Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты

– Кто еще там есть? – хладнокровно спросила она вошедшего на звон колокольчика камердинера.

– Статс-секретарь Попов, – ответил камердинер.

– Позови его сюда.

Попов вошел.

– Побудь здесь, Василий Степанович, – сказала с улыбкой Екатерина II, – а то вот этот господин много дает воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.

Державин опомнился и бросился на колени перед императрицей.

– Ничего, – сказала она, – продолжайте, я слушаю.

* * *

Некий чиновник имел место, которое в то время обогатило бы всякого, но по собственной честности не нажил ничего и вышел из службы чист и беден. Его представили к пенсиону.

Государыня Екатерина II спросила, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих экстраординарных доходов. Ей доложили, что он ничего не имеет.

– Или он дурак, – отвечала она, – или честнейший человек, и в обоих случаях имеет надобность в пособии.

И подписала указ.

* * *

Один старый генерал представлялся однажды Екатерине II.

– Я до сих пор не знавала вас, – сказала императрица.

– Да и я, матушка государыня, не знал вас до сих пор, – ответил он послушно.

– Верно, – сказала Екатерина с улыбкой. – Где же знать меня, бедную вдову!

* * *

К празднованию 75-летия Санкт-Петербурга императрица Екатерина II получила подарок из Тулы. Но не самовар, а роскошный печатный пряник диаметром три метра. Это был, вероятно, самый большой пряник в мире того времени.

На пряничном поле раскинулась подробная карта российской столицы с указанием мелких проулков и тупичков.

* * *

Екатерина II к Новому году более всего любила подношение одного из петербургских промышленников. Тот ежегодно присылал во дворец огромное золотое блюдо с всевозможными фруктами. Императрица радовалась этому подарку как девчонка, прыгала, хлопала в ладоши. И ужасно волновалась, если с утра это блюдо не было доставлено ей в гостиную, – «не случилась ли чего?..».

* * *

Как человек светский, князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов часто бывал при дворе, где его отметила императрица Екатерина II. Приглядевшись к молодому военному, императрица прямо спросила князя:

– Не желаете ли вы, сударь мой, отличиться не на дворцовом паркете, а на поле чести?

– С большим удовольствием, – поклонился в ответ князь.

* * *

Один престарелый министр жаловался Нарышкину на каменную болезнь, от которой боялся умереть.

– Нечего бояться, – успокоил его остряк, – здесь деревянное строение на каменном фундаменте долго живет.

* * *

Как-то в разговоре государь спросил у Нарышкина:

– Какое звание предпочтительнее при дворе?

– Фрейлин флигель-адъютантов вашего величества.

– Почему?

– Потому что одни любимы, а перед другими преклоняются.

* * *

Получив вместе с прочими дворянами бронзовую медаль в память Отечественной войны 1812 года, Нарышкин воскликнул:

– Никогда не расстанусь я с этой наградой; она для меня бесценна – ее нельзя ни продать, ни заложить.

* * *

Во время заграничного путешествия Нарышкину предложили на берегу Рейна взойти на гору, чтобы полюбоваться на живописные окрестности.

– Покорнейше благодарю, – ответил он, – с горами я обращаюсь всегда как с дамами – пребываю у их ног.

* * *

В 1757 году родители определили Мишу Кутузова учиться в Инженерную школу.

– Как сей ученик? – поинтересовался граф Петр Иванович Шувалов у руководства школы. – Показывает ли он примерное прилежание и отличные успехи в науках?

– Отменное прилежание и глубокие, обширные знания, – с легким поклоном ответил начальник Инженерной школы.

– Полиглот и академик, – весело рассмеялся граф. – Возможно, такого ученого учить дальше – только портить? Не пора ли ему уже в строй?

* * *

Однажды офицер дворцового гарнизона Львов ехал вместе с Потемкиным в Царское Село и всю дорогу должен был сидеть, прижавшись в угол экипажа, не смея проронить ни слова, потому что светлейший находился в дурном расположении духа и упорно молчал.

