —

суета

вокруг людского —

чушь и Создателева

лимита.

И бестолкова.

В скорлупе слепоты

Призванный

куриной слепотой.

Признаки:

мерещится не то,

что должно,

и в целом смазан мир.

Вот ужо

куриный Арамис!

Вместо лиц

и прочих чёткостей

цвет столицы,

стук сухих костей.

Но с другой —

прекрасной – стороны:

шарм кругом,

размытость. Баста ныть!

Паста сна

на всём, вечерний флёр,

как весна

(точней, её дублёр).

Ремешок

поправлю скорлупы…

Хорошо

быть чуточку слепым.

На фаланге

Ты просила брюлик,

Боже, как же пошло!

Будущее любит

становиться прошлым.

Но не мы.

Ты знаешь,

прошлое – не камень.

На – твой.

Исчезаю

ветром под руками,

а тебе на память —

искра на фаланге…

Будущее – паперть

даже с кучей «Франклинов».

Идёшь – иди

Мы все живём в «практически достиг»,

в «ещё чуть-чуть».

Однако – не живые.

Что если умереть в одном «прости»,

при этом в прочих «хрен с ним» выжить?

Держась за «потому что», ни за что

не выплыть против «это не возможно».

Бульварю.

Люди с лицами святош

себя пытают. И молчат истошно.

А в это время медленный июнь

внедрял, то ливень, то скамейки в парке

для тех, кто «хорошо-то как» поют…

Внесу и я в «жизнь – это трудно» правки.

Студент

Под огромными майскими липами

людям легче по кругу блуждается,

(не по парку ведь в самом-то!).

Хлипкие

оправдания сжав между пальцами

в виде листьев каких-то и тоненьких

неизвестных цветов, одураченным

я в толпе.

Завсегда это модненько —

божьим слыть (но не быть) одуванчиком.

Хороша нынче в мире иллюзия

что, мол, всё хорошо и приемлемо.

Наживусь аж до смертушки в зюзю я.

Любим прятать ошибки под землю мы…

Для живых там места заповедные,

правда, корни – оттуда.

И возимся

с тем, что веником вырастет, веруя:

нет ошибок – «прошли», студиозусы.

На своих же ошибках взращённые,

изучаем (пытаемся) новые.

Бог потайственно ржёт и вощёную

заполняет дощечку кленовую,

где напротив любого есть клеточки.

Всё бы май да цветочки ботаникам.

В липе чья-то запуталась ленточка,

ниже – я, весь опутанный тайнами.

Алиби

Переплавлю время на недвижимость,

изогну в границы расстояния,

вырежу кружком помпезность «зиждется»

подложу под ножки, под рояльные,

сотворю ещё каких-то глупостей, —

нынче я Велик, а им не можется,

ведь когда на них Бог сверху лупится,

тут же хочется состроить рожицу.

Вероятно, это нам даровано

им самим, повеселиться, стало быть:

одному-то скуш-щ-шно (нет ведь вровень, но

жалобы – кому? Себе?!).

Я – алиби.

Фило – доктор

В московских двориках блуждает май,

черёмухам мелируя причёски.

Сознание работает нечётко

в сиреневый могучий аромат,

и бродишь, надышавшись, подшофе,

держа весну ладонями без кожи.

Ограничители любви сорвало, может,

раз видишь вместо женщин дивных фей.

Однако им назначено порхать.

А мне – смотреть, не высказав восторга,

вскрывая ход причин, как трупы в морге,

лечить последствия, их потроха.

Промахи

Голуби в лужах купаются,

тоже от мая в нокдауне.

Что же в душе море Баренцево,

доброе, как руки дауна?

Что же сквозь белое крошево

вишни, сирени, черёмухи

мне не пройти, замороженному?

В чём философии промахи?

Ведь всё по кругу и, вроде бы,

зелень и май – предсказуемы,

как под бретелькою родинка,

но…

не хватает сказуемых

«одноитожевость» выразить.

Вот преимущество юности:

впрыскивая жизни сыворотку,

Бог не забыл и о лютости,

(штуке иной категории,

шутке над скучностью вечности) —

это когда надо «скоренько»,

точка победы. Не лечится…

Точка.

Что дальше?

Не важное.

Не понимал я – ты веришь мне? —

так старость обезображенную,

как понимаю – теперешним.

Повтор

Под дикое желание зайти

куда-нибудь и выпить благородного

реализую личный казантип

и накачаюсь рифмами и гонором.

Побольше заграбастав городских

красивостей к малюсенькому столику,

как в май гроза – романтику, затих,

пролив на скатерть стих, коньяк и стольники.

Потягивая у окна Мартель,

ловлю прохожие улыбки-стразинки…

А что такое, в сущности, поэт? —

ребёнок с нерастраченной фантазией.

Придумывая слово-креатив,

всё знаю – это детство корчит рожицы.

Не лгите – дважды в реку не войти,

кто ж запретил?! Кому там всё не можется?

Я это делал сотни…

Да и вы,

как дежавю, воспринимали детское

зелёное величие травы

когда май раздвигали занавесками.

Под Моцарта, БГ, джаз, Dire Straits,

под тишину – Мадонну всякой музыки —

как часто вы испытывали стресс,

целуясь в сумерках соседских кустиков?

Гарсон, спасибо.

Стих не удался,

хотя слова протанцевали балеринами,

но не легли.

И не сказать нельзя…:

Что значит «жизнь»? – повтор неповторимого.

Не-

Звонок казался очень чёрным

на фоне нервной тишины,

бордовый свет жёг в рассечённой

Вселенной мысль: «не прощены».

Одна из правд «не виноваты»

не объясняла ничего,

а Справедливость не сосватать,

она ничья.

Светло.

Черно.

На те же грабли

Приобретая форму окружающих

причин и следствий, трудностей, пространств,

душа, как лёд застыла.

Концентрат

синиц не оформляется в журавлище,

как ты их ни копи в стихи-глашатаи.

Подвижному – подвижное.

Зато

кристалл блестит, как будто золотой,

как будто голос, за меня решающий.

То возводя Столпы, то разрушая все

посредством таянья замёрзших форм,

достичь высот пытаюсь и реформ…

но снова застываю. Снова – хаосом.