Когда Потемкин вышел из кареты, Львов остановил его и с умоляющим видом сказал:

– Ваша светлость, у меня есть до вас покорнейшая просьба.

– Какая? – спросил изумленный Потемкин.

– Не пересказывайте, пожалуйста, никому, о чем мы говорили с вами дорогой.

Потемкин расхохотался, и хандра его исчезла.

* * *

Когда князь Потемкин сделался после Орлова любимцем императрицы Екатерины II, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.

– Ну, старина, – сказал ему Потемкин, – нашел для тебя отличную должность.

– Вот спасибо, ваша светлость; дай тебе Бог здоровья.

– Знаешь Исакиевскую площадь?

– Как не знать, и вчера и сегодня через нее к тебе тащился.

– Видел Фальконетов монумент императора Петра Великого?

– Еще бы!

– Ну так сходи же теперь посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.

Дьячок в точности исполнил приказание.

– Ну что? – спросил Потемкин, когда он возвратился.

– Стоит, ваша светлость.

– Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.

Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина.

* * *

Потемкин, встречаясь со Степаном Ивановичем Шешковским – руководителем политического сыска, обыкновенно говаривал ему: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: «Помаленьку, ваша светлость!»

* * *

Князь Потемкин, войдя в силу, вспомнил об одном из своих провинциальных приятелей и написал ему следующие стишки:

Любезный друг, коль тебе досуг,

Приезжай ко мне.

Коли не так, лежи в г…

Пришлось тому поспешить на «ласковое» приглашение взлетевшего вверх Потемкина.

* * *

Выходя из театра после первого представления «Недоросля» и увидев его автора Дениса Ивановича Фонвизина, Потемкин сказал ему:

– Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши! Имя твое, Фонвизин, бессмертно будет по этой одной пьесе.

* * *

Однажды Потемкин, недовольный запорожцами, изрек:

– Знаете ли вы, что у меня в Николаеве строится такая колокольня, что как станут на ней звонить, так в Сече будет слышно.

– То не диво, – ответили они, – у нас такие кобзари, шо як заиграють, то аж в Петербурге затанцують!

* * *

Светлейший князь Потемкин-Таврический играл в карты и был очень рассеян. Один вельможный придворный, пользуясь этим, обыграл его нечестным образом.

– Нет, братец, – сказал ему Потемкин, бросая карты, – я с тобою буду играть только в плевки. Приходи завтра.

Приглашенный не преминул явиться.

– Плюй на двадцать тысяч, – сказал ему Потемкин.

Партнер собрал все свои силы и плюнул.

– Выиграл, братец. Смотри, я дальше твоего носа плевать не могу! – произнес Потемкин, плюнул ему в лицо и отдал проигрыш.

* * *

Известный поэт Сумароков очень уважал историка и поэта Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков пришел однажды к поэту.

– Сумароков – великий человек! Сумароков – первый русский стихотворец! – воскликнул он с порога.

Обрадованный Сумароков тотчас велел подать ему водки и закусок. Барков изрядно выпил и, уходя, сказал:

– Александр Петрович! Я тебе солгал. Первый-то русский стихотворец – я, второй – Ломоносов, а ты – только что третий!

* * *

Однажды на большом обеде, где находился и отец поэта Сумарокова, его сын, Александр Петрович, громко спросил присутствующих:

– Что тяжелее, ум или глупость?

Ему отвечали:

– Конечно, глупость тяжелее.

– Вот, вероятно, оттого вашего батюшку и возят цугом в шесть лошадей, а вас парой.

Отец Сумарокова был бригадир, чин, дававший право ездить в шесть лошадей; штаб-офицеры ездили четверкой с форейтором, а обер-офицеры – парой. Сумароков-младший был еще обер-офицером…

* * *

Канцлер Безбородко очень любил свою родину Малороссию и покровительствовал своим землякам. Приезжая в Петербург, они всегда являлись к канцлеру и находили у него ласковый прием.

Раз один из них, коренной хохол, ожидая в кабинете за креслом Безбородко письма, которое тот писал по его делу какому-то влиятельному лицу, ловил мух и, неосторожно размахнувшись, вдруг разбил стоявшую на пьедестале дорогую вазу.

– Ну что, поймал? – спросил Безбородко, не переставая писать.

* * *

Безбородко говорил об одном своем чиновнике:

– Род человеческий делится на он и она, а этот – оно.

* * *

Когда получили известие о взятии Очакова, то граф Алексей Григорьевич Орлов дал большой обед в Москве по этому случаю. Будучи уже навеселе, Орлов позвал к себе расхаживающего вокруг стола шута Иванушку и дал ему щелчок по лбу. Иванушка потер лоб и пошел опять ходить кругом стола, а чрез некоторое время подходит к графу Алексею Григорьевичу и, указывая на изображение государыни, спрашивает его:

– Это что у тебя такое?

– Оставь, дурак, это портрет матушки нашей императрицы, – отвечал Орлов и при этом приложился к портрету.

Иванушка:

– Да ведь у Потемкина такой тоже есть?

Орлов:

– Да, такой же.

– Потемкину-то дают за то, что города берет, а тебе, видно, за то, что дураков в лоб щелкаешь.

Орлов так взбесился, что чуть не убил шута.

* * *

У императрицы Екатерины II околела любимая собака Томсон. Она попросила графа Брюса распорядиться, чтобы из собаки сделали чучело. Граф Брюс поручил исполнить это дело градоначальнику Никите Ивановичу Рылееву. Рылеев был не из умных; он отправился к богатому и известному в то время банкиру, к несчастью имевшему фамилию Томсон и передал ему волю императрицы. Тот, понятно, испугался и потребовал от градоначальника, чтобы тот разузнал и объяснил ему причину такого жестокого приказания. И только после этого путаницу разобрали.

* * *

Однажды некто N – симбирский дворянин, бежавший от Пугачева, – приехал на него посмотреть и, видя его крепко прикованного цепями, стал осыпать его укоризнами. Сам N был очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал:

– Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал.

* * *

В 1770 году по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра I и, коснувшись ее, воскликнул:

– Восстань теперь, великий монарх, Отечества нашего отец! Восстань теперь и воззри на любезное изобретение свое! – то среди общих слез восторга граф Разумовский вызвал улыбку окружающих, сказав им потихоньку:

– Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется.

* * *

Однажды в Сенате Разумовский отказался подписать решение, которое считал несправедливым.

– Государыня желает, чтоб дело было решено таким образом, – объявили ему сенаторы.

– Когда так, не смею ослушаться, – сказал Разумовский, взял бумагу, перевернул ее верхом вниз и подписал свое имя…

Поступок этот был, разумеется, немедленно доведен до сведения императрицы, которая потребовала от графа Кирилла Григорьевича объяснений.

– Я исполнил вашу волю, – отвечал он. – Но так как дело, по моему мнению, неправое и товарищи мои покривили совестью, то я почел нужным криво подписать свое имя.

* * *

Дальний родственник фаворита императрицы Елизаветы Петровны Разумовского М.В. Гудович, почти постоянно проживавший у него и старавшийся всячески вкрасться в доверие, гулял с ним как-то по его имению. Проходя мимо только что отстроенного дома графского управляющего, Гудович заметил, что пора бы сменить его, потому что он вор и отстроил дом на графские деньги.

– Нет, брат, – возразил Разумовский, – этому осталось только крышу крыть, а другого возьмешь, тот станет весь дом сызнова строить.

* * *

Литератор Ермил Иванович Костров страдал перемежающейся лихорадкой.

– Странное дело, – заметил он историку и писателю Николаю Михайловичу Карамзину, – пил я, кажется, все горячее, а умираю от озноба.

* * *

Графиня Браницкая заметила, что Екатерина II нюхает табак левой рукой.

– Как царь-баба, я часто даю целовать руку и нахожу непристойным душить всех табаком, – объяснила ей Екатерина II.

* * *

В одной из комнат великолепного дворца генерал-фельдмаршала Петра Александровича Румянцева-Задунайского, вельможи двора Екатерины II, стояли дубовые, грубо отесанные стулья.

У него часто спрашивали о причине удивительной смеси дворцового великолепия с простотою. Знаменитый полководец на это отвечал:

– Если пышные комнаты заставляют меня забыться и подумать, что я возвышаюсь над окружающим меня, то эти дубовые стулья напоминают мне, что я такой же человек, как и все.

* * *

Румянцев-Задунайский в силу различных причин находился вдалеке от своей супруги, которая, будучи сама примером супружеского постоянства, знала о его неверности. По случаю какого-то праздника она с адъютантом фельдмаршала послала ему подарки, а также несколько кусков ткани для платья его возлюбленной. Румянцев, получив подарки от преданной ему супруги, не преминул сказать:

– Она человек придворный, а я – солдат. Но право же, батюшка, если бы знал ее любовника, тоже послал бы ему подарки.

* * *

Однажды в застолье, в присутствии императрицы Екатерины II, под воздействием крепких напитков граф Орлов стал хвастаться о своем огромном влиянии на гвардию и в заключение заявил:

– Мне нужен всего месяц, чтобы подготовить новый переворот!

Воцарилось гробовое молчание. Екатерина побледнела. Лишь присутствовавший при этом граф Кирилл Григорьевич Разумовский спокойно возразил:

– Такое возможно, но мы бы повесили тебя, мой друг, за неделю до этого!

* * *

Однажды придворный вельможа, заметив у Ломоносова маленькую дыру в кафтане, из которой выглядывала рубаха, ехидно спросил:

– Ученость, сударь, выглядывает оттуда?

– Нисколько, – ответил Ломоносов. – Глупость заглядывает туда.

* * *

Как-то, встретившись с Ломоносовым, один из придворных сановников спросил:

– Скажите, уважаемый, почему вас принимают в царском дворце? У вас, наверное, были знатные предки?

– Для меня предки не обязательны, – ответил Ломоносов. – Я сам знатный предок.

* * *

Оказавшись в кругу петербургских академиков, среди которых находился и Ломоносов, молодой и хвастливый князь решил напомнить, что и он «величина».

– А вот я Рюрикович! Мое генеалогическое древо уходит корнями к Владимиру Красное Солнышко. А вот ты, Михайло, сын Васильев, способен что-нибудь подобное сказать о своих предках?

– Увы, нет, – с грустью ответил Ломоносов. – Дело в том, что все метрические записи нашего рода пропали во время Всемирного потопа.

* * *

Однажды после ссоры с Ломоносовым Екатерина II мудро пошла на перемирие первой и приехала в дом к ученому в час обеда.

– Только не обессудьте, ваше величество, – промолвил он. – У нас ныне каша да кислые щи…

– Да ведь это ж и моя любимая еда! – ничуть не слукавила государыня и с удовольствием принялась хлебать горячие наваристые щи.

Прежние отношения были восстановлены, и, прощаясь, императрица пригласила Ломоносова к своему застолью во дворце, пообещав угостить не менее горячими щами, чем те, коими потчевал гостью ученый.

* * *

Екатерина II была большой почитательницей кофе. Однажды зимой один из ее секретарей Козмин явился на доклад с мороза страшно продрогшим. Участливая государыня распорядилась подать ему чашечку горячего кофе со своего стола для согрева. Козьмин отпил большой глоток и чуть не отдал богу душу. У него началось сильное сердцебиение, в глазах потемнело. Беднягу еле привели в чувство. А Екатерина к такому крепчайшему напитку привыкла и более слабый пить не могла.

* * *

Екатерина Романовна Дашкова была замечательным знатоком искусства. Она и сама неплохо рисовала. Однажды она приехала в Данциг, остановилась в гостинице «Россия». На стене в зале висели два монументальных полотна: раненые русские солдаты просят пощады у победителей пруссаков. Дашкова была возмущена: ведь это было после взятия Берлина русскими войсками! Она послала за красками и переписала мундиры на картинах, и вот уже пруссаки на коленях умоляли русских о пощаде.

* * *

Известный уральский заводчик Прокофий Акинфиевич Демидов был большим острословом. Однажды во время Русско-турецкой войны Екатерина II попросила у него через графа Орлова заем в четыре миллиона рублей. Богач дал деньги, но не государыне, а лично Орлову, пояснив, что норов у него такой: «Ни гроша тому, кто посечь может».

* * *

Однажды во время загородной прогулки Екатерины II по Петергофской дороге одна из лошадей потеряла подкову. Суеверная императрица переглянулась с находившейся в ее экипаже Екатериной Романовной Дашковой и тут же распорядилась построить для своей подруги особняк в форме подковы – символа счастья.

* * *

Екатерина II держала подле себя женщину по имени Матрена Даниловна, которая могла всегда входить к государыне, звала ее сестрицей и рассказывала о городских новостях и слухах. Слова ее нередко принимались к сведению.

Однажды Матрена Даниловна стала уверять царицу, что обер-полицмейстер Рылеев нечист на руку.

На следующий день Екатерина увидела Рылеева и сказала ему:

– Никита Иванович, пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из запасов твоих, право, сделай это, только не говори, что я тебе присоветовала.

Рылеев отправил Матрене несколько свиных туш, индеек и гусей. Все это было принято благосклонно.

Через некоторое время Екатерина II сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.

– Ах нет, сестрица, – ответила Матрена Даниловна, – я перед ним виновата, ошиблась в нем: все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.

Императрица с ней согласилась.

* * *

Однажды Екатерина, подъезжая к Москве, проехала город Дмитров, и вскоре у одного из поселков у ее кареты сломалось колесо, выходя из кареты, она подвернула ногу и воскликнула:

– Ай, ай, я хрома.

Вывих доктор вылечил, а поселок с тех пор стал называться Яхрома.

* * *

Была у Крылова однажды рожа на ноге, которая долго мешала ему гулять, и с трудом вышел он на Невский. Вот едет мимо приятель и не останавливаясь кричит:

– А что рожа, прошла?

Крылов же вслед ему:

– Проехала!

* * *

Императрица Екатерина II была весьма образованная женщина. Владела рядом европейских языков, но русскую грамоту она так и не осилила. Так в слове «еще» она умудрилась сделать четыре ошибки, написав «исчо».

* * *

Заведовавшая хозяйством графа племянница Кирилла Григорьевича Разумовского (младшего брата фаворита Елизаветы Петровны Алексея Григорьевича Разумовского) графиня Апраксина неоднократно требовала уменьшения числа служителей. Наконец она решилась подать графу два реестра: о необходимых и о лишних служителях. Граф подписал первый, а последний отложил в сторону.

– Я согласен с тобой, – сказал он племяннице, – что люди эти не нужны мне, но спроси их прежде, не имеют ли они во мне надобности, и если они откажутся от меня, то я тогда смело откажусь от них.

* * *

Раз главный управляющий с расстроенным видом пришел к Разумовскому объявить, что несколько сот его крестьян бежали в Новороссийский край.

– Можно ли быть до такой степени неблагодарным! – добавил управляющий. – Ваше сиятельство – истинный отец своим подчиненным!

– Батька хорош, – отвечал Разумовский, – да матка-свобода в тысячу раз лучше. Умные хлопцы: на их месте я тоже ушел бы.

* * *

Однажды к графу Кириллу Григорьевичу явился портной со счетом в 20 тысяч рублей. Оказалось, что у графа Андрея Кирилловича, сына графа, одних жилетов было несколько сотен. Разгневанный отец провел его в кабинет и, раскрывая шкаф, показал ему кобеняк[1] и поношенную мерлушечью шапку, которые носил он в детстве.

– Вот что носил я, когда был молод, не стыдно ли тебе безумно тратить деньги на платье! – сказал Кирилл Григорьевич.

– Вы другого платья носить не могли, – хладнокровно отвечал граф Андрей Кириллович. – Вспомните, что между нами огромная разница: вы – сын простого казака, а я – сын российского генерал-фельдмаршала.

Гетман был обезоружен этим ответом сына.

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУВОРОВ. Настоящий герой России, не потерпевший ни одного поражения в своей военной карьере

Князь Голицын рассказал, что однажды Александр Васильевич Суворов был приглашен к обеду во дворец. Занятый одним разговором, он не касался ни одного блюда. Заметив это, императрица спрашивает его о причине.

– Он у нас, матушка государыня, большой постник, – ответил за Суворова светлейший князь Потемкин, – ведь сегодня сочельник, он до звезды есть не будет.

Императрица, подозвав пажа, прошептала что-то ему на ухо; паж уходит и через минуту возвращается с небольшим футляром, в котором находилась бриллиантовая орденская звезда, которую императрица вручила Суворову, прибавив, что теперь он может разделить с ней трапезу.

* * *

Государственный деятель второй половины XVIII века князь Николай Васильевич Репнин отправил с поздравлением с очередной наградой преданного ему и бойкого майора к Суворову.

Суворов задал майору вопрос:

– Какая разница между князем Репниным и мной?

Ответ затруднительный, но майор не теряет присутствие духа и отвечает:

– Разница та, что князь Репнин желал бы меня провести в полковники, но не может, а вашему сиятельству стоит лишь захотеть.

Это Суворову так понравилось, что он тут же поздравил его с чином полковника.

* * *

Как-то вышел спор с союзными войсками о пушках, взятых у неприятеля. Слух об этом дошел до Суворова, который принял такое решение:

– Отдать им все. Где им взять? А мы еще возьмем.

* * *

Суворов иногда появлялся среди воинов в простом мундире и старой шинели, чтобы проверить боевой дух войск. И вот однажды к нему обратился курьер-сержант:

– Эй, старик! Где Суворов?

– Черт его знает!

– Как?! У меня к нему бумаги!

– Не отдавай: он теперь или мертвецки пьян, или горланит где-либо петухом!

Курьер за такие слова схватил его за шиворот и хотел бить. Суворов чудом вырвался… Вскоре этого курьера-сержанта вызвали в шатер полководца. Бедный сержант бросился в ноги Суворову. Но он только похвалил сержанта и угостил его чаркой…

* * *

Во время знаменитого Швейцарского похода, когда Суворов был главнокомандующим объединенных русско-австрийских войск, союзники всячески уклонялись от выполнения своих обязательств, и основная тяжесть боевого марша выпала на долю русских солдат. После блистательного завершения этой труднейшей в истории войн кампании союзники, желая показать, что, дескать, и «они пахали», вознамерились выпустить памятную медаль в честь героического похода. Узнав об этом, Суворов только и сказал:

– На одной стороне этой медали надо отчеканить российский герб с девизом: «Бог с нами», а на другой – австрийский герб с девизом: «Бог с ними»!

* * *

Суворов поддерживал в армии строгую дисциплину и требовал ее соблюдения и от союзников России.

Однажды командующий союзной австрийской армией генерал Мелас жаловался Суворову, что его войско ропщет по этому поводу.

– Не обращайте внимания! Как известно, испанский король Филипп, чтобы предотвратить эпидемию, велел вынести из Мадрида все нечистоты. И вся столица возмутилась против этого, на что король сказал: «Это младенцы, которые плачут, когда их купают. Но зато после они спят крепким здоровым сном», – ответил Суворов.

* * *

Однажды Суворова уже в преклонном возрасте молодые офицеры, смотря на него влюбленными глазами, спросили:

– Александр Васильевич, скажите, могли бы вы еще раз взять Измаил?

Старый воин, при жизни ставший легендой русской славы, ответил с легкой грустью:

– Измаил берут раз в жизни. Это как первая любовь.

* * *

Удалившись к себе в деревню, Суворов в досужее время охотно играл с мальчишками в лодыжки. Людям, которые дивились, видя его за этим занятием, он говорил:

– Теперь в России столько фельдмаршалов, что им только и дела что в бабки играть!

* * *

Один иностранный генерал за обедом у Суворова без умолку восхвалял его, так что даже надоел и ему, и присутствовавшим. Подали прежалкий, подгоревший пирог, от которого все отказались, только Суворов взял себе кусок.

– Знаете ли, господа, – сказал он, – что ремесло льстеца не так-то легко. Лесть походит на этот пирог: надобно умеючи испечь, всем нужным начинить в меру, не пересолить и не перепечь. Люблю моего Мишку-повара: он худой льстец.

* * *

Елагин Иван Перфильевич, известный трудом «Опыт повествования о России до 1389 года», главный придворной музыки и театра директор, про которого Екатерина II говорила: «Он хорош без пристрастия», имел при всех достоинствах слабую сторону – любовь к прекрасному полу. В престарелых уже летах Иван Перфильевич, посетив любимую артистку, вздумал делать пируэты перед зеркалом и вывихнул себе ногу, так что стал прихрамывать. Событие это было доведено до сведения государыни. Она позволила Елагину приезжать во дворец с тростью и при первой встрече с ним не только не объявила, что знает настоящую причину постигшего его несчастья, но приказала даже ему сидеть в ее присутствии.

Елагин воспользовался этим правом, и в 1795 году, когда покоритель Варшавы Суворов имел торжественный прием во дворце, все стояли, исключая Елагина, желавшего выказать свое значение. Суворов бросил на него любопытствующий взгляд, который не ускользнул от проницательной императрицы.

– Не удивляйтесь, – сказала Екатерина II победителю, – что Иван Перфильевич встречает вас сидя: он ранен, только не на войне, а у актрисы, делая прыжки!

* * *

Во время одного из походов чиновники, ведавшие армейской казной, проиграли в карты большую сумму казенных денег. Узнав об этом, Суворов пришел в ярость, стал метаться с криками:

– Караул! Воры!!

Он отдал караульному офицеру свою шпагу и отправил в Петербург донесение: «Суворов арестован за хищение казенных денег!» В донесении он просил, чтобы его имение было продано, а деньги за него внесены в казну, так как он считает себя главным виновником происшедшего. Екатерина II приказала восстановить армейскую казну и написала Суворову: «Казна в сохранности». И только тогда он вновь вступил в командование вверенными ему войсками.

* * *

При Екатерине II все командующие армиями в мирное время по традиции получали должности генерал-губернаторов. Однажды императрица спросила Суворова, какую губернию он хотел бы получить.

– Матушка царица слишком любит своих подданных, чтобы мною наказать какую-либо губернию, – ответил он.

* * *

Однажды, приехав в гусарский полк, Суворов наткнулся на молодого гусара, задумчиво пускавшего затейливые кольца дыма из трубки, не заметив присутствия командующего. Его хотели одернуть, но Суворов тихо произнес:

– Не трогайте его. Он видит свой полк в пушечном дыму и себя, скачущим в атаку.

* * *

Однажды к Суворову прибыл на службу подполковник, щегольски одетый, обильно надушенный и в модном парике. Суворов прочитал рекомендательные письма и произнес:

– Очень рад, что вы знакомы со всеми моими близкими. Хорошо! Мы тоже постараемся сблизиться с вами.

И Суворов предложил ему прогуляться верхом. Они проездили около двух суток, посещая форпосты и редуты. После этой поездки подполковник понял, что придворный наряд не для полевой службы.

* * *

Один генерал, желая выслужиться перед Суворовым, высказал мнение, что следует уменьшить число музыкантов и пополнить ими ряды солдат.

– Нет, – ответил фельдмаршал, – музыка нужна и полезна. Она веселит сердце воина, ровняет его шаг. Бывалые воины под музыку бесстрашно бросаются в атаку, а молодые, увлекаемые их порывом, смело идут в бой за ним. Музыка удваивает, утраивает боевой дух армии! С музыкой я взял Измаил.

* * *

Суворов имел обыкновение на официальные приемы появляться при всех орденах, которых у него было великое множество. Как-то в царском дворце к нему подошли несколько дам, жен придворных сановников.